Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 95 страниц)

Вскоре Сталин вмешался лично. Девятого декабря 1930 г, в беседе с группой философов из Института красной профессуры он высказал свою точку зрения по поводу положения в советской философии, Сталин, по свидетельству Митина, говорил о том, что «необходимо разворошить и перекопать весь хлам, который навален в вопросах философии и естествознания». Особенно же необходимо «разворошить все, что написано деборинской группой, то есть все, что есть ошибочного в области философии». По мнению Сталина, школа Деборина является философской формой ревизионизма, которую можно назвать «мень-шевиствующим идеализмом», Следует и далее, продолжал Сталин, выявлять ошибочные философские взгляды Плеханова, всегда свысока смотревшего на Ленина. Сталин особо подчеркивал в беседе с философами то, что Ленин возвел диалектический материализм на новую ступень. До Ленина, говорил он, материализм был атомистическим. Опираясь на новые научные открытия, Ленин с марксистской точки зрения проанализировал понятие материи, Хотя Ленин и создал очень много нового во всех разделах марксистской философии, он был скромен и не любил говорить о своем вкладе. Поэтому долг его учеников – осветить новаторскую роль Ленина в философии⁸.

Сталин явно претендовал на роль первого среди здравствующих философов-марксистов. Расчищая путь к самовозвышению, он использовал своих услужливых учеников для того, чтобы ниспровергнуть Плеханова и Деборина с занимаемого ими высокого положения в философии.

Хотя в беседе Сталин и не говорил напрямую о своих собственных философских заслугах, в ряде высказываний он их тем не менее подразумевал. Он избрал окольный путь для утверждения своего культа, используя с этой целью имя Ленина, Он превозносил Ленина как философа и в то же время предостерегал от опасности быть введенным в заблуждение настойчивым нежеланием Ленина говорить о своем вкладе в область философии. Смысл этой аргументации не утаился от Юдина и Митина. Они поняли, что скромность Сталина как философа не должна вводить их в заблуждение. Утверждая первенствующее положение Ленина в философии, Сталин выдвигал себя на ту же самую роль.

Затем последовали и другие шаги. Митиным заменили Деборина на посту главного редактора философского журнала «Под знаменем марксизма*. В 1931 г. журнал «Большевик» подверг жесткой критике обнаруженный в первом издании Большой Советской Энциклопедии «меньшевиствующий идеализм». Бичуя Деборина и других представителей его школы как разносчиков этой заразы, автор статьи в «Большевике» заявлял,– «Материалистическую диалектику действительно нужно разрабатывать, Но эта разработка должна быть произведена на основе трудов Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина...»⁹. Здесь перед нами появляется уже та святая «четверка» – Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, – которая станет символом сталинской эпохи, Четыре огромных портрета начнут вывешивать на фасаде Большого театра по таким торжественным дням, как 1 мая, 7 ноября и др,

Второй областью, избранной Сталиным для возведения здания своего собственного культа, стала область партийной истории, Тут затрагивался сугубо личный интерес Сталина – его революционная биография.

' ’ 1

О настоящих и иных большевиках ^

В начале 30-х годов изучение истории марксистского движения велось в условиях относительной свободы. Спорные вопросы подвергались серьезному обсуждению. Особо был выделен ряд вопросов, относившихся к истории СДПГ и к истории II Интернационала до 1914 г. Эти вопросы считались настолько важными, что Институт истории при Коммунистической академии создал в 1929 г. особую комиссию. Ее ученым секретарем был избран А,Г. Слуцкий,

В октябре 1930 г. в журнале «Пролетарская революция» появилась статья Слуцкого. Она была посвящена рассмотрению отношения Ленина к разного рода течениям внутри СДПГ до 1914 г. Группа «центристов», возглавляемая Карлом Каутским и Августом Бебелем, выступала против руководимого Эдуардом Бернштейном ревизионистского крыла. Многими, в том числе и Лениным, писал Слуцкий, позиция «центристов» отождествлялась с революционным марксизмом. Кроме того, в СДПГ имелась также группа левых радикалов, возглавляемых Розой Люксембург. Слуцкий писал, что Р. Люксембург еще в 19П г. осознала и стала открыто осуждать «оппортунистический» по сути своей характер центризма Каутского. Ленин же хотя и высказывал некоторые критические замечания в адрес руководства СДПГ в лице Каутского и Бебеля, продолжал тем не менее возлагать на него свои надежды. Дальнейшие события подтвердили «некоторую недооценку Лениным центристской опасности в СДПГ до войны»¹⁰.

Появление этой публикации свидетельствует о том, что в 1930 г., хотя и существовал культ Ленина, еще было возможно опубликовать статью, в которой Ленин изображался не как непогрешимый сверхгений. Правда, члены редакции «Пролетарской революции» – старые большевики Савельев, Адоратский, Ольминский, Баевский и Горин – все-таки почувствовали опасность подобной публикации. Они снабдили статью особым примечанием, где заявили, что сами не разделяют точку зрения Слуцкого и публикуют материал лишь «в целях дискуссии», Но ясно, они не ожидали, что эта статья вызовет настоящий взрыв. Сталин пришел в ярость и направил длинное письмо, озаглавленное «О некоторых вопросах истории большевизма», в редакцию журнала «Пролетарская революция». В конце октября 1931 г. письмо было опубликовано одновременно в двух журналах – «Пролетарская революция» и «Большевик».

В первую очередь Сталин извратил до неузнаваемости точку зрения Слуцкого. Он заявил, что обвинять Ленина в недооценке опасности центризма в предвоенной социал-демократии – значит обвинять его в недооценке опасности «прикрытого оппортунизма», что в свою очередь означает обвинять Ленина в том, что он до 1914 г. не был еще «настоящим большевиком», ибо настоящий большевик ни в коем случае не может недооценивать опасность прикрытого оппортунизма. Большевизм появился и утвердился в безжалостной борьбе со всеми течениями центризма. Это аксиома, Поэтому редакции не следовало бы выдавать «галиматью» и «жульническое крючкотворство» Слуцкого за дискуссионный материал. Истинность же ленинского большевизма неоспорима. Далее, Сталин был недоволен благосклонным отношением Слуцкого к Розе Люксембург и другим левым радикалам в предвоенной СДПГ. Его глубоко задевала сама мысль о том, что Ленин мог чему-то научиться у этих людей.

В письме появился сильный националистический оттенок сталинского большевизма. Оно выражало русско-центристский подход к истории европейского марксистского движения, В статье особо подчеркивалось, что у «русских большевиков» есть все основания с точки зрения своих взглядов расценивать степень марксистской революционности той или иной позиции зарубежных социал-демократов. В 1902 г. Ленин в работе «Что делать?» утверждал, что русский пролетариат сможет еще стать «авангардом международного революционного пролетариата». Последующие события прекрасно подтвердили этот прогноз. Не западные марксисты должны давать уроки своим русским товарищам, а наоборот.

Говорить и думать иначе – а именно это и делал Слуцкий – значит осуществлять не что иное, как «троцкистскую контрабанду». Желая придать больший вес этому грубому обвинению, Сталин заявлял следующее, Мысль Слуцкого о недооценке Лениным до 1914 г. опасности центризма – лишь ловкая попытка внушить «неискушенному читателю» идею о том, что Ленин стал настоящим революционером только после войны, после того как он «перевооружился» при помощи Троцкого, взяв его теорию о перерастании революции буржуазно-демократической в революцию социалистическую (теорию так называемой перманентной революции). В другом же месте письма Сталин отмечал, что Слуцкий утверждает, будто не найдено еще достаточного количества официальных ленинских документов, относящихся к рассматриваемому периоду. «Кто же, кроме безнадежных бюрократов, может полагаться на одни лишь бумажные документы? – вопрошает Сталин. – Кто же, кроме архивных крыс, не понимает, что партии и лидеров надо проверять по их делам, прежде всего, а не только по их декларациям?».

Ближе к концу письма стиль Сталина становился не просто грубым, но зловещим, Предоставив Слуцкому место для контрабанды, заявил он, редакция проявила «гнилой либерализм» по отношению к троцкистски настроенным элементам. Подобный настрой, продолжал Сталин, получил распространение и среди тех большевиков, которые не смогли уяснить себе, что троцкизм давно уже перестал быть одной из фракций коммунизма, а превратился в передовой отряд контрреволюционной буржуазии. В заключение Сталин подчеркивает: «Вот почему либерализм в отношении троцкизма, хотя бы и разбитого и замаскированного, есть головотяпство, граничащее с преступлением, изменой рабочему классу». Задача же редакции должна заключаться, по мнению Сталина, в том, чтобы «поднять вопрос изучения истории нашей партии на научные, большевистские рельсы и заострить внимание против троцкистских и всяких иных фальсификаторов истории нашей партии, систематически срывая с них маски».

Принимая во внимание то, что Сталин ранее говорил о центризме, нетрудно понять, почему его разгневали слова Слуцкого о том, что Ленин недооценивал опасность центризма в СДПГ. В 1928 г. Сталин утверждал, что бороться как с левым, так и с правым уклоном не значит еще быть центристом. Ленин ведь не являлся центристом, сражаясь, с одной стороны, с меньшевизмом, а с другой – с левым «сектантством», который он осудил в работе «Детская болезнь «левизны» в коммунизме». Центризм же означает «приспособленчество». Поэтому «эта идеология чужда и противна ленинизму»¹ Г Какие бы документы ни предъявляли «архивные крысы», мог ли настоящий революционер, т, е. большевик, недооценивать, хотя бы на миг, центристскую опасность? Согласно такому рассуждению, Слуцкий и ему подобные заслуживали не только беспощадного разноса в печати, но также и весьма сурового наказания, Вскоре после появления письма Сталина Слуцкий был арестован, Он провел в заключении около 20 лет¹².

Письмо Сталина послужило не только отдушиной для его гнева; оно преследовало, кроме того, и определенную цель. Сам факт его появления, а также его тон и содержание утверждали преклонение перед авторитетом Сталина при изучении истории партии. Готовя это письмо, Сталин присваивал себе роль первого историка партии и главного арбитра по всем спорным вопросам в этом весьма деликатном предмете. Публикация письма означала самоутверждение Сталина в качестве высшего авторитета в той самой области, которая станет главным элементом складывающегося в 30-е годы культа личности, – прошлое большевистской партии и та роль, которую играли в нем Сталин и другие известные большевики.

Как и в беседе с философами, Сталин в письме пытался утвердить свой культ посредством защиты непогрешимости Ленина. Превращая первого вождя партии в поставленный вне критики иконографический образ, автор письма подразумевал необходимость такого превращения и по отношению к его преемнику. В 1929 г. партия признала своим вождем Сталина в качестве наследника Ленина. Поэтому возникал вопрос, стоило ли историкам партии находить ошибки и недостатки в политическом прошлом Сталина, если письмо осуждало это в отношении прошлого Ленина. Такой вопрос не могли не задать весьма опытные в истолковании двусмысленностей партийные интеллектуалы, обдумывая или обсуждая друг с другом скрытый смысл сталинского письма. Сталин же делал им достаточно прозрачный намек, дважды использовав одну и ту же конструкцию; «Ленин (большевики)». Таким образом, Ленин по указке Сталина превратился в символ настоящей большевистской революционности,

Поставленное в скобках слово (т.е. «большевики») как бы во много раз усиливало революционную правоту Ленина. Конкретные имена не назывались, но значение слова не вызывало сомнений. Всякий историк партии, обладавший хотя бы минимальной долей сообразительности, смог бы догадаться, чье имя в этом списке должно стоять вслед за именем Ленина. В письме было прямо сказано, что надо оценивать партийное прошлое настоящих революционеров не на основе документов, которые могут откопать архивные крысы, а на основе их деяний. Как потом оказалось, «архи-архивной» крысой в Советском Союзе был не кто иной, как сам Сталин, хотя он жаждал не столько обнаружения документов, сколько их уничтожения.

Вдумавшись в скрытый смысл сталинского письма, неизбежно приходишь к такому заключению; историк партии не должен, как Слуцкий и ему подобные, руководствоваться любым имеющимся в его распоряжении документальным свидетельством, но априорно обязан опираться на то, что следует считать истиной, например что Ленин всегда «настоящий большевик», что он просто никак не мог недооценивать опасность центризма или что Сталии тоже «настоящий большевик», который никогда и ни при каких обстоятельствах не свернет с большевистских позиций, Назначение же документальных материалов – подтверждать это. Использовать их иначе – значит быть клеветником и фальсификатором. Следовательно, сталинская идея заключалась в том, что историк партии обязан фальсифицировать документальные свидетельства (в обыденном значении этого слова), если этого требует партийный взгляд на историю, выраженный или самим Сталиным, или удостоившимися выступать от его имени.

Аллилуйщики за работой

Письмо Сталина вызвало грандиозный шум на всех фронтах партийной истории и теории, Институты Коммунистической академии в спешном порядке созывали заседания, чтобы обсудить содержание этого письма.

Архивные материалы проливают свет на следующие события¹³. Все советские исторические журналы получили указания напечатать письмо Сталина, снабдив его соответствующими редакционными разъяснениями, касающимися той области, в которой специализировался журнал. В секретном письме от 26 ноября 1931 г. в редакцию журнала «Классовая борьба» Мехлис потребовал, чтобы все готовящиеся к печати материалы обязательно излагались через призму указаний тов. Сталина. Двадцать шестого ноября состоялось заседание Президиума Коммунистической академии, где обсуждалась реакция ее членов на сталинское письмо. К.Г. Лурье, ученый секретарь Общества историков-мар-ксистов, заявила, что троцкистская контрабанда уже выявлена в большом количестве научных работ. В своем выступлении она соединила разоблачение «контрабандистов» с критикой в адрес трех хорошо известных в партии лиц – Е. Ярославского, К. Радека, И. Минца.

Другие выступления показали, что не только история партии, но и все другие участки «теоретического фронта» приводились теперь в порядок в соответствии со сталинским письмом,

Лихорадочные поиски «троцкистской контрабанды» и «гнилого либерализма» не могли не взволновать некоторых деятелей партии и государства, находящихся на ответственных постах. Сталин еще не был абсолютным диктатором, и многие высокопоставленные лица еще не понимали, что он им становится. Некоторые из известных старых большевиков, в том числе Ольминский, Ярославский, в. Кнорин, Н. Лукин, пытались обуздать тех, кто принял письмо Сталина как новое Евангелие, В обнаруженных позднее в партархивах бумагах Ярославского такие люди были названы им «аллилуйщиками». Ярославский предупреждал о том, что есть некоторые беспринципные люди, пытающиеся «сделать капитал на этом вопросе» (т. е. письме Сталина). Однако указанное предостережение, как и написанная им от руки заметка, рассказывающая о том, «Как аллилуйщики обработали меня в 1931 г.», увидели свет лишь в 1966 г.^и

Месяц спустя после появления письма Сталина его команда вступила в борьбу с теми, кто высказывался за умеренность. Первого декабря 1931 г. по случаю десятилетней годовщины Института красной профессуры Каганович выступил с пространной речью перед его слушателями. Когда через несколько дней речь Кагановича была опубликована в «Правде», стало совершенно ясно, что она обращена ко всей советской интеллигенции вообще. Но «обращение» – не то слово. Скорее это выступление – многословный приказ, зачитанный строевым командиром Кагановичем: интеллигенция-армия должна была встать по стойке «смирно» перед излучающим свет истины письмом Сталина-генерала.

Каганович подчеркнул, что значение этого письма отнюдь не определяется мелкой фигурой бывшего меньшевика Слуцкого, разгромленного Сталиным лишь мимоходом. Значение письма – в разоблачении «гнилого либерализма» редакции журнала «Пролетарская революция», проявленного ею по отношению к тем, кто отклоняется от большевизма и искажает линию партии.

Завершая выступление, Каганович призвал к еще более старательному выискиванию ересей. Трудностей множество, сражение не закончено, классовая борьба продолжается. «Оппортунизм, – настойчиво подчеркивал Каганович, – пытается поэтому пролезть сейчас в наши ряды, прикрываясь, примазываясь, прикрашиваясь, ползя на брюхе, пытаясь проникнуть в щели, и в особенности старается влезть через ворота истории нашей партии». Радек был не прав, назвав в недавнем своем выступлении Коминтерн каналом, по которому течет в большевистскую партию множество различных течений и ручьев. Нет, партия не место слияния мутных ручьев, партия – это «монолитный поток», который может снести на своем пути все препятствия. Смысл этой метафоры был ясен: надо или присоединиться к этому «потоку», или быть им уничтоженным¹⁵.

Охота за ересями была подобна охоте на ведьм. Присоединиться означало больше, чем просто признаться в ошибках. Чтобы подтвердить истинность отречения, надо было еще и присоединиться к дружному хору обличителей. Доказать подлинность собственного большевизма можно было только путем разоблачения «троцкистской контрабанды» других, Таков был закон складывающейся ритуальной части политической культуры. Чтобы не быть разоблаченным или чтобы продемонстрировать, как искупается принадлежность к числу «ведьм», требовалось присоединиться к охоте на них.

Письмо в редакцию журнала «Пролетарская революция» стало переломным моментом. Со времени его появления славословия в адрес Сталина превратились в одно из самих процветающих в России занятий. Ни одна из областей науки и культуры не освобождалась от задания искать в письме Сталина вдохновение для своей деятельности. В 1932 г. в февральском номере журнала «За социалистическое счетоводство» содержание сталинского письма обсуждалось в статье под названием «За большевистскую бдительность на теоретическом фронте счетоводства». Однако центральной темой оставалась история революции и роль Сталина в ней. Типичным примером является небольшая статья, появившаяся в «Правде» вскоре после появления письма Сталина. В ней критиковалась книга по истории Коминтерна на основании того, что имя Сталина было упомянуто на ее страницах всего два раза¹⁶.

Возвышение культа Сталина означало не закат культа Ленина, а его далеко идущие изменения. Вместо двух равных культов возник единый культ Ленина – Сталина, В некотором смысле фигура Ленина стала теперь даже еще больше. Он был первым сталинским «настоящим большевиком», который никогда не заблуждался. Ленин теперь был соединен, как сиамский близнец, со своим преемником, в результате чего он в некотором отношении оказался менее величественным. В наивысшей степени идеализировались лишь те стороны его жизни и деятельности, которые могли быть связанными с жизнью и деятельностью Сталина. То, что не имело никакого отношения к Сталину, отодвигалось на задний план. Получалось, что одни эпизоды из биографии Ленина должны были преуменьшаться, а другие, напротив, приукрашиваться таким образом, чтобы в идеализированной истории партии Сталин занимал подобающее ему место.

В соответствии с этим Сталина начали изображать как ближайшего сподвижника Ленина. О Сталине писали как о правой руке Ильича. Именно к Сталину Ленин всегда обращался – до революции и после – за советом и поддержкой в самые решающие моменты. Так, например, в редакционной статье «Правды» от 5 мая 1932 г., приуроченной к 20-летнему юбилею газеты, говорилось, что Ленин с самого начала почти каждый день писал для нее статьи «при самом близком участии и советах т. Сталина, особенно в тот период, когда Ленин скрывался в подполье». Итак, в этом сдвоенном культе более молодой лидер становится вторым Лениным и первенствует, когда Ленин не принимает непосредственного участия в событиях.

Потребовалось время, чтобы трезвомыслящие члены партии смогли понять смысл трансформированного культа вождя и приспособиться к его особым канонам. Так, один ревностный аллилуйщик, С.Е. Сэф, секретарь редакции журнала «Историк-марксист», предусмотрительно назвал статью, приуроченную к 50-летию смерти Маркса (март 1933 г.), «Маркс, Энгельс, Сталин». Однако пропуск имени Ленина заметили и исправили еще до того, как статья была отдана в печать¹⁷ Сэф так и не смог понять, что Ленин как совождь продолжал оставаться объектом культа. Тем не менее в этом сдвоенном культе фигура преемника начала уже возвышаться над фигурой предшественника.

С благоговением стали писать о начале революционной деятельности Сталина в Закавказье. Одна опубликованная в Грузии брошюра изображала Сталина как руководителя героической революционной подпольной организации в Батуми в 1901-1902 гг.¹⁸ Отмечая 14 марта 1933 г. 50-летие смерти Маркса, «Правда» восхваляла вклад Сталина в развитие теории материалистической диалектики. Получило распространение такое выражение: «классические труды Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина». Партиздат подвергся беспощадной критике за то, что в последнем издании сборника речей и статей Сталина под общим заглавием «Вопросы ленинизма» был допущен ряд мелких опечаток. «Как будто позволительно делать опечатки в работах т. Сталина!» – возмущался по этому поводу один критик¹⁹ Книга Сталина «Вопросы ленинизма» станет одним из бестселлеров во второй четверти XX в. К 1949 г. эта работа была опубликована на 52 иностранных языках общим тиражом 17 млн экземпляров.

нШ'НЩГ¹'' ,;г'Н.

Оборотная сторона культа

•Ш'Ц

Оборотной стороной сталинского самовозвеличивания была агрессивность. Он люто ненавидел тех, кто не разделял его самооценку.

Крайняя степень самоидеализации – подобно той, какую мы наблюдаем у Сталина, – неизбежно приводит к возникновению конфликтов как внутри самой личности, так и в ее отношениях с другими людьми. Будучи в лучшем случае, как всякий человек, ограниченным в своих возможностях и не застрахованным от ошибок, такой индивидуум непременно столкнется на практике с несоответствием своего реального «я» и реальных поступков своему же идеально-совершенному образу. За это ему приходится себя винить, осуждать, ругать и даже презирать – правда, бессознательно, так как его сознание может допустить либо те стороны жизни, которые согласуются или по крайней мере кажутся согласующимися с идеальным образом его собственного «я». Все то, от чего надо в себе отказаться и что подавить: недостатки, дурные черты, промахи, ошибки, просчеты, заблуждения и прегрешения, – составляет в совокупности ненавидимую часть этого «я».

Однако самоосуждение и ненависть к самому себе из-за того, что они существуют в подсознании, не становятся поэтому менее реальными. Они столь болезненно беспокоят человека, что он начинает ощущать потребность успокоить эту боль, обратив ненависть к самому себе против тех, кого он может оскорблять, винить, осуждать, презирать и часто даже наказывать. Такой перенос («проекция») ненависти к самому себе и вместе с ней всех тех недостатков и ошибок, которыми она была вызвана, на других означает, что человек начинает осознавать свои собственные недостатки как недостатки других, а ненависть к самому себе – как ненависть по отношению к другим. Это крайний способ внутренней самозащиты, играющей функцию катарсиса.

Подавленная в самоидеализирующемся человеке ненависть к самому себе отрицательно влияет на его чувство гордости. Появляется необходимость в регулярных успокаивающих заверениях извне в том, что он в действительности является тем, кем сам себя воображает. Такие заверения могут делать люди, чье мнение имеет для него значение. Таковыми для Сталина были советские граждане, советские коммунисты и иностранные. Как показывает процесс становления его культа личности в начале 30-х годов, Сталин ожидал от этих людей подтверждения своей идеализированной политической биографии.

Когда иные из этих людей ставили под сомнение истинность идеального образа Сталина, он чувствовал необходимость мщения²⁰. Не в силах предположить, что его идеализированное представление о самом себе может оказаться ошибочным, он должен был объяснить себе поведение таких людей как преднамеренную попытку оклеветать и очернить его. Вот истоки его мстительности, хорошо известной среди старых большевиков. В своей секретной беседе с Каменевым летом 1928 г. Бухарин назвал это сталинской «теорией сладкой мести»²¹.

Его глубоко затаенная ненависть к самому себе проецировалась с еще большей силой на тех, кто отрицал в нем идеального Сталина. Подобных людей в партии было много. Лишь с этого времени культ личности Сталина стал утверждаться в качестве эталона, которым должен был руководствоваться в своих выступлениях на собраниях и в разговорах, могущих быть подслушанными, всякий разумный партиец или любой другой советский человек. Ведь в недавнем прошлом в партии существовала некоторая свобода слова, немало коммунистов вызывали к себе враждебное отношение Сталина, поскольку они не идеализировали его, указывали на тот или иной недостаток генсека, преуменьшали его революционные заслуги, сомневались относительно его способности как руководителя, просто не соглашались с его взглядами. Чрезвычайным случаем был эпизод, когда в 1926 г. на одном из бурно проходивших заседаний Политбюро Троцкий с вызовом заявил, что Сталин выдвигает свою кандидатуру на пост могильщика революции. Впоследствии Юрий Пятаков, левый коммунист и соратник Троцкого, вспоминая эти слова, говорил: «Зачем Лев Давидович сказал это? Сталин не простит ему ни в третьем, ни в четвертом поколении»²². Менее драматичным, но не менее серьезным по своим последствиям был другой случай, происшедший с крупным ученым, знатоком Маркса, Давидом Рязановым. Как-то раз на одном из партийных собраний 20-х годов он услышал, как Сталин излагал теорию построения социализма в одной, отдельно взятой стране. По окончании собрания Рязанов подошел к нему и сказал: «Прекрати, Коба, не выставляй себя на посмешище. Все знают, что теория не твоя стихия»²³. В 1930 г. Рязанов еще возглавлял Институт Маркса-Ленина, однако его дни на посту директора уже были сочтены.

В сталинском образе мышления было четкое разграничение людей на верных друзей и подлых врагов. К числу первых относились те, кто подтверждал его идеализированное представление о самом себе, а ко вторым – те, кто не принимал этого. Люди, окружавшие Сталина, находились в большей опасности, чем они могли себе вообразить. Попасть из одной категории в другую было очень легко – достаточно было сказать или сделать что-нибудь, что вызвало бы его гнев. Дочь Сталина так описывала поведение своего отца в подобной ситуации. Если ему сообщали, что кто-то «говорит о вас дурно» и что есть факты, которые это доказывают, «тут с ним происходила резкая “психологическая метаморфоза”». Обратного пути уже не было. «Если он выбрасывал кого-либо, давно знакомого ему из своего сердца, – писала она, – если он уже переводил в своей душе этого человека в разряд «врагов», то невозможно было заводить с ним разговор об этом человеке. Сделать “обратный перевод” его из врагов, из мнимых врагов, назад он не был в состоянии и только бесился от подобных попыток»²⁴.

Если мы хотим понять, почему «обратного перевода» для Сталина не существовало, надо учитывать, что означало для него причислить кого-нибудь к стану врагов. Это означало, во-первых, что он относил человека к одной из выработанных большевистской политической культурой категорий – контрреволюционеров, антикоммунистов, врагов советской власти, классовых врагов, врагов народа. Сталину было абсолютно необходимо именно так оценить такого человека, а не просто как своего личного противника. Ведь, если человек становился врагом коммунизма, его критическое отношение к Сталину можно было истолковать как оппозицию вождю, являющемуся в силу своих гениальных способностей самым главным защитником коммунизма. Отрицательное отношение к Сталину таким образом превращалось в признание этим антикоммунистом факта, что партии очень повезло с таким вождем, как Сталин. Это как бы негативный способ утверждения идеального образа Сталина. Однако мстительность Сталина по отношению к такому человеку становилась нисколько не меньше.

То, что такой человек мог быть старым коммунистом, казавшимся искренне преданным партии и ее делу, для Сталина означало: этот человек – самый опасный тип врага, двурушник, скрывающийся под маской преданности партии и народу. Всякий, кого Сталин начинал рассматривать через призму такого образа врага, был обречен. Теперь любое изъявление чувства преданности становилось в глазах Сталина еще одним подтверждением двурушничества.

В характере Сталина была склонность к тяжбам. Он был пристрастен к использованию зала суда в качестве арены для своей мести. Излюбленная форма осуждения врагов – осуждение их на открытом процессе как преступников, публично признавшихся в заговоре против партии и дела коммунизма.

Политические процессы возникли в самом начале советской истории. Так называемый показательный процесс, означавший использование зала суда в политико-дидактических целях, был проведен еще при Ленине: тогда, в 1922 г., на скамье подсудимых оказались эсеры²⁵. При Сталине же судебные заседания стали похожи на драматические спектакли, как, например, Шахтинский процесс. Так же, как и настоящие актеры в театре, не только судьи и обвинители, но и сами подсудимые исполняли в них заранее отведенные им роли. Кульминацией всякого показательного процесса было признание. Играя главные роли, подсудимые со всеми мельчайшими подробностями сознавались в политических преступлениях, которые якобы совершали они сами и другие лица в рамках контрреволюционного заговора.

Выше мы уже говорили о различных политических целях первых показательных процессов: драматизировать опасность войны, придать воинственный настрой «культурной революции», внушить плановикам и хозяйственникам необходимость головокружительных темпов индустриализации, удалить сторонников правых с постов в управлении хозяйством, разгромить «правый уклон». В этих случаях потребность Сталина во врагах имела политические, а не психологические основания. Лично он мог даже не питать к тому или иному человеку никакой злобы. Об этом свидетельствует тот факт, что некоторые из жертв политических процессов начала 30-х годов были позднее освобождены. Однако в игру включались и психологические мотивы. Задействована была потребность в защите идеального образа и сведения счетов с разными людьми. В своих поступках Сталин руководствовался не только требованиями политики «революции сверху», но и интересами личного культа и жаждой мести.