Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 95 страниц)

⁹⁴ О поддельном характере документа см.: Агопзоп Сге#ог)>. ^ал ЗгаНп аТзапя! А^епс?; Ту1е11 ЫаШпК. Ехрозтв а Эоситетагу Ноах: Доклад Тайтелла был представлен 29 декабря 1956 г. собранию Американской ассоциации содействия развитию науки. В письме в «№яу Беабег» (1 октября 1956 г., с. 28) Дон Левин согласился с тем, что этот документ мог быть «сомнительного происхождения».

⁹⁵ЗтИЬ Е4ы'аг4Е. Пче Уоипв ЗгаНп... Р. 67-68. Относительно обращения с гипотетической возможностью как с фактом см. с. 70 и 76 указанной выше книги. Рецензия Д.Ф. Кеннана иа эту работу напечатана В: «Пче Апчепсап Шзгопса) Неучен», ОсюЬег 1968. Р. 230-232. Библиография в книге Смита содержит наиболее полный перечень источников (на различных языках) о молодости Сталина.

⁹⁶ЛенинВ.И. Поли. собр. соч. Т. И. С. 4. По словам Дж. Кипа, «отдельные активисты получали скромную плату (примерно 25-30 рублей в месяц) из партийной кассы, но это былоскорее исключением, чем правилом» (Т1че Изе оГЗскла] Оетосгасу т Киэыа. ЬопДоп, 1963, р. 181). По мнению Леонарда Шапиро, «экспроприации» давали Ленину значительное преимущество над нищими меньшевиками в деле финансирования профессиональных партийцев* (Т!че Сопчтишы Рапу оГ 1Не 5оУ1е[ 1_!пюп. КУ, 1959-Р 108).

⁹⁷ Цит. по-.МеЫне&иКоуА. Ьес НвДогу.1ис1{’е... Р. 320-323.

гЛ

.■г„-

,й

•41.А’.»»'

;Я/ч.

Л

От Джугашвили к Сталину

и

№

Марксизм Кобы

Поставленный выше вопрос о том, почему Джугашвили стал революционером, пока еще не получил исчерпывающего ответа. Вместе с тем мы отметили, что, во-первых, позднее он сам объяснил это протестом против иезуитского режима в семинарии; и во-вторых, в то время, когда он поступил в семинарию, бунтарство в данном учебном заведении уже было установившейся традицией. Способствовали этому и особенности характера Джугашвили.

Конфликты с отцом в детстве выработали у него общее предрасположение к сопротивлению отеческой власти. Бунтарский дух проявился у Сосо еще в училище, обрел силу в семинарии и затем получил дальнейшее развитие. Когда Джугашвили в 1899 г. оставил семинарию, он уже был настоящим революционером, бунтарем против гигантской карательной системы патерналистской власти, именуемой царизмом. Вступая в большую жизнь, пишет Иремашвили, Джугашвили захватил с собой «злобную, лютую вражду к школьной администрации, к буржуазии, ко всему, что существовало в стране и воплощало царизм»^!.

Нет ничего удивительного в том, что бунтарь стал марксистом: в те годы сам воздух Тифлиса был буквально пропитан марксизмом. В семинарии старшие ученики из социал-демократов (например, Девдариани) внушали своим младшим собратьям (Джугашвили, Иремашвили и др.) идеи марксизма. Вне стен семинарии марксизм занимал доминирующее положение в помыслах грузинской радикальной интеллигенции. Рабочие Тифлиса, в первую очередь железнодорожники, весьма положительно воспринимали деятельность социал-демократических пропагандистов. Члены «Месаме-даси» писали статьи для газеты «Квали», которая под руководством нового редактора Жордания, вернувшегося из Европы в конце 1897 г., стала выходить еженедельно. Кроме того, в лице Жордания грузинская социал-демократия обрела влиятельного лидера.

Устремившегося в том же направлении Джугашвили тоже глубоко интересовала марксистская теория, в которой он стал неплохо разбираться. Покинув семинарию, он продолжал марксистское самообразование, и, хотя в конце 1898 г. Жордания довольно низко оценил уровень его знаний, уже через несколько лет Джугашвили стал весьма сведущим марксистом. Подобное утверждение может показаться несколько неожиданным, особенно если иметь в виду, что позднее, вспоминая этот период, он сам называл себя партийным «практиком», и если иметь в виду часто встречающееся представление о зрелом Сталине как о своего рода большевике-прагматике, которого больше интересовали конкретные, чем общетеоретические вопросы². Не следует, однако, забывать, что первоначальной деятельностью социал-демократического «практика» Джугашвили была пропаганда. Распространение идей марксизма среди рабочих представляло собой, по сути, одну из форм преподавания, тем более что пропагандисту обычно приходилось иметь дело с малообразованными людьми, которым требовалось объяснять материал очень доходчиво. В качестве учителя Джугашвили непременно должен был достичь в своем предмете высокой степени мастерства. Понимание основных принципов марксизма и умение разъяснить их простым рабочим были главными достоинствами профессионального революционера Джугашвили. Обладая цепким умом и привычкой к постоянному чтению, он вскоре быстро усвоил марксистские тексты, а годы, проведенные в семинарии, выработали в нем катехистический подход к преподаванию, умение подбирать наглядные примеры из обыденной жизни, которые должны были производить впечатление на посещавших кружки рабочих. Находившийся в 1908 г. вместе с Джугашвили в Баиловской тюрьме Баку Семен Верещак вспоминал, что у Джугашвили всегда в руках была книга и что он был самым знающим марксистом среди тех, кто вел кружки самообразования и организовывал дискуссии, которым политические заключенные уделяли много времени. Верещак, в частности, писал:

«Глядя на неразвитый лоб и маленькую голову, казалось, что если ее проткнуть, то из нее, как из газового резервуара, с шумом полетит весь «Капитал» Карла Маркса. Марксизм был его стихией, в нем он был непобедим. Не было такой силы, которая бы выбила его из раз занятого положения. Под всякое явление он умел подвести соответствующую формулу по Марксу. На непросвещенных в политике, молодых партийцев такой человек производил сильное впечатление. Вообще же в Закавказье Коба слыл как второй Ленин. Он считался "лучшим знатоком марксизма"»³.

Несколько ранее Джугашвили представил письменное свидетельство своей теоретической подготовленности, которую он потом продемонстрировал в бакинской тюрьме. В серии статей, опубликованных большевистскими газетами Тифлиса под общим названием «Анархизм или социализм?», он защищал марксизм от нападок грузинских последователей русского теоретика анархизма Петра Кропоткина. За первой серией статей, напечатанных в середине и конце 1906 и начале 1907 г. последовала вторая. Она осталась неоконченной в связи с отъездом Джугашвили в апреле на Лондонский съезд и последующим переселением из Тифлиса в Баку. Расширенный вариант этих статей занимает почти 80 страниц 1-го тома его сочинений. Если бы работа была завершена, то мы имели бы небольшую книгу по марксистской теории, изложенную в форме полемики с противниками-анархистами. Но даже будучи неполным, трактат не позволяет сомневаться в том, что голова автора была буквально нашпигована доступными в то время классическими произведениями марксизма. Он цитирует такие работы Маркса и Энгельса, как «Анти-Дюринг», «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии», «Манифест Коммунистической партии», «Критика Готской программы», «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», «Классовая борьба во Франции», «Гражданская война во Франции», «Нищета философии», Революция и контрреволюция в Германии», «Недавний процесс в Кёльне», «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Видно также, что Джугашвили хорошо знал несколько основных работ Кропоткина, «Историю социализма во Франции» Поля Луи, ну и, конечно же, сочинения грузинских анархистов, чьи взгляды подвергались критике.

Данная работа показывала, помимо марксистской эрудиции автора, что именно привлекло его в марксизме в первую очередь. Три завершенных раздела касались, соответственно, диалектики, материализма и теории социализма, а также анархистской критики марксизма по всем трем направлениям. Изложить марксизм, пояснял автор в начале первого раздела, значит изложить диалектический материализм, ибо «марксизм – это не только теория социализма, это цельное мировоззрение, философская система, из которой само собой вытекает пролетарский социализм Маркса»⁴. Затем он пояснил принципы диалектики и марксистского материализма в выражениях, весьма схожих с теми, которые через 30 лет использовал при работе над разделом «Диалектический и исторический материализм», включенным в «Краткий курс» истории партии, опубликованный в 1938 г. Работа не содержала ничего действительно нового; она была типичной для человека с пробудившимся к философии умом, для человека с хорошими знаниями основных произведений Маркса и Энгельса (например, «Анти-Дюринга»), философских работ Плеханова и опытом пропагандиста марксизма в рабочих кружках. Дело в том, что его ум действительно пробудился к философии и ощущал потребность в общефилософском видении мира. Для молодого Джугашвили признаком особой силы марксизма как социалистической идеологии являлся, очевидно, диалектический материализм («цельное мировоззрение»), выполнявший роль матрицы. Вне всякого сомнения, тяга Джугашвили к марксизму как системе видения мира, в какой-то мере обусловливалась полученным им в семинарии теологическим воспитанием. Влияние семинарии просматривалось также в догматическом стиле изложения, в манере использования цитат из классических марксистских произведений, иллюстрировавших отдельные положения философской доктрины. «Анархизм или социализм?» – продукт сформировавшегося под влиянием религии мышления, нашедшего в диалектическом материализме свою окончательную, доставляющую огромное удовлетворение интеллектуальную приверженность.

Но марксизм привлекал не только как философская система. Для нашего бунтаря против законной власти, пожалуй, самым притягательным аспектом стала грандиозная тема классовой борьбы, пронизывающая все учение Маркса-Энгельса. Постоянное присутствие данной темы в ранних сочинениях Джугашвили, стремление заострить на ней внимание, свидетельствуют о том, что его сильно увлекал марксистский взгляд на прошлое и настоящее общества как на поле битвы, где две враждующие силы – буржуазия и пролетариат – сошлись в смертельной схватке. Нет «единой и неделимой России... – заявил он в начале статьи, опубликованной 1 января 1905 г., и затем продолжал: – Перед нами открылась величественная картина борьбы между двумя Россиями, Россией буржуазной и Россией пролетарской. На арену борьбы выступили две большие армии: армия пролетариев и армия буржуа и борьба между этими двумя армиями охватила всю нашу общественную жизнь»⁵. За кажущейся классовой пестротой современного общества, писал Джугашвили в конце 1906 г. в статье «Классовая борьба», кроется тот факт, что Россия разделена на два больших противоположных «лагеря» – лагерь капиталистов и лагерь пролетариев, между которыми классовая борьба с каждым днем усиливается и вокруг которых собираются все остальные группы⁶. А первая строка статьи «Анархизм или социализм?» гласила: «Стержнем современной общественной жизни является классовая борьба». В этой же работе он писал, что пролетариат не придет к социализму, примирившись с буржуазией, а только вступив на путь классовой борьбы, которая должна завершиться победой одного класса над другим. «Либо буржуазия с ее капитализмом, – говорилось в сочинении, – либо пролетариат с его социализмом!». Затем Джугашвили с видимым удовольствием перечислил различные имеющиеся в распоряжении пролетариата средства борьбы. Он назвал стачку (частичную и всеобщую), бойкот, саботаж, манифестацию, демонстрацию, участие в представительных учреждениях. Но само по себе ни одно из этих средств не могло быть решающим, заявил он далее. В лучшем случае все они лишь подготовительные, за которыми следует главное средство разрушения капитализма – социалистическая революция. Ее, однако, нельзя рассматривать как неожиданный и кратковременный переворот. Социалистическая революция, по его словам, представляла собой «длительную борьбу пролетарских масс->, которая начинается с захвата власти и установления диктатуры пролетариата. Затем пролетариат продолжит революцию сверху путем экспроприации буржуазии (как того требует «Коммунистический манифест») и использует военную силу – свою «пролетарскую гвардию» – для отражения контрреволюционных атак умирающего классового врага⁷

Совершенно очевидно, что в социализме Маркса молодой Джугашвили усматривал прежде всего Евангелие классовой борьбы. Вряд ли стоит сомневаться в том, что здесь нашли свое выражение потребности воинственно настроенной бунтарской личности. Итак, имелось в наличии социалистическое учение, которое делило весь мир на «мы» (униженные и угнетенные) и «они» (могущественные угнетатели, пока что господствовавшие во всех общественных институтах). Это учение побуждало первых непрестанно всеми доступными средствами беспощадно бороться со вторыми и усматривало в социалистической революции достигшую высшей точки серию схваток в затяжной социальной войне. Подобная идеология не только узаконивала ненависть молодого человека к различным формам официальной власти, она также отождествляла его личных врагов с врагами истории, придавала более возвышенное значение желанию жить борьбой с силами зла и одновременно освящала его стремление к триумфу отмщения. Это стремление отразилось в пламенной прокламации, составленной Джугашвили в январе 1905 г. под заголовком «Рабочие Кавказа, пора отомстить!». В ней была дана яркая картина «недовольной России», восставшей против царского самодержавия, о «старческой дряблости» которого свидетельствовали такие факты, как потери в войсках, гибель флота и позорная сдача японцам маньчжурской военно-морской базы Порт-Артур. Перед лицом растущих народных волнений, писал автор, самодержавие, сбросив, подобно змее, старую кожу, надело овечью шкуру (типичное для Джугашвили сочетание метафор) и провозгласило внутри страны политику примирения. И далее: «Слышите, товарищи? Оно просит нас предать забвению свист нагаек и жужжание пуль, сотни убитых героев товарищей, их славные тени витающие вокруг нас и шепчущие нам: “Отомстите!”». Но к голосам теней следовало прислушиваться. Поэтому он писал далее о том, что пора отомстить за товарищей, зверски убитых царскими башибузуками, и потребовать от правительства отчета за погибших в сражениях на полях Дальнего Востока, пора осушить слезы их жен и детей и свести счеты за долгие годы страданий и унижений людей, пора разрушить царское правительство!⁸

Прежде чем русские марксисты раскололись на противоположные фракции «большевиков» и «меньшевиков», они осознали наличие в их среде разъединяющих тенденций, связанных с большей или меньшей воинственностью, с «твердой» или «мягкой» линией. Как мы уже видели, в «Месаме-даси» наблюдалось похожее расхождение между подпольщиками и теми, кто вместе с Жор-дания предпочитал легальную политическую деятельность. К подпольщикам принадлежали Ладо Кецховели и его семинаристский протеже. Еще до того, как Джугашвили взял революционный псевдоним «Сталин», символизировавший стальную твердость⁹, он уже принадлежал к «твердым». В дискуссиях с Де-вдариани и другими молодыми марксистами семинарии он в противовес более умеренным левым взглядам проповедовал революционный экстремизм¹⁰. А как только Джугашвили узнал о фракционном расколе в русской социал-демократии и понял его политическое значение, он сразу же поддержал большевиков. Принявшего марксизм отчасти потому, что его боевой натуре сильно импонировала теория классовой борьбы, Джугашвили не потребовалось уговаривать следовать воинственным революционным курсом, который определил Ленин, по-своему интерпретируя учение Маркса. Стать одним из главных сторонников большевизма в Грузии его побудил прежде всего тот факт, что в большевизме – этой доктрине «твердых» – он почувствовал себя в родной духовной стихии.

Апостол Ленина

По его собственным словам, Джугашвили начал знакомиться с деятельностью Ленина «с конца 90-х годов и особенно после 1901 г., после издания “Искры” Выступая 28 января 1924 г., через несколько дней после смерти Ленина, на вечере воспоминаний кремлевских курсантов, он сказал, что впервые установил связь с Лениным «в порядке переписки» из сибирской ссылки в 1903 г., после того как пришел к убеждению, что «он один понимает внутреннюю сущность и неотложные нужды нашей партии». Об этом Джугашвили написал проживавшему за границей другу, и Ленин, которому этот друг показал письмо, прислал ответ, содержавший «бесстрашную» критику партийной практики и замечательно ясный, хотя и краткий, план работы партии на ближайший период, изложенный сжатыми и смелыми фразами, каждая из которых «не говорит, а стреляет». В этой связи Сталин заметил,– «Не могу себе простить, что это письмо Ленина, как и многие другие письма, по привычке старого подпольщика, я предал сожжению»¹¹.

В данной истории факты переплелись с вымыслом. Джугашвили не мог отправить письмо за границу и получить ответ за тот короткий промежуток времени, который он провел в Новой Уде, а царская администрация не имела обыкновения заранее сообщать ссыльным, какой конкретно населенный пункт определен местом ссылки. С другой стороны, Джугашвили, действительно, в октябре 1904 г. отправил из Кутаиси проживавшему в Лейпциге своему другу Давиташвили письмо с восторженным отзывом о Ленине, и Ленин, как известно, в самом деле (после того как Давиташвили переслал ему письмо Джугашвили), ответил, назвав в своем послании кутаисского корреспондента «пламенным колхидцем»¹². Более того, существует сходное по содержанию ленинское письмо, которое, однако, не было адресовано лично Джугашвили, Речь идет о брошюре Ленина «Письмо к товарищу о наших организационных задачах», отпечатанной на гектографе сибирской социал-демократической организацией в июне 1903 г. и имевшей хождение среди политических заключенных тех мест как раз в то время, когда Джугашвили находился на пути в Иркутск и Новую Уду¹⁵. Что он знал и высоко ценил этот документ, подтверждает высказанная в конце письма из Кутаиси просьба: «Получил ли 6 руб.; или нет? На этих днях получишь еще. Не забудь прислать с тем субъектом брошюру “Письмо к товарищу”, – здесь многие не читали ее»¹⁴.

Явно неправдоподобный характер истории, рассказанной военным курсантам, нисколько не умаляет ее значения. Сопоставляя факты, мы можем заключить, что Джугашвили тогда уже слышал о Ленине и что по пути к месту сибирской ссылки он получил копию «Письма к товарищу», которое произвело на него огромное впечатление. И не удивительно. Сквозь сжатые строки изложения организационного плана била ключом увлеченность Ленина проектом подпольной партийной организации. Как вспоминал Сталин в 1924 г., в брошюре смелыми точными штрихами была набросана программа с множеством организационных деталей, не имевшая аналогии в предшествующей марксистской литературе. Не могло не наполнить чувством удовлетворения и не произвести впечатления на молодого комитетчика из партийного подполья сделанное Лениным в «Письме» заявление о том, что состоящие из профессиональных революционеров местные партийные комитеты «должны руководить всеми сторонами местного движения и заведовать всеми местными учреждениями, силами и средствами партии»¹⁵. Это настолько соответствовало умонастроению Джугашвили, что, читая «Письмо» в 1903 г. в Сибири, он легко мог вообразить, что послание адресовано лично ему, а пересказывая данную историю в 1924 г., почувствовать себя вправе несколько приукрасить факты. Кроме того, подчеркивая сразу же после смерти Ленина факт установления с ним личных отношений именно в 1903 г., т. е. в год возникновения большевизма, Джугашвили таким путем как бы обосновывал правомочность своих притязаний на преемственность.

Итак, в Тифлис он вернулся, должно быть, в начале 1904 г. и без промедления ринулся в гущу внутрипартийной потасовки на стороне большевиков, а в конце года в корреспонденции из Кутаиси выразил восхищение, которое ощущал по отношению к Ленину – своему избранному вождю и наставнику в революционном движении, К тому времени он уже прочитал изложенный в «Что делать?» ленинский план построения партии, и это, вероятно, стало для него самым захватывающим чтением после «Отцеубийцы». Во всяком случае, в переписке Джугашвили показал себя убежденным и горячим сторонником и защитником этой хартии большевизма. Он не только безоговорочно воспринял аргументацию Ленина, но и высказал свое мнение относительно наиболее эффективных путей опровержения критиков ленинского плана (имелись в виду Аксельрод, Роза Люксембург, Вера Засулич и Плеханов), Теоретические выпады Плеханова против Ленина он назвал войной с ветряными мельницами, демонстрируя тем самым полное пренебрежение к установившейся репутации Плеханова как глубокого знатока марксизма (в то время довольно дерзкий поступок для безвестного молодого провинциального подпольщика), В действительности речь шла о том, руководитель ли дает массам программу и ее обоснование или же масса руководителю, «кто кого возвышает до понимания программы, руководители руководимых или последние первых?». Если, дескать, теория и программа социализма вырабатываются в умах знающих людей, а не возникают непосредственно из стихийного движения масс, то тогда они должны быть внесены в движение извне. Пролетариат следовало возвысить до сознания истинных классовых интересов. В этом, подчеркнул Джугашвили, состояла идея, которую с полным правом можно было назвать ленинской, поскольку до него никто в русской партийной литературе не высказывал ее так ясно, как он^1б.

В письмах из Кутаиси Джугашвили предстает перед нами восторженным учеником, для которого Ленин является величайшим толкователем марксизма в русском движении, «горным орлом» (как указывалось в одном из писем). Причин же для восторгов было немало. Во-первых, ленинская концепция организации профессиональных революционеров как необходимого фактора политической революции подчеркивала важную роль людей, подобных Джугашвили. В соответствии с этой концепцией они становились подлинными творцами будущей революционной истории, а их деятельность в качестве агитаторов и пропагандистов, вносящих в рабочий класс марксистское революционное сознание, превращалась в тот момент в главное партийное поручение, в непременное условие грядущей социалистической революции. Джугашвили был вполне удовлетворен такой идеей, В статьях «Коротко о партийных разногласиях» и «Ответ «социал-демократу»» он жестоко бичевал грузинских критиков «замечательной книги» Ленина «Что делать?»¹⁷

Во-вторых, на Джугашвили произвел глубокое впечатление воинственный характер учения Ленина. Ему, нашедшему в Марксовой теории классовой борьбы особую привлекательность, не мог не прийтись по душе ленинский вариант марксизма, в котором главный упор делался именно на классовую борьбу, Это был марксист не мирного, профессорского типа, похожий на Плеханова, а горевший ненавистью человек, призывавший русский народ на борьбу с казенной Россией во имя социализма. Со страниц своих произведений Ленин предстает перед нами непримиримым противником царизма и связанной с ним русской аристократии. Среди сочинений русских марксистов нет другого такого второго, столь глубоко проникнутого воинственным духом классовой борьбы, Это, кстати, нашло отражение и в терминологии, которую применял Ленин, рассуждая о революционной партии. Организация революционеров не раз сравнивалась с элитарной военной организацией, членам которой как профессиональным солдатам революции предстояло встать во главе «мобилизованной армии» всего народа, Им следовало превратить каждую фабрику в «крепость», создать «армию рабочего класса», которая «все теснее и теснее будет смыкать свои ряды» и наконец двинется на штурм царизма в ходе «всенародного вооруженного восстания»¹⁸.

Рассуждения Ленина относительно необходимости иметь небольшую централизованную, состоящую из отборных кадров и действующую из подполья партийную организацию кружили голову молодому грузинскому последователю, который не только ненавидел казенную Россию, но и воображал себя таким же борцом и победителем, каким был Коба. В статьях Джугашвили о партии военная образность проступала даже еще сильнее, чем у Ленина. В работе «Класс пролетариев и партия пролетариев» от 1 января 1905 г. он рисовал две сражающиеся России как «две большие армии», каждая со своим «передовым отрядом» в виде политической партии. Авангардом «армии пролетариев», по его словам, являлась социал-демократическая партия, у «армии буржуазии» – либеральная партия. Как он писал, пролетарская партия – это не философская школа и не религиозная секта, а «партия борьбы», которая «руководит борющимся пролетариатом». «Боевая группа руководителей», – говорилось далее, – должна быть по количеству своих членов гораздо меньше класса пролетариев, по своей сознательности и опыту стоять выше его и представлять собой сплоченную организацию, Только в таком случае партия-де может обеспечить необходимое руководство «пролетарской армией». Последняя фраза повторялась в статье многократно¹⁹.

Ленинская концепция революционной партии не только соответствовала воинственному складу ума Джугашвили, но и способствовала возникновению нового и важного в психологическом Отношении чувства групповой солидарности, ощущения принадлежности к сообществу избранных. Чтобы в полной мере оценить значение данного обстоятельства, следует вспомнить, что, сделавшись бунтарем против общественных порядков в Грузии на рубеже столетий, он, конечно же, почувствовал себя очень одиноким, особенно после ухода из семинарии. Вполне возможно, что именно острая потребность в дружеском общении побудила его спровоцировать в 1899 г, исключение некоторых товарищей из семинарии (если, разумеется, принять на веру версию Верещака) и таким путем вынудить их стать революционерами. С основной социал-демократической группой Тифлиса он не ладил, а Ладо Кецховели в январе 1900 г. переехал в Баку, чтобы избежать ареста тифлисской полицией. И, хотя с приездом в город летом того же года ленинского эмиссара Виктора Курнатовского у Джугашвили появились новые контакты, все же создается впечатление, что у него не было какого-то определенного круга общения.

Мы уже отмечали склонность Джугашвили к изоляции. Она в известной мере проявилась еще в детстве и стала более очевидной в семинарии, хотя он, как видно, сохранил способность к дружбе. Ворошилов, который в 1906 г. во время Стокгольмского съезда проживал с Джугашвили в одной комнате, нашел его весьма общительным и вспоминал, что «у него были удивительно лучистые глаза, и весь он был сгустком энергии, веселым и жизнерадостным»²⁰. Джугашвили удалось наладить довольно тесные отношения с целым рядом кавказских большевиков, в первую очередь с Енукидзе и Орджоникидзе. Более того, он сумел, как мы знаем, создать семью.

Вместе с тем совершенно очевидно, что, несмотря на собственную квазиизоляцию, Джугашвили ощущал потребность в общении. Однако по причинам, указанным выше, а также потому, что с ним было трудно ужиться, данная потребность не была удовлетворена. Этим прежде всего объясняется то воодушевление с которым он воспринял ленинскую концепцию партии как элитарной организации революционных руководителей, связанных взаимным доверием. В книге «Что делать?» Ленин выступил против принятого в немецкой социал-демократии гибкого правила, касавшегося партийного членства. В особых условиях России, утверждал он, в партию следует принимать не всякого, кто признает ее программу, а только того, кто также готов и способен работать в одной из партийных организаций, обычно как профессиональный революционер. В условиях нелегального существования Ленин считал такие демократические процедуры, как выборы партийного руководства, в принципе нецелесообразными. Вместо этого организация должна была основываться на «полном товарищеском доверии между революционерами». Если кто-то злоупотребит доверием, то для «избавления от негодного члена организация настоящих революционеров не остановится ни перед какими средствами». Кроме того, разве настоящий, не игрушечный демократизм не входил как часть в целое в это понятие товарищества?²¹.

Ленин охотно признал, что существовавшая Российская социал-демократическая партия мало соответствовала нарисованной им идеализированной картине революционного братства. К концу своих рассуждений о боевой центра-листской организации он воскликнул: «Вот о чем нам надо мечтать!». Но имел ли право марксист мечтать, отрываясь от реальности? И как бы отвечая невидимому оппоненту, Ленин процитировал слова русского радикала 60-х годов XIX столетия Дмитрия Писарева: «Разлад между мечтой и действительностью не приносит никакого вреда, если только мечтающая личность серьезно верит в свою мечту, внимательно вглядываясь в жизнь, сравнивает свои наблюдения со своими воздушными замками и вообще добросовестно работает над осуществлением своей фантазии. Когда есть какое-нибудь соприкосновение между мечтой и жизнью, тогда все обстоит благополучно»²².

Деятельная, дружная и сплоченная общность революционеров-единомыш-ленников существовала лишь на бумаге. Но даже как сугубо теоретическая концепция она приобрела для Джугашвили большой смысл, ибо утоляла неудовлетворенную потребность в единении. Это был тот самый боевой союз, к членам которого он мог с гордостью причислить и себя. Неважно, что союз этот только складывался и что причислять себя к нему можно было пока лишь мысленно. Почему бы по-настоящему не поверить в мечту и не постараться превратить ее в реальность? Почему бы не представить себя принадлежащим к нарождающейся общности революционеров, которым предопределено повести армию пролетариев на триумфальную битву с царизмом?

Подобный ход мыслей Джугашвили подтверждает статья «Класс пролетариев и партия пролетариев». В ней он отстаивал большевистскую точку зрения в принципиальном споре (расколовшем партию надвое) относительно условий, которые давали право называться членом партии. Правильной он считал только «замечательную формулировку» Ленина. Партию следовало рассматривать как «организацию руководителей», а прием в члены – как ограниченную акцию, осуществляемую в интересах этой организации. Только «платонического принятия» партийной программы было недостаточно. Допустить в партию болтуна, готового на словах признать программу, было бы «осквернением святая святых партии». И далее: «До сегодняшнего дня наша партия была похожа на гостеприимную патриархальную семью, которая готова принять всех сочувствующих. Но после того, как наша партия превратилась в централизованную организацию, она сбросила с себя патриархальный облик и полностью уподобилась крепости, двери которой открываются лишь для достойных». Сравнение с крепостью упоминалось в статье неоднократно. «Мы должны, – говорилось в ней, – быть крайне бдительными и не должны забывать, что наша партия есть крепость, двери которой открываются лишь для проверенных». Ущербность формулировки меньшевика Мартова, касавшейся условий приема в члены партии, состояла якобы в том, что для него «партия – не крепость, а банкет, куда свободен доступ для всякого сочувствующего»²³.