Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 95 страниц)

Другая журналистка, приехав в СССР после шестилетнего отсутствия, обнаружила, что в магазинах появились товары, а в комнате очень довольного своей жизнью ударника труда она увидела на стенах коврики из набивной ткани с картинками, абажуры, салфеточки, подушки и подушечки. Она задается вопросом, суждено ли советской элите пройти весь путь к особнякам, обставленным в буржуазном вкусе-³⁶. Такого рода мысли приходили в голову и писателю Илье Эренбургу, когда знойным летом 1934 г. он гулял по московским улицам и повсюду слышал популярную песенку «У самовара я и моя Маша», доносившуюся из открытых окон. «Маш было гораздо больше, чем самоваров», – замечает Эрен-бург, но «Маша у самовара» вполне устраивала членов всевозможных бюро, председателей горсоветов, совслужащих – мелкобуржуазные вкусы дореволюционного времени казались им эталоном³⁷

Случай помог Сталину в 1934 г. предстать перед всей страной в образе лучшего друга простого человека. Ледокол «Челюскин», который должен был пройти Северным морским путем и доставить научную экспедицию во Владивосток, был раздавлен льдами в Чукотском море. Члены экспедиции во главе с О.Ю. Шмидтом и экипаж ледокола (всего 104 человека) высадились на льдину и были спасены советскими авиаторами, которые вывозили их небольшими группами в течение марта и апреля. Газеты ежедневно сообщали о ходе спасательной операции, вся страна восхищалась стойкостью челюскинцев и мужеством их спасителей. Отважные летчики стали первыми Героями Советского Союза, но главным героем челюскинской эпопеи оказался Сталин. Чуть ли не во всех сообщениях о челюскинцах упоминалось имя и красовались портреты Сталина. Перед своим триумфальным возвращением челюскинцы направили ему благодарственную телеграмму: «Мы знали, что ты, товарищ Сталин, заботишься о нас, что ты являешься инициатором грандиозных мероприятий по спасению полярников с “Челюскина”»³⁸.

В августе 1934 г. состоялся I съезд советских писателей, который мог показаться предвестником либерализации в сфере культуры. Правда, упоминание сталинского определения писателей как «инженеров человеческих душ» в кратком вступительном слове Жданова следовало бы расценить как знак того, что очень скоро литературное творчество будет полностью контролироваться партией, но тогда главным событием сочли основной доклад Горького. Лейтмотивом доклада было многообразие литературных форм и течений при условии лояльности к советской власти. На съезде выступили Бухарин и Радек. Внушал надежды и хороший прием, оказанный беспартийным писателям, которые составили 40% общего количества (600) делегатов. По вопросам драматургии на съезде выступили Алексей Толстой, а также такие известные беспартийные литераторы, как Бабель, Олеша и Пастернак. Из заключительного слова, с которым на съезде выступил Горький, писателям стало ясно, кому они обязаны столь благожелательным отношением: «Года два тому назад Иосиф Сталин, заботясь о повышении качества литературы, сказал писателям-коммунистам: “Учитесь писать у беспартийных”»³⁹.

Незадолго до открытия съезда Сталин пошел еще на один маневр. На этот раз – чтобы создать впечатление правителя, принимающего близко к сердцу интересы литературной братии и судьбы ее членов. Как упоминалось выше, поэт Осип Мандельштам был арестован в середине мая 1934 г. за антисталинское стихотворение. Жена Мандельштама Надежда и Борис Пастернак обратились к Бухарину, в то время редактору «Известий», с просьбой заступиться за Мандельштама и облегчить его участь. Бухарин послал Сталину письмо с припиской, в которой говорилось, что Пастернак очень огорчен арестом Мандельштама. Однажды поздно вечером в июле, незадолго до начала съезда, в московской коммунальной квартире, где жил Пастернак, раздался телефонный звонок из Кремля. Звонил Сталин.

Сталин сказал, что дело Мандельштама рассмотрено и все будет хорошо. Он даже упрекнул Пастернака за промедление. «Если бы я был поэтом, – сказал Сталин, – и мой друг, поэт, попал в беду, я бы все сделал, чтобы ему помочь». Пастернак хотел возразить, но Сталин перебил: «Он ведь гений – или нет?». Позже Пастернак позвонил секретарю Сталина и спросил, следует ли ему держать этот разговор в секрете. Ему ответили, что в этом нет никакой необходимости. В своих мемуарах Надежда Мандельштам совершенно справедливо отмечает, что Сталин явно хотел, чтобы об этом разговоре узнало как можно больше людей⁴⁰. Если мотивы и значение ночного звонка Сталина не были правильно поняты в то время и еще долго вызывали споры, то только потому, что его поступок не рассматривался в контексте политики разрядки, которую он проводил в рамках заговора сверху. Сталину хотелось, чтобы писатели видели в нем заботливого покровителя искусств, человека с поэтической душой. Мандельштам был всего лишь сослан и благодаря этому до времени избежал худшей участи.

Проявлением политики внутренней разрядки было и укрепление законности. Сталин хотел уверить служащих, специалистов и простых людей в том, что они ограждены от произвола властей на местах. Прокуратура получила статус независимого всесоюзного органа (1933), и на нее был возложен надзор за законностью действий административных органов, включая ОГПУ. На свободу выпустили немало осужденных за незначительные преступления и проступки. Органы безопасности, по слухам, получили указание не арестовывать инженеров и военнослужащих без ордера на арест или согласования с ЦК в каждом отдельном случае⁴¹. Прокуратуру в то время возглавлял старый большевик Иван Акулов. Он энергично взялся за реабилитацию специалистов, осужденных без убедительных доказательств вины. Вышинский, человек Сталина, был заместителем Акулова и занял его место в 1935 г. Судя по рвению Вышинского, за новой политикой в области уголовного преследования и судопроизводства явно стоял Сталин. Вышинский осудил «обвинительный уклон», предполагавший незамедлительный приговор по любому делу, и строго указал работникам юстиции на недопустимость необоснованных арестов, незаконной конфискации имущества и других нарушений прав граждан, которые дискредитируют власть в глазах народа⁴².

Реорганизация карательных органов в июле 1934 г. в рамках кампании по укреплению законности и устранению недостатков в судебной практике легко сошла за реформистскую меру, направленную на введение их деятельности в русло законности. Ничего не говоря об ослаблении накала борьбы против изменников, «Правда» в редакционной статье по этому поводу сообщала о стабилизации режима. А в редакционной статье «Известий», написанной самим Бухариным или под его руководством, говорилось, что раньше террор был нужен для подавления действительно имевшего место сопротивления врагов, но теперь враги внутри страны в основном побеждены и разгромлены; а это означает, что, хотя борьба и не окончена, она будет вестись ДРУГИМИ МЕТОДАМИ, что резко возрастает роль РЕВОЛЮЦИОННОЙ ЗАКОННОСТИ и СУДЕБНЫХ учреждений, призванных рассматривать дела в соответствии с определенными юридическими нормами⁴³. Сталин, вероятно, остался доволен таким выступлением «Известий» – оно вполне отвечало его планам.

Пожалуй, самым ловким маневром в политике разрядки была временная демонстрация готовности проявить терпимость к прежним уклонистам и оппозиционерам. Хотя в мае 1934 г. партийная чистка возобновилась и комиссии по чистке были созданы еще в девяти областях, она проходила по заведенному порядку, арест не был непременным следствием исключения из партии и пострадали лишь немногие представители старых большевиков. Мало того, некоторые известные бывшие оппозиционеры публично каялись в прежних заблуждениях, заявляли о своей верности Сталину и генеральной линии и подавали заявления о восстановлении в партии. Одним из таких раскаявшихся был Христиан Раковский, сосланный еще в 1928 г. Авторитет Раковского в кругах левой оппозиции уступал разве только авторитету Троцкого⁴⁴.

Даже Зиновьев и Каменев, которых восстановили в партии в 1933 г., начали потихоньку вновь заявлять о себе. Зиновьев время от времени помещал в «Правде» статьи по вопросам международного положения и внешней политики и с апреля по июль 1934 г. числился членом редакционной коллегии журнала «Большевик». Одна статья Каменева также появилась на страницах «Правды»; кроме того, он написал предисловие к вышедшему в ноябре сборнику сочинений Макиавелли. Он превозносил «Государя» как сочинение, явившее миру «величественную картину» борьбы за власть в рабовладельческом обществе, где богатое меньшинство правит большинством, которое занято тяжким трудом⁴⁵. Очень может быть, это было описание советского государства эзоповым языком. Предисловие Каменева фигурировало в качестве одной из улик против него на открытом процессе в 1936 г.

У Сталина была особая причина желать, чтобы эти люди вновь появились на сцене. Очевидно, мысленно он уже наметил их в качестве жертв будущих процессов. Их обвинят в участии в террористическом заговоре, на Зиновьева и Каменева возложат главную ответственность за убийство Кирова. Важно было, чтобы сейчас они играли заметную роль, тогда после ни у кого, в особенности у коммунистов, не будет оснований сомневаться, что они могли плести заговоры и совершать гнусные преступления. Истинный заговорщик стремился обеспечить правдоподобие будущих обвинений против тех, кому припишут его собственные преступления, и отвести всякое подозрение от себя.

Убийство в Ленинграде

Для убийства Кирова нужно было иметь в Ленинграде верного человека, поручить организационную сторону всей операции. На эту роль был выбран близкий к Ягоде сотрудник НКВД высокого ранга Иван Запорожец. Конечно, чтобы заставить Запорожца принять к исполнению столь гнусное задание, Сталину требовалась помощь Ягоды.

Кое-что об этом рассказал сам Ягода, выступая в качестве обвиняемого на публичном процессе в Москве в 1938 г. Как будет показано ниже, сталинские публичные процессы были своеобразным сочетанием фактов и вымысла. Ягода признался – несомненно, под давлением – в том, что являлся одним из главарей «правотроцкистского блока» заговорщиков-антисоветчиков, которые совершили убийство Кирова и собирались убить Сталина. На суде Ягода показал, что о намерении блока убить Кирова он узнал летом 1934 г. от одного из его лидеров – Енукидзе (который в 1934 г. был секретарем Центрального Исполнительного Комитета). Ягода заявил, что пытался возражать – ведь он отвечал за безопасность высшего руководства и в случае террористического акта его первого привлекли бы к ответственности. По словам Ягоды, на его возражения Енукидзе, конечно, не обратил никакого внимания. Он якобы настаивал на том, что террористический акт будет совершен группой троцкистов и зиновьевцев, и потребовал, чтобы Ягода им не мешал. Ягода утверждал, что ему пришлось дать указание Запорожцу не мешать совершению террористического акта против Кирова⁴⁶.

Показания Ягоды о том, что он не хотел посылать Запорожца в Ленинград для подготовки убийства Кирова, похожи на правду – ведь, в самом деле, ему как руководителю службы безопасности в случае удачного покушения не поздоровилось бы. А вот его заявление о том, что он якобы получил инструкции от Енукидзе, выглядит совершенно абсурдным – в этом случае он мог бы спасти советскую власть, Кирова, Сталина и себя самого, тут же сообщив Сталину о требовании Енукидзе⁴⁷ Если же инструкции исходили от Сталина, Ягоде некуда было деться. Так что, когда речь идет о Енукидзе, подразумевается Сталин, и в вынужденном признании Ягодой своей вины можно видеть классический пример потребности Сталина оставаться чистым, возложив преступные дела на «врагов народа».

Ленинградское управление НКВД возглавлял друг Кирова Филипп Медведь. Первым заместителем Медведя, ответственным за государственную безопасность в Ленинграде и области, был сотрудник НКВД Карпов. В конце лета 1934 г. Карпов получил новое назначение и уехал из Ленинграда, а на его место назначили Запорожца. Медведь не хотел видеть Запорожца своим первым заместителем и попросил Кирова вмешаться. Киров обратился к Сталину, но Запорожец все-таки получил назначение и мог теперь на месте подготовить почву для всего дальнейшего⁴⁸.

Исполнитель заговора нашелся в лице Леонида Николаева, тридцатилетнего ленинградца. Он был женат на латышке Мильде Драуле, работавшей в сто-

ловой Смольного. Мать Николаева также проживала в Ленинграде. Николаев рано вступил в партию, занимал разные незначительные посты и был исключен из партии, когда отказался поехать на «трудовой фронт». Следует отметить, что позже по указанию из Москвы его восстановили в партии⁴⁹. С апреля по декабрь 1934 г. Николаев был безработным и не имел постоянного источника средств к существованию. Возникает вопрос: на что, собственно, жил Николаев эти месяцы?⁵⁰ Это не праздный вопрос, так как после убийства Кирова у жены Николаева и его матери при обыске нашли по 5 тыс. руб.⁵¹ В то время это были больше деньги.

Причины, побудившие Николаева стать убийцей, объясняют по-разному. По мнению историка Роя Медведева, Николаев, считавший себя неудачником, хотел самоутвердиться в духе старых русских традиций терроризма⁵². Орлов утверждает, что Николаев рассказал приятелю, который был осведомителем «органов», что хочет убить члена местной комиссии партийного контроля, сыгравшего решающую роль в его исключении из партии. Запорожец, узнав об этом, постарался подогреть в Николаеве жажду мщения, а в качестве жертвы указал Кирова⁵⁵. Есть также мнение, что к этому делу приложил руку непосредственно Сталин. Узнав из досье НКВД на партийных работников в Ленинграде о том, что Киров был в близких отношениях с женой Николаева, Сталин устроил все так, чтобы Николаева пригласили в Москву. В разговоре он якобы выразил сочувствие Николаеву в его семейных неурядицах и тем самым возбудил в Николаеве желание отомстить Кирову. По этой версии, в Москве Николаев все рассказал своему старому другу Сорокину, сотруднику Московского управления НКВД. Арестованный в 1938 г., как и многие другие работники НКВД, Сорокин оказался в Бутырках в одной камере с Павлом Гольдштейном. В своих воспоминаниях Гольдштейн передает рассказ Сорокина, как он его запомнил⁵⁴. Очень сомнительно, что Сталин лично встречался с Николаевым, но он мог поручить кому-нибудь встретиться с Николаевым в Москве, чтобы подогреть его ревность и при этом изобразить Сталина образцом добродетели. Наконец, вся история с ухаживанием Кирова за Мильдой Драуле могла быть сфабрикована в Москве.

Каковы бы ни были мотивы его поступка, Николаев оказался послушным исполнителем. Совершить задуманное преступление, однако, было не так-то просто, даже с помощью Запорожца и его людей: Кирова окружала верная ему личная охрана. Николаев неоднократно предпринимал попытки подобраться поближе к Кирову. В дневнике, найденном у него после убийства, есть записи, свидетельствующие, что Николаев неоднократно пытался попасть на прием к Кирову. Киров через секретаря отвечал, что принять Николаева не может и ему следует изложить суть просьбы письменно. У Николаева нашли также план маршрута, по которому Киров часто ходил из Смольного в свою квартиру на Каменноостровском проспекте.

Когда Киров ходил домой пешком, охранники следовали за ним на машине, а двое шли рядом – один впереди и другой сзади. Во время одной такой прогулки подозрения охраны возбудил мужчина, который, казалось, намеренно шел по пятам за Кировым. Мужчину задержали, доставили в управление НКВД и обыскали. Задержанного, у которого нашли план с маршрутом Кирова и заряженный револьвер, допрашивал второй заместитель Медведя Ф.Т. Фомин. По указанию Запорожца, однако, Николаева (а это был именно он) отпустили и вернули ему револьвер⁵⁵ Николаев не прекратил попыток приблизиться к Кирову. Дважды он пытался подойти к нему, когда Киров садился в машину, отъезжающую из Смольного. Во второй раз, в августе 1934 г., Николаева вновь задержали, обыскали и опять нашли револьвер. И в этот раз Запорожец распорядился его отпустить, заявив, как ни абсурдно это звучало, что для ареста нет оснований⁵⁶

В последние дни ноября 1934 г. Запорожец исполнял обязанности начальника управления НКВД по Ленинграду и области. Неожиданно он взял пятидневный отпуск по семейным обстоятельствам, причем не оформил отпуск в установленном порядке, а получил разрешение от Ягоды по телефону. Исполняющим обязанности начальника на это время был назначен Фомин⁵⁷ По всей вероятности, Москва торопила, требуя исполнить задуманное к началу декабря, и Запорожец счел за благо на это время уехать из Ленинграда. Оставаясь в городе, он как и.о. начальника управления НКВД в отсутствие Медведя должен был бы понести наказание по всей строгости.

С 25 по 28 ноября 1934 г. Киров и другие высшие партийные руководители Ленинграда были в Москве на пленуме ЦК, на котором было принято решение в скором времени отменить хлебные карточки. Вечером в последний день пленума вся группа выехала «Красной стрелой» в Ленинград, куда прибыла утром 29 ноября. Через два дня после убийства Николаев сказал Фомину на допросе, что утром 29 ноября он был на платформе, когда подошла «Красная стрела», но Кирова окружили сопровождавшие его лица и стрелять не было возможности⁵⁸.

Вечером 1 декабря Кирову предстояло выступить на собрании партактива Ленинграда в Таврическом дворце, а утром 2 декабря он должен был выступить с докладом на объединенном пленуме Ленинградского горкома и обкома партии. На пленуме предполагалось обсудить и утвердить меры по выполнению принятых в Москве решений. Сразу после приезда в Ленинград 29 ноября Киров позвонил своему другу Михаилу Рослякову, возглавлявшему финансовый отдел горисполкома и облисполкома, и затребовал у него необходимые статистические данные. В тот же день Рослякову звонил второй секретарь обкома М.С. Чудов, предложивший ему прибыть в 15.00 1 декабря в Смольный на заседание комиссии по подготовке проекта решения, которое будет приниматься 2 декабря.

В субботу 1 декабря Киров дома работал над докладом, с которым ему предстояло выступить на следующий день. (В конце 70-х годов посетители квартиры-музея Кирова в Ленинграде могли видеть на столе в столовой материалы, которыми он пользовался при подготовке доклада, в том числе раскрытую работу Сталина «Вопросы ленинизма».) Когда Росляков утром позвонил Кирову по поводу затребованных статистических данных, Киров просил его послать материалы прямо ему на квартиру и обязательно быть у Чудова на заседании комиссии. В назначенный час Росляков был в приемной Чудова на третьем этаже Смольного, где уже собралась комиссия из 20-25 руководителей города и области.

Ожидая появления Кирова, между 16.00 и 17.00 они услышали два выстрела. Член комиссии А. Иваченко, который был ближе всех к двери, выбежал в коридор и тут же вернулся. Выбежавший за ним Росляков увидел Кирова, лежавшего ничком в коридоре слева от двери в приемную Чудова. Пуля попала Кирову в затылок. Позже нашли и вторую пулю, застрявшую в карнизе. Возможно, убийца направлял ее в самого себя, но промахнулся или не захотел попасть. Росляков склонился над Кировым: «Киров, Мироныч!». Нет ответа. В коридоре справа от двери в приемную Чудова он увидел человека, лежащего на спине со скрещенными руками. Росляков вырвал из его правой руки револьвер и передал его стоящему рядом секретарю горкома А.И. Угарову. В карманах лежащего они нашли записную книжку и партбилет. Угаров прочел вслух: «Леонид Николаев».

Подбежали остальные, хотели бить Николаева ногами, но Росляков и Угаров их остановили.

О дальнейшем Росляков рассказывает следующее: кто-то вызвал «Скорую помощь», кто-то позвонил в НКВД, чтобы приехал Медведь. Судорожно глотая воздух, появился Борисов, чекист из личной охраны Кирова, – что-то задержало его и он сильно отстал, оказавшись далеко от Кирова в конце коридора. Росляков и еще кто-то подняли Кирова и положили его на стол в кабинете. Прибыли лучшие ленинградские врачи с необходимой аппаратурой. Доктор Василий Добротворский первым объявил, что никакой надежды нет, но врачи не прекращали попыток вернуть Кирова к жизни. Наконец хирург Юстин Джанелидзе сказал коллегам: «Нужно писать заключение о смерти». Тут наконец появился Медведь – без фуражки, в незастегнутой шинели, с выражением полного смятения на лице⁵⁹.

Здесь рассказ очевидца, т. е. Рослякова, приходится прервать и сказать следующее: у входа в Смольный Медведя остановили охранники, которых он не знал. Это были люди из Москвы, каким-то образом они очутились там раньше Медведя. Более того, в личной преданности Борисова Кирову нет сомнений. Этот человек, зная, что Николаева задерживали, освобождали и возвращали ему оружие, не мог не встревожиться и предупреждал Кирова об опасности⁶⁰. Борисов не имел права отставать от Кирова, поэтому есть все основания предполагать, что, когда они с Кировым вошли в Смольный, Борисова задержали какой-то хитрой уловкой. Конечно, те же московские чекисты обеспечили Николаеву возможность встретить Кирова в коридоре. Как иначе мог он оказаться здесь, поджидая Кирова у входа в кабинет, где должно было состояться нигде не объявленное закрытое совещание?

Услышав от врачей, что Киров мертв, Чудов позвонил по прямому проводу в ЦК. Ответил Каганович. Услышав об убийстве Кирова, Каганович обещал тут же сообщить Сталину. Через несколько минут раздался звонок – на линии был Сталин. Чудов сообщил ему о смерти Кирова – Сталин потребовал рассказать в подробностях. Чудов сказал, что в настоящий момент врачи пишут заключение, – Сталин потребовал назвать их фамилии. Услышав, что одним из врачей был доктор Джанелидзе, он приказал передать ему трубку. Джанелидзе начал говорить со Сталиным по-русски, но тут же они перешли на грузинский, которого никто из присутствующих не понимал⁶¹. Сталин явно хотел немедленно узнать все медицинские подробности, чтобы соответственно спланировать свои дальнейшие шаги.

В сопровождении верхушки ленинградского управления НКВД приехал Фомин, выяснил ситуацию и сразу же уехал к себе в управление. Как только он вернулся, из Москвы позвонил Ягода. Выслушав донесение Фомина, Ягода начал расспрашивать, как Николаев был одет и были ли при нем какие-нибудь предметы иностранного происхождения. Примерно через час после разговора с Ягодой Фомину опять позвонили из Москвы – на этот раз звонил Сталин. Выслушав Фомина, Сталин также задал ряд вопросов. Он спросил, во что был одет Николаев, был ли на нем головной убор, нашли ли при нем что-нибудь иностранное. Услышав отрицательный ответ на последний вопрос, Сталин, после довольно продолжительной паузы, положил трубку. Анализируя впоследствии происшедшее в этот день в Ленинграде, Фомин пришел к выводу, что в ленинградской операции где-то случилась промашка⁶². Нетрудно понять, почему Сталину хотелось, чтобы у Николаева нашлось что-нибудь иностранное: появилась бы отличная возможность обвинить заграницу в подстрекательстве внутренних врагов, в участии в заговоре, который стоил Кирову жизни.

Врачу потребовалось около трех часов, чтобы привести Николаева в чувство. Его неоднократно допрашивали еще до приезда Сталина, который прибыл на следующий день и сам начал допрашивать Николаева. До этого, на допросах у Фомина, Николаев отвечал уклончиво, смущался, впадал в истерику, кричал, что его выстрел услышат во всем мире, но так и не дал вразумительного объяснения мотивов, побудивших его убить Кирова⁶³. В целом это не противоречит тому, что утверждал Хрущев, опираясь на результаты работы комиссии во главе со Шверником и более поздние сведения: Николаев сначала не хотел отвечать на вопросы, требовал переправить его в Москву для встречи с представителями центрального аппарата НКВД и утверждал, что в Москве знают, что и зачем он сделал⁶⁴. Росляков, однако, ссылаясь на ответы Николаева на первых допросах, сводит все мотивы поступка Николаева к ревности и желанию отомстить за порушенную личную жизнь⁶⁵.

Утром 2 декабря на вокзале встречали специальный поезд из Москвы – приехали Сталин, Жданов, Молотов, Ворошилов, Ежов, Ягода, Вышинский и некоторые другие. Поезд остановился, первым вышел Сталин, подошел к Медведю и ударил его по лицу, не снимая перчатки. Об обстоятельствах происшедшего коротко доложил Фомин. Сталин и все его окружение поехали сначала в больницу, где ночью было произведено вскрытие, а оттуда в Смольный. Расположились в кабинете Кирова. Привели Николаева, его жену и Медведя. Сталин грубо обругал Медведя за то, что он не контролировал ситуацию и не уберег Кирова. Потрясенная Мильда Драуле твердила, что она здесь ни при чем и ничего не знает, ничего даже не подозревала. Николаев, когда его привели, был в полубессознательном состоянии и даже не сразу узнал Сталина. Всхлипывая, он невнятно повторял: «Что я наделал, что я наделал!»⁶⁶, Хрущев утверждает, что после вопроса Сталина, почему он убил Кирова, Николаев на коленях уверял, что сделал это от имени партии и по ее поручению⁶⁷ По другой версии, не обязательно противоречащей хрущевской, Николаев пытался сказать, обращаясь к Сталину: «Вы же сами... мне...», но тут же получил удар, и его поволокли прочь⁶⁸.

Оставалось допросить начальника охраны Кирова, Борисова, но с его доставкой вышла задержка. Тем временем, по некоторым данным, Сталин вышел в приемную и сказал тем, кто там находился: «Николаева надо поддержать физически. Купите курочек, фрукты, подкормите, подлечите, и он все расскажет. Для меня и так совершенно ясно, что в Ленинграде действует хорошо организованная контрреволюционная террористическая организация и убийство Кирова – дело ее рук. Надо все тщательно расследовать»⁶⁹

Тут сообщили, что на крутом повороте с улицы Воинова по дороге в Смольный Борисов, которого везли на допрос, не удержался в открытой кабине грузовика, выпал и разбился насмерть. Рослякову позже рассказали то, что Сталин, узнав о гибели Борисова, остался недоволен работой ленинградского НКВД «Даже этого не могли сделать как следует!»⁷⁰. На самом деле (и Сталин, несомненно, это знал), Борисова убили по дороге в Смольный.

Борисов не мог выпасть из кабины грузовика, потому что его везли в закрытом кузове и с ним были двое энкавэдэшников (конечно, из Москвы). Судьба распорядилась так, что шофера не убили, и он уже при Хрущеве рассказал, как все было на самом деле. Сидевший рядом с ним в кабине сотрудник НКВД вдруг вцепился в руль и вывернул его так, что грузовик вот-вот должен был врезаться в стену дома. Шофер перехватил руль и успел выправить машину, она лишь вскользь задела дом и сильно не пострадала. Потом шоферу сказали, что начальник охраны Кирова, которого они везли, погиб в этой аварии. На XXII съезде КПСС Хрущев утверждал, что это не случайность, «это продуманное преступление... Почему он погиб, а никто из сопровождавших его лиц не пострадал? Почему позднее оба эти работника НКВД, сопровождавшие начальника охраны Кирова, сами оказались расстрелянными? Значит, кому-то надо было сделать так, чтобы они были уничтожены, чтобы замести всякие следы»⁷¹.

Второго декабря в первую смену почетного караула у гроба с телом Кирова в вестибюле Таврического дворца встали Сталин, Молотов, Ворошилов, Жданов, ленинградские партийные руководители. В Москву Сталин и прочие вернулись только вечером 3 декабря, тем же поездом привезли Кирова в гробу. В последний день в Ленинграде Сталин долго говорил с Николаевым с глазу на глаз в тюремной камере. Об этом сообщил бывший узник ГУЛАГа Лев Разгон, который в конце 30-х годов познакомился в лагере с заключенным по фамилии Кора-бельников, бывшим работником НКВД.

Корабельников рассказал Разгону, что ночью 1 декабря его и еще нескольких работников Московского НКВД отправили специальным поездом в Ленинград, где разместили в ленинградском управлении НКВД. Корабельникова и еще одного энкавэдэшника назначили надзирать за Николаевым в камере внутренней тюрьмы ленинградского НКВД. Надзиратели, получившие приказ не спускать глаз с Николаева, менялись каждые шесть часов. Без надзирателя Николаев остался только один раз – когда к нему пришел Сталин. Разговор наедине длился не менее часа. На протяжении всего этого времени оба надзирателя и деятели из руководства НКВД стояли в коридоре у двери камеры. Конечно, никто не знает, о чем говорил Сталин с еще одной жертвой своего заговора. Можно только предположить, что Сталин сообщил Николаеву, каковы должны быть его показания на следствии и в суде, гарантировал ему жизнь и даже освобождение, если Николаев все скажет как надо, и пригрозил расстрелом в случае отказа.

Когда Сталин ушел, Корабельников вернулся в камеру, так как была его очередь сторожить Николаева. На вопрос Разгона, как вел себя в этот момент Николаев, Корабельников ответил, что тот был похож на человека, которого стукнули по голове. Он бросился на койку и пытался укрыться с головой. Следуя инструкции, Корабельников не дал ему укрыться; тогда Николаев начал метаться по камере и что-то бормотать. Наконец Николаев начал задавать надзирателю самые разные вопросы: какая погода на улице? что идет в театрах? как расстреливают приговоренных к смерти?⁷² Фамилия второго надзирателя была Кацафа. Этот человек пережил сталинское время и в 1956 г. дал письменные показания Центральному Комитету. Николаев, утверждал Кацафа, сказал ему, что убийство Кирова организовали «органы», что ему обещали сохранить жизнь в обмен на показания против ленинградских зиновьевцев. Наконец, он спрашивал, как думает Кацафа – обманут его или нет?⁷³

Хрущев, который приехал в Ленинград отдельно во главе делегации московских рабочих, также стоял в почетном карауле. Хрущев и Росляков видели, как в последнюю смену почетного караула встали Сталин и члены Политбюро. Росляков заметил некоторые признаки волнения на лицах Ворошилова и Жданова, Молотов был невозмутим. «Поразительно спокойно и непроницаемо лицо И.В. Сталина, впечатление, что он весь ушел в свои думы, сосредоточенный взор поверх пораженного пулей Кирова, руки, как часто приходилось видеть и раньше, опущены, пальцы соединены»⁷⁴. Хрущев в своих воспоминаниях также писал о громадном самообладании и непроницаемости лица Сталина в тот момент⁷⁵.

Не может быть сомнений в том, что именно этот человек, с непроницаемым лицом стоявший у гроба, нес ответственность за убийство Кирова. Хрущев, например, был уверен, что Сталин лично ничего не поручал Николаеву – «для этого Николаев слишком мал». Хрущев, однако, не сомневался, что кто-то подготовил Николаева по поручению Сталина и убийство было организовано на самом верху. Он считает, что «оно было организовано Ягодой, который мог действовать только по секретному указанию Сталина, полученному, как говорится, с глазу на глаз»⁷⁶.