Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 95 страниц)

С этой точки зрения его ближайшее социальное окружение в послереволюционные годы соответствовало, но лишь отчасти, этой потребности Сталина. Удовлетворению этой потребности на первом этапе семейной жизни способствовала Надежда Аллилуева, которая была не только предана ему, но и относилась к нему с восхищением как к одному из великих деятелей революции. Она вышла замуж за Сталина в семнадцатилетнем возрасте, когда ему было уже сорок лет. Для нее, преданной дочери революции, он был олицетворением идеала революционного Нового человека²⁸. Но время шло, и ее чувства к нему подверглись серьезным испытаниям из-за его бесцеремонности и невнимательного отношения, а в начале 30-х годов начались и политические расхождения между супругами. В 1926 г., после семейной ссоры, вызванной его грубостью, Аллилуева забрала детей и переехала в Ленинград к родителям. Однако она вернулась к нему после того, как Сталин позвонил ей в надежде на примирение, и жизнь вошла в прежнее русло²⁹

Как уже говорилось, в Зубалово Сталин с женой принимали бесконечный поток гостей из числа родственников и друзей. Гости, а также дети и друзья детей жили на первом этаже, а Надежда и Сталин занимали верхний этаж. В Зубалово часто приезжали: старшие Аллилуевы; братья Надежды Федор и Павел с женами; ее сестра Анна с мужем Станиславом Реденсом; реже бывали сестры первой жены Сталина, Александра и Марико, и ее брат Александр Сванидзе с женой Марией. По воспоминаниям Светланы, из друзей бывали Орджоникидзе, которые подолгу жили в Зубалово. Часто приезжали на все лето Бухарины и Сергей Киров, который был близким другом Сталина и дружил с Аллилуевыми еще до революции. В число гостей, приезжавших на семейные торжества или сопровождавших Сталина в летних поездках на черноморский курорт в Сочи, в 20-е годы входили: Енукидзе (старый товарищ Сталина по партии и крестный отец Надежды), Молотовы, Ворошиловы, Микояны и Буденный³⁰.

Те, кто принадлежал к кругу близких семье Сталина людей, в большинстве своем старые большевики, занимались самой разнообразной государственной деятельностью. Каждый из участников сталинской фракции находился на руководящем посту в советской системе: Орджоникидзе возглавлял Закавказскую партийную организацию и впоследствии Комиссию партийного контроля; Киров стоял во гпаве ленинградской партийной организации; Енукидзе был секретарем ВЦИК; Молотов был заместителем Сталина в Секретариате ЦК, Ворошилов – наркомом обороны, Микоян – наркомом торговли. Родственники также занимали ответственные посты. Отец Надежды играл активную роль в строительстве электростанций. Александр Сванидзе занимал финансовые должности за границей, а его сестра Марико была секретарем Енукидзе. Павел Аллилуев, профессиональный военный, служил в Генштабе и Военной академии. Реденс, который когда-то работал вместе с Дзержинским в ЧК, служил в органах НКВД. Все эти люди обладали глубокими познаниями и обширным опытом и во время бесед в Зубалово делились ими, открыто высказывая свои мнения. Светлана пишет, что в зубаловском доме «...отец был... не бог, не “культ”, а просто обыкновенный отец семейства»³¹.

Оценка Светланы Аллилуевой нуждается в пояснении. В конце 20-х годов Сталин жил в Зубалово в обстановке дружеского расположения, если не почтения. Его огромная власть и заслуженный авторитет пользовались признанием. Царила атмосфера уважения к его положительным чертам и талантам руководителя, к его заслугам перед партией на революционной стезе. В этом кругу не только уважали его, но и понимали – прежде всего это относится к Орджоникидзе, Енукидзе и всем тем, кто давно и хорошо знал Сталина, – его потребность в признании и крайнюю чувствительность ко всему, что он считал проявлением неуважения к себе. Хотя в силу своего характера эти люди и не могли предаваться неискреннему восхвалению его гения (о чем свидетельствуют слова Енукидзе, которые цитировались ранее), они, несомненно, щадили его самолюбие и не подвергали его открытой критике. Аналогичным образом, должно быть, вели себя и его подчиненные, например Молотов и Ворошилов, причем в их случае для этого не требовались особые усилия.

Так или иначе, ясно, что до конца 20-х годов в зубаловском кругу не было культа Сталина. В свете этого становится более понятно, почему такой человек, как Лаврентий Берия, играл все большую роль в его жизни. Берия, грузин, который был на двадцать лет моложе Сталина, начал работать в закавказском ЧК в бурные послереволюционные годы. Некоторые ведущие большевики считали, что в период затянувшейся революции в Закавказье, когда акции большевиков то возрастали, то падали, Берия вел двойную игру. В этих кругах еготакже считали подлой и беспринципной личностью. Примерное 1930 г.он возглавил Закавказское управление органов НКВД. Точная дата его знакомства со Сталиным неизвестна, вероятно, они познакомились где-то в конце 20-х годов³². Его ненавидели и Сванидзе, и Реденсы, и все те люди зубаловского круга, которые знали о его прошлом. Впоследствии Сталин рассказывал дочери, что еще в 1929 г. Надежда «устраивала сцены» и требовала, «чтобы ноги этого человека не было у нас в доме». Он вспоминал об этом таю «Я спрашивал ее – в чем дело? Приведи факты! Ты меня не убеждаешь, я не вижу фактов! А она только кричала: «Я не знаю, какие тебе факты нужны, я же вижу, что он негодяй! Я не сяду с ним за один стол! Ну, – говорил я ей тогда, – убирайся вон! Это мой товарищ, он хороший чекист...»³³.

Сталина привлекало в Берии не только то, что он мог оказаться полезен как «хороший чекист». Берия чувствовал глубокую потребность Сталина в восхищении и завоевал его благосклонность с помощью лести, искусством которой он прекрасно владел. Светлана пишет, что он «льстил с чисто восточным бесстыдством. Льстил, славословил так, что старые друзья морщились от стыда – они привыкли видеть в отце равного товарища...»³⁴. Независимо от того, относится ли это воспоминание к описываемому времени или к последующему периоду, можно с уверенностью утверждать, что Берия подчеркнуто выражал свое почтительное отношение к Сталину с момента их знакомства. В этом обожании Сталина, которое было характерно для него уже в описываемый период, просматривается его будущая роль одного из создателей культа личности.

Тот факт, что Сталин спокойно воспринимал чрезмерные похвалы Берии, свидетельствует о его восприимчивости к лести. Вместе с тем в течение длительного времени он считал необходимым скрывать, в первую очередь от партии в целом, свою потребность в преклонении перед ним. В большевистских кругах личное тщеславие не поощрялось, и было хорошо известно, что у Ленина его не было. В частности, многие члены партии подозревали Троцкого в тщеславии и честолюбии, и это помешало ему в борьбе за главенствующее положение. В «Революционных силуэтах» Луначарский пишет, что эти подозрения были беспочвенными, но вместе с тем противопоставляет отношение Ленина к самому себе отношению к самому себе Троцкого. Он отмечает, что Ленин был человеком, который никогда не занимался самосозерцанием, никогда не пытался увидеть себя в зеркале истории и никогда даже не задумывался о том, что скажут о нем потомки. Он просто делал свое дело, движимый твердой уверенностью в своей правоте, сочетавшейся с некоторой неспособностью встать на позиции своего оппонента. Троцкий же, несомненно, часто занимался самосозерцанием, ценил свою роль в истории и был готов пожертвовать всем и даже своей жизнью, чтобы остаться в памяти человечества увенчанным лаврами настоящего революционного лидера³⁵. Поскольку в партии господствовали такие настроения, Сталин понимал, что если о нем распространится мнение как о человеке, который любит разглядывать себя в зеркале истории, то это не послужит его интересам. Поэтому он делал все, чтобы избежать такого впечатления. Сталин стремился создать в глазах общественности образ простого, скромного, непритязательного человека, по-ленински лишенного тщеславия, человека, все существо которого было поглощено политическими делами партии, заботами коммунистического движения.

Так, выступая перед кремлевскими курсантами в январе 1924 г., он напомнил о Таммерфорсской конференции, во время которой Ленин преподал ему поучительный урок простоты и скромности – качеств, характерных для настоящего пролетарского вождя. А ранее, в выступлении на собрании, посвященном пятидесятилетию Ленина, он особо подчеркнул «скромность товарища Ленина» и проиллюстрировал ее двумя примерами того, как мужественно «этот гигант» признавал свои ошибки. Сталин подчеркивал тему большевистской скромности и в последующих выступлениях. Например, отдавая дань памяти одного из командиров Гражданской войны, Котовского, которого он знал лично, Сталин подчеркнул, что он был «храбрейший среди скромных наших командиров и скромнейший среди храбрых»³⁶. Аналогичным образом он всегда стремился подчеркнуть, что является учеником Ленина, и приписывал Ленину свои взгляды даже тогда, когда они были постленинскими, как в случае с теорией построения социализма в одной стране. Когда один из участников партийных дискуссий в 1927 г. сказал, что лозунг о «рабоче-крестьянском правительстве» – это «формула товарища Сталина», Сталин возразил, что он всего лишь повторил слова Ленина, и педантично, пункт за пунктом, доказал это ссылками на тридцать мест в произведениях Ленина, где упоминается эта формула³⁷. Из этого должно было следовать, что формула была ленинской, а сам Сталин был скромным учеником Ленина. Это впечатление усиливалось тем, что одевался он подчеркнуто просто. В результате чрезвычайный эгоцентризм Сталина оставался скрытым от глаз общественности. Вероятно, лишь немногие за пределами узкого круга людей, тесно сотрудничавших со Сталиным, смогли разглядеть за внешним обликом грубоватого, непритязательного, курящего трубку генсека чрезмерно преувеличенное и в то же время легкоуязвимое самолюбие. , .........

Оборотной стороной преувеличенного самомнения Сталина была его острая чувствительность ко всему, что он считал неуважением и попыткой бросить на него тень. Чтобы вызвать удовольствие Сталина, легче всего было подтвердить его идеализированный взгляд на самого себя, а чтобы спровоцировать его неудовольствие и гнев, следовало опровергнуть этот взгляд. В той же мере, в которой обожание было для него бальзамом, излечивающим от неуверенности в себе, любое осуждение усугубляло эту неуверенность. Ведь если действительно заслуживаешь осуждения, то придется предстать перед трибуналом своей совести и согласиться с его приговором. Но Сталин не мог пойти на это и поэтому считал, что его напрасно критикуют. Следовательно, те, кто не признает его заслуг и не оказывает ему должного уважения, преднамеренно очерняют его. Характерная реакция Сталина – гневно обрушиться на таких людей.

В период после смерти Ленина, наполненный борьбой, в жизни Сталина было много случаев, когда его завышенная самооценда оспаривалась другими членами партии. Левая оппозиция не только не признавала его одним из великих вождей, но и активно выступала против его политических взглядов, отвергала его теоретическую аргументацию как неленинскую и непродуктивную и давала понять, что считает его посредственностью. Выступая на XIV съезде в 1925 г., Каменев поставил под сомнение его способность стать новым вождем. В разгаре этого внутрипартийного конфликта в октябре следующего года Троцкий говорил о Сталине как о человеке, руководство которого угрожает гибелью революции. Вскоре столь же серьезные обвинения стали выдвигать лидеры воинственной правой оппозиции. Кроме того, имели место случаи, когда старые революционеры относились к Сталину свысока, но не потому, что они играли активную роль в оппозициях, а из-за того, что не могли серьезно рассматривать его в роли ведущего лидера большевиков или теоретика марксизма. И наконец, многие члены партии, что бы они ни говорили вслух, не разделяли точку зрения Сталина о самом себе. Как мы уже отмечали, ему так и не удалось стать одним из легендарных деятелей большевизма. Даже во время празднования десятой годовщины Октября Сталин не фигурировал в советской печати как один из соруководителей революции. Троцкий же, имя которого теперь отовсюду вычеркивалось, по-прежнему оставался известен всем в качестве «второго великого вождя Российской революции», как назвал его Луначарский в «Революционных силуэтах»³⁸, где, как уже указывалось, не было «силуэта» Сталина. И это был не первый случай, когда Сталину пришлось столкнуться с неприятием его самооценки в партии.

Поскольку в свете всех указанных причин Сталин не мог усомниться в правильности собственной самооценки, он ставил под сомнение мотивы и политические взгляды тех, кто, по его мнению, недооценивал его заслуги перед революцией, не отдавал должного его способностям, осуждал проводимую им политику и вообще занимался очернительством по отношению к нему. Люди, отказывавшиеся подтвердить правильность его самооценки, вызывали неприязнь, гнев и желание отомстить, добиться над ними превосходства. Эти чувства всегда выражались в той или иной форме, хотя и не всегда открыто, так как этому препятствовали соображения политической целесообразности. Троцкий, например, рассказывает, что Сталин находил возможность выражать свою неприязнь к Луначарскому вызванную тем, что последний не включил его в свои «Революционные силуэты», различными косвенными способами. Так, в одном из выступлений в 1925 г. он дал понять, что, когда Луначарский был арестован

полицией в Петрограде в июне 1917 г., он не проявил требуемой стойкости³⁹. Иногда Сталин давал волю своему гневу. Когда в 1926 г. на бурном заседании Политбюро, в котором участвовали многие члены ЦК, Троцкий указал на Сталина и воскликнул: «Первый секретарь выдвигает свою кандидатуру на должность могильщика революции!»⁴⁰, – Сталин «побледнел, вскочил, какое-то время сдерживал свои чувства, а потом стремительно выбежал из зала, хлопнув дверью». Некоторое время спустя Пятаков, член ЦК, присутствовавший на этом заседании, пришел на квартиру к Троцкому. Пятаков был бледен и взволнован. «Он налил стакан воды, залпом осушил его и сказал присутствующим: “Вы знаете, что мне довелось понюхать пороху, но я никогда не видел ничего подобного! Это просто никуда не годится! Но почему, почему Лев Давидович сказал это? Сталин никогда не простит ему до третьего и четвертого поколения!” Пятаков был настолько расстроен, что не мог связно рассказать о том, что произошло. Наконец в столовой появился сам Лев Давыдович. Пятаков бросился к нему: “Но почему, почему Вы сказали это?” Лев Давыдович отмахнулся от этого вопроса. На лице его было написано крайнее утомление, но он был спокоен. На заседании он кричал на Сталина, называя его “могильщиком революции”... Мы поняли, что разрыв непоправим»⁴¹.

В этот момент всем стало ясно, что если Сталин и прежде не был благосклонен к Троцкому, то за этим эпизодом неизбежно последует жестокая месть. Троцкий открыто бросил вызов Сталину, и теперь ничто не заставит его отказаться от возмездия. Однако в этот момент еще не было столь же очевидным, что Сталин будет реагировать точно таким же образом на все провоцирующие действия, в том числе и ранящие гораздо меньше, чем оскорбивший его эпитет Троцкого. Любое заявление или умолчание, которое казалось Сталину направленным против него (т. е. все, что не соответствовало образу гениального Сталина) вызывало его гнев и желание отомстить. При этом вовсе не требовалось ставить под сомнение его достижения в той или иной области, где он считал себя великим человеком. Достаточно было вступить со Сталиным в спор, касающийся какой-либо теоретической проблемы или определенного этапа в истории партии, и продолжать настаивать на своем после того, как Сталин признал эту точку зрения неправильной, – и он сразу же чувствовал, что ставится под сомнение его образ выдающегося марксистского мыслителя, и мстительность его проявлялась в полной мере.

В качестве иллюстрации этой мысли может служить переписка Сталина с неким С. Покровским в 1927 г. В первых письмах Сталин утверждал, что в 1917 г. партия отказалась от стратегического лозунга о «союзе со всем крестьянством» и приняла новый лозунг – «союз с беднейшим крестьянством*, а Покровский возражал. Хотя их исторический спор и был связан с важным моментом современной политики в отношении крестьянства, этим нельзя объяснить ту эмоциональную реакцию, с которой Сталин откликнулся на второе письмо Покровского. В этом письме Покровский пошел на уступки по вопросу о лозунгах, но утверждал, что ему можно вменять в вину только «словесные неточности», и упрекнул Сталина в том, что он «не ответил на вопрос о нейтрализации середняка». Ответное письмо Сталина оказалось последним в этой переписке и было опубликовано только 21 год спустя. Как пишет Сталин, сначала он думал, что имеет дело с человеком, стремящимся к установлению истины, но теперь, получив второе письмо Покровского, он видит, что это тщеславный, высокомерный человек, который ставит интересы своего «я» выше интересов истины. Далее следует ряд хлестких эпитетов типа «Вы и многие другие политические обыватели», а также следующие формулировки: «Увлекшись “художествами” своего пера и благополучно забыв о своем первом письме, Вы утверждаете, что я не понял вопроса о перерастании буржуазной революции в революцию социалистическую. Вот уж действительно с больной головы на здоровую». Письмо заканчивается следующим образом: «Вывод: надо обладать нахальством невежды и самодовольством ограниченного эквилибристика, чтобы так бесцеремонно переворачивать вещи вверх ногами, как делаете это Вы, уважаемый Покровский. Я думаю, что пришло время прекратить переписку с Вами. И. Сталин»⁴².

Аналогичный эпизод, который также не был известен широкой общественности в течение многих лет, произошел в ] 930 г., когда один из членов партии откликнулся на выступление Сталина письмом, где, по всей видимости, речь шла о противоречиях между пролетариатом и кулачеством. В тексте ответа Сталина, опубликованном впоследствии в его собрании сочинений, его корреспондент обозначен как «Товарищ Ч-е». Сталин утверждает, что полученное им письмо свидетельствует о непонимании вопроса. В.своем выступлении он вел речь только о преодолимых противоречиях между пролетариатом и массой трудящихся крестьян. «Понятно? Думаю, что понятно». Письмо заканчивается словами: «С коммун, приветом». И тут товарищ Ч-е совершил ошибку: он решил продолжить обсуждение и снова написал Сталину. Сталин пришел в ярость. В своем ответе на второе письмо он отчитывает его автора за то, что тот играет вслова, а не признает свою ошибку. Он пишет, что попытки дипломатично затушевать различия между двумя видами противоречий являются характерным проявлением троцкистско-зиновьевского мышления. Заключительная часть письма написана в тоне, не предвещающем ничего хорошего: «Я не думал, что Вы заражены этой болезнью. Теперь приходится подумать и об этом. Так как неизвестно, какую еще игру пустите в ход, а я чертовски перегружен текущими делами, ввиду чего у меня не остается времени для игры, то позвольте попрощаться с Вами, т. Ч.». В этом письме «коммунистического привета» не было⁴³.

Случаев, когда члены партии невольно ранили самолюбие Сталина, было довольно много. Ведь большевики придерживались традиции открытых внутрипартийных дискуссий. Они помнили, что Ленин уважал их право высказывать несогласие с ним по вопросам партийной политики. Кроме того, сам Сталин подчеркивал, что является верным учеником Ленина, и заверял, что образцом для него является ленинский стиль руководства. В силу всех этих причин широкое признание Сталина в качестве нового вождя партии не означало, что все его взгляды сразу же получали поддержку. Многие члены партии высказывали мнения, расходящиеся с мнением Сталина, и впоследствии узнавали, что действовали как «враги». Именно так Сталин называл людей, которые провоцировали в нем чувства мстительности.

Характерное свидетельство тому, как это происходило, дает дочь Сталина. Если ему сообщали, что какой-то человек «говорил о вас дурно», что «он противник» и что имеются факты, подтверждающие это, то со Сталиным происходила какая-то психологическая метаморфоза. Светлана Аллилуева пишет: «Прошлое исчезало для него – в этом и была вся неумолимость и вся жестокость его натуры. Прошлого – совместного, общего, совместной борьбы за одинаковое дело, многолетней дружбы, – всего этого какие бывало... “А-а, ты меня предал, – что-то говорило в его душе, какой-то страшный дьявол брал его в руки. – Ну и я тебя больше не знаю!”»⁴⁴.

Сталин чувствовал сильную потребность видеть в тех, кто вызвал у него чувство мстительности и враждебности, не только личных врагов, но и врагов советского государства. Такой подход диктовался самой политической культурой большевиков, включающей концепцию классовой борьбы как явления, продолжающего существовать в советском обществе и являющегося фактом международной жизни в мире, разделенном на два враждующих лагеря. Из всех руководителей партии самым горячим сторонником этой концепции был Сталин, который резюмировал ее в одном из своих выступлений в 1928 г. следующим образом: «Мы имеем врагов внутренних. Мы имеем врагов внешних. Об этом нельзя забывать, товарищи, ни на одну минуту»⁴⁵ В сталинском изложении теория существования двух лагерей была более схематичной, а его риторика была более резкой, чем у Ленина. В 1919 г. Сталин писал: «На два лагеря раскололся мир решительно и бесповоротно... Борьба этих двух лагерей составляет ось всей современной жизни, она наполняет все содержание нынешней внутренней и внешней политики деятелей старого и нового мира»⁴⁶. В другой статье, написанной в тот же период, хорошо заметна его тенденция подчеркивать коварство, хитрость и заговорщический характер поведения классового врага. Империалистический лагерь, пишет он, «не дремлет». Его агенты «рыщут по всем странам, от Финляндии до Кавказа, от Сибири до Туркестана, снабжая контрреволюционеров, устраивая разбойничьи заговоры, организуя поход на Советскую Россию, куя цепи для народов Запада»⁴⁷ В другой статье он пишет, что после провала открытой интервенции Антанты против Советской России она начала осуществлять переход к новой политике «прикрытой» или «замаскированной» интервенции с использованием Румынии, Польши, Галиции, Финляндии и Германии в контрреволюционных операциях⁴⁸. Хотя эти заявления и не были лишены фактической основы, здесь следует отметить, что тема заговора, которая стала одной из характерных черт сталинского мышления, появилась в его произведениях революционной эпохи.

Нельзя утверждать, что Сталин испытывал глубокую личную неприязнь к тем, кто попадал под определение классового врага. Например, к главам иностранных государств. Дело в другом. Когда он испытывал личную неприязнь к людям своего круга, он всегда считал их классовыми врагами, а не просто людьми, критикующими партию и выступающими против Сталина. Это было вызвано, во-первых, тем, что таким образом Сталин находил предлог для того, чтобы излить свой гнев на этих людей, осуществить свое стремление отомстить им. Ведь если они классовые враги, они в полной мере заслуживают беспощадного разоблачения и строгого наказания. Кроме того, и это не менее важно, причисляя тех, кто критиковал его, к категории классовых врагов, Сталин рационализировал в своем сознании их негативное отношение к себе. Таким образом, исключалась возможность того, что ему придется ставить под сомнение правомерность собственных действий или приходить к неприятному для него выводу, что такое отношение к нему является обоснованным.

Любая возможность того, что Сталин будет относиться к такому человеку– назовем его «икс» – как к достойному уважения болыиевику-антисталин-цу, категорически исключалась. Ведь это означало бы скрытое признание того, что достойный во всех отношениях член партии может найти у Сталина политические изъяны или недостатки. Это пробудило бы в нем сомнения в себе и чувство самоуничижения, подавленные в его сознании. Поэтому он причислял «икс» к категории людей, выступающих против партии, врагов большевистского дела. Таким образом, он получал возможность воспринимать критические или недружественные взгляды «икс» безотносительно к собственной личности или рассматривать их как косвенное подтверждение его собственного идеализированного образа. Ведь если «икс» – враг дела большевиков, то вполне естественно, что он обязательно выступит против Сталина, который является лучшим ленинцем и основным поборником этого дела. Он будет критиковать идеи и политику Сталина именно потому, что они служат интересам коммунизма. Он будет сознательно преуменьшать прошлые революционные заслуги Сталина и его роль политического деятеля именно потому что исторические достоинства и гений Сталина – это достоинство и гений руководителя марксистско-ленинского типа. Таким образом, попытка принизить заслуги и осудить Сталина будет не выражением настоящего мнения «икс» о Сталине, а попыткой подорвать авторитет Сталина перед партией, помешать молодому поколению понять, каким великим революционером был Сталин, дискредитировать Сталина в качестве ведущей фигуры большевистского движения после Ленина и, следовательно, нанести ущерб самому этому движению.

Согласно такой логике, именно те атрибуты личного и политического величия, благодаря которым Сталин стал выдающимся лидером партии, неизбежно вызывают ненависть и противодействие со стороны всех уклонистов, злопыхателей и подобных им людей. Они выступают против него именно потому, что Сталин является гением, каковым он себя считает. Рассуждая таким образом, Сталин получил возможность истолковывать антисталинские настроения как подтверждение его героического образа самого себя. В результате неотъемлемой чертой его личности стало отношение к тем, кто критикует его, как к врагам партии и народа. Нелестное отношение к нему многих членов партии не только не заставляло его скорректировать собственную самооценку, а напротив, побуждало настаивать на ее правомерности, на том, чтобы окружающие оценивали его точно так же, как он сам. Благодаря рационализации, он принимал противодействие себе за дань собственному гению и приветствовал нападки со стороны тех, кого он причислял к категории «врагов», как доказательство своей личной значимости. Пусть троцкисты нападают на меня сколько их душе угодно, заявил Сталин, выступая 23 октября 1927 г. в Центральном Комитете. Они правильно избрали меня в качестве своей основной мишени, ибо я лучше других вижу насквозь их самих и их махинации. Вспомните о том, как Троцкий в свое время ругал Ленина! Разве удивительно, что человек, неодобрительно отзывавшийся о Ленине в письме к Чхеидзе в 1913 г., теперь ругает Сталина?

Такая рационализация Сталиным негативного отношения к себе не осталась не замеченной его окружением. Так, в передовице «Правды» от 21 декабря 1929 г., опубликованной в связи с пятидесятилетием Сталина и составленной, по всей видимости, под руководством его бывшего помощника Мехлиса, который в этот период был редактором «Правды», говорится: «Сталин стоит во главе ленинского Центрального Комитета. Поэтому он – неизменный объект бешеной травли со стороны мировой буржуазии и социал-демократии. Все оппозиции внутри партии направляют всегда свои стрелы на т. Сталина, как наиболее непреклонного, наиболее авторитетного большевика, как наиболее непримиримого защитника ленинизма от всяческих извращений». В другой юбилейной статье Г. Крумин, описывая достоинства Сталина как теоретика, отмечает, что «бесчисленные враги партии» со своей собственной точки зрения правы, когда отрицают эти достоинства. Недаром, говорится далее в статье, мировая буржуазия и социал-демократическая печать нападают на Сталина с такой злобой и животной ненавистью, обрушивая на него потоки грязи и клеветы. Нападки на Сталина всегда были признаком того, что под влиянием враждебных элементов и классов в партии возникает новая оппозиция. «Ибо знают враги партии: удар по Сталину есть удар по партии, по наиболее верному ученику и сподвиж-никуЛенина...»⁴⁹. . .......

Хотя те, кто ругает Сталина, являются врагами партии, они не признаются в этом. Хотя их ненависть к Сталину и стремление очернить его вызваны враждебностью к большевистскому делу, они скрывают эту враждебность. Ведь негативное отношение к Сталину сильнее всего среди старых большевиков. Хотя Троцкий и некоторые из его соратников вступили в большевистскую партию только в 1917 г., многие из участников как левой, так и правой оппозиции, а также другие недружелюбно относящиеся к Сталину члены партии имеют большие заслуги перед большевиками и состояли в их организации столько же, сколько Сталин, и даже дольше. На первый взгляд они были и остаются людьми, верными партии, верными ленинцами; они утверждают, что именно с этих позиций выступают против Сталина, противодействуют ему, критикуют его и принижают его роль. Следовательно, они скрытые враги партии, действующие под личиной ее друзей. Их большевистские убеждения – маскарад. То, что Сталин рассуждал именно так, стало совершенно ясно в 30-е годы, но первые признаки появились гораздо раньше, как и уже упоминавшаяся готовность Сталина везде находить стремление к заговору в поведении классовых врагов. В своих выступлениях и статьях Сталин часто использует слово «маска». Так, в своем последнем письме к С. Покровскому, выдержанном в гневном тоне, Сталин пишет своему корреспонденту в ответ на замечание о том, что он не рассмотрел вопрос о нейтрализации середняка: «Одно из двух; либо Вы слишком наивны, либо Вы сознательно напяливаете на себя маску наивности для какой-то отнюдь не научной цели»⁵⁰. Выступая в ЦК в апреле 1929 г., он обвинил Бухарина в попытке «замаскировать» свое предательство партии разговорами о коллективном руководстве. Более того, добавил Сталин, Бухарин вел разговоры на эту же тему, когда, будучи лидером левой оппозиции брестскому соглашению в 1918 г., он «сговаривался» елевыми эсерами, «врагами нашей партии», которые намеревались арестовать Ленина и организовать антисоветский государственный переворот⁵¹.

Тенденция считать большевиков, недружелюбно относящихся к нему, врагами, которые большую часть своей жизни носили маску преданности и организовывали заговоры против партии, заявляя о своей верности ей, появилась у Сталина еще до того, как он одержал окончательную победу в борьбе за власть после смерти Ленина. Поэтому неудивительно, что впоследствии с ним происходила психологическая метаморфоза, когда он приходил к выводу, что человек, которого он считал другом, на самом деле враг. Самый коварный и опасный враг, которого необходимо разоблачить и строго наказать, – это тот, кто ранее маскировался под друга. Сталин проявлял безжалостность и враждебность в отношении любого, кого он причислял к этой категории, независимо от того, насколько давними и тесными были их личные отношения. По свидетельству его дочери, в этом случае даже долгие годы дружбы и совместной борьбы не имели для него никакого значения. Единожды осудив человека, он никогда не отказывался от своей оценки: «Если он выбрасывал кого-либо, давно знакомого ему, из своего сердца, если он уже переводил в своей душе этого человека в разряд “врагов”, то невозможно было заводить с ним разговор об этом человеке. Сделать “обратный перевод” из его врагов, из мнимых врагов, назад он не был в состоянии и только бесился от подобных попыток»⁵².