Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 95 страниц)

Особое внимание привлекли положения о гражданских правах, автором которых считается Бухарин. Статья 125, нечто новое в Конституции, гарантировала гражданам свободу слова, печати, собраний, уличных шествий и демонстраций, но лишь «в соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя». В журнале «Большевик» это уточнение подчеркивалось особо и отмечалось, что статья 125 «имеет своей целью дальнейшее укрепление диктатуры рабочего класса»⁶³. Подобным образом сводились на нет гарантии и других гражданских прав и свобод. В статье 112, явившейся вкладом Вышинского, говорилось о независимости судей, которые «подчиняются только закону». Но суд был государственным институтом, и судьи обязаны были выполнять указания соответствующих партийных органов. Казалось бы, статья 127, согласно которой никто не мог быть арестован иначе как по решению суда или с санкции прокурора, гарантирует неприкосновенность личности, однако предшествующая статья о всеобъемлющем партийном контроле превращала эту гарантию в фикцию.

Как бы то ни было, Сталину удалось мобилизовать усилия десятков тысяч первичных парторганизаций по всей стране и таким образом вовлечь народные массы в организованное обсуждение проекта Конституции. С момента его обнародования 12 июня и до принятия окончательного текста 5 декабря 1936 г.на заводах, в колхозах, организациях и учреждениях было проведено 458 441 собрание по обсуждению проекта Конституции. В собраниях приняли участие почти 40 млн граждан, предложивших 83 571 изменение и дополнение⁶⁴. Выступая на съезде Советов 25 ноября, Сталин отклонил некоторые предложения о поправках как носящие преходящий характер или касающиеся отдельных действующих законов, а не Основного закона страны. Еще часть предложений он отклонил как ошибочные или незначительные по смыслу. Например, ссылаясь на то, что интеллигенция является не классом, а «прослойкой», Сталин отклонил предложение об упоминании интеллигенции как третьего класса в статье 1, согласно которой СССР определялся как двухклассовое «социалистическое государство рабочих и крестьян». Были приняты, однако, предложения об образовании Наркомата оборонной промышленности, о прямых выборах не только в Совет Союза Верховного Совета, но и в Совет Национальностей и еще ряд предложений такой же или меньшей значимости⁶⁵.

Двадцать шестого мая, в разгар всенародного обсуждения проекта Конституции, был опубликован для «широкого обсуждения» проект законодательства о семье. По новому семейному законодательству запрещались аборты (кроме случаев, когда рождение ребенка представляло опасность для жизни или здоровья матери), устанавливались государственные пособия для многодетных матерей (для имеющих семерых детей – ежегодное пособие в размере

2 тыс. руб. в течение пяти лет за каждого следующего ребенка, а для имеющих одиннадцать детей или более – единовременное пособие в размере 5 тыс. руб. при рождении каждого следующего ребенка и ежегодное пособие в размере

3 тыс. руб. в течение четырех лет), предусматривались меры по расширению сети родильных домов, яслей и детских садов и увеличивалась госпошлина за оформление развода. Все это очень напоминало семейное законодательство нацистской Германии и фашистской Италии⁶⁶. Новое законодательство затрагивало одну из важнейших сфер человеческой жизни; к тому же вся атмосфера всенародного обсуждения Конституции побуждала людей высказывать свое мнение, поэтому в газеты потоком пошли письма. В большинстве городов по-прежнему остро стояла жилищная проблема, противозачаточные средства были ненадежны, или их вовсе не было – неудивительно поэтому, что очень многие критически высказывались насчет предполагаемого запрещения абортов. «Категорическое запрещение абортов поставит перед молодежью дилемму: либо абсолютное половое воздержание, либо риск погубить учебу, сломать жизнь>>, – писала замужняя женщина-инженер, мать пятилетнего сына. «Очень часто мотивом аборта является именно отсутствие квартиры. Если бы в проекте постановления был пункт о предоставлении комнаты чете, ожидающей ребенка, вопрос ставился бы иначе», – писала студентка, подписавшаяся К.Б. Возражая К.Б., некая Г.Ф., учащаяся Института красной профессуры, писала, что «...она подходит к вопросу о рождении ребенка как к частному вопросу». В письме одной колхозницы говорилось, что забеременевшей кормящей матери нужно разрешить сделать аборт. Другая женщина, мать пятерых детей, писала, что государственные пособия должны выдаваться уже начиная с пятого ребенка, так как «вырастить пятерых – нелегкая работа»⁶⁷

Обсуждение проекта постановления о семье оказалось более живым и демократичным, чем обсуждение проекта Конституции, – речь шла о насущных жизненных интересах почти каждой семьи, высказывались мнения и «за», и «против». Конечно, дискуссию умело направляли в требуемое русло. Из огромного потока писем в «Правду» и «Известия» печатались лишь немногие, и создавалось впечатление, что мнение сторонников запрещения абортов явно перевешивает. Естественно, в редакционных комментариях также приводились доводы в пользу нового законодательства. Некоторые письма в поддержку проекта нового законодательства были подписаны государственными деятелями, но в основном шли от колхозного крестьянства, тогда как авторами писем «против» были главным образом служащие, студенты и рабочие. Побывавшей в редакциях московских газет жене Луиса Фишера разрешили ознакомиться с подборками писем – оказалось, что корреспонденций в поддержку проекта постановления было так мало, что ее публиковали практически всю, зато ненапечатанными оставались сотни писем «против», и это были письма не только от студенток, балерин, фабричных работниц и домохозяек, но даже от неграмотных крестьянок, диктовавших письма своим детям, школьникам⁶⁸.

Обсуждение прикрыли уже через месяц, и постановлением от 27 июня 1936 г. новое законодательство о семье вступило в силу; причем в проект было внесено лишь одно небольшое изменение: пособия назначались с рождением шестого и десятого ребенка, а не седьмого и одиннадцатого. Таким образом людей лишили одной из немаловажных свобод, данных им Октябрем, и каждому сколько-нибудь интеллигентному человеку становилось ясно, сколь мало значили все официальные разговоры о социалистической демократии. Некоторые выражали свое негодование – конечно, только в кругу родных и друзей. Многие женщины, лишившись возможности избавиться от нежелательной беременности, кончали жизнь самоубийством. По словам Мориса Хиндуса, который в момент вступления в силу нового законодательства был в Тифлисе, из книжных магазинов и киосков неожиданно исчезла литература о контроле за рождаемостью. На яростные нападки Луиса Фишера на новый закон в разговоре с наркомом здравоохранения Г.Н. Каминским последний ответил просто: «Хозяин говорит, что нам нужно больше детей»⁶⁹

Тем временем проект новой Конституции уже нарекли «Конституцией социалистического гуманизма». В подтверждение газеты ссылались на конституционно закрепленные права на труд, отдых, образование, медицинское обслуживание, пенсионное обеспечение по старости, а также равенство полов. Подчеркивалось, что в отличие от фашистских государств новая советская Конституция провозглашает равенство всех граждан независимо от расы и национальности. Тем не менее в печати звучали и националистические нотки. «Русская культура», – писала «Правда» в редакционной статье, сыграла громадную роль в развитии многочисленных народов, освобожденных Октябрьской революцией. «И русские рабочие, русские трудящиеся могут лишь гордиться тем, что именно на их долю выпала честь помочь трудящимся других национальностей стать подлинно свободными членами социалистического содружества народов – СССР»⁷⁰.

Эта редакционная статья появилась спустя несколько дней после опубликования критических замечаний Сталина, подписанных также Ждановым и Кировым, по поводу подготовки новых учебников истории. Замечания стали краеугольным камнем сталинской школы национализма в русской историографии. Почти тут же сталинская школа заявила о своем великорусском шовинизме, обрушившись на ответственного редактора «Известий» Бухарина, который якобы непатриотично отозвался о русском народе в статье, напечатанной 21 января 1936 г. и посвященной годовщине смерти Ленина. Бухарин писал о заслугах Ленина как основателя и Сталина как практического строителя нового высокоорганизованного общества смелых, энергичных и замечательно быстро работающих стахановцев – общества, разительно отличающегося от старой России с ее безалаберностью, азиатчиной и всеобщей леностью (обломовщиной – «страна Обломовых»). Спустя несколько дней в редакционной статье «Известий» было сказано, что русский народ – первый среди равных в Советском Союзе, что он связан братскими узами с нерусскими народами СССР, для которых в прошлом само слово «русский» означало жандарма, попа, жадного торговца, ассоциировалось с политикой, результатом которой были голод, болезни, вымирание, упадок национальной культуры⁷¹.

«Правда» гневно осудила «гнилой» взгляд Бухарина на старую Россию как на «страну Обломовых». Разве такая страна могла бы дать миру самый революционный отряд пролетариата – русских рабочих и самую революционную партию – большевиков? Могли ли в ней появиться такие гиганты, как Пушкин и Лермонтов, Ломоносов и Менделеев, Белинский и Чернышевский, Герцен и Добролюбов, Толстой и Горький, Сеченов и Павлов? А где же «русский революционный размах», который Сталин назвал основой большевистского стиля работы, где ленинизм, названный Сталиным «величайшим достижением русской культуры»? И для азербайджанцев, грузин, армян и рабочих других национальностей, плечом к плечу с русскими боровшихся за дело революции, слово «русский» означало вовсе не только лишь, как утверждали «Известия», жандарма, попа или торговца⁷².

Вполне возможно, что именно в связи с этой статьей в «Правде» и критическими замечаниями Сталина, Жданова и Кирова по поводу новых учебников истории сотрудника советского полпредства Андрея Смирнова спросили в германском МИДе, что означает рост националистических тенденций в Советской России⁷³. Естественно, нацистов должен был беспокоить рост подобных тенденций в стране, которую они считали будущим противником, – ведь по собственному опыту нацисты знали, какой мощной силой может стать национализм в его крайних проявлениях. Летом и осенью 1936 г. тенденции к росту русского национализма в СССР стали еще более заметными.

Усиливающийся террор в стране больше, чем что-либо другое, указывал на фальшь сталинской позы антифашиста. В заключение своего выступления 2 5 ноября Сталин заявил, что новая советская Конституция явится «обвинительным актом» фашизму. Он говорил о непобедимости социализма и демократии и о том, что Конституция будет иметь огромное моральное значение для всех, кто борется против «фашистского варварства», – это было сказано тогда, когда огромные территории от Урала до Восточной Сибири и от Крайнего Севера до карагандинских шахт в Казахстане уже покрылись густой сетью концлагерей, политизоляторов и поселений ссыльных, когда репрессии набирали размах и сталинский режим все больше становился (как и германский фашизм) террористическим режимом во главе с фюрером – Сталиным. В «Бюллетене оппозиции» депортированный из СССР в конце 1935 г. югославский коммунист Антон Силига писал о том, о чем знал не понаслышке: о ленинградцах, которых эшелонами увозили в Сибирь после убийства Кирова, о томившихся в изоляторах старых большевиках, а также о югославских и венгерских коммунистах, политзаключенных, автоматически получавших новые сроки заключения по окончании старых, о женщинах, которых заставляли становиться лагерными проститутками, и о многом другом⁷⁴.

В следующем номере того же журнала было напечатано открытое письмо Андре Жиду бельгийского писателя и революционера Виктора Сержа, которого после трех лет тюрьмы и ссылки выпустили из СССР в апреле 1936 г., после того как в 1935 г. съезд писателей в Париже потребовал его освобождения и Ромен Роллан обратился к Сталину с соответствующей личной просьбой⁷⁵. Серж писал о массовой высылке ленинградцев в начале 1935 г., об арестах многих тысяч коммунистов с большим партийным стажем, о переполненных концлагерях, о регламентации литературы сверху и литературном «мандаринате», пользующемся всеми благами жизни, в то время когда в тюрьмах и лагерях томятся такие выдающиеся представители культуры, как автор «Истории русской общественной мысли» критик и публицист Иванов-Разумник, поэт-символист Владимир Пяст, специалист по итальянскому фашизму Герман Сандомирский, инициатор подготовки первой Советской Энциклопедии Даниил Новомирс-кий, исследователь истории Гражданской войны Анышев, специалисты в области истории литературы Горбачев, Лелевич и Вардин, ленинградский профессор агрономии Федор Дингельштедт и социолог Григорий Яковин. «Мы боремся с фашизмом, – писал Серж в заключение. – Но как бороться с фашизмом, когда в тылу у нас столько концентрационных лагерей?»⁷^.

Бухарин, по всей вероятности, принял активное участие в подготовке проекта Конституции в надежде, что заложенные в ней демократические принципы, которые сейчас едва ли можно реализовать на практике, все же наметят демократический курс развития советской системы в существующей сейчас ситуации, когда необходима антифашистская внешняя политика, ориентированная на совместную борьбу с европейскими демократическими странами. От этой надежды он еще не вполне отказался и в феврале 1936 г., когда по инициативе Сталина решением Политбюро его направили в Париж во главе делегации из трех человек для переговоров с немецкими социал-демократами о приобретении некоторых документов из архивов Маркса и Энгельса, вывезенных из Германии с приходом гитлеровцев к власти⁷⁷. В Париже с Бухариным неоднократно беседовали меньшевики Федор Дан и Борис Николаевский – последний помог организовать вывоз документов из Германии и взял на себя заботу об их сохранности в Париже.

Как ответственный редактор «Известий» Бухарин просил Илью Эренбурга, с которым давно был в дружеских отношениях, стать собственным корреспондентом газеты в Париже. Много позже Эренбург вспоминал свои встречи с Бухариным во время пребывания последнего в Париже. Бухарин говорил Эренбургу, что, «может быть, это ловушка»⁷⁸. И действительно, когда судили Бухарина на процессе 1938 г., Сталин не преминул поставить ему в вину контакты с меньшевиками. В разговорах с ними Бухарин временами высказывал самые мрачные прогнозы-. Сталина он называл сатаной, говорил, что «он со всеми нами разделается» и «мы все обречены»⁷⁹. Все же, вероятно, он не терял надежду, что самого худшего удастся избежать. Бухарин все-таки надеялся на Конституцию, о которой он подолгу беседовал с Николаевским. В частности, он упомянул, что конституционной комиссией обсуждался вопрос о проведении выборов на состязательной основе, и говорил о «гуманистической» политике как о противоядии против фашизма. С теорией последнего он ознакомился, изучив брошюры, прихваченные во время однодневной остановки в Берлине на пути в Париж.

Вернувшись в Москву в конце апреля 1936 г., Бухарин не мог не осознать всю иллюзорность своих надежд и реальность наихудших опасений. Еще в марте стало известно, что не менее 300 тыс. человек были исключены из партии в ходе проверки партийных документов, а теперь шел обмен партбилетов. Даже в редакционных статьях о новой Конституции звучали зловещие нотки, как, например, в статье, опубликованной в журнале «Большевик»: «Нельзя думать, что проверка и обмен партийных документов окончательно очистили партию от врагов. Еще остались в партии законспирированные, затаившиеся, заклятые враги, еще не все двурушники разоблачены»⁸⁰. В это время Бухарин все еще продолжал вращаться в высших эшелонах власти благодаря своей работе в конституционной комиссии, оставаясь членом ЦК и ответственным редактором «Известий». Проживая в Кремле и постоянно общаясь с представителями советской элиты, он, возможно, прослышал о предстоящем судебном процессе, равно как и о советском зондаже в Берлине о возможном соглашении с нацистами.

Теперь Бухарин видел со всей определенностью, как за дымовой завесой всенародного обсуждения «самой демократической» Конституции Сталин коварно превращал советскую власть в некое подобие фашистского режима. В начале своей статьи, посвященной только что обнародованному проекту Конституции, Бухарин пояснил, что, говоря о фашизме, он подразумевает «террористическую диктатуру»⁸¹. Вскоре он предпринял смелую попытку сообщить читателям о происходящем в советской стране. Конечно, для этого ему пришлось привлечь все свое умение говорить эзоповым языком – подобно многим другим революционерам навыки иносказательной речи он приобрел еще при царизме. Шестого июля 1936 г. в «Известиях» появилась статья, озаглавленная «Маршруты истории», с подзаголовком «Мысли вслух». Эта статья – последняя из вышедших за подписью Бухарина.

Статья начиналась с восхваления сталинской Конституции, но затем речь шла о том, что «реальная история» идет сегодня не теми путями, которые предсказывались прежде. Некоторые «лжепророки» (автор тонко намекал, что главным среди них был Сталин) не смогли предугадать, что фашизм станет важнейшей международной проблемой. «Парадокс истории» заключается в том, что фашистские идеологи считают народные массы недочеловеками, но правителям, чтобы удержать власть, приходится обманывать народ, создавая иллюзию, что они едины с народом и действуют в его интересах. В действительности, в то время как социализм возвеличивает массы, обогащает содержание личности и повышает интеллектуальные функции, фашизм «создает обезличенную массу, со слепой дисциплиной, с культом иезуитского послушания, с подавлением интеллектуальных функций». Суть и основа фашизма – обман: «Сложная сеть декоративного обмана (и в словах и в действиях) составляет чрезвычайно существенную черту фашистских режимов всех марок и всех оттенков». В то время как лживая фашистская элита позволяет народу владеть средствами производства только лишь «духовно», для себя она предполагает владение «пушками», «аэропланами» и «землями на востоке Европы» не только в «духовном», но и в материальном смысле. Обман, однако, рано или поздно выплывет наружу: «Его воители думают получить себе историческую отсрочку, направив все в зиящую пропасть войны. Однако это и есть игра ва-банк, где они проиграют все».

Смысл этой написанной эзоповым языком антисталинской статьи, по сути, сводился к следующему: не следует принимать сталинскую Конституцию и ее демократическую фразеологию всерьез – это всего лишь декоративный фасад политического обмана, за которым Сталин, применяя методы широкомасштабных кровавых репрессий, ведет дело к установлению режима на манер фашистского, который не будет иметь ничего общего с марксистскими идеалами большевистской революции. Это будет всецело деспотический режим, основанный на полицейском терроре и подавлении интеллигенции («интеллектуальных функций»). Таким образом, Сталин стремится проложить путь к союзу с германскими фашистами. Такой союз разожжет Вторую мировую войну, в которой, по расчетам Сталина, СССР некоторое время участвовать не будет, продолжая, однако, производить пушки и самолеты и приобретая благодаря сговору с фашистами территории в Восточной Европе. Подобный план в конечном счете может привести только к катастрофе.

Вскоре появилась еще одна редакционная статья, объяснявшая, почему, по мнению Бухарина, сталинский план должен провалиться. Статья не была подписана, но некоторые ее особенности, например характерное цитирование из «Маскарада анархии» Шелли, выдавали авторство Бухарина. «Но было бы непростительной слепотой, – говорилось в статье, – не видеть, что именно страна Советов вызывает наиболее лютую ненависть разнузданных авантюристов». Другими словами, наивно было бы надеяться, что Гитлера можно будет долго удерживать от нападения на СССР. Автор обращался к правящим кругам Англии с призывом твердо держаться антинацистских позиций. Упрекая, в частности, лордов Лотиана и Лондондерри в раболепстве перед Гитлером, он вопрошал: «Каково спится сынам Англии на полях Фландрии?». Озаглавленная «Война и мир», эта редакционная статья появилась в «Известиях» 1 августа 1936 г. В том же месяце начался процесс, на котором прозвучали обвинения и в адрес Бухарина⁸².

Смерть Максима Горького

я

Горький умер 18 июня 1936 г. Поскольку никак нельзя было ожидать, что он присоединит свой голос к хору тех, кто поносил Каменева, с которым он был в дружеских отношениях, и к обвинениям в адрес других старых большевиков, суд над которыми вскоре должен был начаться, а его молчание в такой момент также поставило бы организаторов процесса в крайне неловкое положение, смерть Горького именно сейчас оказалась очень кстати для Сталина, о :• в .

Горький был потрясен убийством Кирова. В письме к писателю Константину Федину он, в частности, писал: «Очень я любил и уважал этого человека»⁸³. Когда произошло это злодеяние, Горький находился на лечении в Крыму. Поздно вечером 1 декабря 1934 г. к дому, где остановились Горький и его близкие, подкатил автомобиль с вооруженными охранниками. Все были удивлены. Никакой необходимости в охране Горького не было, поэтому напрашивалась мысль: «Хозяин охраняет не его от кого-то, а себя от него. Не дай бог старик возьмет да и отколет какой-нибудь номер... Поедет куда-то, выступит где-нибудь, скажет не то, что нужно хозяину»⁸⁴.

По возвращении в Москву надзор за Горьким усилился. Однажды к нему домой пришел известный писатель старшего поколения М. Пришвин, но секретарь Горького Крючков, которого многие считали человеком Ягоды, отказался его впустить. Оттолкнув Крючкова, Пришвин прошел в кабинет Горького и сообщил хозяину, что его не пускали. «Да ты разве не понимаешь, что я под домашним арестом?» – спросил Горький⁸⁵ Тем не менее он по-прежнему живо интересовался материалами, помещаемыми в трех основанных им журналах («Колхозник», «Наши достижения», «СССР на стройке»). Под предлогом плохого здоровья его ограничили в передвижении: он мог жить только дома в Москве, на подмосковной даче и время от времени в Крыму. Естественно, интересуясь новостями, он читал «Правду». Однако ему доставляли специально для него отпечатанные номера, в которых сообщения об арестах заменялись заметками об уловах крабов или о чем-нибудь в этом духе⁸⁶.

Состояние его здоровья требовало, чтобы зимой он находился в местности с теплым климатом. Есть сведения, что Горький обращался за визой, чтобы провести зиму 1933/36 г. в Сорренто, и получил отказ. Вместо Сорренто пришлось поехать в Крым. Незадолго до отъезда он жаловался Илье Шкапе, другу-журна-листу, через которого он держал связь с редакцией «Наших достижений»: «Окружили... Обложили... ни взад ни вперед! Непривычно сие!»⁸⁷ Вместе с Горьким в Крым отправился знакомый писательницы Галины Серебряковой, который позже рассказывал ей об этом отдыхе. По распоряжению врачей дверь комнаты Горького на ночь запиралась, чтобы он не выходил и не простужался. Однажды Горькому удалось перехитрить врачей: он вылез через окно в полночь и пошел гулять в сад. Знакомый Серебряковой видел, как Горький посмотрел в небо, подошел к дереву, обнял его и заплакал⁸⁸.

В Москву Горький вернулся 27 мая 1936 г. и занялся незавершенными произведениями. Первого июня он заболел гриппом. Начиная с 6 июня в газетах помещались ежедневные бюллетени о состоянии его здоровья – обычно такие публикации появлялись, когда в смертельном исходе не было сомнений. Восьмого июня больного навестили Сталин, Ворошилов и Молотов. К этому времени он был в состоянии написать на бумаге лишь несколько слов. Будучи уже неспособным и писать, он нашел в себе силы, чтобы произнести последние слова: «Конец романа – конец героя – конец автора»⁸⁹. Смерть наступила 18 июня, за два месяца до начала процесса Зиновьева-Каменева.

По официальному медицинскому заключению, Горький умер от остановки сердца, происшедшей вследствие продолжительной болезни легких. Заключение подписали семь врачей, в том числе двое видных специалистов из Кремлевской больницы – доктора Лев Левин и Дмитрий Плетнев. На показательном процессе в марте 1938 г. врачи заявили, что, являясь участниками антисоветского заговора, руководимого Бухариным и Рыковым, и действуя в соответствии с указаниями Ягоды, они умертвили Горького, назначая ему те лекарства, которые нужно, но в чрезмерных дозах. Левина приговорили к смертной казни, а

Плетнева – к 25 годам заключения как соучастника. Его расстреляли в 1941 г. Оба были посмертно реабилитированы.

О том, как умирал Горький, можно лишь гадать. Судя по опубликованным воспоминаниям свидетелей его последних дней, он умер естественной смертью. Однако, комментируя эти воспоминания, хранитель архива Горького в Московском институте мировой литературы им. М. Горького писал, что пока еще рано говорить о полной ясности в отношении его смерти⁹⁰.

Незадолго до смерти Горький просил своего друга Луи Арагона, французского писателя-коммуниста, срочно приехать в Москву, так как он хочет передать ему нечто важное⁹¹. Арагон прибыл в Москву 15 июня 1936 г., но за три последних дня жизни его друга он так и не смог его увидеть. Можно предположить, что хотел передать ему Горький: группой писателей, которым поручили разобрать архив Горького, был обнаружен его тайный дневник. Поспешно перелистав его, они замерли в молчании.

В дневнике якобы было написано, что ежели обыкновенную мерзкую блоху увеличить в столько-то тысяч раз, то получится самый страшный зверь на земле, с которым никто уже не в силах был бы совладать. Невероятные гримасы истории создают иногда и в реальном мире подобных чудовищ. Сталин является такой блохой, которую большевистская пропаганда и гипноз страха увеличили до невероятных размеров⁹².

Василий Бобрищев, редактор «Наших достижений», возглавлявший эту группу писателей, тут же позвонил в НКВД. Очень скоро оттуда приехали и забрали дневник, конечно взяв со всех присутствующих подписку о неразглашении. Хотя Горький перед смертью сообщил властям о своем желании, чтобы три основанных им журнала выходили по-прежнему и состав их редколлегии не менялся, не прошло и двух недель после его смерти, как журналы закрыли, а членов редколлегии и других близких к Горькому литераторов арестовали. Ягода, прочитав о выросшей до невообразимых размеров блохе, выругался и сказал: «Как волка ни корми, он все в лес глядит»⁹³.

Горького похоронили с почестями как великого советского писателя, а его дружба со Сталиным стала одной из советских легенд.

Примечания

¹Мего1]. Отнсгоу, ип гето1ийоппапе йе попе [етря. Рапз, 1972. Р. 184-187.

² См. документы о его деятельности: Новый документ Г. Димитрова // «Известия ЦК КПСС». 1989. № 3: ШириняКК. Из истории подготовки VII конгресса Коммунистического интернационала // «Вопросы истории КПСС». 1975. № 8. С. 50-61.

³ «Правда*. 23 мая 1934 г. О закулисной подготовке к перемене линии см.: Уаззал СеШ апс1 А1ЬеЛ. ТЪе

Мозсоу/ Опдтз оГ 1Ъе РгепсЪ «Рори1аг Ргоп!» //ТЪе Соппгкегп Н15(опса1 ЖвЪИвЪсз., ОгасЪкоУкЬ М.М. апйЬагКсЪ В., (ей). 51ап(огй, 1966; ВгошегОате1 К. ТЪе Неа^асоЬтя: ТЪе РгепсЪ Соттишм Рану апй 1Ъе Рори1аг Ргот. ЪЪаса, 19б8.СЪар.2. 4;. .^:-

⁴ ТЬогехМ. РИь йи реир1е. Рапз, 1960. Р. 102.

⁵ В статье, написанной в сентябре 1924 г. (см.: Сталин И.В. Соч. Т. 6. С. 282), определение фашизма Димитровым было приписано Сталину. См.:ЛейбзонБ.М., ШириняКК. Поворот в политике Коминтерна. М, 1965. С. 123.

⁶ОаисИпР. ТЪе Согппштз! МоуететГгогп Сопптегп ю СоттГогт. МУ, Ьопйоп, 1975,1, с. 189-191. ¹

⁷ТиоттепА. ТЪе Ве||5 оГ сЪе КгетНп: Ап Ехрепепсе т СоттипЬт. [гапз. Шу Ьето, ей. РИШ Негякапеп, Напоуег апй Ьопйоп, 1982. Р. 141, 142.

⁸Лейбзон Б.М., Шириня КК. Поворот... С. 308. Авторы также отмечают, что стенограмма заседаний конгресса не была опубликована.

⁹ ЦпИес! 51а(ез, 5(а(е Церагстепг Роге^п КеЫюпз оГ (Ье Цпией 5[а(ез, Шр1отайс Рарегз: ТКе 5оу|е1 Цпюп, 1933-1939. У7аз1пп{;1оп, 1952. Р. 218ГГ. Далее – 115 Роге^п Ке1апопз.

¹⁰ «Бюллетень оппозиции*. № 46, декабрь 1935 г. С. 5,7.

" «Правда», б марта 1936 г.

¹²СШисИпр. Соттитз! Моуетеш... Р. 201-203– ^у ■ДАГ.

¹³МгеЫатШ В. ТПе Коай (О Мозсозу // Кикига Еззауз / Е<± БеороИ Тугтапс!, МУ., 1970; РясЬег!.. Кизз1а’з Коас1 Ггот Реасе юУ7аг. Ы.У, 1969. Р– 234.

14

«Правда». 1бмая 1935 г.

¹⁵ЕЫепА Раст§[ТеШс[аСОГ5:ТПеМето1гзоГАшЬопу ЕОеп. Возсоп, 1962.Р. 170-171.

¹⁶ 1ЫЛ Р. 171-174. Опубликованные в последнее время немецкие документы свидетельствуют, что фактически нацистское руководство установило новые ограничения на торговлю с СССР в феврале 1935 г. Цпцес! 5[а1ез, 5;а(е Оераг1теп[, Эоситепсз оп Сегтап Роге1вп РоИсу, 1918-1945, 5ег. С, II, ^азЫпвюп Ц.С., 1959– Р 935-940,960-961. Далее – БОЕР.

¹⁷ Накануне войны (документы 1935-1940 гг.) // «Известия ЦК КПСС». 1990. № 1. С. 161-169.

¹⁸НитдлинЛ. Тухачевский. Биографический очерк. М., 1964. С. 179, 186. Автор замечает: «Естественно, эти беседы встревожили нацистское посольство в Лондоне и гитлеровскую разведку, которые видели в Тухачевском одаренного военного теоретика, а в будущем и командующего особо важным фронтом*. О деятельности Тухачевского в Лондоне см. также воспоминания И М. Майского в кн.: Маршал Тухачевский. Воспоминания друзей и соратников. М., 1965. С. 227-230.

¹⁹ Сгеас Вппап, рогещп ОГПсе, Эоситетз оГ ВгтзИ Роге^п РоИсу/Киз5|а Соггеьропйепсе, донесение Д. Мак-Киллопа из Москвы в Форин Оффис (19сентября 1936 г).Далее – ЭВРР.

²⁰ 1Ы<± Донесение Мак-Киллопа Идену от 21 сентября 1936 г.

²¹ В книге «1п БшПп’з 5есге[ Бетсе» (МУ, 1939 Р– 20-21) в. Кривицкий, возглавлявший советскую военную разведку в Западной Европе в середине 30-х годов и впоследствии ставший невозвращенцем, утверждает (и автор настоящей книги присоединяется к этому утверждению), что Сталин проводил политику дипломатии коллективной безопасности и одновременно стремился к соглашению с Гйт-лером. Кривицкий считает, что якобы направленные на обеспечение коллективной безопасности действия Сталина в действительности имели целью лишь «произвести впечатление на Гитлера* и обеспечить успех тайных маневров, направленных исключительно на дальнейшее сближение с Германией. Конечно, желание «произвести впечатление на Гитлера» вполне могло быть одним из мотивов, которыми руководствовался Сталин, однако главным, по мнению автора настоящей книги, было стремление сколотить антигерманскую группировку западноевропейских государств.