Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 95 страниц)

Реорганизация органов безопасности была представлена общественности как реформа, ставшая возможной благодаря стабилизации положения в стране и полной компетенции судов в рассмотрении дел, связанных с безопасностью государства. В действительности же это был очередной шаг Сталина к осуществлению его заговора. Указание о подсудности дел о государственной измене Военной коллегии Верховного суда явилось прелюдией к целому ряду процессов по делам, слушавшимся Военной коллегией под председательством «армвоенюриста» В.В. Ульриха. Кроме того, в июне 1934 г. в советское законодательство было введено понятие измены Родине, к которому относились такие преступления, как шпионаж, разглашение военной и государственной тайны, бегство за границу. Все эти преступления карались расстрелом, мало того, для членов семей беглецов за рубеж предусматривались сроки заключения от пяти до десяти лет, если они признавались соучастниками или знали о намерении совершить побег, но не донесли властям. Для тех членов семей, кто ничего не знал о преступных намерениях родственника, предусматривались сроки заключения до пяти лет⁵ Сталин предвидел, что скоро наступят такие времена, когда многим придется задуматься о бегстве за границу или невозвращении из зарубежной командировки.

Еще одним зловещим предзнаменованием явилось создание Особого совещания. Указ от 11 июля обязывал новый наркомат разработать положение об этом органе. Согласно этому положению, вышедшему 5 ноября 1934 г., в состав Особого совещания должны были войти нарком в качестве председателя, два его заместителя, руководитель управления милиции, прокурор СССР или его заместитель и еще один или два члена. Особое совещание получило право выносить административные приговоры «лицам, признанным социально опасными». Пояснений, что именно делало человека «социально-опасным элементом», в тексте положения не было. В номере периодического издания, публикующего тексты вновь принятых законодательных актов, за конец ноября 1934 г. это положение опубликовано не было; оно появилось в мартовском номере за 1935 г. вместе с законодательными актами, принятыми в начале 1935 г.⁶ Промедление с публикацией, несомненно умышленное, вероятно, объяснялось нежеланием афишировать предназначение нового органа, которое явилось инструментом начавшейся после убийства Кирова в декабре 1934 г. широкой волны репрессий.

Орган, аналогичный Особому совещанию, имелся еще в царской России. Он также назывался Особым совещанием и был институтом в рамках министерства внутренних дел Российской империи при двух последних царях. В 1881 г., после убийства Александра II, было принято «Положение об усиленной и чрезвычайной охране», предусматривавшее создание Особого совещания с правом назначения сроков административной ссылки от одного года до пяти лет. Функции председателя Особого совещания исполнял заместитель министра внутренних дел, членами совещания были два представителя министерства внутренних дел и два представителя министерства юстиции. Решения Особого совещания утверждались министром внутренних дел⁷. Главным занятием царского Особого совещания была отправка революционеров в ссылку. Сталинское Особое совещание занялось тем же; причем иногда ссылались те же люди, которых отправляли в ссылку при царском режиме.

Однако прежде чем запустить новую машину репрессий, для развязывания террора нужно было найти подходящее обоснование. Хотя Ленин неосторожно обмолвился о террористической чистке, до сих пор в партии ничего подобного не было. Преследование левых под тем предлогом, что троцкизм чужд большевизму, все-таки не было открытым террором в полном смысле слова. Наконец, дело Рютина показало, что даже на уровне Политбюро сильны позиции тех, кто не приемлет кровопролитие как средство сведения счетов между большевиками. Чтобы преодолеть противодействие противников кровавых репрессий, Сталину нужен был веский предлог, политически убедительное свидетельство их необходимости.

Выход подсказали события в Германии. Советская печать много писала о прошлогоднем пожаре в рейхстаге как об организованном нацистами поджоге с целью свалить вину на коммунистов и оправдать введение ускоренного и упрощенного судопроизводства для развязывания террора против коммунистов и других левых элементов. Следующим шагом Гитлера, направленным на укрепление его диктаторской власти, была акция 30 июня 1934 г. против штурмовиков – потенциально неуправляемых нацистских отрядов во главе с Эрнстом Ремом. При поддержке высших военных Гитлер организовал убийство Рема и других предводителей штурмовиков под тем предлогом, что они якобы готовили заговор. Государственный террор был легализован законом, содержащим всего один параграф: «Принятые 30 июня и 1 и 2 июля меры подавления предательских вылазок являются оправданным актом самообороны государства»⁸. Есть сведения, что Сталин проявил большой интерес к этой акции и внимательно прочел все касающиеся ее донесения советских агентов в Германии⁹, а также, что на первом заседании Политбюро после 30 июня он заявил.– «Вы слыхали, что произошло в Германии? Гйтлер, какой молодец! Вот как надо поступать с политическими противниками...»¹⁰

Интерес Сталина понятен, но взять «ночь длинных ножей» за образец, последовать примеру Гитлера и развязать открытый террор против врагов в партии он никак не мог. Вся политическая культура большевиков отвергала подобные действия. Кроме того, врагов было слишком много, и разом избавиться от всех не предоставлялось возможным. Сталину нужно было нечто вроде поджога рейхстага в советском варианте – гнусное и политически ужасающее преступление, в котором можно будет обвинить множество видных старых большевиков. Как только такое преступление совершится, можно будет принять чрезвычайный законодательный акт, вроде гитлеровского закона из одного предложения, и тем самым убрать все преграды на пути к террору против тогдашнего состава партии:

Выбор покушения на жизнь крупного политического деятеля в качестве такого преступления выглядит вполне естественным для Сталина. Старшее поколение хорошо помнило убийство эсерами председателя Петроградской ЧК М.С. Урицкого 30 августа 1918 г. и покушение на Ленина в Москве. Ответом на эти террористические акты было резкое усиление красного террора – вот и прецедент, оказавшийся очень кстати.– официальный террор после убийства видного большевика в Ленинграде (Петрограде) и попытка убийства верховного вождя в Москве. Эта схема вновь появляется в секретном циркулярном письме (июль 1936 г.), в котором содержатся обвинения в адрес воображаемой контрреволюционной организации в убийстве Кирова в Ленинграде и подготовке убийства преемника Ленина в Москве.

Выбор Кирова в качестве жертвы был столь же неизбежен, как выбор политического убийства в качестве предлога для развязывания террора, Теперь Сталин не питал к прежнему другу иных чувств, кроме ревнивой враждебности, он видел в Кирове соперника. Более того, насильственная смерть ни одного другого видного большевика не произвела бы такого ошеломляющего эффекта, ничье убийство не могло бы послужить лучшим предлогом для развязывания репрессий, чем убийство Кирова. Наконец, Сталин, несомненно должен был принять в расчет то обстоятельство, что в Ленинграде, давнем оплоте Зиновьева, осталось немало зиновьевцев. Группа Зиновьева-Каменева была прежде в оппозиции, стало быть, среди старых большевиков трудно было подобрать более подходящих кандидатов в обвиняемые.

«Иван Васильевич» и большевистские вельможи >

Даже замышляя убийство товарища как предлог для террористической чистки, Сталин не мог думать о себе как о преступнике – это было не в его характере, в собственных глазах он должен был остаться мудрым и справедливым вождем.

Даже будучи архизлодеем, он должен был видеть себя в роли героя. Тут опять могла помочь история России: если в осуществлении планов пятилетки перед ним был пример Петра Великого, то хорошим образцом для подражания в проведении большой чистки стал Иван Грозный.

Из каких источников черпал Сталин сведения об Иване IV, благодаря которым он положительно оценивал роль и деяния этого грозного царя? Одним из таких источников была книга профессора Московского университета Р.Ю. Виппера. Написанная Виппером, в то время монархистом, биография Ивана Грозного вышла в Москве в 1922 г. Автор называл Ивана IV «одним из величайших дипломатов всех времен» и утверждал, что его политика борьбы с олигархией, выдвижения служилого дворянства, высылки и репрессий против знатных бояр была благом для России. Московские бояре и новгородское духовенство плели сети «большого заговора», замышляя убийство Ивана IV, поэтому его нельзя упрекать в «чрезмерной подозрительности». Что касается кровавых репрессий в Новгороде, документальных свидетельств о них было мало, к тому же царь якобы переживал тогда один из труднейших периодов своей жизни, он страдал от одиночества, его окружали только враги и изменники, ему не хватало верных и надежных слуг. Опричнина стала «оружием против измены», «прогрессивным институтом» и «великой военно-административной реформой», необходимость которой обусловили трудности Ливонской войны за выход к Балтийскому морю. Созвав Земский собор, чтобы воззвать к патриотизму широких народных масс, прежде всего войска, Иван IV снискал всеобщую любовь и покрыл свое монаршее чело ореолом славы¹'. Одним словом, вполне народный царь.

Несомненно, Сталин читал книгу Виппера, и это предположение можно увязать с дальнейшей судьбой автора и взглядами Сталина на личность Ивана Грозного. Не приняв революцию, Виппер в 1923 г. иммигрировал в Латвию. В 1941 г., после того как Латвия была присоединена к СССР, он вернулся в Москву и был избран академиком. В то время как многие русские эмигранты прямиком направлялись из Латвии в сибирские лагеря, книга Виппера была переиздана в 1942 г., а в 1944 г. вышла третьим изданием. Критики превозносили книгу на все лады. Иван Грозный в трактовке Виппера стал историческим героем сталинской России. В начале 40-х годов на сцене Малого театра в Москве шла пьеса Алексея Толстого об Иване Грозном, написанная в духе випперовской биографии, Знаменитый кинорежиссер Сергей Эйзенштейн приступил к съемкам двухсерийного исторического фильма об Иване Грозном. В этой связи Сталин вызвал его и исполнителя главной роли Н.К. Черкасова для беседы. В своих воспоминаниях Черкасов подробно рассказывает о беседе со Сталиным.

Сталин сказал им, что Иван IV был великим и мудрым правителем, стремившимся объединить Россию и не допустить проникновения в нее иностранного влияния. Он отметил, что Иван IV первый ввел в России монополию внешней торговли и после него это удалось только Ленину Сталин подчеркнул «прогрессивную роль» опричнины и заявил, что главный опричник Малюта Скуратов был крупным русским полководцем, героически павшим в борьбе с ливонцами. Но у Грозного были и ошибки, продолжал Сталин, и одна из них заключалась в том, что пять знатных боярских семей не были вырваны с корнем, подобно прочим боярским кланам. Если бы он довел борьбу с боярами до конца, России потом не пришлось бы пережить Смутное время. Помешала религиозность Грозного: уничтожив какую-нибудь боярскую семью, он потом целый год замаливал грехи, а нужно было действовать более решительно!

В конце разговора Сталин спросил, каким будет финал второй серии фильма. Черкасов ответил, что фильм предполагается закончить победным завершением Ливонской кампании: в финальной сцене Иван Грозный в окружении воевод и знаменосцев стоит на берегу Балтийского моря. Сбылась сокровенная мечта его молодости – видеть «море синее, море дальнее, море русское». Иван Грозный смотрит вдаль и произносит заключительные слова: «На морях стоим и стоять будем!». Сталин улыбнулся и весело сказал: «Ну что же!.. Ведь так и получилось – и даже намного лучше»¹².

Таково было мнение Сталина об Иване Грозном. Высказанное в 1947 г., оно, несомненно, сложилось гораздо раньше. Личность Ивана Грозного занимала Сталина и в 1934 г. Где-то в конце лета или в начале осени, когда проходил 1 съезд советских писателей, Сталин предложил Алексею Толстому побеседовать об этом царе. Собеседники согласились, что в отличие от Петра 1 Иван Грозный окружал себя не иностранцами, а русскими¹³. Рабоче-крестьянскому графу, конечно, было лестно поддакнуть «хозяину». Поддержал Сталина, может быть, и непреднамеренно Максим Горький. Он еще прежде писал о том, что, судя по русским народным песням и сказаниям, в которых Иван Грозный предстает мудрым и справедливым царем, в глазах простых русских людей царский террор против бояр был героической борьбой. Теперь, в ходе споров о значении фольклора как исторического источника, Горький заявил на I съезде советских писателей, что в отличие от историков, большей частью отрицательно оценивающих личность и деяния Ивана Грозного, народное творчество рисует самого царя и его борьбу против крупных феодалов совсем другими красками¹⁴. Горький был самой заметной фигурой на этом широко разрекламированном съезде. Надо полагать, Сталину, который отдыхал в Сочи и следил за работой съезда по отчетам в «Правде», понравилось такое упоминание об Иване Грозном.

В разговоре с Эйзенштейном и Черкасовым Сталин разъяснил причины наступления Смутного времени после смерти Ивана Грозного его религиозным рвением, благодаря которому пяти боярским семьям удалось пережить репрессии. В трудах историков нет упоминаний о пяти боярских семьях или родах; откуда Сталин взял эту цифру? Один советский историк высказал предположение, что она запала ему в голову на просмотре спектакля «Царь Федор Иоаннович» по классической пьесе русского писателя XIX в. А.К. Толстого. Московский Художественный театр, которому Сталин отдавал предпочтение, поставил эту пьесу, и она шла довольно часто. В спектакле один из персонажей говорит, что кончина Ивана Грозного означала, что он «отдал Русь пяти боярам»¹⁵.

Нетрудно видеть, как и почему Сталин видел себя современным Иваном Грозным. Таким образом он мог оправдать себя как зачинщика кровавого заговора, действующего мудро в критический момент истории России. В основу оправдания его действий легли надуманные параллели между положением России в настоящее время и в середине XVI в. По Сталину, как тогда, так и теперь изменническая оппозиция окопавшейся знати мешала одаренному вождю, преданному интересам единой России, вести страну по пути прогресса и проводить мудрую внешнюю политику экспансии на Запад. Как в то время, так и сейчас оппозиция знати действовала через институты олигархии: тогда это была боярская Дума, теперь – съезд партии, Центральный Комитет и Политбюро.

Трудно сказать, считал ли Сталин Кирова (ведь Ленинград, его вотчина, был неподалеку от тех мест, где когда-то находилась Ливония) современным Курбским или Старицким, но высказывания Сталина за целый ряд лет не позволяют сомневаться в его отношении к высокопоставленным старым большевикам как к аристократии. Иван Грозный в письмах к бежавшему князю Курбскому не раз презрительно писал о «вельможах». В 20-е годы это архаичное слово не было в ходу среди большевиков, но Сталин неоднократно выражал свое презрение к важным особам среди большевиков, называя их «вельможами». Выступая в 1924 г. на XIII съезде по вопросу о необходимости периодических чисток партии, Сталин заявил, что «советским вельможам» нужно втолковать, что «есть хозяин, есть партия, которая может потребовать отчета за грехи против партии», Как бы вспомнив об отличительных знаках опричников (прикрепленных к седлу собачьей голове и метле), он продолжал,-«Я думаю, что иногда, время от времени, пройтись хозяину по рядам партии с метлой в руках обязательно следовало бы»¹⁶. В частном письме (1929) он одобрительно отзывался о молодых и малоизвестных партийных писателях в противоположность широко известным и заслуженным, которых он назвал «литературными вельможами» (не уточняя, кого именно он имел в виду)¹⁷ Наконец, на XVII съезде Сталин в своем выступлении трижды употребил это слово, говоря о необходимости «сбить спесь с этих зазнавшихся вельмож-бю-рократов и поставить их на место»¹⁸. Можно только гадать, чем руководствовался Сталин, предпочтя после съезда именоваться не «генеральным», а просто «секретарем», – может быть, он следовал примеру Ивана IV, которого во времена опричнины титуловали не царем, а Великим князем Московским Иваном Васильевичем.

Конечно, это случайное совпадение, но даже инициалы Сталина совпадали с инициалами Грозного: Иосиф Виссарионович – Иван Васильевич. Есть сведения, что во время Большого террора документы для НКВД Сталин подписывал псевдонимом Иван Васильевич¹⁹. Готовя чистку, которая, как и во времена Ивана Грозного, означала аресты, пытки, судебные процессы над изменниками и казни, он готовился к смертельной борьбе с мятежными большевистскими вельможами. Создавая опричнину как орудие самовластия и очищения Русской земли от боярской измены, Иван Грозный якобы действовал в высших интересах российской государственности. Новый Иван Васильевич сделает то же, но будет и разница: подобно тому, как он, Сталин, сделал страну индустриальной державой, т. е. добился успеха там, где потерпел неудачу Петр Великий, так же он сделает то, что не удалось Ивану Грозному, – доведет борьбу с врагами до конца.

Есть и другое свидетельство того, что уже в 1934 г. Сталин отождествлял себя с Иваном Васильевичем: именно в этом году он распорядился переписать историю России таким образом, чтобы прославить Ивана Грозного как великого русского революционера сверху.

Для этого нужно было сначала развенчать историческую школу Покровского. Сам Покровский, у которого развился рак еще в 1930 г., а то и раньше, умер в 1932 г. В знак признания выдающихся заслуг в развитии исторической науки его удостоили захоронения на Красной площади как достойного большевистского вельможи, поэтому Сталину неудобно было сразу же ополчаться на историков его школы. Тем не менее уже в передовой статье номера журнала «Историк-марксист» с некрологом Покровскому внимательный читатель мог заметить признаки близившихся перемен.– ставилась задача «решительной реорганизации исторического фронта» на основе не только наследия Покровского, но и «тщательного изучения всех работ Ленина и Сталина»²⁰.

Опубликованные к тому времени работы Сталина содержали очень мало такого, чем могли бы руководствоваться историю!, изменяя картину на историческом фронте. Сознавая это и отдавая себе отчет в трудностях затеянной реорганизации, Сталин в 1934 г. решил сам задать историческим исследованиям новый курс. Прежде всего он пересмотрел политику партии в области преподавания истории в учебных заведениях. Его взгляды на преподавание истории мало-помалу прослеживались в целом ряде директивных документов ЦК. Постановлением от 12 февраля 1933 г. предписывалось, что по каждому отдельному предмету «должен существовать единый обязательный учебник, утвержденный Наркомпросом РСФСР и издаваемый Учпедгизом»²¹. Шестнадцатого мая 1934 г. вышли сразу три партийно-правительственных постановления, подписанные Сталиным как секретарем ЦК и Молотовым как председателем Совнаркома. Одно постановление предписывало вернуться к более традиционной системе школьного образования, другое – критиковало преподавание географии как имеющее слишком отвлеченный характер, а третье указывало на неудовлетворительную постановку преподавания истории и давало соответствующие директивы²².

Незадолго до опубликования этих постановлений группу советских историков пригласили в Кремль для встречи с членами Политбюро и видными специалистами в области педагогики. Спустя тридцать с лишним лет один из участников встречи вспоминал, что Сталин, взяв в руку книгу, сказал следующее: «Меня попросил сын объяснить, что написано в этой книге. Я посмотрел и тоже не понял». С трепетом автор воспоминаний увидел, что Сталин держал книгу, одним из соавторов которой был он сам. Сталин говорил минут пять-десять, сказал, что тексты следует написать иначе, что нужны не абстрактные схемы и определения, а конкретные исторические факты. При этом он то и дело подтягивал брюки, как человек, привыкший в тюрьме носить брюки без ремня. Все молчали и не сводили глаз со Сталина, как будто их взгляд приковала к говорившему неодолимая сила. «Вспоминаю об этом мгновении с оглядкой на современные споры: все ли верили Сталину или более трезвые скептики с “самого начала все понимали”. Мне кажется – верили»²³.

Хотя в постановлении о преподавании истории Покровский не упоминался, вся его направленность свидетельствовала о неприятии исторических концепций ученого. Необходимость «давать характеристики историческим деятелям» особо подчеркивалась в редакционной статье «Правды» от 1б мая 1934 г., когда были обнародованы постановления. Поворот был чрезвычайно крутым – ведь прежнее правило игнорировать роль личности было настолько непреложным, что одного университетского профессора сурово отчитали всего лишь за то, что, читая лекцию о реформации в №рмании, он кратко охарактеризовал личность Мартина Лютера²⁴. Теперь, наоборот, требовалось отдавать должное влиянию личности на историю.

Постановление о преподавании истории предписывало к сентябрю 1934 г. восстановить исторические факультеты Московского и Ленинградского университетов и подготовить новые учебники истории к июню 1935 г. Вскоре для просмотра и утверждения Сталину были представлены проекты новых учебников по истории СССР и мировой истории. Себе в помощь Сталин привлек Жданова и Кирова, последнего – против его желания.

В конце лета 1934 г. Кирова вызвали в Сочи, где Сталин и Жданов изучали проекты новых учебников. Сталин пожелал направить Кирова в Казахстан, где, казалось, местное руководство несколько растерялось в связи с трудностями уборки необычайно высокого урожая. После уборочной Киров должен был переехать в Москву. «В конце концов, – сказал Сталин, – ты секретарь ЦК». Киров согласился поехать в Казахстан, но тактично уклонился от переезда в Москву, ссылаясь на необходимость своего присутствия в Ленинграде, пока не закончена реконструкция города по второму пятилетнему плану²⁵. Восемнадцатого августа в праздник Военно-Воздушного Флота Киров вернулся в Ленинград, оттуда отправился в Казахстан, где пробыл почти весь сентябрь. Во время пребывания Кирова в Казахстане была попытка покушения на его жизнь²⁶. Итак, охота на этого человека началась.

Когда Киров приехал в Сочи, Сталин пожелал, чтобы он задержался примерно на неделю для участия в обсуждении «мыслей Сталина» (как выразился автор написанной после смерти Сталина биографии Кирова) относительно проектов новых учебников истории. В замешательстве Киров сказал: «Иосиф Виссарионович, ну какой же я историк?» Ответ Сталина был категоричен: «Ничего, садись и слушай!»²⁷ Подготовленные таким образом в 1934 г. замечания по учебникам были опубликованы в «Правде» 27 января 1936 г. за подписями Сталина, Жданова и Кирова. Таким образом, Сталин заранее позаботился о том, чтобы создать впечатление работы в тесном сотрудничестве с Кировым в последние месяцы его жизни.

Одобренный Сталиным и вышедший в 1937 г. учебник представлял царя Ивана Грозного героем российской истории. В нем говорилось, что «в царствование Ивана IV владения России увеличились многократно. Его царство стало одним из крупнейших государств мира»²⁸. Это стало возможным, утверждал учебник, только благодаря борьбе царя с боярской изменой.

Каждый советский школьник должен был теперь усвоить, что Иван IV был великим государем, а ведь еще недавно всякого высказывающего подобные взгляды непременно признали бы монархистом.

'Л-

7 мл;:-:

Курс на разрядку о .

В свое время Сталин внимательно проштудировал книгу Макиавелли «Государь», в которой автор советует правителям заботиться о своей популярности как гарантии против заговоров: «...труднее напасть на него, ибо все знают, что он человек выдающихся дарований и пользуется уважением со стороны своих подданных... Государь весьма обезопасит себя с этой стороны, если избежит ненависти и презрения и возбудит в народе удовлетворенность своим правлением... Ведь всегда заговорщики надеются смертью государя доставить удовлетворение народу; и если бы они были убеждены, что этим оскорбят народ, то у них не хватило бы духа принять подобное решение, ибо трудности, представляющиеся заговорщикам, бесконечны»²⁹

После съезда Сталина все больше занимал вопрос, как обезопасить себя от заговоров. Помимо склонности в каждом подозревать заговорщика, у него были и реальные основания для беспокойства. Хотя попытка заменить его Кировым провалилась, задуманная чистка непременно будет сопряжена с гораздо более серьезными осложнениями. Террор после убийства Кирова приведет в ужас многих высокопоставленных руководителей; отсюда опасность нового сговора верхов с целью отстранить его, Сталина, от власти. Во избежание этого мало принять самые строгие и исчерпывающие меры для обеспечения личной безопасности и надзора за подозрительными, нужно еще создать неблагоприятную для потенциальных заговорщиков атмосферу. Итак, у Сталина были все основания руководствоваться советами Макиавелли.

Культ личности Сталина приобрел невероятные размеры – каждый день бессчетное количество раз перед глазами всех и каждого мелькали его имя и его портреты, повсюду можно было слышать его изречения, указания, восхваление его прошлых и нынешних деяний, даже в школах, в младших классах, висели лозунги; «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!». И все же всенародное прославление – это еще не гарантия всенародной любви, да и прошедший съезд показал Сталину разницу между подлинной популярностью, как у Кирова, и ее подобием. Чтобы завоевать настоящую любовь народа, Сталину нужно было действовать так, чтобы народ видел, как он печется о народном благе. И вот в 1934 г. он становится активным проводником той самой линии на общее примирение, к которой ранее стремились его склонить Киров, Горький и некоторые другие видные деятели. Теперь вождь взял курс на глубокую и разностороннюю «разрядку», на сталинское перемирие с советским народом.

Были и некоторые другие соображения. Сталин не мог не сознавать всю основательность довода Кирова и Горького о необходимости передышки для стабилизации положения в стране и укрепления духа народа ввиду вероятности войны в недалеком будущем. Он мог воспользоваться передышкой, чтобы сосредоточить усилия на следующем этапе революции сверху и вывести на сцену новых людей, которые займут высокие посты и будут его людьми. При ослаблении напряженности в стране политическое убийство будет иметь еще больший резонанс. Наконец, явно и энергично поддержав популярные меры, он получал возможность рассеять страхи и подозрения будущих жертв чистки и до поры до времени использовать этих людей в своих интересах. Так, после съезда Сталин позволил Бухарину занять пост ответственного редактора «Известий» и продолжал вовсю использовать бойкое перо Радека и его осведомленность в германских делах.

С февраля 1934 г. одно за другим выходят постановления партии и правительства, направленные на улучшение жизни народа, в частности сельского населения. Указом, подписанным секретарем ЦК Сталиным и предсовнаркома Молотовым аннулировалась недостача по хлебозаготовкам за 1933 г. и устанавливался трехлетний срок выплаты госзадолженности по продовольственному и фуражному зерну. Об этой довольно скромной поблажке «Правда» сообщила 1 марта в редакционной статье под крикливым заголовком: «В какой другой стране крестьяне получают такую помощь'.». В мае местным Советам разрешили восстанавливать в гражданских правах тех из высланных кулаков, кто хорошо трудился и продемонстрировал лояльность к советской власти, особенно молодежь. В июле во встрече с группой секретарей облкомов принял участие Сталин. На ней обсуждались вопросы партийно-правительственной политики в деревне. К этому времени коллективизацией было охвачено около 70% крестьянских хозяйств. Сталин предостерег от излишнего административного рвения и насильственной коллективизации оставшихся единоличников и предложил меры, в скором времени принятые, по повышению доходов колхозников, ограничению обязательных поставок сельхозпродуктов государству и установлению размеров личных приусадебных участков³⁰. На встрече обсуждался также вопрос о ликвидации политотделов, созданных при машинно-тракторных станциях за время коллективизации. На этом и на укреплении советской власти в деревне особо настаивал Киров, присутствовавший на встрече³¹. Это предложение не противоречило курсу, которым следовал теперь Сталин, и на Ноябрьском (1934) пленуме ЦК Каганович предложил слить политотделы с райкомами ВКП(б).

Проявления сталинской политики внутренней разрядки были достаточно разнообразны. В апреле 1934 г. вышло правительственное постановление о необходимости ускорить жилищное строительство в городах и рабочих поселках. Больше стало товаров в магазинах, народ начал поговаривать о новом «маленьком нэпе»³². Ноябрьский пленум поддержал решение Политбюро (принятое, как сообщил Молотов, по предложению Сталина) об отмене с 1 января 1935 г. карточек на хлеб. Спустя почти полстолетия иммигрировавший в

Америку бывший советский гражданин рассказал автору этих строк, что отлично помнит, с какой радостью он, одесский мальчишка, впервые взял в руки ненормированный кусок хлеба, как он был благодарен Сталину в этот момент. В ноябре 1934 г. в Кремле прошел съезд стахановцев. Выступая на съезде, Микоян рассказал делегатам, как Сталин на заседании Политбюро потребовал показать образцы нового высококачественного туалетного мыла, которое теперь производится для простого народа. Члены Политбюро посмотрели образцы, после чего «мы получили специальное решение ЦК ВКП(б) о производстве мыла, об ассортименте и рецептуре мыла»³³. Впрочем, не все проявления новоявленного сталинского популизма так широко рекламировались. Хрущев, в то время первый секретарь Московской парторганизации, пишет в своих воспоминаниях, как однажды ему позвонил Сталин и спросил, как мог Хрущев допустить, что в Москве, как ему сообщили, мало общественных туалетов. Это ставит граждан в неудобное положение. Сталин потребовал, чтобы Хрущев обсудил этот вопрос с Булганиным и принял соответствующие меры³⁴.

Требовалось не только облегчить материальное положение народа, но и развеять характерную для первой пятилетки атмосферу сурового аскетизма. В 1934 г. на экраны страны вышла первая в своем роде кинокомедия «Веселые ребята». В Москве, Ленинграде, других крупных городах открылись танцплощадки. Теперь можно было танцевать столь порицавшийся раньше фокстрот под американский джаз, который тоже прежде не приветствовался. Вошел в моду теннис, еще недавно считавшийся буржуазным видом спорта. Рестораны московских гостиниц, прежде посещавшиеся почти исключительно иностранцами, теперь заполнила нарядно одетая публика, представлявшая трудящихся, по выражению корреспондента «Нью-Йорк тайме», «всех отраслей советского хозяйства»³⁵.