Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 78 (всего у книги 95 страниц)

Андреев, Каганович, Ворошилов, Микоян. К ним присоединился Ежов, а после его исчезновения в конце 1938 г. – Берия и Шверник. Они все выжили благодаря тому, что стали активными сообщниками Сталина.

Каким-то исключением из правил был Калинин, занимавший лишенный всякого значения пост Председателя Президиума Верховного Совета. Когда в 1937 г. был арестован Иван Акулов, работавший под его началом в руководящем парламентском органе, слабый, но движимый добрыми намерениями Калинин попытался вступиться за этого видного старого большевика, своего очень близкого друга. Сталин прекратил беседу на эту тему, заметив: «Ты, Михаил Иванович, всегда был либералом». И дабы убедить Калинина в бесплодности новых подобных попыток, была арестована и долгие годы провела в заключении его жена Екатерина²⁷.

Все это время номинальный советский президент заседал в Политбюро бок о бок со Сталиным, без приказа которого никто бы не посмел арестовать его жену. Она была освобождена в 1946 г., незадолго до смерти уже очень больного Калинина, но затем, вскоре после его смерти, опять сослана. Другим помощником Сталина, с которым он обошелся аналогичным образом, был Отто Куусинен, видный деятель Коминтерна, жена и сын которого были арестованы. Когда Сталин спросил Куусинена, почему он не пытается добиться освобождения сына, последний смиренно ответил: «По-видимому, для ареста были серьезные причины». После этого Сталин приказал освободить его сына, но не жену²⁸.

Бывали случаи, когда Сталин утверждал смертные приговоры совместно с конкретным сообщником. Один из подобных документов, поступивших от Ежова, содержал четыре списка лиц, дела которых передавались в Военную коллегию, автоматически штамповавшую приказы Сталина: общий список, список военных, список сотрудников НКВД и список «жен врагов народа». «Прошу санкции осудить всех, – писал Ежов, – по первой категории». («Первая категория» означала смертный приговор.) Под каждым списком под словом «за» стояла подпись Сталина, а ниже – «В. Молотов»²⁹.

Сталин держал своих сообщников в узде и тем, что на всякий случай на них заводились досье. Когда с января 1938 г. Хрущева направили в Киев, где он должен был возглавить Компартию Украины, он намеревался взять с собой компетентного сотрудника, некоего Лукашева, пригласив его занять пост руководителя республиканского Наркомата внешней торговли, Лукашев, однако, был арестован. После своего освобождения он рассказал Хрущеву, как его пытали, добиваясь показаний об участии последнего в заговоре³⁰.

Рассказывая о 1937-1938 гг., Надежда Мандельштам пишет: «Мы все пошли на мировую: молчали, надеясь, что убыот не нас, а соседа»³¹. В целом такое обобщение правильно, хотя известны и исключения. Действуя в одиночку и часто расплачиваясь за такие поступки жизнью, некоторые люди имели, однако, храбрость противостоять террору или сопротивляться ему. В 1937 г. в прокуратуре помощником Вышинского работал Арон Сольц, видный старый большевик, известный в среде своих друзей, революционеров, как «совесть партии». В 1912 г. он после побега Сталина из сибирской ссылки делил с ним ночлег в Петербурге. Сольц стал добиваться доказательства вины арестованных «врагов». Он имел нелицеприятный разговор с Вышинским по поводу ареста старого большевика и ветерана Гражданской войны Валентина Трифонова, потребовал, чтобы ему дали материалы по делу, и заявил, что не верит во вражескую деятельность Трифонова. Вышинский сказал ему: «Если органы взяли, значит, враг». – «Врешь! – воскликнул Сольц. – Я знаю Трифонова тридцать лет, а тебя знаю как меньшевика!». Будучи переведенным в Свердловск, Сольц в октябре

1937 г. с трибуны партийного собрания предложил создать комиссию для расследования деятельности Вышинского. Его прогнали с трибуны, выставили из прокуратуры, не дали возможности встретиться со Сталиным, на чем он настаивал. Сольц объявил голодовку. Его поместили в психиатрическую лечебницу, откуда он был выписан в состоянии помешательства и умер в годы Второй мировой войны³².

Еще одним протестовавшим был И.М. Варейкис, большевик с 1913 г., с 1937 г. член Центрального Комитета и первый секретарь Дальневосточного крайкома партии. В 1937 г. он позвонил из Хабаровска Сталину и спросил о причинах арестов ряда коммунистов. На вопрос жены: «Что ответил Сталин?» – Варейкис сказал: «Страшно даже сказать. Я вначале подумал, что у телефона не Сталин, а кто-то другой. Но это был он. Да, он. Сталин крикнул: “Не твоего ума дело. Не вмешивайся, куда не следует, НКВД знает, что делает”. Потом он заявил, что защищать Тухачевского и других может только враг Советской власти, и бросил трубку». Несколькими днями позже Варейкиса срочно вызвали в Москву. Девятого октября на маленькой железнодорожной станции по дороге в Москву его арестовали. Четырьмя днями спустя была арестована и его жена, мать троих детей, сама член партии с 1919 г. Варейкиса расстреляли в 1939 г. Его участь разделила и жена³³.

Известны случаи сопротивления и среди военных. После казни Якира в Киевском военном округе были арестованы старшие командиры и политработники. В августе 1937 г. служившего в этом округе комдива А.В. Горбатова вызвали на совещание, где было заявлено, что его бывший начальник комкор Петр Григорьев, в то время уже арестованный, «оказался» «врагом народа». Когда Горбатова попросили высказаться, он заявил, что знает Григорьева более четырнадцати лет, что тот никогда не отклонялся от линии партии и был одним из лучших командиров во всей армии. Начальник политотдела обвинил Горбатова в «либерализме». Его вскоре исключили из партии за «связи с врагами народа», перевели в другой округ, а в 1938 г. арестовали³⁴. Известно, что со смелым письмом к Сталину об опасной ситуации, сложившейся на Дальнем Востоке в результате уничтожения офицерского корпуса, обратился комкор Георгий Штерн, направленный на Дальний Восток после ареста маршала Блюхера и сыгравший в

1938 г. выдающуюся роль в командовании частями Красной Армии в сражении против японцев на реке Халхин-Гол. По дороге в Москву, куда он был переведен на новое место службы после нападения Гитлера на Россию в 1941 г., Штерна, еврея по национальности, арестовали, а затем расстреляли как «немецкого шпиона»³⁵.

Отказывались участвовать в резне даже некоторые энкавэдэшники. Был арестован и расстрелян – по слухам, за противодействие массовым репрессиям против партийных и государственных должностных лиц – Т. Д. Дерибас, в 1937 г. возглавлявший дальневосточное управление НКВД, За отказ применять «новые методы» (иными словами, пытки) арестовали и расстреляли наркома внутренних дел Белоруссии И.М. Леплевского. Не пожелав выполнять приказы, покончили самоубийством начальник НКВД Горьковской области М.С. Погре-бинский и несколько других старых чекистов. Один из них, Михаил Летвин, в предсмертной записке написал, что больше не может принимать участие в массовых убийствах невинных людей и фабрикации заведомо ложных дел³⁶.

Работавший при Дзержинском и Менжинском А.К. Артузов был арестован после того, как в 1939 г. на собрании протестовал против «фельдфебельского» стиля руководства, укоренившегося после смерти Менжинского. На стене камеры он перед расстрелом написал: «Долг честного человека – убить Сталина»³⁷

Тщетность попыток Крупской вступиться за отдельных жертв символизировала бесплодность сопротивления политике террора на этой его заключительной стадии. Самым отважным поступком Крупской можно считать ее речь на пленуме Центрального Комитета в июне 1937 г. в защиту члена ЦК И.А. Пятницкого, большевика с 1898 г., близкого соратника Ленина, бывшего секретаря Исполкома Коминтерна. Накануне пленума он с несколькими другими старыми большевиками обсуждал на частной квартире за чашкой чая зловещую ситуацию в партии и шаги, которые можно было бы в связи с этим предпринять. Один из присутствовавших при беседе оказался осведомителем. На пленуме Пятницкого обвинили в том, что он был старым агентом царской охранки³⁸. Вмешательство Крупской не спасло его от немедленного ареста, а затем – ужасных пыток и казни в 1939 г,

Когда в январе 1937 г. во время ежегодного заседания, посвященного памяти Ленина, Крупская спросила Ежова о судьбе некоторых арестованных старых большевиков, тот просто-напросто отвернулся от нее. Она не смогла предотвратить арест и казнь наркома просвещения Андрея Бубнова и других известных деятелей в этой области, В разгар террора Крупская получала ежедневно более 400 писем, многие из которых были, несомненно, от людей, просивших заступиться за арестованных родственников или друзей³⁹. Известен лишь один случай, когда ей удалось добиться успеха: из тюрьмы был освобожден некий И.Д. Чегурин, вручивший Ленину в 1917 г. партийный билет. Все это время, как мы увидим позже, Крупская оставалась объектом затаенной враждебности Сталина.

1 .. .НДС Г П Г* »-.ч. ”ПГ'м рГ;.!

Доносительство ,. *,п ^ о*,, <

–(Г >Г.ч'Г7.'. П'>ЧЛ (■". чО

Традиции передавать информацию о людях, и особенно доносительства на них какна предателей, уходят в глубь российской истории. Совершенствуя практику, возникшую при первых правителях Московии, Иван Грозный требовал от своих опричников клятвы, что они будут доносить ему обо всем таком увиденном и услышанном ими, что может «нанести царю зло». Деятельность осведомителей продолжалась при преемниках Грозного, и к середине XVII столетия «москови-тяне любого ранга и положения были обязаны по закону быть политическими информаторами друг о друге, сообщать все, что они узнают или услышат о нелояльных поступках или даже мыслях своих сограждан, – шпионить или умереть»'¹⁰, В XIX столетии эту функцию стала выполнять созданная Николаем I жандармерия, офицеры которой действовали по всей стране, сообщая непосредственно царю обо всем, что, по их мнению, ему следовало знать. В результате «опрометчивое слово или глупая шутка в адрес правительства слишком часто преувеличивались, приобретая характер государственной измены»⁴¹.

С доносительством не было покончено и в первые годы большевистского правления. Ленин был настолько обеспокоен ложными доносами, что в декабре 1918г. подготовил проект постановления, в соответствии с которым ложный донос карался расстрелом, Его предложение, однако, принято не было⁴². В годы нэпа Совнарком издал за подписью Ленина указ, предусматривающий, что преднамеренно ложный донос или ложные показания в суде влекли за собой осуждение на год тюрьмы. К двухлетнему заключению приговаривали в тех случаях, когда донос был связан с обвинением в серьезном преступлении, сделан из своекорыстных побуждений или основывался на сфабрикованных доказательствах⁴³. ^

В сталинские 30-е годы в России вернулись к старой традиции доносительства и осведомительства по принуждению. Поощрение правительством доносительства – будь то обоснованного или нет – особенно усилилось во время коллективизации. Крестьянам предлагали сообщать о «кулаках» и «подкулачниках», отказывавшихся выполнять обязательства по государственным поставкам. За доносительство официально прославили мальчика Павлика Морозова. Проведенные позже биографические исследования выявили, что реальный Павлик родился в 1918 г. в уральской деревне Герасимовка, что его отец Трофим Морозов – бедный крестьянин, ставший после революции председателем сельсовета. В 1932 г. Трофим попал под суд по обвинению во взяточничестве, а Павлик выступил в суде свидетелем и подтвердил, что его отец присвоил конфискованную у кулаков собственность. Взбешенные дед Павлика Сергей и двоюродный брат Данила зарезали Павлика и его маленького брата в лесу⁴⁴. Однако во времена Сталина дело излагалось так, что отец Павлика тайно продавал кулакам фальшивые документы, а Павлик донес на него в суд как на предателя, что позже он изобличил деревенских кулаков в том, что те скрывали и гноили зерно, а они устроили на него засаду в лесу и убили. За это их приговорили к смертной казни. Такова была легенда, рассказываемая в сталинские времена. Доносительство Павлика внедрялось в сознание детей и взрослых как достойный подражания пример.

Доносительство превратилось в один из основных механизмов кампании террора, чем и можно объяснить ее колоссальный размах. Директивным стало закрытое письмо сталинского Центрального Комитета от 29 июля 193бг., в котором неотъемлемым качеством большевика в современных условиях провозглашалось умение распознать врагов партии, как бы они ни маскировались. Распознавать и разоблачать замаскировавшегося врага – эти кодовые слова, означающие призыв считать доносительство своим долгом, стали постоянным рефреном. Так, «Правда», обращаясь к своей охватывающей всю страну аудитории, декларировала, что «преступление против партии, преступление против народа совершает тот коммунист, который вовремя не разглядел врага, кто не разоблачил его, хотя бы в малом, ибо за малым может скрываться и более крупное вражеское действие»⁴⁵.

Однако обязанность следить за другими и доносить на них возлагалась не только на коммунистов. Этого требовали и от «беспартийных большевиков». «Правда» назвала их людьми, преданными делу защиты Отечества, и констатировала: «Защищать Родину и значит быть бдительным! Защищает Родину тот, кто умеет вовремя и до конца разоблачить врага, как бы он ни маскировался»⁴⁶. А затем партийный орган объявлял подобные разоблачения «священным долгом каждого большевика, партийного и беспартийного»⁴⁷ Возглавил эту кампанию лично Сталин, похвалив доносчицу Николенко и многих других подобных ей «маленьких людей», которых он назвал героями и героинями бдительности.

Овладение большевизмом, к чему Сталин призвал на февральско-мартовском пленуме, по сути означало овладение умением следить за другими людьми и разоблачать замаскировавшихся врагов. Два первых показательных процесса стали уроками по теме такого «партийного просвещения», поскольку продемонстрировали множество примеров того, как могут действовать замаскировавшиеся враги. Ради конкретизации уроков в конце 1937 г. были проведены меньшие по масштабам показательные процессы в республиках, областях и районах, материалы которых публиковались в местной прессе. На скамье подсудимых оказались местные партийные и государственные должностные лица⁴⁸.

Во второй половине 1937 г. на страну обрушился поток литературы с описанием методов, используемых врагами внутри Союза ССР и за его рубежами. Большой вклад в эту кампанию внес Вышинский своей пространной статьей «Методы вредительско-диверсионной работы троцкистско-фашистских разведчиков», выпущенной как брошюра массовым тиражом. Фактически это был комментарий к двум речам, произнесенным Сталиным на пленуме. Аналогичное руководство, написанное неким С. Урановым, было опубликовано в «Правде» под заголовком «О некоторых коварных приемах вербовки иностранными разведывательными службами», а затем издано в форме брошюры тиражом 650 тыс. экземпляров. Известный своей жестокостью начальник ленинградского НКВД Леонид Заковский в 1937 г. опубликовал в газете «Ленинградская правда» статью, где давались советы, как должен вести себя «советский человек». Так, если, например, он заметит, что его сосед живет не по средствам, то должен сообщить об этом в органы НКВД. Заковский сослался на случай, когда работавшая бухгалтером дочь священника «оказалась врагом» и выяснилось это после сигнала заподозрившего ее рабочего. Отсутствие фактических доказательств, писал Заковский, не должно мешать сообщению о подобных подозрениях: органы найдут способы проверить их основательность⁴⁹.

Искусству присматриваться к людям и разоблачать их учили и другие статьи. Обращалось внимание на то, что любые вражеские козни можно выдать за обычные должностные проступки. Так, сигнал, полученный от беспартийного бухгалтера Сельскохозяйственного банка, помог разоблачить некоего К, который имел задание перерасходовать государственные фонды, а затем как член террористического центра использовать эти средства для финансирования контрреволюционной деятельности. Отсюда следовала мораль: «Люди, бесшабашно расходующие и разбазаривающие государственные средства, обычно либо оказываются врагами, либо их явными пособниками»⁵⁰. Согласно такой концепции, лица, осужденные по закону от 7 августа 1932 г., относившему хищение государственной собственности к тягчайшим преступлениям, не только приговаривались к положенному десятилетнему тюремному заключению, но в отдельных случаях признавались «врагами народа». Так, проходившая стажировку в Московской прокуратуре молодая женщина столкнулась с фактом, что в эту категорию было включено несколько работниц кондитерской фабрики «Большевичка», которые ради того, чтобы накормить своих голодных детей, украли на фабрике печенье⁵¹.

В журнале «Большевик» описывались вражеские методы, к которым прибегали в прессе и издательском деле. Например, в учебнике по стилистике профессора Бархина, изданном в 1936 г., содержалось практическое задание написать сочинение, начинающееся словами: «Завод, на котором работает мой отец (брат, мать)», а затем ответить на такие вопросы, как местонахождение завода, его размеры, тип и мощность изготавливаемых станков, используемое топливо, численность рабочей силы, а также куда поставляется его продукция. Подобные упражнения, указывал партийный журнал, позволяют любому внедрившемуся в школу шпиону собирать нужную для буржуазных разведок информацию. Статья также предупреждала об опасности опечаток, используя которые враги могут при отсутствии бдительности у наборщиков назвать, например, «теоретический уровень» «террористическим уровнем», «Брестский мир» – «братским миром» и вместо «подобная программа вредительства» напечатать «победная программа вредительства». Отсюда делался вывод: «Вредительство в этой области (нередко не без участия враждебных лиц из редакций) весьма разнообразно»⁵².

Приведенные примеры показывают, как инструкции о методах разоблачения вражеской деятельности служили созданию своего рода искусственной политической паранойи. Для параноиков характерно в зловещем свете интерпретировать события, которые на самом деле ничего зловещего не содержат, а также усматривать враждебность в действиях, которые могут быть и не связаны с враждебными намерениями. В своих рассуждениях параноики исходят из того, что случайностей не бывает, и придумывают изощренные объяснения, дабы убедить и себя и других в том, что поступки, кажущиеся случайными, совершены со злым умыслом в стремлении нанести ущерб. Теперь такой образ мышления формировался литературой, издаваемой Центральным Комитетом. Она учила народ, как распознавать зловещие, контрреволюционные мотивы, лежащие в основе повседневной жизни. В ней случаи растраты государственных средств, воровства печенья, допущенные в книгах опечатки и учебники с описанными выше текстами представлялись уловками шпионов. Поскольку именно Сталин на февральско-мартовском пленуме призвал «обучаться» разоблачению коварных вражеских методов, едва ли можно сомневаться в том, что он и был главным источником параноидального мышления, усвоить которое должен был народ.

К весне 1937 г. страну затопил мутный поток доносов. Первоначально с ними стали выступать на партийных собраниях, на которых обсуждались материалы февральско-мартовского пленума, особенно речи Сталина.

Для коммунистов опасность стать объектом обвинений была более вероятной, чем для беспартийных, а над высокопоставленными лицами нависла большая угроза, чем над людьми, находившимися на низших ступенях социальной лестницы. Но, как показывают приведенные примеры, чувствовать себя в безопасности не мог никто. Вопреки мрачному юмору тех лет (в одном анекдоте некий человек, отвечая на ночной стук в дверь, говорит находящемуся за ней милиционеру: «Вы ошиблись, коммунисты живут выше») отсутствие партийного билета от ареста и осуждения не защищало. Жертвами пали множество людей, не имеющих никакого отношение к политике. Многие были родственниками арестованных, студентами арестованных профессоров, секретарями арестованных чиновников, подчиненными арестованных офицеров и т. д. и т. п. Таких лиц обвиняли в «контактах» или «семейных связях» с «врагами народа». Так, рабочего завода или служащего учреждения, руководитель и должностные лица которых оказались арестованными как члены вредительской организации, могли обвинить в принадлежности к ней. Обвинения, связанные со служебными связями, помогают объяснить кампании доносов и десятикратное увеличение числа арестов в 1936-1937 гг., о чем сообщил в секретном докладе на XX съезде Хрущев.

На основании п. 10 ст. 58 Уголовного кодекса «пропаганда и агитация» с целью низвержения или подрыва режима, под чем понималось распространение и даже просто хранение литературы подобного содержания, считались преступлением и карались заключением в лагерь на срок от пяти до восьми лет. Многие из-за доносов были обвинены по этой статье, например, за хранение такого «подрывного документа», как завещание Ленина, официально объявленное фальшивкой. По ст. 5, п. 10 за неосторожные высказывания было осуждено много крестьян и рабочих, продавцов, которых товарищи по заключению называли «болтунами»⁵³. Так, в 1937 г. кто-то донес на одного крестьянина, что он когда-то сказал, что до коллективизации, дескать, жил лучше⁵⁴. На уборщицу в одном правительственном учреждении донесли, что она, подойдя к висевшему на стене портрету Сталина с пыльной тряпкой в руке, сказала: «А теперь, мой дорогой рябенький, я вытру тебе лицо»⁵⁵. _:и. . -г, айг»г-цг«' и.. !

На судьбе человека мог роковым образом сказаться самый невинный поступок в прошлом или настоящем. Так, на одного человека донесли, что он снимал комнату на даче, принадлежавшей арестованному историку⁵⁶. Крестьянина, бросившего топор, который случайно попал в лежавший рядом портрет Сталина, арестовали как террориста (п. 8 ст. 58 Уголовного кодекса) и приговорили к восьмилетнему заключению⁵⁷. На молодого актера, служившего статистом в театре им. Вахтангова и подрабатывавшего себе на жизнь малярными работами в заводском клубе, директор последнего написал донос, в котором обвинил его в неуважении к Сталину, когда тот, крася стену, перевесил портрет Сталина в другое место, поместив его рядом с репинской картиной «Бурлаки». За это он и был арестован⁵⁸. Вагоновожатая трамвая в Харькове была уволена за то, что ее бывший муж за десять лет до этого подписал письмо оппозиционеров⁵⁹

На коммунистку Клару Ангилович, которая вела в одном из ленинградских институтов курс теории литературы, студенты донесли, что она троцкистка, поскольку, оценивая диссертацию, посвященную троцкистской школе литературоведения, заметила, что в ней приведено «мало троцкистской литературы»⁶⁰. Даже на шестидесятилетнюю колхозницу из Подмосковья донесли, что она «троцкистка». Она же была настолько далека от политики и неграмотна, что спутала слово «троцкистка» со словом «трактористка» и в разговоре с сокамерницами заметила: «Да старух и не ставют на трахтор-то...». Будучи приговоренной к десятилетнему тюремному заключению как участница террористической организации, она спросила свою сотоварку (ею оказалась Евгения Гйнзбург): «А что, доченька, слышь-ка, ты тоже, стало быть, трахтистка?»⁶¹. Некая Мария Ивановна, жившая уроками семидесятилетняя учительница, задала выучить наизусть стихи из принадлежавшей ей книги издания 1923 г., в которой была помещена не замеченная ею фотография Троцкого. Ее ученик обнаружил этот снимок и показал его классному руководителю, а тот передал книгу в НКВД. Два дня спустя Мария Ивановна навсегда исчезла: ее арестовали за «контрреволюционную троцкистскую деятельность»⁶².

Описанный случай показывает, как в армию доносчиков вовлекали детей. Прославленный в песнях и литературе Павлик Морозов после своей смерти завоевал место в истории. Его донос преподносился детям в качестве героического примера того, как ценой собственной жизни можно доказать, что преданность государству и Сталину выше сыновнего долга. В изданных за рубежом воспоминаниях певица Галина Вишневская пишет о том, как на пионерских сборах и комсомольских собраниях детям внушали, что, следуя примеру Павлика Морозова, они должны доносить о любых подозрительных событиях: «Дескать, вот, детки, если вы будете паиньками и донесете на папу и маму, то и про вас песенки будут петь»⁶³.

Доносительство снизу инициировалось сверху. Начнем с того, что понятия «сверху» и «снизу» относительны. Республиканские, областные, городские и районные партийные руководители были «выше» народа на их административной территории, но «ниже» Сталина. Закрытое письмо от 29 июля 1936 г., требовавшее распознавать и разоблачать, оказывало на них сильное воздействие, поощряя к большему рвению в деле доносительства. Отклик на это требование можно, в частности, найти в материалах смоленского партархива, где хранится письмо секретаря Козельского райкома партии Петра Деменюка, с которым, как явствует из архивных документов, Сталин поддерживал (как и с секретарями других районов) постоянный контакт через Поскребышева и Особый отдел. Вскоре после получения закрытого письма Деменюк стал писать доносы направо и налево, 1 управляя одни из них в обком партии, а другие – в райотдел

НКВД. Четвертого августа 1936 г. участники расширенного заседания пленума Козельского райкома соревновались друг с другом в изобличении врагов⁶⁴.

Февральско-мартовский пленум усилил нажим на промежуточные звенья власти, потребовав от них развернуть кампанию доносительства. Тон требований становился все более угрожающим. В опубликованной в «Правде» корреспонденции из Сталинграда обком партии осуждался за то, что в областной комсомольской организации чистка не развертывается, а ее секретарь уже давно покрывает врагов. Отсутствие у областных партийных руководителей рвения при выполнении этих требований вполне понятно. Подчинившись им, они тем самым попали бы под подозрение в длительном покрывательстве врагов.

В других случаях центральный орган партии газета «Правда», играя роль рупора Сталина, критиковала областное партийное руководство, тем самым подталкивая на доносы против него. Так, «Правда» призвала омских коммунистов «во весь голос» высказаться против своих областных рукводителей, возглавляемых товарищем Булатовым, за то, что они защищали троцкистско-бухаринских шпионов, занимавших различные областные посты⁶⁵. Отсюда становится ясно, почему Жданов (читай – Сталин) высказался на февральско-мартовском пленуме за «внутрипартийную демократию». Под последней понималось не только тайное голосование при выборах в партийные органы, но и наделение рядовых членов партии правом критики своих партийных руководителей на партсобраниях. О подобной возможности они до этого никогда и не помышляли. Прежде партиец не поднимал голоса против маленького Сталина в Омске – товарища Булатова или маленького Сталина в Смоленске – товарища Румянцева. Теперь же, призывая членов партии всерьез воспринимать «внутрипартийную демократию», их мобилизовывали именно на это, т.е. на критику, например, Булатова и других омских руководителей за то, что они не ловят врагов, а сталинградских руководителей —за отсутствие настойчивости в чистке комсомола.

Уничтожение бюрократической элиты в Иванове – пример именно подобного использования «внутрипартийной демократии». Вслед за визитом в Иваново в июне 1937 г. Кагановича и последовавшим одобрением Сталиным его вывода о «зараженности» всей местной партийной и государственной бюрократии журнал «Партийное строительство», редактором которого в то время был Маленков, упрекнул руководителей Ивановского обкома партии за то, что они исключили слишком многих за «пассивность». (Позиция этих партийных чиновников определялась инструкцией Центрального Комитета об обмене в первой половине 1936 г. партийных документов, которая обязывала уделить «главное внимание исключению пассивных лиц, не оправдывающих высокого звания члена партии и проникших в ряды ВКП(б) случайно»⁶⁶.) Исключенные за «пассивность» члены партии, указывал журнал, оказались стахановцами, которые лишь временно ослабили свое участие в партийной жизни или имели задолженность по партийным взносам. Изгоняя из партии таких честных людей, верных делу Ленина —Сталина, продолжало «Партийное строительство», областной и многие районные партийные комитеты, однако, не разоблачили замаскировавшихся троцкистско-бухаринских диверсантов и шпионов⁶⁷

Обвинив местных руководителей в исключении «пассивных» и потере бдительности в отношении реальных врагов, журнал приглашал осудить ивановскую верхушку «снизу». Это придало чистке видимость использования рядовыми членами партии своего права на критику в соответствии с принципами «внутрипартийной демократии».

Избрав для подобных показательных, преданных широкой огласке осуждений руководителей ряда регионов, центральная пресса давала всем другим понять, что неспособность обеспечить в находящихся под их управлением районах достаточное число доносов создаст угрозу им самим. Многие, по-видимому, отреагировали на это именно так, как и рассчитывал Сталин. Местные партийные секретари жили, прикусив язык. Оказавшись сами за решеткой, они, как это парадоксально ни звучит, обнаружили, что в некоторых тюремных камерах существовала свобода слова. Теперь они имели возможность рассказать о том, как, будучи еще на свободе, они обязаны были спрашивать рядовых партработников, на какое количество врагов ими были написаны доносы. Тем же, кто в ответ утверждал, что ни о каких врагах он ничего не знает, говорилось: «Если хочешь остаться членом партии, то обязан доносить о ее врагах» .

С другой стороны, сам успех кампании доносительства, на котором настаивала Москва, мог в конце концов привести к тому, что их самих обвинили бы в укрывательстве на местах замаскировавшихся врагов. Для большинства из них не оставалось никакого выхода. Несомненно, это также входило в расчеты Сталина.

Реакция на требование «распознавать и разоблачать» была весьма различна. С одной стороны, многие простые люди, а также некоторые руководители, которые пережили это время, не написав ни одного доноса. Но с другой стороны, существовали и рьяные доносители, подобные одной киевлянке, которая на партийном собрании, указав на работника здравоохранения Медведева, заявила: «Я не знаю этого человека, но, судя по выражению его глаз, могу утверждать, что он враг народа». Медведев тут же парировал: «А я по выражению ее глаз могу утверждать, что она б,.,». Он смог спасти себя, лишь перейдя в контратаку⁶⁹ Была ли это та женщина, о которой в 1956 г. Хрущев рассказал югославскому послу, что киевляне, увидев ее идущей навстречу из-за страха переходили на другую сторону улицы? Он не назвал ее имени, но сказал, что она «очень больной человек» и что «те, кто использовал ее», ответственны за гибель не менее восьми тысяч человек⁷⁰. А может быть, это была та самая Ни-коленко, которую Сталин считал достойной подражания? Мы не знаем, да это и не суть важно. Были и другие люди, доносившие списками. Некоторые предлагали установить норму в сто заявлений, лишь выполнив которую можно было подтвердить свою политическую бдительность⁷'. В 1937 г. делегат Московской партийной конференции похвалялся тем, что за четыре месяца он разоблачил более ста врагов⁷².