Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 95 страниц)

Однако, заявил Сталин, борьба еще не окончена. Враг, т. е. разного рода граждане «из бывших» – частные торговцы, дворяне, священники, кулаки, подкулачники, белые офицеры, буржуазные интеллигенты и иные антисоветские элементы, скрывающиеся под маской «рабочих» и «крестьян», – все еще проявляют активность и вершат свои грязные дела изнутри советского строя, в том числе и внутри колхозной системы, при помощи вредительства. Такие вот вредители поджигают склады и ломают машины; причем некоторые враги, среди которых были даже профессора, в своем вредительском порыве доходят до того, что прививают крупному рогатому скоту чуму, сибирскую язву, а лошадям – инфекционный менингит. На заводах, железных дорогах и в торговле широко распространено воровство, однако особенно оно сильно в колхозах и совхозах.

Сталин предупреждал своих товарищей, коммунистов, против превращения колхоза в некую икону на основании того лишь, что он является формой социалистической хозяйственной деятельности. Именно в силу того, что коллективные хозяйства представляют собой «готовую форму массовой организации», они потенциально таят в себе еще большую опасность, чем раздробленные мелкие крестьянские хозяйства, ими вытесненные. В колхоз могут легко проникнуть контрреволюционные антисоветские элементы и использовать его в своих целях. Так и случилось на Северном Кавказе, где подобными враждебными элементами было создано «нечто вроде колхозов», используемых как легальное прикрытие для своих подпольных организаций. Перестав быть открытым врагом, кулак пытается делать вид, что он за колхоз, а на самом деле стремится вести внутри колхоза вредительскую деятельность. Чтобы выследить и обезвредить кулака, надо «обладать способностью сорвать маску с врага и показать колхозникам его действительное контрреволюционное лицо»⁴⁷ В словах Сталина о том, что колхозы становятся ареной деятельности антисоветских элементов, чувствуется намек на крестьянские волнения, имевшие место не только на Северном Кавказе, но и на Украине (1932). Об этих событиях рассказывает Н.С. Хрущев в своих воспоминаниях. В то время он работал в Московском горкоме партии. Руководивший тогда горкомом Каганович вдруг неожиданно заявил, что едет по делам в Краснодар. Потом стало известно, что он поспешил туда, чтобы подавить бунт кубанских казаков, отказавшихся обрабатывать свои земли. В результате «целые поселения казаков были взяты и силою перемещены в Сибирь»⁴⁸. Согласно архивным документам, Каганович приказал подвергнуть массовым репрессиям местных партийных, советских и колхозных функционеров, которых он, следуя указаниям Сталина, посчитал ответственными за провал поставок зерна из этого края. Кроме высланных на север нескольких целых поселений, наказанию подверглось еще пятнадцать казацких сел. Их перестали снабжать промышленными товарами, закрыли в округе все базары, потребовали досрочно выплатить принудительные займы и уплатить все необходимые налоги. Партийные же организации Кубанского края постигла столь тщательная чистка, что они потеряли около 45% своих членов. Подобные операции Каганович и Молотов провели также на Украине и на Дону⁴⁹.

Создание особых партийно-полицейских органов, предназначенных для контроля за сельской бюрократией, – таков был один из ответов Сталина на проблемы со вчерашними крестьянами, превратившимися сегодня в колхозников. Названные «политическими отделами», эти органы создавались как в совхозах, так и на машинно-тракторных станциях (МТС). Последние с 1929 г. получили широкое распространение, являясь государственными предприятиями, осуществляющими за плату натурой техническое обслуживание колхозов. Примерно 5 тыс. политотделов должны были стать чрезвычайными органами по контролю над деревней. Работали в них посланные Центральным Комитетом коммунисты. По своему составу политотделы являлись смешанными партийно-правительственными органами. На МТС (а именно там было больше всего создано политотделов) во главе политотдела стоял заместитель директора станции, т. е. государственное должностное лицо. Заместителем же руководителя самого политотдела всегда был представитель местного отделения ОГПУ. Благодаря его присутствию политотдел превращался в карательный орган. Чаще всего работа таких представителей ОГПУ сводилась к проведению чисток среди персонала колхозов и МТС. Один из работников ОГПУ заявил своему непосредственному начальнику, т. е. руководителю политотдела, следующее: «Вам я не подчинен, работаю по особым указаниям ГПУ. Эти указания вас не касаются, я занимаюсь своей оперативной работой»⁵⁰. Уже с самого начала 30-х годов партия – государство под руководством Сталина – стала превращаться в такое государство, в котором карательные органы являлись главной движущей силой.

К весне 1933 г. дальнейшее широкое применение стратегии террора показалось Сталину ненужным. В одном циркуляре, сохранившемся в Смоленском партархиве, он приказывал изменить проводимую политику. В документе говорилось, что начавшееся в 1929 г. сопротивление колхозному движению заставило прибегнуть к массовым арестам и выселениям, а в 1932 г. вредительство и расхищение колхозной и совхозной собственности потребовали дальнейшего ужесточения репрессивных мер. Теперь же, отмечалось в этом циркуляре, победа колхозного строя обеспечена, и поэтому имеется возможность прекратить, как правило, применение массовых выселений и крайних форм репрессий в деревне. Однако, подчеркивал Сталин, это не означает прекращения классовой борьбы. Она неизбежно будет ужесточаться. Задача состоит в том, чтобы «улучшить старые способы борьбы, рационализировать их, сделать наши удары более меткими и организованными». Ради осуществления этой задачи сталинско-молотовская инструкция потребовала немедленного прекращения массовых выселений⁵¹.

Этот документ не только лишний раз подтверждает то, что кампания сталинской коллективизации от начала и до конца проводилась на основе стратегии террора. Он также содержит важное свидетельство того, что критическому положению в деревне в действительности не был положен конец со смягчением чрезвычайной ситуации начала 1930 г. Чрезвычайное положение миновало; кризис же сельского хозяйства становился хроническим.

Голодный тридцать третий ‘ ^

< «гг: ♦>– л

–И -.

Весной 1933 г. Сталин смог спокойно пойти на уменьшение размаха карательных операций, потому что к этому времени многие сельские регионы страны оказались в тисках страшного голода, который сокрушил последние остатки воли крестьян оказать сопротивление коллективизации. В народной памяти этот год остался «голодным тридцать третьим». В 1933 г. голод достиг своего апогея, однако он начался еще в 1932 г. и продолжался в 1934 г. Больше всего пострадали зернопроизводящие регионы, более остальных охваченные коллективизацией: Украина, Северный Кавказ, Нижнее и Среднее Поволжье, Казахстан. В России наиболее пострадавшими были Южный Урал, Курская, Тамбовская, Вологодская и Архангельская области. Самый же сильный удар пришелся все-таки по Украине, где крестьянское сопротивление коллективизации оказалось особенно широким и мощным.

В то время, когда умирали от голода миллионы крестьян и их дети, советское правительство, рассчитывая получить необходимую для индустриализации валюту, отправляло за границу миллионы тонн хлеба. Экспорт зерна возрос с 2 млн тонн ежегодно в середине 20-х годов до 4,8 млн в 1930 г. и до 5,2 млн тонн в 1931 г.; потом, однако, количество экспортируемого хлеба упало до 1,8 и 1,7 млн тонн соответственно в 1932 и 1933 гг. и примерно до 800 тыс. тонн в 1934 г.⁵² Трагизм торговли человеческими жизнями в обмен на новые технологии выглядит еще более вопиющим, если учесть те низкие цены, по которым продавалось советское зерно на мировом рынке во времена Великой депрессии.

Этот голод был вызван не климатическими условиями, хотя действительно в 1931 г. на некоторые северо-восточные области обрушилась засуха, а в 1932 г. на Украине и Северном Кавказе неблагоприятные погодные условия привели, как заявил Сталин на январском (1933) пленуме ЦК ВКП(б), к «некоторым потерям урожая». Однако общее количество собранного зерна – почти 70 млн тонн в 1931 и 1932 гг. и 70 млн тонн в 1933 г. – не намного уступало тем урожаям в 72-73 млн тонн, при которых в течение практически всех 20-х годов питающаяся хлебом Россия жила вполне сносно⁵³. Этот голод называли по-разному – «организованный», «административный», «рукотворный». Человеком же, игравшим главную роль во всем этом, был Сталин.

Сталинский режим стал еще ожесточеннее использовать свои новые изобретения – колхозы и МТС – для выкачивания из деревни большего, чем прежде, количества зерна и других сельскохозяйственных продуктов. В 1926—1928 гг. обязательные государственные поставки зерна по номинальным ценам составляли всего 14% урожая; в 1929 г. их доля достигла уже 22,5%, в 1930 г. – 26,5, в 1931 г. – 33, а в 1933-1936 гг. – 39,5% ежегодно. При этом также увеличивались поставки мяса, молока и яиц, хотя их производство уменьшалось⁵⁴. Поскольку советская власть держала под контролем всю низшую бюрократию, постольку не было предела выкачиванию из деревенской России всего в ней производимого. Опасаясь подвергнуться аресту за провал государственных заданий, сельские функционеры делали все возможное, чтобы их осуществить, – независимо от цены человеческих страданий и ущерба для самого сельского хозяйства. Об этом свидетельствует гордая похвальба Сталина в январе 1933 г. Он заявил, что государство теперь может заготавливать ежегодно в два раза больше зерна, чем до коллективизации. Дело в том, что оно именно так и действовало, для того чтобы использовать созданные запасы на случай войны, для экспорта и снабжения армии и городского населения.

Хотя в 1932 г. валовой урожай зерна составил 69,9 млн тонн, часть его оставалась несобранной. Основная причина заключалась в том, что крестьяне, помня, как в предыдущем году у них отобрали практически все зерно, теперь всеми возможными способами уклонялись от колхозных полевых работ. Перед началом же уборки урожая по полям тайком и обыкновенно ночами ходили так называемые парикмахеры и стригли серпами хлебные колоски. Это были главным образом доведенные до отчаяния видом своих голодных детей крестьянские женщины. После того как урожай собрали и весь хлеб свезли на молотильни для последующей сдачи государству, появлялись так называемые несуны, подбиравшие обмолоченное зерно и прятавшие его за пазуху и в карманы. Ответом государства на подобные явления стал варварский закон от 7 августа 1932 г., написанный собственноручно Сталиным. Этим указом устанавливалась смертная казнь через расстрел и при наличии смягчающих обстоятельств лишение свободы сроком не менее 10 лет за хищение совхозной и колхозной собственности; амнистия же по таким делам запрещалась. В указе, однако, не уточнялось, при каком объеме похищенного оправдано применение этих драконовских мер. Любое количество украденного могло стать и часто становилось основанием для осуждения человека. Поэтому указ получил в народе название «закона о пяти колосках». За первые пять месяцев после введения закона в действие на его основании было осуждено 54 545 человек. Из этого же числа 2100 человек были приговорены к расстрелу⁵⁵.

В различных регионах страны – на Украине, Северном Кавказе, Среднем и Нижнем Поволжье– в 1932 г. колхозы не сумели выполнить план обязательных поставок зерна. Когда же Сталин узнал, что местные власти в одном из районов Днепропетровской области разрешают колхозам создавать посевные и страховые зерновые фонды, он, придя в страшное негодование, разослал 7 декабря 1932 г. всем партийным органам циркуляр, в котором назвал руководителей «провинившегося» района «обманщиками» партии и мошенниками, которые, делая вид, что «согласны» с генеральной линией партии, на самом деле потворствуют кулацкой политике. Сталин распорядился об их немедленном аресте и заключении на срок от 5 до 10 лет. Он также настаивал, что подобным образом надо поступать и с «саботажниками», срывающими обязательные поставки зерна в других местах. К зиме 1932/33 г. голод приобрел массовый масштаб в зернопроизводящих областях Украины, Северного Кавказа, Нижнего и Среднего Поволжья, Южного Урала и Казахстана⁵⁶.

Последний раз сильный голод в России был в 1920-1921 гг. Его удар пришелся главным образом на Поволжье и унес более 5 млн жизней. Помощь из-за границы, особенно по линии Американской администрации помощи (АРА), возглавляемой Гербертом Гувером, уменьшила количество жертв и несколько облегчила страдания. Эта помощь оказалась возможной вследствие того, что большевики признали наличие голода и мобилизовали на борьбу с ним внутренние и внешние резервы. На этот же раз никакой помощи не поступило, хотя в Европе и пытались ее организовать, так как режим Сталина отказался признавать и даже полностью отрицал, что в стране голод. Когда молва о голоде дошла до находящихся в Москве иностранных журналистов, было установлено новое правило, запрещавшее им совершать поездки в деревню без особого разрешения Наркомата иностранных дел. Отдел информации этого наркомата, который возглавлял Константин Уманский, выполняя свои прочие функции, являлся также цензурным ведомством, от которого зависели все иностранные журналисты. К сожалению, некоторые западные корреспонденты, аккредитованные в Москве, сознательно помогали сталинскому режиму. В их числе были Уолтер Дюранти из «Нью-Йорк тайме» – в то время он возглавлял корпус иностранных журналистов – и Луи Фишер из журнала «Нейшн». Они помогали сталинскому режиму тем, что писали статьи, ослабляющие впечатление, производимое другими донесениями, что в Советском Союзе ужасающий голод⁵⁷

Позднее много информации о голоде появилось за границей в статьях и книгах некоторых иностранных журналистов, побывавших в России. Рассказывали о нем и бывшие советские граждане, получившие за границей возможность рассказать о своей жизни. Однако ко времени публикации всех этих материалов голод стал уже достоянием истории⁵⁸.

Проживавший в то время в подвергшейся коллективизации украинской деревне Федор Белов пишет, что голод был самым ужасным из того, что пришлось испытать когда-либо украинскому народу. «Крестьяне, – рассказывает он, – ели собак, лошадей, гнилой картофель, кору деревьев, траву – все, что им удавалось найти. Не были редкостью и случаи каннибализма»⁵⁹. Фред Бил, деятель рабочего движения в США, нашедший в России убежище от грозившего ему на родине тюремного заключения, был в то время кем-то вроде представителя по общественным связям с иностранными рабочими, принимавшими участие в строительстве тракторного завода в Харькове. Весной 1933 г. он случайно оказался в деревне Чугуево, находящейся в двух часах езды от Харькова. Лишь один человек остался там в живых – сошедшая с ума женщина. В домах были только трупы, большинство из которых стало уже добычей крыс. На одном из домов, внутри которого рядом с иконой лежали двое мертвых мужчин и ребенок, было написано по-русски.– «Господи, благослови тех, кто войдет сюда, да не испытаютони никогда наших страданий!». Надпись на другом доме гласила: «Мой сын, мы не могли ждать. Благослови тебя Господь!». Надписи были нацарапаны и на табличках возле могил тех, кого удалось похоронить. На одной из них было начерчено: Я ЛЮБЛЮ СТАЛИНА. ПОХОРОНИТЕ ЕГО ЗДЕСЬ КАК МОЖНО СКОРЕЕ! Когда у Фреда Била появилась возможность побеседовать с Г.И. Петровским, председателем ЦИК Украины, он рассказал ему о том, что говорят на заводе рабочие. По их словам, по всей стране умирают крестьяне и в нынешнем году (1933) умерло уже 5 млн человек. Каков же был ответ? «Ничего не сообщайте, – сказал Петровский. – То, что они говорят, – правда. Мы знаем о том, что миллионы умирают. Это беда, но славное будущее Советского Союза оправдает нас»⁶⁰.

Признание Петровским в личной беседе с иностранцем, что в стране голод, – факт исключительный. Обычно высокие должностные лица преспокойно отрицали голод. Однако вряд ли они могли ничего не знать о нем. В декабре 1933 г. Калинин, выступая как председательствующий на заседании ВЦИК, сказал: «Политические мошенники просят пожертвований для “голодающей” Украины. Только деградированные, разлагающиеся классы могут производить таких циников». Во время голода в Одессу приехал лидер французской партии радикалов Эдуард Эррио. Зоркие партийные функционеры неотступно следовали за ним во время поездки по Украине и на пути в Москву. Результатом их «опеки» стало то, что по возвращении в Париж он со всей откровенностью заявил, что не видел в Советском Союзе никакого голода⁶¹. Несколько ранее, в 1931 г., когда было уже тяжело с хлебом, но голод как таковой еще не набрал силу, в Россию с шумно обставленным визитом прибыл Бернард Шоу в сопровождении леди Астор. Повсюду ему оказывали роскошные приемы – недостатка в парадных обедах не было. Впоследствии он открыто высмеивал все сообщения о том, что советский народ ходит голодным.

Хотя голод нанес удар прежде всего по сельской России, его последствия ощущались и в городах, за исключением, правда, Москвы и, может быть, некоторых других привилегированных городов. Оказавшись в деревне перед угрозой голодной смерти, многие крестьяне уезжали в город в надежде достать хоть какие-то продукты. Их силой гнали прочь. Многие из них, ослабев, умирали прямо на улицах. Так, постоянно подвергался нашествиям голодающих людей Харьковский тракторный завод, находящийся в 15 км от города. «Не проходило и дня без того, – писал Фред Бил, – чтобы не стучали в наши двери оборванные крестьяне и рабочие, старики и молодые, женщины и дети. Они обычно копались в мусорных ящиках и дрались за объедки, подобно стае диких собак». Сами рабочие жили на голодном пайке (на обед миска щей, кусок хлеба и немного ячменной каши), который выдавался в заводских столовых только по предъявлении специального талона на питание. Иностранные рабочие на заводе, сами имевшие крайне скудный рацион, «приходили в отчаяние оттого, что им надо было работать вместе с оголодавшими, очумевшими и подавленными русскими рабочими»⁶². На базаре цены на продовольствие были очень высокими, и поэтому продукты являлись недоступной роскошью. В основном их могли покупать лишь высокооплачиваемые специалисты.

Н.С. Хрущев (приехавший с Украины в Москву в 1929 г.), в своих воспоминаниях приводит рассказанный ему Микояном случай. Некто Демченко, первый секретарь Киевского обкома партии, посетил Микояна в Москве и сообщил ему следующее: «Анастас Иванович, знает ли т. Сталин – или же знает ли кто из членов Политбюро – о том, что происходит сейчас на Украине? Ладно, если не знают, я вам кое-что расскажу. Недавно в Киев прибыл поезд, груженный трупами людей, умерших от голода. Трупы подбирали на всем пути от Полтавы до Киева. Я думаю, лучше бы кто-нибудь проинформировал Сталина об этом положении»⁶³. Однако Сталин не желал слушать. Когда более смелый, чем Демченко, Р. Терехов стал сообщать на Политбюро о голоде в селах Харьковской области, Сталин резко оборвал докладчика и заявил: «Нам говорили, что вы, товарищ Терехов, хороший оратор, оказывается, вы хороший рассказчик – сочинили такую сказку о голоде, думали нас запугать, но – не выйдет! Не лучше ли вам оставить посты секретаря обкома и ЦК КПУ и пойти работать в Союз писателей: будете сказки писать, а дураки будут читать...»⁶⁴.

Сталин прекрасно знал, что голод – не сказка. Еще одним человеком, у которого хватило мужества рассказать ему об этом, был Михаил Шолохов. Он проживал в то время в станице Вешенской на Дону. Его роман «Поднятая целина», несмотря на одобрение коллективизации в целом, содержит весьма реалистичные описания «раскулачивания» в казацких селах. Не случайно для публикации этой книги потребовалось личное разрешение Сталина. Шестнадцатого апреля 1933 г. Шолохов направил Сталину письмо, в котором просил его послать в станицу Вешенскую нескольких коммунистов, чтобы провести расследование и разоблачить тех, кто смертельно подорвал колхозное хозяйство района, отбирая хлеб и применяя омерзительные «методы» пыток, избиений и надругательств, и тех, кто вдохновлял их на эти действия. «Это не отдельные случаи загибов, – писал Шолохов, – это узаконенный в районном масштабе “метод” проведения хлебозаготовок»⁶⁵.

В начале своего ответного письма Сталин выразил благодарность Шолохову за то, что он сообщил, как «иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма». Но он, Шолохов, продолжал далее Сталин, видит только одну сторону; другая сторона состоит в том, что «уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили “итальянку" (саботаж) и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию – без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), – этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы, по сути дела, вели "тихую войну” с советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов... Конечно, это обстоятельство ни в коей мере не может оправдать тех безобразий, которые были допущены, как уверяете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание. Но все же ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло бы показаться издали».

Из ответов Сталина Шолохову ясно видно, что он старается логически оправдать свои жестокие методы и свой отказ признать наличие голода (ведь признание подразумевало бы необходимость помощи пострадавшим). Оправданием всему этому было то, что в его глазах действия крестьян являлись вражескими в «тихой войне» против советского режима. Рассуждая таким образом, он мог психологически оправдать свои действия – и бездействие, – чтобы сохранить свой внутренний имидж героя «деревенского Октября».

Многие крестьяне считали, что власти намеренно используют голод как оружие против них⁶⁶. Воспоминания некоторых высокопоставленных партийных чиновников той поры показывают, что крестьяне были правы. М.М. Хатаевич, секретарь ЦК КП(б) Украины и Днепропетровского райкома партии, совершая на автомобиле инспекционную поездку во время уборочной 1933 г., встретил Виктора Кравченко – одного из трехсот партийных активистов Днепропетровского края, посланных ЦК КП(б) Украины для работы в политотделах. Активисты должны были обеспечить уборку урожая. И вот, выполняя поручение партии, Кравченко вдруг с ужасом обнаружил, что невдалеке от одной железнодорожной станции, находившейся рядом с погибающей от голода деревней, было припрятано несколько тысяч центнеров зерна, являвшегося государственным резервом. Недолго думая Кравченко распорядился раздать немного хлеба и молока крестьянам. Узнавший об этом Хатаевич на людях выбранил молодого партийного функционера за нарушение партийной дисциплины. Затем, отведя его в сторону так, чтобы никто не услышал их разговора, он сказал ему, что бранился лишь «для отчета». Хатаевич все ему разъяснил: «Между нашей властью и крестьянством идет безжалостная борьба, борьба не на жизнь, а на смерть. Этот голод стал испытанием нашей силы и их выносливости. Понадобился голод, чтобы показать им, кто здесь хозяин. Голод стоил миллионов жизней, но все равно теперь колхозная система установилась навсегда. Мы выиграли борьбу»°⁷.

Точное количество жертв голода до сих пор остается предметом исследований, раздумий и дискуссий. Заслуживающие доверия оценки колеблются от 3-4 до 7-10 млн человек; в это число входит до 3 млн детей, родившихся с 1932 по 1934 г.⁶⁸ В итоге, однако, число загубленных и исковерканных жизней не поддается статистическому выражению. Страшен результат насильственной коллективизации и того голода, который был одновременно и необходимой составной частью, и неизбежным следствием. Короче говоря, сталинский Октябрь стал одним из самых чудовищных преступлений против человечества, совершенных в нашем неистовом XX столетии.

• г* • V»,

Возвращение к барщине V' <■■■•< – н>гу < л

К.;.;-. .т

Отрицательное отношение к колхозу стало широко распространенным и не ограничивалось лишь слоями состоятельных крестьян именно потому, что многие увидели в нем возрождение крепостного права. Отмененное в 18б 1 г., но продержавшееся еще несколько десятилетий на окраинах Российской империи (например, в Грузии), крепостное право продолжало жить в людской памяти. В 1930 г. каждый крестьянин в России в возрасте от 40 до 50 лет, по всей вероятности, мог сказать, что его отец или мать родились при крепостном праве. Некоторые из этих стариков еще были живы, но даже если они сами лично не могли помнить то время, они знали о поре крепостничества по рассказам, слышанным от старших.

Многочисленные свидетельства очевидцев позволяют сделать вывод о том, что во времена коллективизации колхоз воспринимался как возрождающаяся крепостная неволя под эгидой коммунистов. Очень часто аббревиатура ВКП, означающая «Всесоюзная коммунистическая партия», крестьяне остроумно перетолковывали как «второе крепостное право». Говорили еще и так: Россия после пятилетки будет нуждаться в трех царях – Петре Великом, чтобы довершить начатое строительство, Александре II, чтобы освободить крепостных, и Николае II, чтобы устранить нехватку продовольствия⁶^ Возможно, наиболее ярко чувства и настроения крестьянина того времени проявились в одном из писем, обнаруженных в Смоленском партархиве. Это письмо в конце 1929 или начале 1930 г. было направлено в крестьянскую газету «Наша деревня». Автором письма являлся некий Иван Чуюнков, представившийся бедным крестьянином. «У меня, – писал он, – одна изба, один амбар, одна лошадь, три десятины земли, жена и трое детей». В письме рассказывалось о событиях в деревне Юшково. «К нам пришел отряд солдат, – рассказывал Иван Чуюнков. – Отряд занял все жилые дома; и вы думаете, они организовали колхоз? Нет, они не организовали его. Против колхоза выступили батраки и бедные крестьяне и сказали, что не хотят барщины, не хотят крепостничества»⁷⁰ Не стоит и говорить о том, что «Наша деревня» оставила письмо неопубликованным.

Восприятие крестьянами колхоза как второго варианта крепостного права было более обоснованным, чем могло показаться с первого взгляда. Зависимость прежнего русского крепостного крестьянина выражалась в двух формах: оброк, т. е. фиксированный денежный либо натуральный сбор, взимавшийся в течение года землевладельцем, и барщина. Суть барщины в том, что крестьянин определенное количество дней в году должен был отработать на поле землевладельца^{7 1}. В начале XIX в. землевладельцы, стремившиеся быть прогрессивными, могли перевести всех своих крепостных крестьян на оброк, который считался менее обременительной повинностью. Тем не менее и та и другая формы зависимости продолжали существовать.

По мере того как в начале 30-х годов шло становление советского колхоза, или «сельскохозяйственной артели», возникала необходимость выработать подходящие способы вознаграждения колхозников за годичную работу на колхозных полях (т. е. за тот труд, которым крестьянин занимался помимо работы на своем приусадебном участке). Законом деятельности колхоза было выполнение следующих требований: обеспечивать фиксированные обязательные поставки хлеба и других продуктов по государственным номинальным ценам; оплачивать «натурой» услуги, оказываемые ближайшей МТС; создавать из определенной части урожая семенные, кормовые и страховые фонды и, наконец, выделять часть годового продукта для продажи государству на свободном рынке. Все, что оставалось, распределялось среди самих колхозников, оказавшихся в положении «остаточных» получателей продукции и дохода от нее.

Первоначально способ распределения этого остатка везде был различным. Об этом свидетельствует выраженное в постановлении VI съезда Советов (март 1931 г.) недовольство тем, что в некоторых местях распределение осуществляется «по душам», а не по количеству и качеству сделанной работы⁷². Государство постепенно склонялось к сдельной оплате труда, основанной на понятии «трудодень». Тем самым пытались стимулировать интерес крестьян. К концу 1931 г. распределение остаточного продукта и остаточного дохода по трудодням стало уже сложившейся практикой в большинстве колхозных хозяйств. А изданным в 1935 г. Примерным уставом колхоза система трудодней предписывалась для повсеместного использования. Каждый тип сельскохозяйственного труда – пахота, сев, доение и т. п. – оценивался определенным количеством трудодней. Это количество зависело от относительной сложности, трудоемкости и важности исполняемой работы, а также от требуемой степени квалификации. Таким образом, один вид деятельности (скажем, обычные полевые работы) мог оцениваться в полтрудодня, а другой, более сложный и требующий большей квалификации, – в полтора трудодня.

Белов вспоминает, что в конце 30-х годов в том колхозе, в котором он жил (на Украине), средняя стоимость трудодня составляла обычно 3-6 кг зерна и 3-5 руб. деньгами. Однако в том же самом районе были и такие колхозы, где стоимость трудодня равнялась всего лишь 1-2 кг зерна и 70-90 коп. деньгами. Когда и в их колхозе, рассказывает Белов, трудодень стал оцениваться в 1 кг зерна и в 55 коп., кто-то из коммунистов заметил: «Вы жить будете, но станете очень, очень тощими»⁷³.

О том, сколь «тощим» мог стать колхозник, свидетельствует весьма показательный эпизод. В данном случае даже Сталин не знал, какое ему принять решение. В колхозных правлениях обыкновенно лишали крестьян части наработанных трудодней за нарушение колхозной дисциплины. О подобных фактах Генеральный прокурор СССР И.А. Акулов сообщал в направленной 4 апреля 1934 г. Сталину докладной записке. В ней говорилось, что повсюду на крестьян за малейшие нарушения колхозных правил незаконно накладываются тяжелые штрафы в трудоднях. «Порой, – писал Акулов, – они доходят до 200-500 трудодней, т. е. превышают весь годовой заработок колхозника». Как быть? – задавался вопросом Генеральный прокурор. Сталин отправил записку Акулова Молотову с такой своей пометкой: «Тов. Молотову. Как быть?»⁷⁴.

Поскольку остаточный колхозный заработок был часто невелик и крайне непостоянен, каждый крестьянин стремился отдать как можно больше времени работе на своем приусадебном участке. Он знал, что все произведенные здесь продукты пойдут своей семье; кроме того, существовал шанс продать излишки на рынке. Пытаясь помешать такой тенденции, советские власти потребовали, чтобы все колхозники отрабатывали в колхозе определенное количество дней в месяц. В итоге это требование оказалось закрепленным в партийно-правительственном постановлении от 27 мая 1939 г. В постановлении резко осуждались те партийные и советские функционеры, которые потворствовали нелегальному расширению приусадебных участков. Это ведет к тому, говорилось в документе, что приусадебное хозяйство, которое, по сути, имеет лишь подсобный характер, нередко становится основным источником доходов колхозника. Чтобы воспрепятствовать развитию в деревне частного предпринимательства, постановление требовало введения для каждого полноценного колхозника «обязательного годового минимума трудодней». В хлопкопроизводящих регионах он должен был составлять 100 трудодней; 60 – в Московской, Ленинградской и некоторых других областях; 80 – на остальной территории страны. Всякий же, кто не выполнит эту установленную норму, исключается из членов колхоза и лишается всех связанных с пребыванием в колхозе прав⁷⁵.