Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 95 страниц)

¹⁹ Авторская характеристика петровской «революции сверху» основывается главным образом на следующих трудах;Погтзк)'МюЬае! Т. Кизз1а: А Н|,з1огу апс! ап 1п!егрге1а(Юп, МУ, 1955, УЫ.2, СЬарз 12-15; Ключевский В. О. Курс,, Т. 4.

²⁰Ключевский В.О. Курс., Т. 4. С. 225; Поптку МюЬае! Т. Кизз|а.„ Уо1. 2. Р, 390.

²¹ Там же, 1:1

²² НиЬЬагйЬеопапГ. Пте Есопопнсз оГ 5оу|е1 А§пси1Шге. Бопбоп, 1939. Р. 19. ; и

²³Ключевский В.О. Курс., Т, 3. С, II.

²⁴ Герцен А. И. Движение общественной мысли в России. М, 1907. С. 46-47, 154-155. Первое издание

книги вышло в 1851 г. в Германии. :К‘ ••

:н

<■

П

Наследие Ленина

История знает превращения всяких сортов

"•■'^я ‘ ВМ. Ленин, 1922

Ленин едва ли захотел бы войти в историю как основатель нового централизованного российского государства, которое после его смерти разрослось до огромных размеров. Убежденный марксист, он видел грядущий социализм и коммунизм как новое, бесклассовое общество, лишенное государственности. Перед марксистами-революционерами, по его мнению, стояла задача расчистить путь для управляемого народом «государства-коммуны», где не будет никакого правительства в виде бюрократического аппарата власти, ведающего государственными делами.

История, однако, склонна к иронии, и одно из ее проявлений заключается в том, что Ленин все же вошел в историю, среди прочего, именно как строитель нового государства. Подобную роль он предначертал в своем труде «Государство и революция», написанном в августе-сентябре 1917 г., где он в общих чертах обрисовал небюрократическое государство-коммуну в социалистическом будущем. Ленин подчеркнул марксистскую идею о том, что после свержения капиталистической системы устанавливается «диктатура пролетариата». Маркс и Энгельс весьма туманно описывали природу такой диктатуры, хотя и обнаруживали признаки ее в революционной Парижской коммуне 1870 г.

Для того чтобы узаконить в марксистских терминах свое стремление к захвату власти партией большевиков в условиях полубезвластия в России в 1917 г., Ленин доказывал в «Государстве и революции», что революционеры должны сокрушить существующий государственный строй и провозгласить диктатуру пролетариата, которую он описывал как централизованный орган насилия для подавления сопротивления эксплуататоров и руководства широчайшими массами населения – крестьянами, мелкой буржуазией и полупролетариями – в работе по организации социалистической экономики¹.

Новое российское государство, которому большевики положили начало в Октябре, было конституционно провозглашено Республикой Советов. Ее правительство, Совет народных комиссаров (Совнарком), являлось исполнительным органом Всероссийского съезда советов. Но власть в государстве принадлежала вовсе не тем Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, как это декларировалось Конституцией 1918 г. Она скорее принадлежала коммунистической партии России, которая осуществляла свое правление через Советы и другие правительственные и неправительственные организации, такие, как профсоюзы, посредством назначения в них на руководящие посты членов партии. Правда, в первые годы Совнарком, возглавляемый Лениным, действительно функционировал как исполнительный орган. Но даже при Ленине выработка политики по главным вопросам сосредоточивалась в Центральном Комитете партии и его Политбюро, в котором Ленин пользовался методом убеждения как «вождь» партии.

При наличии однопартийной системы, при государственном контроле над печатью и при установлении системы предварительной цензуры большевики, насчитывавшие в 1919 г. около 250 тыс. человек, обеспечили себе прочное господство. С учреждением ЧК (впоследствии ГПУ, а затем ОГЛУ) они создали централизованную политическую полицию с широкими полномочиями. Были национализированы земля, природные ресурсы, банки, транспорт и крупная промышленность. Введена монополия на внешнюю торговлю, а управление экономикой поручено Высшему совету народного хозяйства при Совнаркоме. Правительство переехало из Петрограда в Москву. Учитывая прошлую политическую культуру царизма, элементы которой были все еще свежи в памяти, послереволюционная ситуация как нельзя лучше подходила для возрождения российской бюрократии. К величайшей досаде Ленина, к концу его жизни этот факт стал очевиден.

В определенном смысле ленинский большевизм стоял за революцию сверху. Считалось и необходимым, и согласующимся с марксизмом, чтобы революционеры, выдвинутые восстанием на руководящую роль, участвовали в формировании режима, который прибегал бы к насилию для подавления свергнутых, но еще активных врагов революции, принадлежавших к бывшим правящим классам. Захват власти сам по себе не означал завершения революционного процесса, но являлся важным поворотным пунктом, после которого процесс должен был быть продолжен сверху, до тех пор пока революционное правительство использует репрессивные методы против все еще многочисленных классовых врагов. Так утверждал Ленин в своем написанном в 1918 г. труде «Пролетарская революция и ренегат Каутский». Отчетливо проявилась эта идея и в его датированных 1919 г. набросках к так и не завершенной работе о диктатуре пролетариата. Два отрывка заслуживают особого внимания. Первый – «диктатура пролетариата есть продолжение классовой борьбы пролетариата в новых формах». Второй – «государство лишь орудие пролетариата в его классовой борьбе. Особая дубинка, пеп бе р1из»².

Рассуждая таким образом, Ленин не ставил под сомнение уместность террора как одного из методов подавления врагов революции. В декабре 1917 г. в качестве политической полиции, уполномоченной бороться с контрреволюцией, была создана ЧК. Когда в августе 1918 г. в Пензе вспыхнул вооруженный мятеж Ленин приказал властям применять беспощадный массовый террор против кулаков, священников и белогвардейцев. Затем появился декрет о «красном терроре» от 5 сентября 1918 г., в котором указывалось, что Республика Советов должна быть ограждена от классовых врагов путем изоляции их в концентрационных лагерях³. Террористические акты, предпринятые эсерами в 1918 г., в том числе убийства высокопоставленных большевиков и германского посла графа Мирбаха и покушение на Ленина, встретили ответный широкомасштабный террор. Ленин и большинство других большевистских руководителей рассматривали государственный террор – расстрел на месте, захват заложников, произвольное тюремное заключение и т. п. – не просто как необходимую меру по отпору террористическим провокациям, но также и как узаконенный инструмент революционных действий сверху.

Любые сомнения по этому поводу рассеивает тот факт, что Ленин продолжал отстаивать уместность террора и после окончания Гражданской войны, и в период перехода к мирным условиям при нэпе. Советская Россия в этот период приступила к разработке проектов законодательства. Семнадцатого мая 1922 г. Ленин написал письмо наркому юстиции Д.И. Курскому относительно советского Уголовного кодекса. «Суд должен не устранять террор; обещать это было бы самообманом или обманом, – отмечал он, – а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши, без прикрас. Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широкого»⁴.

Категория лиц, подлежащих террору и другим формам репрессий в качестве классовых врагов, во вдохновленных Лениным теории и практике революционного периода, пугающе разрасталась. В нее включались не только воинствующие монархисты, белогвардейцы и другие представители бывших правящих классов, но также на том или ином основании многие рабочие и крестьяне. Зажиточные крестьяне, называемые кулаками, были классифицированы как «деревенская буржуазия», и воззвание Совнаркома, подписанное Лениным и другими видными большевиками в июне 1918 г., объявило им «беспощадную войну». Предлагая поправки к антикулацкому указу, Ленин писал, что необходимо «точно определить, что владельцы хлеба, имеющие излишки хлеба и не вывозящие их на станции и в местах сбора и ссылки, объявляются врагами народа и подвергаются заключению в тюрьме на срок не меньше 10 лет, конфискации всего имущества и изгнанию навсегда из его общины»⁵.

Однако Ленин не считал революцию сверху путем подавления врагов единственной главной задачей нового строя. После того как закончилась Гражданская война и начался период нэпа, основной упор большевистской политики сместился на то, о чем Ленин писал в труде «Государство и революция»: на создание социалистической общественной системы. Это была созидательная задача, что и отражено в броском лозунге «Строительства социализма».

Реформистский путь к социализму ^..

Перспектива долговременных усилий по построению социализма потребовала серьезного пересмотра классовой марксистской схемы исторического развития. Маркс и Энгельс говорили о незамедлительном возникновении социалистического или коммунистического общества (используемые ими взаимозаменяемые термины) сразу же после пролетарских революций, которыми, как они полагали, были беременны страны развитого капитализма. Такие революции породят бесклассовые общества, которым предстоит сравнительно короткий переходный период, отмеченный сохранением государства в форме пролетарской диктатуры, чьей миссией является захват власти и подавление сопротивления свергнутой буржуазии. Перед подобным государством как таковым не ставилась задача административного управления или руководства обществом, занятым строительством коммунизма. На переходной низшей фазе коммунистического общества, которая в позднейших марксистских работах стала называться «социализмом», люди вознаграждаются в зависимости от количества вложенного труда, а на высшей стадии вознаграждение предусматривалось в соответствии с их потребностями. Эта высшая фаза возникнет по мере того, как отомрут пережитки прошлого и производительные силы благодаря современной машинной индустрии обеспечат изобилие.

Как считали Ленин и его соратники – большевики, Октябрьская революция привела Россию к социалистическому берегу истории, но столь отсталая в экономическом и культурном отношении страна не могла, несмотря на марксистскую диктатуру и национализацию ресурсов, по праву называться «социалистической», а уж тем более «коммунистической». Все еще существовали классы рабочих и крестьян с неизбежным антагонизмом между ними, существовало и государство как аппарат принуждения – в то время как социализм означал исчезновение деления на классы и государства в прежнем смысле слова. Осознавая суровую правду этих фактов, Ленин в 1920 г. писал: «Диктатура пролетариата есть упорная борьба, кровавая и бескровная, насильственная и мирная, военная и хозяйственная, педагогическая и администраторская, против сил и традиций старого общества. Сила привычки миллионов и десятков миллионов – самая страшная сила»⁶.

Таким образом, нэповскую Россию, нищую и невежественную страну с ее огромным крестьянским большинством, которое по образу жизни и мышления являлось мелкобуржуазным классом, еще только предстояло превратить в Россию социалистическую. Она переживала период перехода от капитализма к социализму⁷ Этот переходный период, особенно в отсутствие революций в развитых европейских странах, должен был неизбежно быть длительным. «Тому поколению, представителям которого теперь около 50 лет, нельзя рассчитывать, что оно увидит коммунистическое общество, – заявил Ленин в 1920 г. на III съезде комсомола. – ...А то поколение, которому сейчас 15 лет, оно и увидит коммунистическое общество, и сильно будет строить это общество. И оно должно значь, что вся задача его жизни есть строительство этого общества»⁸.

Процесс строительства социализма намечалось осуществлять в рамках нэпа путем эволюции, а не революции. Ленин по этому пункту занимал твердую и ясную позицию. Революция, объяснял он, есть такая перемена, которая ломает старый порядок до самого его основания, но не та, что осторожно, медленно и постепенно преобразует его, заботясь о том, чтобы ломать как можно меньше. Военный коммунизм представлял собой «революционный подход» к строительству социализма; он стремился полностью покончить со старой системой одним ударом и заменить ее новой. Нэп ознаменовал собой «реформистский подход», методом которого было «не ломать старого общественно-экономического уклада, торговли, мелкого хозяйства, мелкого предпринимательства, капитализма, а оживлять торговлю, мелкое предпринимательство, капитализм, осторожно и постепенно овладевая ими или получая возможность подвергать их государственному регулированиюлишь в меру их оживления».

Вот так величайший революционер XX в. разъяснял своей партии важность реформизма в определенных условиях. «Откуда следует, что “великая, победоносная, мировая” революция может и должна применять только революционные приемы? Ниоткуда это не следует». Главная, а возможно, единственная опасность для истинного революционера, заявлял Ленин, заключается в «преувеличенной революционности», означающей неспособность осознать пределы, в которых приемлемы революционные методы. «Настоящие революционеры на этом больше всего ломали себе шею, когда начинали писать “революцию” с большой буквы, возводить “революцию” в нечто почти божественное, терять голову, терять способность самым хладнокровным и трезвым образом соображать, взвешивать, проверять, в какой момент, при каких обстоятельствах, в какой области действия надо уметь действовать по-революционному и в какой момент, при каких обстоятельствах и в какой области действия надо уметь перейти к действию реформистскому. Настоящие революционеры погибнут (в смысле не внешнего поражения, а внутреннего провала их дела) лишь в том случае, – но погибнут наверняка в том случае, – если потеряют трезвость и вздумают, будто “великая, победоносная, мировая” революция

обязательно все и всякие задачи при всяких обстоятельствах во всех областях действия может и должна решать по-революционному.

Кто “вздумает” такую вещь, тот погиб, ибо он вздумал глупость в коренном вопросе, а во время ожесточенной войны (революция есть самая ожесточенная война) карой за глупость бывает поражение»⁹.

Предпочтение «реформистскому подходу» в противоположность революционному не было в отличие от того, что думали некоторые большевики, проявлением слабости Ленина-революционера, связанной с ухудшением состояния его здоровья в последние годы жизни. Оно явилось логическим следствием осознания факта, что сила, которой противопоставила себя партия, есть та самая упрямая «сила привычки» в десятках миллионов человек, все еще приверженных старому укладу повседневной жизни. Дубинкой государственной власти можно, конечно, сокрушить сопротивляющегося врага, однако выбить из людей силу привычки не так просто. Такой цели можно достичь лишь путем настойчивой и кропотливой воспитательной работы; отсюда необходимость реформизма и периода, определенного сменой целого поколения. Строительство социализма, таким образом, неизбежно представляло собой воспитательную работу. Заняв подобную позицию, Ленин всего лишь возвращался к ориентирам, данным в его ранней работе «Что делать?», посвященной воспитанию в массах марксистского сознания как главной задачи партии в организации революционного движения в России¹⁰.

В соответствии с идеей строительства социализма как воспитательной работы Ленин задумывал руководимую большевиками республику как просветительское государственное устройство, в котором формально непартийные организации, такие, как профсоюзы и местные советы, будут функционировать в качестве (прибегая к его собственной терминологии) «школы коммунизма». В таких организациях массы людей под руководством членов партии, сознательно преданных социалистической цели, постепенно научатся управлять экономикой и вести государственные дела самостоятельно, без бюрократов. Частью этого процесса познания Ленин назвал заимствование западной техники. Большевики должны заимствовать у американцев их «тейлоровскую систему» научного управления. Они также должны учиться и у немцев. «Пока в Германии революция еще медлит “разродиться”, наша задача – учиться государственному капитализму немцев, всеми силами перенимать его, не жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить это перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства»¹– писал Ленин в 1918 г.

Ленин, стремившийся начертать социалистическое будущее нэповской России в своих последних программных работах 1921-1923 гг., был таким же утопистом в видении конечной цели, как и реформистом в выборе способов и средств. Его представления о конечной цели демонстрируют преемственность идеям Маркса, а также предшествовавшим поколениям русских радикалов, типичным представителем которых был Чернышевский. Социалистическая Россия станет небюрократическим обществом, управляемым народом, где будут ликвидированы классовые различия, обществом с крупномасштабной машинной индустрией, базирующейся на энергии электричества и действующей на плановой основе. Материальное изобилие такого общества будет распределяться по социалистическому принципу, а вся экономическая жизнь будет организована на кооперативных началах.

Вот это последнее представляло собой труднейшую задачу: предстояло шаг за шагом втянуть все население, включая крестьянство, в работу кооперативов и в совместный труд. В одной из последних статей Ленин назвал это «кооперированием России» и указал, что это будет работа на целую историческую эпоху, охватывающую как минимум одно или два поколения. Он отмечал, что прежние создатели кооперативных общин в XIX в., такие, как Роберт Оуэн, ошибались не в своем видении «социализма кооператоров», а в том, что верили, будто он может быть построен без политического переворота, подобного тому, который совершили в России большевики. Но как же может быть осуществлено кооперирование России? Ответ Ленина – совершить его невозможно без «культурной революции». Это означало длительную работу по культурному просвещению, начиная с ликвидации массовой неграмотности, – работу, направленную на перестройку массового – особенно крестьянского – сознания в плане создания общества «цивилизованных кооператоров»¹².

Ленин рассматривал индустриализацию России в качестве необходимой предпосылки культурной революции, ибо для того, чтобы стать «культурными», необходимо достичь определенного развития средств производства, определенной материальной базы¹³. Насколько важной станет индустриализация для «кооперирования» крестьянства, он подчеркивал ранее в своем известном высказывании о широком слое «середняков», которые в отличие от куда более малочисленных и зажиточных «кулаков» не использовали наемный труд, но и не воспринимали перемены столь же легко, как бедняки и батраки. О середняке он говорил: «Мы должны с ним жить в мире. Среднее крестьянство в коммунистическом обществе только тогда будет на нашей стороне, когда мы облегчим и улучшим экономические условия его жизни. Если бы мы могли дать завтра 100 тыс. первоклассных тракторов, снабдить их бензином, снабдить их машинистами (вы прекрасно знаете, что пока это – фантазия), то средний крестьянин сказал бы: “Я за коммунию”»¹⁴.

Скорее всего, именно воспитательный эффект этого еще не созданного тракторостроения имел в виду Ленин, когда в одной из последних статей говорил, что индустриализация есть единственная надежда большевиков. «Только тогда мы в состоянии будем пересесть, выражаясь фигурально, с одной лошади на другую, именно, с лошади крестьянской, мужицкой, обнищалой, с лошади экономий, рассчитанных на разоренную крестьянскую страну, – на лошадь, которую ищет и не может не искать для себя пролетариат, на лошадь крупной машинной индустрии, электрификации, Волховстроя и т. д.»¹⁵. и-.

Возрождение Московии .< цу

Большевистские руководители рассматривали свою революционную республику как все еще отсталую Русь, сделавшую великий рывок на пути к предопределенному социалистическому будущему всего человечества. Ощущение рывка не было беспочвенным. Революция, сначала ее февральский и октябрьский этапы, смела многое из архаичного, что существовало в российском государстве на 1917 г.

Она смела царское самодержавие. Отделила русскую православную церковь от государства (одновременно породив новую ортодоксальную веру в марксизм-ленинизм). Она секуляризовала и значительно либерализовала институт брака и семьи. Ликвидировала управляемую полицией внутреннюю паспортную систему, с помощью которой прежний режим контролировал проживание и передвижение всех своих подданных, и упразднила черту оседлости для российских евреев. В рамках централизованной структуры партийного государе -тва она заменила царистское открытое колониальное правление и политику русификации в окраинных регионах, населенных главным образом национальными меньшинствами, хотя бы подобием государственной и определенной языковой и культурной автономией. Она поощряла участие народных масс в государственных делах через руководимые партией массовые организации. Провозгласила равноправие полов и открыла возможности для получения образования и карьеры для слоев, занимавших доселе низкое общественное положение и не смевших даже думать о широких перспективах. Вот все это и дало Троцкому основания заявить в 1924 г.: «По сути революция означает, что народ окончательно порвал с азиатчиной, с семнадцатым веком, со Старой Русью и тараканами»¹⁶.

Это заявление, однако, было не столько констатацией факта, сколько декларацией веры. Ленин, Троцкий и другие находившиеся у власти революционеры знали, что старая Святая Русь все еще очень живуча в их стране. Как бы решительно ни поддерживали революцию рабочие в своих заводских и фабричных комитетах, крестьяне, поделившие земельные наделы, солдаты, проголосовавшие против войны ногами, – все они в своем большинстве не порвали со многим, что было заложено в них старой Россией. Та Россия продолжала жить в церквах, в деревенском м и р е, в патриархальной крестьянской семье, в старых ценностях, в старых развлечениях и взглядах, в грязных дорогах и дремучей неграмотности. Призыв Ленина к длительной культурной революции в форме партийной работы по преодолению старого образа жизни отражал его понимание этих обстоятельств.

Однако веру в то, что революция знаменовала великий скачок России в будущее, разделяли не все. Некоторые инстинктивно чувствовали, что она скорее представляла собой отступление страны от ориентированного на Европу петербургского периода в ее прошлом, когда она была форпостом Азии в противостоянии Европе. Действительно, именно западные государства в конце концов в ходе Гражданской войны осуществили интервенцию в поддержку белых, и именно на Запад бежало большинство белых, когда их дело было проиграно. Образ большевистской Руси, противостоящей Западу, вдохновил Блока на создание в 1918 г. поэмы «Скифы», которая начинается так:

Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.

Попробуйте, сразитесь с нами! гп¹’’

Да, скифы —мы. Да, – азиаты мы, – с!

С раскосыми и жадными очами!

Писатель Борис Пильняк также считал восстание 1917 г. мятежом крестьянской России против петровского периода и возвратом к прошлому. «Всего через несколько дней после революции, – говорил герой автобиографического романа “Голый год”, написанного в 1921 г., – Россия... была на пути назад в семнадцатый век»¹⁷.

Еще одним фактом, говорившим в пользу идеи возрождения Московии стала мессианская тема в ленинской теории и практике, которая привела к созданию в Москве в 1919 г. III Интернационала, или Коминтерна как органа руководства мировым революционным движением. Идея его появилась в работе Ленина «Что делать?», которая в 1902 г. рисовала картину того, как российский пролетариат, свергнув царизм, становится «авангардом международного пролетариата». Мессианство на протяжении веков было российским феноменом, нашедшим отражение в теории «Москва – третий Рим», которую в XVI в. развивал русский монах Филофей, предначертавший Московии роль носителя святой истины для всего христианского мира после падения двух предыдущих Римов: первый и подлинный – под натиском варваров и второй Рим в Константинополе – завоеванный турками. И теперь, в 1919 г., ленинское партийное государство со столицей в Москве представляло себя авангардом пролетарской диктатуры, являвшей пример для подражания всем рабочим партиям. Святой истиной ныне стал ленинский марксизм, который надлежало донести до трудящихся всего мира.

Пролетарские революции в развитых западных государствах, на которые Ленин так надеялся в условиях охватившего Европу в конце Первой мировой войны кризиса и в которых он видел потенциальное спасение революции в отсталой России, так и не осуществились. Призывы Коминтерна к революционным восстаниям за рубежом остались по большей части неуслышанными, а поход Красной Армии на Польшу в 1920 г. закончился поражением. Таким образом, хотя Республика Советов выжила в Гражданской войне и иностранной интервенции, завершившихся в конце 1920 г., она очутилась в положении, которое Ленин окрестил «враждебным капиталистическим». И даже большевики были способны усмотреть параллель с враждебным иноземным окружением Московского государства в период его возникновения.

Более того, выработанная Лениным дипломатия имела сходство, о котором он и сам мог не подозревать, с дипломатией раскола, проводившейся Московским государством в своем враждебном окружении. Ленин рассматривал дипломатию как оборонительное оружие для поддержания раскола среди врагов Республики Советов и обеспечения тем самым ее выживания. «Пока мы не завоевали всего мира, пока мы остаемся, с точки зрения экономической и военной, слабее, чем остальной капиталистический мир, до тех пор надо держаться правила: надо уметь использовать противоречия и противоположности между империалистами. Если бы мы этого правила не держались, мы давно, к удовольствию капиталистов, висели бы все на разных осинах. Основной опыт в этом отношении мы имели, когда заключали Брестский договор»¹⁸. Договор в Брест-Ли-товске, предусматривающий сепаратный мир дорогой ценой территориальных уступок, был заключен по настоянию Ленина делавшим первые шаги советским правительством в начале 1918 г. Это было первое, а для Ленина – классическое соглашение с капиталистическим правительством, которое служило советским интересам, в данном случае – цели выживания революции.

За рубежом некоторые российские интеллектуалы из числа белой эмиграции пересматривали свое отношение к революции, которая превратила их в беженцев. История России знала грандиозные крестьянские восстания, среди которых особенно примечательны возглавленные Степаном Разиным в XVI в., Иваном Болотниковым – в XVII и Емельяном Пугачевым – в XVIII в. Так кто же были Ленин и его большевистские комиссары в кожаных куртках, если не вожди еще одного такого крестьянского восстания – только в XX в.? И были ли они действительно марксистскими реформаторами российской культуры, каковыми они себя объявляли, или невольными проводниками национального возрождения России? Не формируется ли опять вследствие их революции сильное централизованное Российское государство? И не является ли сам большевизм (в отличие от марксистского и европейского «коммунизма») чисто русским, как и его название, явлением?

Таков был ход мыслей членов группы бывших белых, которые опубликовали в 1921 г. в Париже сборник эссе под общим названием «Смена вех». Отказавшись от взглядов своих белых собратьев на большевизм как на явление, России чужеродное и враждебное, они говорили о «великой русской революции», которая ознаменовала возрождение российской государственности и только одна была способна восстановить престиж России как великой державы, о революции, интернационализм которой, олицетворяемый III Интернационалом, продолжал старую российскую универсалистскую идею «Москва – третий Рим». Рожденный революцией режим, считали они, не был анархистской центробежной силой, раздирающей страну на части, но являлся «центростремительной силой», заново цементирующей ее воедино после нового Смутного времени. Интеллигенция России проникнется «таинством государства», в результате чего Российское государство в итоге выполнит свою миссию «посланца Божьего на земле».

Николай Устрялов, интеллектуальный лидер группы, писал, что как Французская революция наряду с Декартом и Руссо, Вольтером и Гюго, Людовиком XIV и Наполеоном стала гордостью французов, так и великая русская революция наряду с Пушкиным и Толстым, Достоевским и Гоголем, Петром Великим, русской музыкой и русской религиозной мыслью будет гордостью России. Усилия большевиков по воссоединению населенных меньшинствами окраин с центром найдут сочувствие у российских патриотов «во имя России великой и неделимой»; национальные меньшинства примут большевизм, являющийся «конечным продуктом» российской культуры, поскольку они уже стали ее носителями. И даже если математически будет доказано, отмечал Устрялов, что 90 процентов революционеров являются нерусскими по происхождению, в основном евреями, это нисколько не изменит исконно русской природы движения: это не они направляли русскую революцию, но она направляла их. И теперь, при нэпе, который Устрялов называл «экономическим Брестом большевизма», ленинская новая Россия отходила от ортодоксальных коммунистических позиций. «Чтобы спасти Советы, Москва жертвует коммунизмом». Это была «эволюция революции», сравнимая с термидором французской революции – отступлением якобинского экстремизма, выразившимся в казни Робеспьера 9 термидора. На основе подобного толкования авторы «Смены вех» призывали своих собратьев, небольшевиков, работавших в советских учреждениях в качестве управленцев и специалистов, к лояльному сотрудничеству с ленинским режимом из соображений русского патриотизма. Устрялов окрестил подобную тактику «национальным большевизмом»¹⁹.

«Смена вех» была перепечатана в Советской России, широко обсуждалась в среде большевистских руководителей; ее наряду с последующими сочинениями группы разрешили к распространению среди «буржуазных специалистов», работавших на советский режим, многие из которых позитивно восприняли ее патриотическую философию. Ленин, прочитав сборник, заявил своим товарищам, собравшимся на XI съезд партии в 1922 г.: «Я думаю, что этот Устрялов этим своим прямым заявлением приносит нам большую пользу... Этакие откровенные враги полезны, надо сказать прямо. Такие вещи, о которых говорит Устрялов, возможны, надо сказать прямо... История знает превращения всяких сортов... Сменовеховцы выражают настроение тысяч и десятков тысяч всяких буржуев или советских служащих, участников нашей новой экономической политики. Это основная и действительная опасность».