Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 95 страниц)

Однако если Сталин хранил верность Ленину в вопросе о первостепенной важности раскольнической дипломатии, то отошел от него, найдя ей новое применение. В ленинской теории и практике дипломатия служила оборонительным оружием для поддержания раскола среди капиталистических «головорезов» и предотвращения их объединения против большевистской России. Для Сталина же дипломатия являлась одновременно и оборонительным, и наступательным оружием; ее миссия состояла в том, чтобы расчистить путь для территориального продвижения революции в процессе сохранения раскола среди противников. На эту мысль наводил сам Ленин. Назвав Брестский мир первым примером раскольнической дипломатии, он отмечал: «Не следует приходить к заключению, что договоры могут быть похожими лишь на Брестский или Версальский. Это неправильно. Может существовать и третий вид договора, выгодный для нас». Он не раскрыл отличительные черты такого третьего вида договоров. Сталин, знаток ленинских работ и начетчик, видимо, тщательно изучил

этот отрывок и много над ним размышлял. Брест и Версаль как невыгодные в первом случае для России и во втором случае для Германии договоры объединяла утрата жизненно важных территориальных интересов. И можно было логически предположить, что «третий вид договора» отвечал революционным интересам, фиксируя территориальные притязания. Ориентация Сталина, отличающаяся от ленинской, привела его именно к такому выводу.

Но каким образом могла Москва использовать раскольническую дипломатию для осуществления территориального продвижения революции? Сталин рассуждал, что такой цели можно достичь путем создания условий для развязывания войны между двумя группировками враждебных государств. Такая война откроет Советской России возможность для расширения своего влияния на соседние страны, являющиеся кандидатами на включение в «социалистическое окружение».

Твердая уверенность большевиков в неизбежности будущих войн проистекала из ленинского анализа, содержащегося в его написанной в 1915 г. работе «Империализм, как высшая стадия капитализма». Страны, достигшие этапа финансового «монополистического капитализма», угверждалось в ней, неизбежно стремятся к захватам колоний как сфер для экспорта капитала, так как на своей территории испытывают все возрастающую нехватку объектов для капиталовложений. А поскольку огромная афро-азиатская территория к концу XIX в. была уже вся поделена, то запоздавшие в капиталистическом развитии государства, такие, как Германия, могли приобрести колонии лишь путем насильственного передела – отсюда мировая война и столь же неизбежные будущие империалистические войны. Само наличие революционной Советской республики в таком разъедаемом противоречиями мире являлось постоянным провоцирующим вызовом. Будущие войны, порожденные империализмом, могли, таким образом, стать войнами антисоветской коалиции, стремящейся к искоренению социализма. Отсюда последовавшее за 1920 г. неустойчивое и неспокойное сосуществование с капиталистическими странами было не более чем передышкой, которую можно продлить искусной советской дипломатией, но она рано или поздно закончится военным столкновением. Такова была ленинская точка зрения.

Однако неизбежная война еще не означает сиюминутную войну, и ленинские наметки относительно внутренней политики в последние годы его жизни не были продиктованы ощутимой необходимостью отчаянных усилий по подготовке изолированного Советского государства к войне. Не предусматривала этого и официальная линия партии в начале послеленинского периода. XIV съезд партии в 1925 г. выразил оптимистический взгляд на международные перспективы. После разразившегося в 1919-1920 гг. кризиса, заявил Сталин в основном докладе, имеет место определенная «временная стабилизация капитализма» и определенный отлив революционной волны. То, что некогда рассматривалось как короткая передышка, превратилось в «целый период передышки». Между мировым империалистическим лагерем, находящимся ныне под англо-американским господством, и мировым антиимпериалистическим лагерем, возглавляемым Советской Россией, установился определенный баланс сил и период мирного сосуществования. В такой ситуации советская политика направлена на расширение торговых отношений с капиталистическими государствами, укрепление мира, сближение с побежденными в мировой войне странами, упрочение связей с колониальными и зависимыми народами⁷.

Так Сталин заявлял публично в декабре 1925 г. Выступая, однако, за закрытыми дверями на пленуме Центрального Комитета 19 января 1926 г., он обрисовал внешнеполитическую ситуацию в зловещих тонах, сравнив ее с той, что существовала в канун Первой мировой войны. Взяв слово, чтобы поддержать требование наркома обороны Михаила Фрунзе об увеличении бюджетных ассигнований на Красную Армию, он указал на признаки новых «военных осложнений», к которым необходимо быть готовыми, и заявил, что «вопрос об интервенции вновь становится актуальным». Антиколониальные движения в Индии, Китае, Египте и Судане, а также революционные настроения среди британских рабочих набирают силу и не могут не озлобить правящие круги великих держав против Советской России как источника антиколониального и революционного вдохновения. Отмечены определенные осложнения на Дальнем Востоке, в Северной Африке и на Балканах, которые опять, как и накануне Первой мировой войны, стали центром франко-британского соперничества. Таким образом, созревают условия для новой войны, «а новая война не может не задеть нашу страну».

Поскольку новая война может стать неизбежностью не завтра и не послезавтра, но в течение нескольких лет и поскольку война не может не обострить внутренние революционные кризисы как на Востоке, так и на Западе, то «не может не встать перед нами вопрос о том, чтобы быть готовыми ко всему». И здесь Сталин обратил свой взор на соседние страны. Растет революционное движение на Западе, которое может в том или ином смести буржуазию. Однако революционерам будет крайне трудно удержать власть, что показали примеры соседних стран, например Эстонии и Латвии. «Вопрос о нашей армии, о ее мощи, о ее готовности обязательно встанет перед нами при осложнениях в окружающих нас странах, как вопрос животрепещущий». Очевидный вывод заключался в том, что Красная Армия должна быть достаточно сильной, чтобы прийти на помощь революциям в соседних странах.

Нето чтобы Россия должна начинать войну, отмечал Сталин. Это не так, и никому нельзя вынашивать такие мысли. «Нашим знаменем остается, как и прежде, знамя м и р а . Но если война начнется, мы не сможем сидеть сложа руки – нам придется действовать, но мы будем предпринимать действия последними. И мы будем действовать так, чтобы бросить решающий груз на весы, груз, который мог бы быть превосходящим». Отсюда следует, подчеркнул Сталин, что армия должна быть подготовлена, обута, одета и обучена, что ее снаряжение, химическое оружие и военно-воздушные силы должны быть усовершенствованы и что в целом Красную Армию нужно поднять до требуемого уровня. Таково было требование международной обстановки⁸.

Война, которая могла стать неизбежностью не завтра, но через несколько лет, была событием, которого Сталин ждал как сигнала к началу революционного наступления. Он дал это понять достаточно ясно в своем публичном выступлении девять дней спустя на Московской областной партконференции. Заявив, что конфликты и войны между врагами Советской России являются ее «величайшим союзником», он отметил: «Но так как плюсы для капитала в этой области пока что преобладают над минусами и так как ждать военных столкновений между капиталистами с сегодня на завтра не приходится, то ясно, что дело с нашим третьим союзником обстоит все еще не так, как этого хотелось бы нам»⁹. Другими словами, существующий антагонизм не был еще достаточно глубок, чтобы привести к новой межимпериалистической войне.

Это высказывание не означает, что Сталин с нетерпением ожидал начала подобной войны. Поскольку требовалось как минимум несколько лег на подготовку страны и армии к военной ситуации, сохранение существующего международного мира являлось в настоящее время жизненно важным. Но в итоге раскольническая дипломатия будет способствовать грядущей межимпериалистической войне, и она даст Советской России возможность для экспансии в прилегающие регионы и тем самым обеспечит насущные интересы ее безопасности и дальнейшего прогресса международной революции. Такое направление получил ход мыслей Сталина к 1925 г.

Как продемонстрировала подчеркнуто энергичная поддержка требования наркома обороны об увеличении ассигнований на Красную Армию, Сталин сосредоточился на проблеме, как подготовить страну к условиям войны «в течение нескольких лет». Необходимость довести мощь Красной Армии до высокого уровня путем производства в больших количествах танков, артиллерии и других современных боевых машин совершенно очевидно диктовала требование решительного наступления на фронте индустриализации. Подобная ориентированная на войну индустриализация обусловливала приоритет тяжелой промышленности над легкой промышленностью, ориентированной на выпуск товаров широкого потребления. Вот почему индустриализация занимала первое место в повестке дня сталинской внутренней политики. XIV съезд партии, первый, на котором Сталин взял на себя принадлежавшую прежде Ленину роль выступать с основным докладом, определяющим политический курс, постановил «вести экономическое строительство под таким углом зрения, чтобы СССР из страны, ввозящей машины и оборудование, превратить в страну, производящую машины и оборудование...». В резолюции далее подчеркивалась необходимость «принимать все меры по укреплению обороноспособности страны и усилению мощи Красной Армии и Красного Флота, морского и воздушного»¹⁰.

Урони прошлого РОССИИ ■‘«ц-шиэсо ж.-'я-уч :гйн ш

Размышляя над тем, как осуществить этот процесс экономического строительства, Сталин обратился к прошлому России. По ряду причин в этом выражалась природная склонность его ума. Во-первых, он стал рассматривать себя большевистским вождем, который также являлся и русским национальным государственным деятелем. Во-вторых, он был склонен, как продемонстрировало его упоминание в 1925 г. о сходстве текущей международной обстановки с положением накануне Первой мировой войны, прибегать к историческим параллелям. В-третьих, на самом деле существовала параллель между положением Советской России, оказавшейся изолированной в капиталистическом окружении, и положением Московской Руси в кольце враждебных соседних государств. Это позволяло предположить, что политика, проводимая прежней Россией по укреплению обороны, достойна подражания. Что Сталин и сделал.

Русская история была обязательным предметом в тифлисской семинарии, где он учился в течение четырех лет в конце 1890-х годов. Затем в качестве большевистского специалиста по национальному вопросу он продолжал самообразование по этому предмету. Свидетельство тому обнаруживается в его написанной в 1913 г. работе «Марксизм и национальный вопрос», где он видит различие между историческим формированием западноевропейских наций-государств благодаря подъему капитализма и возникновением на Востоке многонациональных государств, имея в виду Австро-Венгрию и Россию, «в каждой из которых доминировали представители господствующих наций». В России, писал он, «роль объединителя национальностей взяли на себя великороссы, имевшие во главе исторически сложившуюся сильную и организованную дворянскую военную бюрократию»¹

Сталин вернулся к этой теме в примечательном экскурсе в историю в своем выступлении на X съезде партии в 1921 г. в качестве главного авторитета в партии по национальному вопросу. В эту речь он привнес многозначительное дополнение, заявив, что возникновение унитарных национальных государств в Западной Европе совпало с подъемом капитализма, в то время как в Восточной Европе, где капитализм не существовал либо только зарождался, «интересы обороны от нашествия турок, монголов и других народов Востока требовали незамедлительного образования централизованных государств, способных удержать напор нашествия. И так как на востоке Европы процесс появления централизованных государств шел быстрее складывания людей в нации, то там образовались смешанные государства, состоявшие из нескольких народов, еще не сложившихся в нации, но уже объединенных в общее государство». Эти последние состояли «обычно из одной сильной господствующей нации и нескольких слабых, подчиненных. Таковы,– Австрия, Венгрия, Россия»¹².

Ум, исторически мыслящий в подобных категориях, вполне мог провести параллель между задачами России в прошлом и настоящем в отношении «интересов обороны». Подчеркивая определяющую роль внешней угрозы во внутреннем развитии России, Сталин мог бы прийти к выводу, что международные условия в 20-х годах требовали возобновления процесса государственного строительства. Но был ли он в те годы действительно знаком с таким вопросом, как исторический процесс государственного строительства в России? Даже по имеющимся в настоящее время обрывочным сведениям мы можем с полной определенностью утверждать, что был.

Ненасытный книгочей, Сталин однажды сказал своему гостю, обратившему внимание на груду томов на его письменном столе, что его «ежедневная норма» составляет 500 страниц. В 1925 г. он распорядился, чтобы его помощник Иван Товстуха собрал для него личную библиотеку и набросал на листе бумаги (который сохранился) интересующие его темы. Среди более чем тридцати пунктов значились «русская история», «история других стран», «военное дело», «Ленин и ленинизм», «дипломатия». После смерти Сталина книги из его личной библиотеки с пометками, подчеркиваниями и комментариями на полях были переданы в Московский центральный партийный архив. Мы теперь знаем темы, к которым Сталин проявлял особый интерес: история России, военная история и методы абсолютного правления¹³, применявшиеся государственными деятелями прошлого.

Одним из убедительных свидетельств интереса Сталина к процессу государственного строительства в России служит тот факт, что он с пристальным вниманием следил за дискуссией на эту тему, развернувшейся в начале 20-х годов. Дебаты шли между М.Н. Покровским и ЛД. Троцким.

Покровский был не только первым марксистским историком Советской России, но и влиятельной политической фигурой, главой Коммунистической академии, ректором Института красной профессуры, председателем Общества марксистских историков и заместителем наркома просвещения А.В. Луначарского. В 1920 г. он изложил свою позицию в блестяще написанной книге «Русская история в самом сжатом очерке», которая выдержала несколько изданий и стала учебником истории для советской школы – пока Сталин не осудил и не запретил ее в 30-е годы. В предисловии к книге Покровский писал, что он также представит материал по царствованиям, но «только вместо куклы в короне и мантии автор взял настоящего царя, царя-капитал, который самодержавно правил Россией от Ивана Грозного до Николая Последнего». Русским самодержцем являлся «торговый капитал в шапке Мономаха», представлявший силу, стоявшую не только за троном, но и за крепостничеством, экспансией Российской империи, ее первоначальной индустриализацией и еще за многим другим.

Учебник Покровского был пронизан скепсисом к прошлому России до 1917 г. (за исключением революционного движения), целые страницы, например, отводились подробнейшему и натуралистическому описанию зверских порок кнутом крепостных крестьян хозяевами или заплечных дел мастерами. Автор ярко живописал ужасающие условия, в которых при прежнем режиме влачили жалкое существование промышленные рабочие и их семьи. Отмечая, «как мало значит личность в истории», Покровский тем не менее не упустил ни одной порочащей подробности из личной жизни правителей. О Петре Великом, которого он в одном отрывке называет «самым энергичным, самым талантливым и самым замечательным из Романовых» («но и самым жестоким»), Покровский ниже пишет: «Петр, прозванный льстивыми историками “великим”, запер жену в монастырь, чтобы жениться на Екатерине, которая раньше была горничной одного пастора (лютеранского священника) в Эстонии. Своего сына Алексея он собственноручно пытал, а потом велел тайно казнить в каземате Петропавловской крепости... Он умер (1725 г.) от последствий сифилиса, заразив предварительно и свою вторую жену, которая пережила его только на два года. Трудно впрочем наверное сказать, что было причиной ее преждевременной смерти – сифилис или алкоголизм: дорвавшись до царского престола, эта бывшая горничная, не умевшая писать своего имени, проводила за бутылкой весь день и большую часть ночи»¹⁴.

Неудивительно поэтому, что Ленин, придерживавшийся аналогичных взглядов на прошлое России, был восхищен этой книгой. Получив в 1920 г. сигнальный экземпляр, он написал Покровскому записку, в которой сердечно поздравил автора и отметил: «Оригинальное построение и изложение. Читается с огромным интересом. По моему мнению, должна быть переведена на европейские языки»¹⁵.

В более ранней крупной работе «Русская история с древнейших времен» Покровский проводил аналогию между процессами, происходившими в России и в Европе. Торговый капитализм являлся движущей силой развития России, начиная с XVI в. и вплоть до возникновения промышленного капитализма в XVIII в. и созревания его в конце XIX в. Петровская политика насильственной индустриализации была преждевременной попыткой превратить торгово-капиталистическую систему в промышленно-капиталистическую путем принудительных мер, использования дубинки, «фанатичным приверженцем» которой был Петр. Несгибаемая вера Петра в дубинку как в «инструмент экономического развития» оказалась иллюзорной. Его усилия «загнать русскую буржуазию в капиталистический рай дубинкой» дали незначительные результаты: большинство фабрик после его смерти развалилось. «Самодержавие Петра и здесь, как и в других областях, создать ничего не сумело, – но разрушило многое»¹⁶.

Тем не менее, хотя точка зрения Покровского стала в 20-х годах доминирующей, монопольной она не являлась, как он того ни добивался. Одна из ранних работ Троцкого, «1905», переизданная в Москве в 1922 г., предлагала совершенно иной взгляд. Во вступительной статье утверждалось, что Российское государство, сформировавшееся на примитивной экономической основе и встретившее противодействие более развитых иностранных государств, рухнуло бы, если бы под давлением извне не впитало непропорционально большую часть жизненных соков нации. «Государство не рухнуло, – продолжал автор, – а стало расти при чудовищном напряжении хозяйственных сил народа». Таким образом, Российское государство было вынуждено создавать свою отечественную промышленность и технику, с тем чтобы противостоять более могу-щественным в военном отношении соседям: Литве, Польше и Швеции. История русского государственного хозяйства «есть непрерывная цепь героических в своем роде усилий, направленных на обеспечение военной организации необходимыми средствами». Государственный аппарат постоянно перестраивался в интересах казны, в функцию которой входило прибирать к рукам и использовать в своих целях все до последней крохи, созданное трудом народа. В результате возникло царское «бюрократическое самодержавие» как самостоятельная организация, пользующаяся несравнимо большей независимостью от русских привилегированных сословий, нежели европейский абсолютизм. В России маятник качнулся гораздо дальше в сторону государственной власти. «В этом отношении, – отмечал Троцкий, – царизм является промежуточной формой между европейским абсолютизмом и азиатским деспотизмом – быть может, более близким к последнему»¹⁷.

Неудивительно, что новое издание книги Троцкого вызвало весьма неприязненный отзыв Покровского. Обвинив Троцкого в поддержке идеи либерального историка Милюкова о надклассовом русском государстве, Покровский объявил, что опровергнуть идею Троцкого о существовании подобного государства в России еще важнее, чем опровергнуть историческое существование Иисуса Хрисга. Подъем централизованного русского государства нельзя объяснять необходимостью военной обороны против внешнего врага, как это делает Троцкий. Молодое русское государство, порождение торгового капитала, вошло в столкновение с уже сформировавшимися соседними государствами на Западе из-за своего стремления отвоевать собственной экономике место под солнцем за их счет¹⁸.

Доблестные спорщики схлестнулись в двух статьях, опубликованных «Правдой» в июле 1922 г. Троцкий отстаивал свою позицию по поводу относительной экономической отсталости России и возникновения исключительно мощного государственного аппарата в ответ на военную необходимость, какой бы характер – оборонительный или наступательный – она ни носила, и отверг тезис Покровского о том, что интересы торгового капитала господствовали в политике самодержавия в XVI в., назвав его карикатурным¹⁹. Покровский в свою очередь ударил тяжелой артиллерией, призвав на помощь Карла Маркса. В «Капитале» Маркс говорит о «ростовщическом капитале» и «торговом капитале» как о формах капитала, унаследованных от Средневековья. Развитие промышленного капитала и капиталистического способа производства в XVI в. требовало «первоначального накопления» такими способами, как захват золота и серебра в Америке, ограбление Ост-Индии, работорговля в Африке, развязывание торговых войн между европейскими странами, создание колониальной системы и системы меркантилизма. «Эти методы, – писал Маркс в отрывке, который цитировал Покровский, выделяя его курсивом, – в значительной мере покоятся на грубейшем насилии, как, например, колониальная система. Все они пользуются государственной властью, т. е. концентрированным и организованным общественным насилием, чтобы облегчить процесс превращения феодального способа производства в капиталистический и сократить его переходные стадии. Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция». Хотя Маркс здесь имел в виду Испанию, Португалию, Голландию, Францию и Англию, Покровский ликующе размахивал знаменитой цитатой Учителя, утверждая, что она применима и к России, пусть и более позднего периода²⁰.

Сталин пристально следил за полемикой между Покровским и Троцким. Свидетельства этому обнаруживаются в его личной переписке в 1927 г. с двумя слушателями Института красной профессуры, Цветковым и Алыповым. Они просили Сталина высказать точку зрения по спорному вопросу об историческом развитии русского самодержавия. В связи с этим оба автора упомянули его высказывание в 1921 г., которое, по их мнению, означало, что Сталин объясняет создание централизованного русского государства «не как результат экономического развития, но в интересах борьбы с монголами и другими народами Востока»²¹. Заданный ими вопрос являлся весьма деликатным и щекотливым как в политическом, так и в историческом плане. Ибо Покровский, все еще ректор Института красной профессуры, пользовавшийся очень сильным влиянием, действительно объяснял возникновение и развитие русского государства и самодержавия именно как результат экономического развития, в то время, как Троцкий, заклятый политический враг Сталина, занял в споре позицию, сходную с той, что вытекала из заявления Сталина в 1921 г.

Ответ Сталина Цветкову и Алыпову показывает, что, испросив у Сталина разъяснений его взглядов, они вели речь конкретно о полемике Покровского с Троцким. Сталин писал:

«...Что касается вопроса о теории образования русского “самодержавного строя”, то должен сказать, что в основном теорию т. Троцкого я не разделяю, а теорию т. Покровского считаю в основном правильной, хотя и не лишенной крайностей и перегибов в сторону упрощенного экономического объяснения процесса образования самодержавия»²².

Поскольку Сталин вто время, когда писал письмо, находился на заключительной стадии своей ожесточенной политической дуэли с Троцким, до падения которого оставалось еще несколько месяцев, он неизбежно должен был отмежеваться от позиции Троцкого даже несмотря на то, что разделял убежденность последнего в том, что необходимость национальной самообороны явилась определяющим фактором образования централизованного русского государства. К тому же значимость Покровского как теоретика истории, его весомость как политической фигуры, равно как и его услуги в антитроцкистской кампании, не позволяли Сталину из политических соображений отвергнуть позицию Покровского. И поэтому тем более важен тот факт, что единственное сколько-нибудь существенное критическое замечание Сталина было направлено против Покровского, а не Троцкого; более того, это была критика такого рода, с которой охотно и всецело согласился бы и сам Троцкий. Действительно, именно «упрощенное экономическое объяснение процесса образования самодержавия» Троцкий и приписал Покровскому в их споре на страницах «Правды».

Однако в статьях Покровского содержалось кое-что, что должно было вызвать у Сталина огромный интерес: ссылки на высказывания Маркса относительно отчуждения крестьянина как основы превращения феодального общества в капиталистическое, о решающей роли государственной власти в переходный период и о насилии как повивальной бабке всякого старого общества, когда оно беременно новым. Тем более что Троцкий и левый экономист Евгений Преображенский подхватили Марксову идею «первоначального накопления» и выработали словосочетание «первоначальное социалистическое накопление» в качестве формулы советской индустриализации.

Ни Троцкий, ни Преображенский не предлагали использовать принуждение в революционно-стремительной коллективизации советского крестьянства с целью построения социалистической России. Однако для Сталина, верившего в необходимость форсировать этот процесс во имя военной самообороны страны во враждебном мире, буквальное прочтение знаменитого высказывания Маркса было крайне соблазнительным. Если государственная власть была применена для насильственного ускорения превращения феодального общества в капиталистическое, то почему бы не прибегнуть к ней таким же образом для ускорения превращения России нэповской в Россию социалистическую через коллективизацию? Если Петр использовал дубинку государственной власти, чтобы загнать русскую буржуазию в капиталистический рай, то почему бы и ныне не воспользоваться тем же инструментом, чтобы загнать русское крестьянство в социалистическое завтра?

Сталин критически относился к Покровскому, игнорировавшему влияние внешних обстоятельств на историческое развитие России. Исторические воззрения Покровского в целом были неприемлемы для Сталина из-за негативного отношения Покровского к национальному прошлому России. В 1925 г. Сталин в личном письме говорил о процессе «отмирания целого ряда старых руководителей из литераторов и старых “вождей”», отмечая далее: «Луначарские, Покровские, Рожковы, Гольденберги, Богдановы, Красины и т. д. – таковы первые, пришедшие мне на память образчики бывших вождей-большевиков, отошедших потом на второстепенные роли»²³.

Сталин, таким образом, понимал, что изолированная Русь во враждебном окружении иностранных государств стремилась к созданию сильного государства, способного защищать национальную территорию и объединить русские земли, захваченные иноземными недругами. Он также понял, что усилия по государственному строительству, правильные по своей сути, на практике оказались в лучшем случае лишь частично успешными, а в худшем – катастрофическим провалом. И наконец, увлеченный историческими параллелями, он разглядел историческое сходство с нынешним положением Советской России, изолированной, оказавшейся во враждебном окружении, и пришел к выводу относительно политического курса: крайне необходимо в самые короткие сроки построить в Советской России могучее индустриальное государство и тем самым достичь успеха в государственном строительстве, чего пытались, но не сумели добиться цари.

Все это он сжато суммировал в речи перед хозяйственниками в феврале 1931 г., подчеркнув в заключение, что Россия, чтобы отстоять свою независимость, должна за десять лет ликвидировать свою пятидесятилетнюю – столетнюю отсталость от передовых стран. В этом высказывании не только слышны патриотические нотки, но и нашел отражение внутренний мир оратора. И было бы не меньшей ошибкой воспринимать это заявление как риторический экспромт, не подготовленный годами и годами раздумий об уроках прошлого для настоящего и будущего России. Отождествляя себя с Россией как с национальным государством, считая себя преемником ее первых царей и одновременно Ленина, Сталин усматривал сходство нынешнего положения страны с прошлым, когда она находилась во враждебном кольце татар, шведов, поляков и других внешних врагов. Благодаря этому реакция нации, имевшая место в прошлом и выразившаяся в процессе государственного строительства, казалась ему в высшей степени поучительной и очень сходной с настоящим моментом.

На пути и коллективизации ^ ^ л ' -

Мысль об отсталости России и ее изоляции в опасном мире читается между строк сталинского предупреждения в 1925 г. о том, что Советское государство должно спешно создавать вооруженные силы, чтобы «быть готовым ко всему». Поэтому неудивительно, что в том же году Сталин начал сравнивать внутреннее положение страны с кануном Октября. В развитии революции наступил переломный момент, сходный с 1917 г., писал он в статье в «Правде» 7 ноября 1925 г., и, как и тогда, сейчас нужна «ленинская твердость», с тем чтобы новый строй взял верх над капиталистическими элементами в экономике.

Но почему же вновь потребовалась «ленинская твердость»? Сталин об этом прямо не сказал, он даже сделал жест в сторону правых, упомянув о необходимости прочного союза со средним слоем крестьянства. Однако тут же заметил, что «простое развитие кооперации в деревне теперь уже недостаточно. Теперь задача состоит в том, чтобы вовлечь миллионные массы крестьянства в кооперацию и насадить кооперативную собственность в деревне о. Это означало создание производственных коллективов в отличие от потребительских и кредитных кооперативов, которые имели в виду правые. Это означало коллективизацию крестьянских наделов и собственности. Подобные коренные перемены в укладе деревенской жизни в нэповской России могли быть осуществлены не иначе как путем преодоления неизбежного сопротивления крестьян. То, что Сталин думал именно так, показывает его выступление на заседании Исполкома Коминтерна в 1926 г.: «Построить социализм в СССР – это значит преодолеть в ходе борьбы своими собственными силами нашу, советскую, буржуазию»²⁴. Под «нашей, советской, буржуазией» он подразумевал в первую очередь крестьянство, особенно его средний и зажиточный слой. Борьба за коллективизацию крестьянства в качестве основы ускоренной, ориентированной на войну индустриализации формулировалась Сталиным как гигантская государственная задача на ближайшее будущее.