Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 95 страниц)

Отсюда можно заключить, что обвиняемые не признали обвинение в соучастии в убийстве, но угрозами и обещаниями их вынудили взять на себя минимальную политическую ответственность за случившееся. Обвинение выглядело явно неубедительным, а двухдневный процесс – пародией на суд. Тем не

менее процесс дал Сталину повод потребовать еще большей бдительности и развертывания репрессий – ведь «...подстегиваемая слепой ненавистью и злобой против партии и ее руководства, против товарища Сталина, гениального продолжателя дела Ленина, зиновьевская контрреволюционная шайка активно помогала врагам Советского Союза готовить против него войну. Она воспитала фашистских псов, поднявших оружие против тов. Кирова»⁴. Так зародилась легенда об антисталинском и антигосударственном заговоре, которая получила полное развитие на первом большом процессе, проведенном в августе 1936 г.

Стало ясно, что этим дело не кончится, – Сталин намерен использовать убийство Кирова как предлог для дальнейшей борьбы против политических противников. В узком кругу он этого и не скрывал. Орджоникидзе, который в январе 1935 г. отозвал Ломинадзе из Магнитогорска в Москву, сказал послед-’нему, что Сталин теперь упрекает самого себя в недостатке бдительности. Он был слишком доверчив, но теперь дело пойдет иначе. Теперь не только «щепки будут лететь», всех недовольных нужно вырубить и выкорчевать⁵. Притворное признание излишней доверчивости, конечно, было всего лишь уловкой, позволившей Сталину выразить свою непритворную ярость – чего-чего, а бдительности ему всегда хватало.

Решения Февральского (1935) пленума ЦКВКП(б) (стенограммы не публиковались) показали, что Сталин крепко держит бразды правления. Об этом говорит хотя бы назначение Ежова на пост в Секретариате ЦК, освободившийся со смертью Кирова. Места Кирова и Куйбышева в Политбюро заняли Микоян и Чубарь, а вместо них кандидатами в члены Политбюро стали Жданов и Эйхе⁶. В конце февраля Ежов возглавил КПК, что явилось еще одним подтверждением решающего слова Сталина.

На пленуме ЦК 1 февраля Сталин постарался создать впечатление, что он выполняет или по крайней мере готов выполнить свое декабрьское обещание Политбюро продолжить курс на разрядку. Он выдвинул идею демократизации советской Конституции. По инициативе Сталина ЦК решил предложить изменения в Конституции, направленные на «дальнейшую демократизацию» советской избирательной системы⁷. Таким образом, пока под закулисным руководством Сталина ширился тихий террор, на газетных страницах шла дискуссия по поводу изменения Конституции и Сталин превозносился как главный проводник демократизации.

Тем временем волна репрессий нарастала. Главной мишенью стали ленинградцы. В марте 1935 г. была осуществлена массовая высылка бывших дворян, чиновников, офицеров и торговцев из Ленинграда. Вместе с семьями их изгоняли из квартир (иногда это были подвалы их бывших собственных домов) и высылали в течение двадцати четырех часов. Есть сведения, что списки подлежащих высылке составлялись по доносам, а также путем проверки, кто из поименованных в старом справочнике «Весь Петербург» еще был жив и оставался в городе⁸. Высылали, однако, отнюдь не только по признаку классовой принадлежности – в отдаленные районы Сибири отправили от 30 до 40 тыс. ленинградских рабочих вместе с женами и детьми⁹ Тысячи людей также были арестованы под тем или иным предлогом. Американскому послу Буллитту стало известно о сообщении британского вице-консула в Ленинграде, что количество высланных из Ленинграда достигло 100 тыс. человек¹⁰. В лагерях, куда попали очень многие ленинградцы, их называли «кировским потоком» или «кировскими убийцами». Высылали и из Москвы, но тут размах был меньше.

К февралю 1935 г. набрала силу кампания бдительности – так парткомы по всей стране откликнулись на циркуляр от 19 января об искоренении враждеб-

ных элементов и уничтожении гнезд контрреволюционеров. Это было повторением охоты на ведьм, развязанной письмом Сталина в журнале «Пролетарская революция» в 1931 г., но в гораздо большем масштабе и с некоторыми отличиями. Теперь «разоблачались» как политические, так и идеологические прегрешения; репрессии затронули не только интеллигенцию. Исключение из партии чаще всего*влекло за собой не только снятие с работы, но также арест и заключение в лагерь. Среди репрессированных было много старых большевиков и лиц, активно работавших в партии в 20-е годы.

Можно привести несколько типичных примеров. Старого большевика Белоусова арестовали как контрреволюционера за то, что он не стал доносить на другого старого большевика, Тимофеева, который незадолго до XVII съезда (оба были избраны делегатами) сказал ему, что нужно поставить на голосование вопрос о смещении Сталина с поста генерального секретаря. Белоусов в ужасе отшатнулся и позже, встречаясь с Тимофеевым в Обществе старых большевиков, старался проскочить мимо. Николая Емельянова, старого рабочего и большевика, который в июле 1917 г. укрывал Ленина и Зиновьева в Разливе, арестовали и приговорили к пяти годам заключения в лагере. Арестовали его по подозрению в хранении экземпляра ленинского «завещания», а также за то, что, будучи экскурсоводом в своем домике в Разливе (где до перехода в шалаш прятались Ленин и Зиновьев), превращенном в музей, он называл посетителям фамилии людей, «оказавшихся» врагами. Один из основателей Коммунистической партии Палестины Джозеф Бергер, возглавлявший в начале 30-х годов Ближневосточное отделение Коминтерна и принявший советское гражданство, был приговорен к пяти годам заключения в лагере за «контрреволюционную троцкистскую деятельность», выразившуюся в пренебрежительных замечаниях в адрес Сталина, которые кто-то слышал и не замедлил о них донести¹ Г

А вот еще другие примеры. Молодой историк Николай Эльвов написал главу о 1905 г. для четырехтомника «История ВКП(б)» под редакцией Емельяна Ярославского. Вся книга, включая главу Эльвова, была осуждена Сталиным в его письме в редакцию журнала «Пролетарская революция». После этого Эльвов был направлен в Казань, стал профессором педагогического института и работал в редакции областной газеты «Красная Татария». Эльвов был избран членом горкома партии. После того как «Правда» назвала его «троцкистским контрабандистом», он был арестован¹². Подобная судьба ждала очень многих. «Бюллетень оппозиции» сообщал, что арестовывались и ссылались сотни людей, связанных или заподозренных в малейшей связи с оппозицией даже в далеком прошлом, равно как их родственники и друзья. Мало того, уже сосланных оппозиционеров вновь арестовывали и ссылали в еще более отдаленные места или отправляли в лагеря¹³. Типичный случай – в феврале 1935 г. на Украине арестовали молодого бывшего оппозиционера Марка Полякова, и всего через неделю его двоюродного брата Льва Копелева исключили из комсомола и из Харьковского университета «за связь с родственником – троцкистом»¹⁴.

Преследования родственников и знакомых репрессированных многократно увеличивали масштабы репрессий. Евгения Гинзбург, жена члена бюро Татарского обкома партии, работала с Эльвовым в педагогическом институте и в редакции газеты «Красная Татария», а также помогала ему готовить сборник материалов по истории Татарии. Вскоре после ареста Эльвова ей предъявили обвинения в том, что она не разоблачила этого троцкистского контрабандиста, не подвергла критике сборник и ни разу не выступила против Эльвова на собраниях. Гинзбург спросила: «А разве уже доказано, что он троцкист?». В ответ некоторые воскликнули: «Но ведь он арестован! Неужели вы думаете, что у нас кого-нибудь арестовывают, если нет точных данных?». Поток раскаяний ширился с каждым днем. Те, кто не обладал гордостью и смелостью Гинзбург, «бия себя кулаками в грудь... вопили о том, что они “проявили политическую близорукость”, “пошли на примиренчество с сомнительными элементами”, “лили воду на мельницу”, “проявляли гнилой либерализм”». Те, кто действительно имел оппозиционное прошлое, проявляли особое рвение в самокритике и разоблачении бывших единомышленников. Сама Гинзбург поначалу отделалась выговором «за притупление политической бдительности»¹⁵.

Вполне типично и то, что произошло с Борисом Вахтиным, мужем писательницы Веры Пановой. Вахтин был ответственным редактором выходившей в Ростове газеты «Молот». В феврале 1935 г. его сняли с работы и исключили из партии за «троцкизм» – на разоблачительном партсобрании, где все друг друга разоблачали, выяснилось, что, еще будучи комсомольцем, он какое-то время примыкал к оппозиции. Друг помог ему устроиться простым рабочим. Спустя непродолжительное время за Вахтиным пришли – однажды ранним утром его арестовали на квартире и произвели обыск на глазах у испуганных матери, жены и детей. Многие недели Панова носила ему передачи, выстаивала длинные очереди у тюремного окошка. Иногда передачи принимали, иногда – нет. В очередях стояли несчастные женщины, на долю которых выпала та же участь. Из Ростова Вахтина перевезли в Москву, где следствие продолжилось. В середине лета стало известно, что его и некоторых других бывших ростовских коммунистов приговорили к десяти годам заключения в лагере на Соловецких островах. Панова, конечно, тоже лишилась работы (сняли с работы и ее начальника за примиренчество, так как он из сострадания не увольнял ее целых пять дней). Семью нужно было кормить, Панова пыталась что-то писать и публиковать, уже не числясь на работе, но в местной газете появилась обличительная статья о писательнице. Ей оставалось забрать детей и скрыться в глубинке, в деревне – только благодаря этому ей удалось пережить время, когда «людей сметала проклятая метла опричнины»

Ходовым с начала 1935 г. стало слово «двурушник». Двурушники, маскировавшиеся партийными билетами, якобы вынашивали контрреволюционные замыслы и были настроены против партии. Еще их называли «враги в советских масках». Утверждалось, что Каменев и Зиновьев проявили себя самыми презренными двурушниками, когда в начале 30-х годов они отстаивали партийную линию, отрекаясь от своего прошлого оппозиционеров на XVII съезде, особенно когда они осмелились передать в «Правду» статьи о том, что смерть Кирова – невосполнимая утрата. Все это делалось только для того, чтобы скрыть свое гнусное заговорщическое нутро.

В советской стране есть двурушники, которые выглядят не только образцовыми гражданами и членами партии, но и приятными людьми, – это основная тема кинофильма «Партийный билет», снятого как раз в этот период студией «Мосфильм». Двурушник Павел устраивается работать на фабрику. Шпионской организации, с которой связан Павел, нужен партийный билет его жены Анны – без этого билета, надо полагать, дальнейшая шпионская деятельность невозможна. Павел крадет у жены партийный билет. Анну, ударницу и безупречную коммунистку, исключают из партии за утерю билета. В конце злодея Павла разоблачают и арестовывают. В «Правде» появилась хвалебная рецензия на этот фильм, в которой, помимо прочего, говорилось: «Это правдивая повесть о жизни, призыв к классовой бдительности: враг еще жив и не дремлет»¹⁷

В двурушничестве легко можно было обвинить тысячи рядовых членов партии, не говоря уже о видных бывших оппозиционерах. В 1929 г. большинство этих заблудших безоговорочно приняло генеральную линию партии и не жалело сил на фронтах пятилетки, но в старых протоколах партсобраний почти у каждого можно было найти отметку что он (или она) воздержался (или воздержалась) при голосовании по платформе оппозиции в 1923 г., а то и голосовал (голосовала) «за». Кто-то высказался вразрез с тем, что позже сказал товарищ Сталин. Тут уже дальнейшие подтверждения правоверности и успехи в работе не могли иметь никакого значения – человек становился «двурушником». А как мог он (или она) оградить себя от обвинения? Ведь, чем красноречивее человек выступал в последнее время в поддержку партийной линии, тем соответственно более он кривил душой, тем больше такой человек опасен. Неудивительно, что очень многие начали публично каяться, пытаясь хоть как-нибудь себя обезопасить.

Пусть в действительности не было контрреволюционных заговоров и никто не вынашивал планы покушения на Сталина, у него все же были основания думать о двурушниках: он не мог не понимать, что многие члены партии, громко прославляя Сталина, в душе не видели в нем подобного Ленину героического вождя, приведшего страну к социализму, каковым он сам себя считал и каковым его изображали средства массовой информации. Например, Евгения Гинзбург признается, что в начале 1935 г. у нее не было ни малейших сомнений в иравильности линии партии и за партию большевиков она не задумываясь отдала бы жизнь, но Сталина она «...не могла боготворить, как это уже входило в моду»¹⁸. Она и подобные ей оставались верны партии, но верности Сталину в их сердцах не было. Только в этом смысле они были «двурушниками», но для него этого было вполне достаточно.

В наибольшей степени такая двойственность была присуща бывшим революционерам, боровшимся с царизмом, членам Общества старых большевиков и Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Сомневаясь в том, что сложившийся к 30-м годам строй можно считать социалистическим, зная, что революционная биография Сталина отнюдь не безупречна и он вовсе не выдающийся революционер, наконец, ужасаясь фальсификации истории партии, начало которой положило его письмо в редакцию журнала «Пролетарская революция», эти люди не могли считать Сталина достойным преемником Ленина¹⁹. Естественно, с точки зрения Сталина, эти общества и их отделения на местах были рассадниками двурушничества. В мае 1935 г., когда многие члены Общества старых большевиков были уже в тюрьмах и лагерях, вышло краткое постановление, подписанное просто «Центральный Комитет», о ликвидации этого общества (якобы по инициативе его членов) и создании ликвидационной комиссии, в состав которой вошли в числе прочих Ярославский, Шкирятов и Маленков. Комиссия должна была распорядиться имуществом общества и выдвинуть предложения о лучшем использовании его «печатной продукции»²⁰. Возможно, постановление вышло именно в это время потому, что Общество старых большевиков будто бы собрало подписи под обращением в Политбюро с просьбой, памятуя слова Ленина «Пусть между вами не будет крови»²¹, не выносить смертных приговоров старым большевикам, таким, как Зиновьев и Каменев. Конечно, подобное обращение могло только ускорить неизбежную ликвидацию Общества старых большевиков в условиях наступавшей большой чистки.

Туманное упоминание о «лучшем использовании» литературных и прочих материалов Общества старых большевиков обретает особый смысл, если учесть, что они, равно как и материалы Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, представляли собой сокровищницу сведений из истории партии, которая теперь переписывалась по сталинским канонам. Как показывают материалы Смоленского партархива, по всей стране прокатилась волна гонений на книги – по распоряжениям Главлита из библиотек изымались сочинения Троцкого, Каменева и Зиновьева, а также иная «троцкистско-зиновь-евская контрреволюционная литература». Так, 21 июня 1935 г. в библиотеку им. Ленина в Смоленске пришло распоряжение об изъятии книг и брошюр, написанных А. Шляпниковым, Е. Преображенским, бывшим наркомом просвещения А. Луначарским и известным историком партии в. Невским. Последнего сняли с поста директора Государственной библиотеки СССР им. В.И. Ленина и арестовали в начале 1935 г. за то, что он отказался подчиниться письменному распоряжению Сталина об изъятии из библиотеки большого количества политической литературы, сказав при этом: «Я не багажной камерой хранения заведую. Мне партия поручила хранить все это»²². Естественно, библиотечные работники были в замешательстве; приходилось запрашивать Главлит: что делать с антологиями марксизма, которые Ленин редактировал совместно с Зиновьевым? С собраниями сочинений Ленина под редакцией Каменева? С книгой Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир» (в которой в числе главных вождей революции были представлены ныне разоблаченные изменники)? Или, если Троцкий поместил свою статью в каком-нибудь номере «Коммунистического Интернационала», нужно ли его изымать? Ответы на подобные вопросы, к сожалению, нам неизвестны²³.

В сущности, многочисленные «двурушники» были виновны не в преступных деяниях, а в том, что Джордж Оруэлл в своей знаменитой книге «1984» назвал «мыслепреступлением». Обвиняли их, однако, в принадлежности к тайным заговорщическим организациям, ставившим своей целью совершение террористических актов вроде убийства Кирова. Чем можно объяснить такой подход Сталина? Во-первых, он, очевидно, считал любые антисталинские разговоры равносильными фактической заговорщической деятельности. В чем, например, заключалась деятельность «Московского центра», на который возложили ответственность за убийство Кирова? Сторонники Каменева и Зиновьева по вечерам собирались на московской квартире у того или другого и вели частные политические разговоры, при этом иногда критиковали Сталина²⁴.

Во-вторых, сталинское представление о «двурушниках» как об антипартийных заговорщиках, вероятно, проистекало из его подсознательной склонности наделять врагов всем тем, что не вязалось со сложившимся в его сознании идеализированным образом Сталина, и за это их наказывать. Ведь террористический антипартийный заговор в советской стране действительно существовал – это был заговор Сталина. Именно к Сталину можно отнести гневное обличение врагов в передовой статье «Правды», озаглавленной «Презренные двурушники». «Не имея ничего за душой кроме злобы и ненависти к партии, к советской власти, Троцкий, Зиновьев, Каменев и их прихвостни сделали террор главным методом своей подлой деятельности и поступают при этом как иезуиты»²⁵.

Сталин, исполненный злобы против партии, особенно против некоторых партийных руководителей и старых большевиков, не приемлющих сталинские методы руководства, избрал своим главным методом террор сверху и обвинил в собственном антипартийном заговоре тех самых людей, кого он намеревался уничтожить как контрреволюционеров.

В мае 1935 г. Сталин обеспечил организационную основу своему заговору, негласно назначив «комиссию по государственной безопасности» для наблюдения за ходом чистки. Он сам стал во главе этой комиссии, в которую вошли также Ежов, Жданов, Шкирятов и Маленков. Комиссией был сформирован «политический отдел» в составе Поскребышева и Маленкова от ЦК, Агранова и Серова от НКВД, Шкирятова от КПК и Вышинского (сменившего Акулова на посту Генерального прокурора) от прокуратуры, целью которого была координация текущей работы по проведению чистки. Все это стало известно благодаря полковнику НКВД, участвовавшему в организации исполнительного структурного подразделения отдела и позже ставшему невозвращенцем. Возглавляемое Серовым и насчитывавшее свыше 150 работников, не считая обслуживающего персонала, подразделение делилось на группы, ответственные за различные отрасли промышленности, торговлю, образование, печать, партийные кадры и пр., имело представителей в республиканских и областных управлениях НКВД и оперативные группы в разных регионах страны. Поначалу работа заключалась главным образом в сборе информации (из архивов органов внутренних дел и партийных архивов) о лицах, в прошлом являвшихся оппозиционерами или так или иначе с последними связанных. Той же цели послужил большой объем материалов, собранных созданными в 1933 г. комиссиями по чистке партии (которые вскоре были распущены)²⁶.

Создав партийно-полицейскую машину для проведения полномасштабного террора, Сталин на заседании Оргбюро предложил провести проверку партийных документов, чтобы «навести порядок» в партии. Предложение было принято²⁷ Закрытым письмом от 13 мая 1935 г. Центральный Комитет известил все парторганизации о том, что выявлены многочисленные случаи, когда «враги партии и рабочего класса» обманным путем получали партийные билеты и занимались подрывной деятельностью, прикрываясь этими билетами. В письме содержалось требование самым тщательным образом проверить учетные карточки и партийное прошлое всех и каждого члена партии²⁸

Проверка партийных документов была задумана как мера, направленная па осуществление заговора сверху. Одной из очевидных целей было обеспечение необходимой информации для вышеупомянутых групп, каждая из которых имела представителей НКВД на местах, работавших в контакте с секретарями райкомов и горкомов. У представителей НКВД хранилась вся документация, причем не только на рядовых членов партии, но и на секретарей парторганизаций²⁹ Таким образом собирались сведения о партаппаратчиках, многие из которых падут жертвами на новом этапе Большого террора, который начнется в середине 1936 г. На данном этапе, однако, их еще целесообразно было использовать.

Проверка партдокументов не называлась чисткой, но по сути являлась именно таковой. «Правда» не оставляет в этом никаких сомнений:

«Нельзя забывать, что наша страна живет в капиталистическом окружении. Это понятие не только географическое... Внутри страны еще немало заклятых врагов социализма, осколков разбитых вдребезги враждебных пролетариату классов. Еще есть... контрреволюционные троцкисты, белогвардейские подонки зиновьевцев... Надо понимать, что если мы хотим в кратчайший срок уничтожить всех врагов, то мы прежде всего должны преодолеть организационную распущенность в своих рядах, навести порядок в нашем собственном партийном доме»³⁰.

За период с мая по 1 декабря 1935 г. количество исключенных из партии составило около 190 тыс. человек³¹. Отчасти свет на происходившее проливает секретный документ, направленный из ЦК в обкомы в июле 1935 г. Десятки исключенных заносились в списки по категориям: «шпионы и подозреваемые в шпионаже», «белогвардейцы и кулаки» и «троцкисты и зиновьевцы» (последняя категория была самой многочисленной). Назовем лишь некоторые фамилии исключенных из партии по той или иной категории: ленинградский зиновьевец Миркин, исключенный за сокрытие своего социального происхождения (его отец был состоятельным торговцем) и «активную поддержку» некоего зиновьевца Зеликсона, впоследствии высланного; троцкист Бирбрауэр, директор фабрики в Ивановской области, поддерживавший связь с исключенной из партии активной троцкисткой Шавронской; княгиня Ильинская, работавшая под чужой фамилией в буфете в поликлинике и имевшая родственников, у которых были ценности и деньги во французском банке, некий мужчина польского происхождения, указавший в учетной карточке национальность «украинец» и поддерживавший связь с двумя братьями в Польше через третьего брата, жившего в Канаде; некий Кейл из Одессы, который бывал в посольстве Чехословакии и обращался за выездной визой в эту страну, где у него был брат-бизнесмен (Кейла отнесли к категории шпионов)³². Иметь родственников за границей становилось все опаснее для советских граждан. Первого мая 1935 г. посол Буллитт писал Рузвельту, что «почти никто не осмеливается вступать в малейший контакт с иностранцами, и это вовсе не беспочвенный страх»³³.

Могущество НКВД неуклонно возрастало – по решению органов производилось все больше арестов³⁴. На первом этапе, однако, Сталин еще в значительной мере опирался на партийный аппарат. Едва ли кто-нибудь из крупных аппаратчиков и советских работников пострадал в это время³⁵ – черед «вельмож» наступит позже, когда их обвинят, помимо прочего, в том, что под их крылом свили гнезда разоблаченные враги. Вероятно, помимо других причин, в связи с предчувствием такой возможности некоторые местные партийные функционеры не проявляли особого рвения, а то и противились массовой чистке. Более того, зачастую начальству не хотелось «вычищать» лиц с небезупречным партийным прошлым по производственным соображениям – зная за собой прошлые грехи, такие люди работали особенно усердно.

Некоторые старые большевики в руководстве на местах не предвидели грандиозного размаха репрессий в скором будущем именно благодаря скрытому характеру их подготовки и в отдельных конкретных случаях действовали, руководствуясь своей партийной совестью. Льва Копелева восстановили в Харьковском университете после того, как он поехал в Киев и рассказал свою историю отцу знакомой девушки – старому большевику, имевшему дружеские отношения с наркомом просвещения Украины Затонским и представителем НКВД на Украине Балицким³⁶. Когда Евгения Гинзбург подала апелляцию в бюро райкома, его секретарь настоял на отмене выговора – взамен ей поставили на вид «недостаточную бдительность»³⁷. В Смоленске секретарь обкома Иван Румянцев наложил на письме одной женщины резолюцию, в которой указывалось на возможность «ошибки». В письме женщина жаловалась, что ее обвиняют в преступной связи с сосланным мужем, с которым она давно развелась, и жизнь ее от этого стала просто невыносимой³⁸. Очевидно, таких случаев было немало, ибо в резолюции по докладу Ежова на пленуме ЦК 21-25 декабря 1935 г. говорилось о партийных руководителях, которые, «несмотря на неоднократные предупреждения ЦК ВКП(б)», не поняли огромного значения проверки партийных документов и даже «в ряде случаев оказали прямое сопротивление этому важнейшему мероприятию по укреплению рядов ВКП(б)»³⁹.

Как только в начале 1936 г. проверка партийных документов была завершена, началась новая кампания – по сути, снова чистка, которую назвали «обменом партийных билетов». Для наведения еще большего порядка в «партийном доме» оказалось необходимо заменить партийные билеты образца 1926 г., как пояснил журнал «Большевик», с целью обеспечить «действительно централизованный учет коммунистов». Подчеркивалось, что обмен партийных билетов не является чисто технической процедурой: «Проверка партийных документов очистила партию от врагов. Обмен партийных документов должен продолжить очищение рядов партии». Пока что ставилась задача очистить партию не столько от враждебных элементов, сколько от пассивных членов, которым недоставало «органической связи» с партией и которые не интересовались ее историей, не изучали ее политику и уклонялись от активной работы по агитации и пропаганде⁴⁰

Пассивных членов партии, которым не выдали новых партийных билетов, оказалось очень много. В большинстве своем это были просто аполитичные люди, и Сталин посчитал нужным проявить именно к ним снисходительность. На пленуме ЦК 1-4 июня 1936 г. он возражал против исключения скопом всех «пассивных элементов». Он сказал, что не стоило, например, ивановских ткачих исключать из партии за недостаточную политическую грамотность – дело парторганизаций заботиться о повышении уровня их политической подготовки⁴¹. О том же говорилось в появившейся незадолго до пленума передовой статье «Правды», не подписанной, но выдержанной в характерном для Сталина безапелляционном тоне: «Общеизвестно, что сын за отца не отвечает, а внук за деда и подавно». Почему же в таком случае исключили из партии и уволили с работы братьев Михаила и Алексея Поповых, вся вина которых заключалась в том, что их дед, умерший двадцать лет назад, имел когда-то мясную лавку? Чистка должна быть направлена не столько против пассивных членов партии, сколько против «вражеских и чуждых элементов». Истинная большевистская бдительность заключается в способности распознать и безжалостно разоблачить настоящего врага, отличить его от простого нарушителя партийной дисциплины или партийной этики⁴². Настоящими врагами были люди, подобные директору Смоленской электростанции, который однажды имел неосторожность сказать, что материальное положение рабочих ухудшается⁴³.

Зарождение показательного процесса ьш ;•••'

Все это было лишь прелюдией к массовому террору, который Сталин начнет по окончании всех приготовлений. Последние не ограничивались только проверкой партийных документов, обменом партбилетов и налаживанием механизма репрессий.

Близился следующий этап чистки, который должен был затронуть высший эшелон партийного руководства. Для его оправдания Сталину нужны были гораздо более весомые политические основания, чем материалы молниеносных процессов «Ленинградского центра» и «Московского центра», на которых лидеры бывшей оппозиции приняли на себя лишь моральную и политическую ответственность за убийство Кирова. Требовалось сенсанционное разоблачение давнего и разветвленного контрреволюционного заговора партийно-государственной верхушки, имевшего целью убийство Сталина и Кирова и уничтожение советской власти.

Для пущей убедительности главари заговора должны были публично дать показания, подтверждающие его существование. Перед Сталиным и исполнителями его замысла – Ежовым, Ягодой и его непосредственными подчиненными в НКВД – встала двоякая задача: разработать подробный сценарий и заставить Зиновьева, Каменева и пр., включая видных большевиков с троцкистским прошлым, публично признаться, что они, выполняя полученные из-за границы директивы Троцкого, действительно играли ведущую роль в большом террористическом заговоре. Таким образом будет обеспечено правдоподобное и всем понятное обоснование для массового террора, появится возможность обвинить в изменнических действиях других бывших оппозиционеров и продолжить аресты высокопоставленных партийных работников. Сталинская жажда мести будет утолена, он одержит триумфальную победу над ненавистными врагами – на суде они будут признаны виновными в ужасных преступлениях, и их имена будут навеки опозорены⁴⁴.

Склонить намеченных обвиняемых к сотрудничеству со следствием и признанию в участии в воображаемом заговоре оказалось не так-то легко – на подготовку процесса потребовалось около полутора лет. Признанные виновными на январском процессе в 1935 г. Зиновьев, Каменев и прочие осужденные были направлены в Верхнеуральский иолитизолятор. По свидетельству видевшего их там Чилиги, Зиновьеву разрешили привезти с собой связку книг о фашизме – он в то время особенно интересовался этим предметом. Летом 1935 г. Зиновьева и Каменева вернули в Москву и вновь судили закрытым судом, вменив им и еще тридцати четырем подсудимым в вину подготовку покушения на Сталина. Хотя свидетелем обвинения против Каменева выступил его брат, художник Розенфельд, Каменев категорически отверг все обвинения. В итоге вместо вынесенного Каменеву на процессе в январе 1935 г. приговора к пяти 'годам на этот раз его приговорили к десяти годам заключения. О повторном суде Чилига узнал, когда Зиновьева и Каменева вернули в Верхнеуральск⁴⁵. Однако решающий период подготовки к главному процессу был еще впереди.