Текст книги ""Фантастика 2025-47". Компиляция. Книги 1-32 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ясный

Утром пришли снимать с меня «мерку». Долго заставляли поднимать – опускать руки, нагибаться и привставать на носочки. Всего искололи огромными булавками и измарали портняжными мелками. Еще утащили, негодяи, мои сапожки, оставив взамен чужие неудобные ботильоны. На высоком каблуке «рюмочкой», шитые бисером, шелковые и на размер больше. Для чего все это, зачем – не понятно. Чем их не устраивает моя полувоенная одежда, что такое господа-товарищи, задумали? Решили сшить мне платье и выпустить на прием в Кремле под очи власть предержащих в качестве забавной, опасной зверушки? Возможно. Для этого и рацион питания изменили. Никакой перловки, овсянки, супа с капустой. Редко мерзостная еда, с детства ненавижу капусту и овес. Со зрением у меня и так, без этих злаковых, все в порядке.

Сейчас же у меня на завтрак была яичница с сосисками, чай с бубликами, маковыми. На обед картофель жаренный с петрушкой, грудинка со слезой, парное молоко. Правильно, «женщины бледные со взором от голодухи горящим», брутальных мужчин с маузерами не привлекают. Еда чуть остывшая, но вкусно приготовленная, без сомнения доставлена из того же ресторана, что и вчерашний ужин. Точно, Сашенька побеспокоился.

Что из всего этого следует? Правильно, мой статус резко поменялся. Отныне я не подозрительный контрреволюционный элемент, а что-то вроде перековавшейся и вставшей на правильную, большевистскую платформу, сознательной гражданки из «бывших». Товарищ в красной юбке и с вороненным маузером, белокурая бешеная фурия революции. Теперь вот обязательно окрашусь в блондинку и начну носить черные чулки, со швом.

Тьфу, мля! Осталось только надеть белую блузку, черную с белым кантом пилотку с «курицей на венке» и фрау Штирлиц готова к выходу на подиум. Где мой верный «парабеллум», то есть «люггер»? Я готов.

В полдень мое предположение подтвердилось. Мне принесли гимнастерку и зеркало. Гимнастерку светло коричневую, с красными пустыми петлицами и нагрудными карманами с клапанами, зеркало среднего размера, в простой деревянной оправе. Вообще-то это скорее френч, а не гимнастерка, в зеркало смотрюсь как на портрет, вижу себя только до пояса. Так, тут еще есть темно синие галифе и хромовые сапоги со шпорами. Полированными, стальными, с иззубренными колесиками. Вот на хрена, они мне спрашивается? Лошадь в камеру не влезет, а двигаться бесшумно не получится, буду бренчать ими как корова на выпасе с колокольчиком. Так, кобура рыжая, не стандартная. Я с подозрением покосился на пакет из плотной оберточной бумаги – да ну нах, быть такого не может! – осторожно потянул за кончик узла обхватывающую его бечеву.

Может. Здравствуй, мой стальной мальчик! Верный «люггер», словно нашедшийся щенок, ткнулся накладными щечками мне в ладонь, указательный палец привычно лег в низ затворной рамки. А вот вес не тот. Обойма со щелчком выскользнула из рукояти. Оскопили тебя, малыш, отобрали патроны… Впрочем, иначе это было бы излишне. Одели, обули, железяку орехи колоть дали, что тебе еще, девица красная, для счастья надо? Аленький цветочек, со свинцовой тычинкой, штук с полсотни? Нет, не получится, чудище заморское категорически против.

Но разочарования сдержать не смог, лицо выдало.

– Вы плачете, товарищ Овечкина? Что-то не подошло?

– Нет, что вы! Это соринка в глаз… Так, мля, так. Как вы меня сейчас назвали?!

– По фамилии вас назвал, по вашей фамилии, товарищ Овечкина. Как в удостоверении и писано, чернилами. Синильные они, правда, я бы вот анилиновые поискал, а так придется от дождей да влаги беречь, документ. Может кусочек кожи вам оставить? Сошьете чехол, все же лучше, чем в тряпице держать? И от тельной влаги, пота то есть, не смокнет.

Я его не слышал. Вернее, слушал, но не воспринимал, этого чернявого, сутулого, высокого, с портняжным метром на шее. Так, запоминал слова, клал в память на потом. Я более важным делом занимался, удостоверение свое рассматривал. Нормальное такое удостоверение, все как надо оформлено, только вот имя и фамилия… Смущали они меня. Отчество тоже, смутительное, непривычное.

Сотрудник ОГПУ, тарам-тарам, парад-алле, прошу любить и жаловать – Овечкина Калисфения Никитична. Короче, Калли или Феня. Калли Кришна, фене в морду… Нормально так звучит, все нормально. И я спокоен, совершенно спокоен. Ну, Саша-Стилет, ну вражина! Красиво сделал, элегантно-навязчиво. Унизил, на коленно-локтевую позу непринужденно поставил и не остается ничего другого, как улыбаться. Улыбаться, стиснув зубы. Мужчина, мачо брутальное, прямоходящее, сверхшовинисткое. Гад, короче.

Таинственный незнакомец, а кто он еще, ведь и не портной и не нормальный сотрудник грозной организации, смотрел на меня влажными воловьими глазами. Чего, интересно, ждал? Ладно, поможем ему выйти из ступора:

– Я привыкла к псевдониму. К другому имени. Вам ясно?

Почему-то очень захотелось добавить «поручик». Не добавил, но в тоне, глазах, мля, в выплеске ментальной энергии, для особо привередливых, что-то этакое промелькнуло.

– Так точ… Ясно, товарищ старший сотрудник Овечкина.

Вот так, я товарищ старший сотрудник, а у меня это из внимания выпало. Огорошила меня Калисфения, как фугасом накрыло. Но тогда в строку ложится и нагрудный знак за рубку. Блестящая фитюлька первого государства рабочих и крестьян под кровожадно-лесорубским названием «За отличную рубку». Овал, позолоченная надпись, на щите овала две скрещенные посеребренные шашки, внизу белая эмаль. Стильно и красиво. Интересно, а шашка на бок мне положена? Там тоже знак за «рубку» положено прикрепить, есть такой же накладной, и он еще красивей. Пластинка там такая сложная, звездочка эмалевая красная, серп и молот на ней, две сабли, то есть шашки, сбоку. Интересно, так мне шашку дадут или кавказский бебут вручат иль вручат? Лучше всего бебут, а то шашка мне не по росту и тяжеловата будет. Воинский салют красным командирам отдавать сложно станет, рука безобразно дрогнет, в общем будет не красиво.

Тьфу, мля тыща раз! Не успел окраситься, а перекись водорода мой мозг уже отравила.

– Вы будете смотреть, как я буду переодеваться? Или все же выйдете?

– Я выйду, товарищ Овечкина. На несколько минут. Вы постарайтесь быстрее – нас ждет товарищ… хм, фотограф. Фотокарточку нужно в дело ваше.

Фотограф? Ах, да! В удостоверении нет моего фото, хотя есть печать на месте. Что-то тревожит меня в этой печати. Фото нет, печать есть. Места для фото, получается, что нет, а так-то оно в удостоверении есть, место для фото. Тысячи богов Индии и сотни пернатых команчей, что-то я мощно туплю после обеда. Ох, не к добру это…

Пока портной на службе революции ожидал за дверью, я быстро переодевался. Белье бы еще поменять, запах от него уже насыщенный идет. Не этой, боже упаси, субстанцией пахнет, а дух, долго не меняных и стиранных без мыла вещей, идет. Но баня и помывка тела грешного, очевидно, будет позже.

– Вы уже оделись, товарищ Овечкина?

А вот и наш недавно вспоминаемый прынц, Саша-Стилет, словно дух отца Гамлета появился в дверях камеры. Долго жить будет, если, гм, не укоротить ему срок пребывания во плоти, духом он лучше будет смотреться, я уверен.

– Да, я оделась, товарищ Ржавая Алебарда.

– Обижаетесь на меня, Елена Александровна? Разве моя шутка не удалась?

– Шутка?

– Да. Вот ваше настоящее удостоверение. Но фамилия в нем будет той же. Вы по-прежнему товарищ Овечкина, Елена Александровна. Я имел смелость предположить, что на фамилии Доможирова у нашего писаря дрогнет рука и возникнут ненужные мысли. Вы согласны со мной?

– Да – пробормотал я, разглядывая еще одно удостоверение – согласна. Это удостоверение тоже оформлено по всей форме, с печатью, индексом управления и моей фотографией, три на четыре. Фотографии черно-белой, совершенно неудачной. Бледная, выражение глаз непонятное, рот словно две слипшиеся нитки, скулы в красных пятнах, на фото получившихся белыми тенями. Это меня фотографировали на следующее утро после нашей беседы на складе, ясно видны еще и черные круги под глазами и кое-как причесанные немытые волосы. Но вот в самих глазах у меня есть какая-то сумасшедшинка, скулы заострены, лицо напряженно, губы, два сомкнутых воротных створа неприступного замка, ресницы – кованная решетка. Прямо вся такая недоступная, да еще в порыве страсти. Жуткий контраст. Гражданка с фото, ты врагов революции резать готова? Ну что за глупый вопрос? Я «всегда готова»! К вашим услугам товарищи, лучший резчик по теплому мясу – младший сотрудник ОГПУ Овечкина Елена Александровна. Любить не обязательно, жаловаться бесполезно.

– Сомнительная все же шутка. Не очень умно с вашей стороны, Саша – в глазах вдруг стало на мгновение темно, я коротко тряхнул головой, сбрасывая мутную пелену – все же я ожидала от вас…

Черт, почему я вижу его как в тумане? Все расплывается перед глазами. Я засыпаю… Мля, я действительно засыпаю! Ну, Саша-ублю…

– Очнется она часов через семь, может восемь. А может и всю ночь проспать. Препарат новый, действие до конца еще не изучено. Вы за это время все успеете сделать, товарищ Ляо?

– Моя все успеет, гражданин нацальник. Там одна звезда, там одна серп и там одна молот. Спина все написем, гражданин нацальник. Правильно, по-новому написем, без старорежимных ятей.

– Товарищ Ляо, тебе кривляться не надоедает? Да еще так неестественно?

– Привыцка, гражданин нацальник. А это действительно необходимо? Крайне необходимо и важно?

Невысокий и плотный, весь какой-то округлый азиат внимательно смотрел сквозь узкие щелочки черными точками глаз на Стилета.

– Что именно, товарищ Ляо?

– Знаки эти, товарищ Гольбо и надпись. Дурацкая надпись, кстати, смысл вроде есть и вроде бы и нет его. Вам не жалко портить такую прекрасную кожу? И такую красоту?

Двое мужчин внимательно уставились на обнаженное до пояса тело девушки. Нежная белизна кожи, высокие и аккуратные холмы грудей, насыщенные цветом альвеолы сосков, плавная линя животика. Ни надутых жиром «валиков» на боках, ни бледных тонких линий растяжек. Воплощенные Юность и Весна. Грубоватый лежак под ней казался настолько неуместным, что руки прямо чесались выкинуть его, а еще лучше сжечь. Волосы легли мягкой темной волной вокруг четко очерченного овала лица, придавая девушке вид беззащитной лани, ресницы трепетно, гм, трепетали в такт дыханию. Прям чистый Восток, беспомощная и эротичная до невозможности жертва в одних шароварах, а рядом грозные пустынные разбойники. Ножатые и усатые, этакие маузерные, несгибаемые борцы «вольники». За волю ведь борются.

– Это нужно, товарищ Ляо. Очень нужно для нашего дела. Революция требует, чтобы мы так поступили. Нанесли надписи. И символы нашей революции. На эту красивую кожу.

Слова Стилету давались с трудом, язык не ворочался, словно его прикололи к небу иглами Ляо, но он все говорил и говорил, каменея лицом при каждом произнесенном слове.

– Хорошо, я сделаю это, товарищ Гольба. Набью ей на плечах звезду, молот с серпом, сделаю надпись на спине. А вы не спешите, списывая плуг из знаков государственной символики?

– Нет. Это решено на самом верху. Только серп и молот. Никакого плуга или сохи.

– Что ж, раз решено, то решено. Но краску для тацу я выберу сам. И точно не вашу, хиайси.

– Не буду возражать, ведь вы мастер, а не я, товарищ Ляо. Вам и отвечать.

В сознание я приходил долго. Неуклюже ворочался, стараясь поудобней устроить изломанное за ночь от неудобной позы тело. Спину неприятно жгло, плечи дергало зудящей болью. Сделали прививку от оспы? Или это «манту»? Тогда не помыться мне в ближайшие три дня. Руки так и тянулись расчесать, расцарапать до крови, сильно беспокоящие места на теле, но я останавливался на полпути, отдергивая нетерпеливые пальцы от желтоватых бинтов на груди и плечах.

Зеркало, где это хреново зеркало? И нужна вода, бинты необходимо намочить. Отдирать на сухую нет никакого желания, уверен, больно будет до звездочек в глазах.

Пальцы резко заломило под ледяной струей, капли отскочили от дна раковины и раскаленными дробинками ударили в судорожно поджавшийся живот. Ох и стылая же вода, черт возьми! Словно ее с горного ледника набирали. Но для воспаленных участков кожи в самый раз, даже немного приятно. Кто-то умный и предусмотрительный приволок в камеру этот заиндевелый чайник с водой и заботливо накрыл тряпкой. Точно, не сука Стилет, этот бы воду нагрел и специально бы еще и посолил. Спасибо тебе условно добрый человек, хотя ты тоже еще тот гад, сука и тупая сволочь, раз здесь работаешь и имеешь доступ в мою камеру.

Так, бинты вроде бы уже достаточно намокли, можно их аккуратно сматывая снимать, знаю, пригодятся они мне еще. Только постирать нужно, кровь на них, сукровица и еще какие-то неопрятные разноцветные пятна. Бордо, фиолет, нефрит. У меня выборочный дальтонизм? Откуда на бинтах зеленый и фиолетовый цвет? Ладно, допустим, что зеленый это «зеленка», хотя вряд ли, не здорово распространена она пока в это время, а бордо это кровь, но вот фиолетовый цвет-то откуда?

А может, стоит поднять вверх от бинтов испуганные глаза, и наконец-то посмотреть на себя в зеркало? Смелее, смелее, совсем уже размазней становлюсь по мелочам – сломанный ноготь катастрофа мирового масштаба, размазанная помада – вселенский апокалипсис и все пропало, а то, что хоть со всеми сломанными ногтями и совершенно без помады мне любой ноги мечтает раздвинуть, забываю. Твою мать, ну этот-то вывод откуда?! Где тут прослеживается связь между насильственным сексом и сломанным ногтем? Народная женская примета такая, «ноготь сломан – член меж ног»? Тьфу, да хватит же бредить, смотрись ты в зеркало, институтка, мля, нежная!

М-да… Последний слой бинта и вид мне открывается просто прелестный. Или ужасный, все зависит от позиции восприятия. Разницы никакой, испортили плечо. Точнее, оба плеча. На пляж уже не сходить, чистотой кожи не очаровать. Заклеймили как племенную корову, без спроса, но качественно. Линии ровные, четкие, глубина введения краски не менее полутора-двух миллиметров, само не сойдет, только забивать другим рисунком. Мастер работал.

«Палач-то был мастак и вот, там лилия цветет». Или нет, не так, а вот так: «И платье вниз ползет само, а на плече горит клеймо…».

Кто это и когда пел? Может Anars? Нет, имя Анарс это оттуда, из будущего, а вот именно эти строчки напевал враг народа и подлый эксплуататор крестьян, граф де ля Фер. Пел под гитару, пьяный в зюзю и нудно рефлексующий в притоне подлой буржуазии.

Неумно шучу, значит, защитный механизм психики работает на полную мощность. Она, психика, у меня слабая и выборочная. Гору трупов навалить высотой с пик Коммунизма мы можем и без слез в подушку по ночам, но вот только шкурку попортили и все, ножки подкашиваются и душевное смятение в нутре. Как дальше жить?

Наверное, этим вопросом задавались и Антонина Макарова-Гинзбург, и немки Гермина Браунштайнер и Ирма Гриз, и сушеная вобла из Англии Майра Хиндли. Женщины-палачи. Сотни трупов за спиной и горькие слезы из-за того, что не вымыты волосы и помада не в тон. М-да, понять женщину – сойти с ума. Или стать богом. Равнозначно, по-моему.

Но вернемся к моему новому облику. А неплохо, кстати, сделано. Чувствуется в наколотых татуировках на плечах стиль и знаковость, наверное? Когда знак несет в себе значение, это же знаковость? А значений тут море океанское, полинезийские недоучки-любители со своими спиралями на щеках отдыхают в сторонке и даже нервно не курят, если я все правильно разглядел и понял. Повторюсь, мастер набивал, с большой буквы, Мастер.

На левом плече наколоты серп и молот. Контуры орудий труда черные, пустота забита фиолетовым цветом и на этом темном фоне мелкими значками четко выделяются красные иероглифы. Китайские, никакой слоговой японской азбуки для старых и новых слов – катаканы и хираганы нет и в помине, классические иероглифы, не упрощенные, не пиньминь коммунистического Китая. Да и откуда ему тут взяться, не время еще ему. Манера написания родом из гуандунской восточной провинции, острые окончания горизонтальных черточек и «надутые» кончики овалов, профессиональный почерк тамошних мастеров.

Два иероглифа мастер набил на рукояти серпа, четыре на лезвии, один на ударной части молота и два на ручке. На рукояти серпа один иероглиф напоминает телевизор на ножках с крестообразными антеннками по бокам, второй же непонятная смесь графем, стилизованных крестика, положенной набок галочкой и решетки. На самом лезвии черточки, запятые, точки-глазки, ломаные пружинки. На рукояти молота хитрая загибулина и рядом два картонных ящичка на основаниях с ленточкой-полоской на боках. Одинокий иероглиф на молоте похож на перевернутую головой вниз латинскую букву V с разогнутыми окончаниями ножек, перечёркнутую горизонтально много раз. Все малое, мелкие детали еле видно, даже глаза заболели. Протер веки намоченными кончиками пальцев, еле удержался, чтобы не потереть кожу на плечах – нельзя, инфекцию в ранки внести дело пары минут.

Так, а что у нас на правом плече? Ничем не удивили, даже несколько обидно, что там не дракон с тигром в экстазе битвы. Обычная, я бы еще и усилил, заурядная, пятиконечная звезда то же с черным контуром и ребрами лучей, банально красная. Шаблон. Только одно отличие – под красной краской скромно прячется длинная фиолетовая вязь обозначений символа Феникса. Красиво, если набок положить, так выглядит, словно арабы вязь вели. Ровно семь завитушек-крючочков, все правильно, все по канону. И надпись видно, если только очень сильно приглядеться, и это сделано сознательно. Несомненно, все эти китайские красивости есть символы, но вот чего именно? Как сочетается символ Феникса с символом красоты? Памятка-шпаргалка? Восстала из пепла – не забудь сделать макияж?

Так, стоп! Феникс, красота, герой, сила, война…

Нет, этот иероглиф обозначает искусство или стиль, затем идут война или битва. Ага, сложим все вместе, уравняем, и получим на выходе: «Красивый Феникс, обладая искусством войны, птиц очень сильный и герой». Коротко и по существу. Этакий подарок от татуажного мастера фэн-шуя в его неподражаемом блеске. Да, забыл добавить, содержать данного птица необходимо в закрытом темном помещении и отдельно от прочих куриц.

Итак, что мы имеем? Татуировщик у нас чистопородный восточный китаец, мне настолько сильно симпатизирующий, что позволил себе испытывать к гаидзинке теплые чувства. Такие как сострадание и забота. И еще он фанатичный даос новой формации. Это у них там, в новом даосизме, развиты магические ритуалы и символы, ну а нанесение самих символов на тело, одна из обязанностей верного последователя учения. Только вот никакая магия у нас тут не работает, ни восточная, ни западная. У нас тут сплошной реализм и скучная физика – противник крупнее, силы у него больше, летим от его удара дальше. И никакие громкие «кий-а!» или жутко таинственные «хурды-мурды, великий ассемблер!» не помогут против шашки с наганом, тем более против пулемета с примитивным водяным охлаждение. Да и противник нынче нейролингвистическим атакам не подвержен – и с той и с этой стороны сплошные фанатики своих идеалов мироустройства. Так что, все эти магические значки второстепенны и нужны они мне как нужно лучшему ганфайтеру с Дикого Запада умение ухаживать за коровами. Нет, мы лучше постреляем без выкрикивания заклинаний, точно и быстро. Практичность нынче наше все.

Повернулся к зеркалу спиной, изогнулся, вытянул шею. Над лопатками дугой тянутся красные с черной каймой буквы, складывающиеся в короткое предложение: «Смерть офицерам!». Иероглифов не видно. То ли не набил китаец, то ли я их не вижу, освещения недостаточно, да и кожа уже кое-где у покрылась коростой. И коротко как-то, не добавлено ни «белогвардейским», ни «гадам», а лучше всего было бы через тире «врагам революции». А так, если доживу до тысяча девятьсот сорок третьего года, то при помывке в общественной бане у меня будут серьезные проблемы – забьют шайками крупнотелые жены советских офицеров, женщины простые и в разных исторических и политических коллизиях не разбирающиеся. Один у меня выход – набить еще на левой груди профиль Сталина, а на правой Стилета анфас. И громко орать при зверском побитии шайками «Не трогай Сталина, курва! Куда бьешь? По Вождю?!». М-да…

Ладно, плевать на все эти звезды, надписи, иероглифы, пойду снова спать. Все равно пробуду я здесь не менее недели, пока все заживет – китаец-кольщик явно персоналу тюрьмы четких указаний надавал, вон на столе лежат бинты, просторная льняная рубаха и стоит вонючая мазь в открытой баночке.

Хотя, стоп, отставить сон! Есть у меня одна интересная мысль как воспользоваться этими татуировками для создания нового имиджа. Сногсшибательного.

Я встал к двери спиной и быстро заколотил пяткой по ней, одновременно громко горланя:

– Портного мне в камеру немедленно, мизерабли несчастные! Schnell, die dummen Schweine! Еrschiessen сволочей!

Зря кричал, глупо вышло – от ударов незакрытая дверь камеры неожиданно распахнулась, и я с размаху уселся на пятую точку. Больно и порог высокий, ноги задраны выше головы, лицо ошалелое, вид у меня – дура дурой. Хорошо, что в коридоре нет никого. Ни мокрицы, ни Михалыча.

Кстати, а где этот Михалыч, что за манкирование служебными обязанностями? Разбегутся ведь все или только я в частности. Да и время послеобеденное, его срок камеры обходить.

– Михалыч? Ты где?

Звук моего голоса неприятным звоном надтреснутого колокольчика разнесся по гулкому коридору и стыдливо исчез за поворотом. Тишина. Вымерли они тут все что ли или перепились и дрыхнут, сволочи? А местные арестанты что, тоже спят и ничего не слышат? Насчет «вымерли», к заключенным это вполне допустимо, революционная справедливость механизм безотказный, как штык у «мосинки». Хотя нет, кто-то живой шебуршит за дверью камеры напротив.

Отодвинул пластинку закрывающую «глазок», присмотрелся. Так, кто это тут у нас? Глаз мутный, конъюнктива желтая, проблемы у неизвестного с печенью. Еще он часто моргает, верхнее веко поникшее, щетина недельной давности ползет к седому виску. На лицо беспокойство, страх и потеря уверенности в себе. И кто же это такой испуганный сидит в камере?

– Руки вверх! Немедленно отойти от двери, повернуться к стене лицом! В случае сопротивления сразу стреляю!

О, а это кто еще? На доброго волшебника по голосу вовсе не похож и его слова совершенно не напоминают заклинание исцеления. Скорее тарабарщина злого некроманта.

Медленно отхожу от двери, поворачиваюсь слева направо, краем глаза захватываю образ неожиданно появившегося за спиной мужчины. Нет, это не мужчина, а очень красивый мальчик. Тоненький как тростинка, глаза синие-синие, большие. Из-под краповой форменной фуражки с синим околышем торчат пшеничные вихры и просвечивают капиллярами аккуратные ушки. Пальцы пианиста, длинные, нервные, но рукоять револьвера держат уверенно, ствол даже не качнется, как уставился жерлом мне в лицо, так и замер. Глупо, от выстрела в лицо я смогу уйти, а вот если стрелять мне в корпус, то хрена с два, скорости и места в коридоре не хватит. Да и не стрелок этот мальчик, кавалерист он, вон и шашка на боку, на офицерской двухплечевой портупее. Обычная «драгунка» нижних чинов, образца тысяча восемьсот восемьдесят первого года, работа златоустовских мастеров. Странный выбор. Почему шашка не образца тысяча девятьсот первого или какая-нибудь офицерская, по индивидуальному заказу, мальчик ведь не рядовой красноармеец? Про идеальную шашку Федорова под скромным названием «№ 6» я молчу, редкость эти клинки необычайная. Я даже не уверен, что в том моем доме, в том времени, в зале на стене висит оригинал, а мастерская реплика. Или это не его оружие? А как же тогда «саблю, коня и жену не отдам никому»? Странно. Разглядываю юношу дальше и все больше удивляюсь.

На обоих рукавах его суконной рубахи типа френч наличествуют зеленые нарукавные клапана без окантовки со звездами вверху и по одному небольшому треугольнику под ними, а в подоле прорезаны два боковых кармана. Прошу любить и жаловать – дедушка «погранцов», младший командный состав революционных войск, командир отделения. На левом рукаве его формы шеврон в виде золотой подковы, в центре его, на сине-зеленном фоне снова красная звезда, внизу вышиты две скрещенные сабли, на правом рукаве серый ромб с красным верхом и надписью: «ОСНАЗ». Нового образца форма у юного командира со старыми знаками различия.

Мальчик нагло форсит и нарушает устав ради нарядности, франт от кавалерии, мечта снайпера? Даже в слабом свете «сороковатки» он сверкает как новогодняя елка. Да, скорее всего, поэтому и нет привычных для меня по фильмам «ромбов» со «шпалами» у него в петлицах или все же я не прав, и они будет введены чуть позже? Нет, не помню точно месяц, но появились фигурки из красной эмали на петлицах военного люда в году тысяча девятьсот двадцать четвертом, летом. Но наш мальчик, точно «лошадник» и если все «шифровки» и спецзнаки мной прочитаны правильно, то он из элиты войск ГПУ, страшного ОСНАЗа.

Или, так будет правильнее, первого отряда дивизии особого назначения: «1ОДОН». Вон на воротнике у мальчика красуются спецзнаки из желтого металла, в подтверждение моих предположений, и выходит, что крут малыш непогодам. Однако страшный революционный спецназ поймал меня в коридоре. Хорошо хоть в штанах и в нательной рубахе. Или не хорошо? Был бы я без верха, так пока мальчик на мои титьки бы пялился, я бы его и того, не до смерти, разумеется. А сейчас мне что ему сказать, что у него шнурки на сапогах развязались? А он мне так и поверил.

– Ну и что будем делать дальше, товарищ командир отделения? Вот стою я вся ваша, руки вверх, совсем устала – раны боевые ноют. Бинты видел, blutjunger Кavallerist der Revolution? Аuffasst du, что мне больно и неудобно?

– Ich прекрасно auffasst euch und вовсе nicht bestimmt mich zu оскорблять. Тем более с таким чудовищным баварским акцентом. И ударение вы несколько неправильно ставите, товарищ старший сотрудник. Хотя, в нижней Франконии именно так и говорят, там чехи рядом, вот и сказывается влияние чешского языка.

Вот так, а ты думал, что ты здесь самый умный и образованный. Еще бы, три высших и постоянное самосовершенствование, плюс абсолютная память и ранее прожитые две жизни. Расслабился, вознесся в горные выси на крыльях раздутого самомнения, а тут раз и тапком по лбу, мол, не зазнавайся. Даже не знаю, что дальше бормотать. Может поговорить с мальчиком на английском? Не, ну его нафиг, и тут могу в лужу сесть. Отбреет еще на чистом, с оксфордским произношением, совсем стыдно станет. У меня то произношение хромает, мало я «орбита» с «эклипсом» в детстве жевал.

Так, а что это он наган опустил и вроде бы в кобуру убирает? Нет, точно убирает, значит и мне можно руки опустить. И еще он меня товарищем старшим сотрудником обозвал, свой я значит, жить буду.

Кашлянул строго, заложив затекшие руки за спину и качнувшись с пяток на носки, лениво поинтересовался:

– Кто ты, товарищ? Новый коридорный дежурный, вместо Михалыча?

Ага, с шашкой на боку, чтобы рубить шаловливые ручонки арестованной «контры» и весло шпорами звенеть, шествуя по коридору. Левой – раз! Правой – два! На месте стой, «Вниз на право – Руби!».

– Никак нет, товарищ Овечкина! Михалыч новый журнал учета получает, а я ваш ординарец согласно распоряжению товарища Гольба. Я на время его подменил, нельзя ведь без никого, тюрьма тут. И вы меня извините, товарищ старший сотрудник, что я вас сразу не узнал, на фотографии вы совсем другая, красивая, в платье таком и с другой прической. А тут вы спиной стоите и в камеру чужую смотрите… И волосы короткие. Ну я и подумал… Сбежала арестантка, наверное… А нас учили врагов революции это, уничтожать.

Мальчик смутился и замолчал. Даже глаза опустил и шпорами звякнул, наверное, ножкой шаркнуть пытался. Я долгим взглядом осмотрел юношу с ног до головы, заставляя краснеть красного командира. Гм, почти тавтология.

– Смотрю в чужую камеру, без прически и в штанах. И платья нет… А с прической и в платье значит можно? М-да… Кстати, а как ты ко мне в своих шпорах беззвучно подобрался?

– А это просто, товарищ Овечкина. Вот смотрите, тут шарнир есть и выступ, вверх шпору подымаешь, защелкиваешь, и они больше не звенят. У нас в первом полку у всех такие.

Я не смотрел. Вернее, смотрел, но не на шпоры. Вот зачем он ко мне спиной повернулся, и зачем галифе свое ушил? И шейка у него такая тонкая, а кожа на ней нежная-нежная…

Уф, надо срочно кого-то пристрелить, а то иначе я этого мальчика поимею особо жестоким образом или сам ему отдамся. Раз несколько. Так, где этот чайник с ледяной водой? Сейчас всю ее на голову вылью, хотя чувствую – не поможет.

Командир кавалерийского отделения Келер Федор Мартинович, двадцати шести лет, сын прапорщика по выслуге, участвовал папа в обороне Порт-Артура, один день шел за двенадцать, как-никак, и прачки с Извозчичьего переулка. Образование высшее, Ниженский историко-филологический институт закончил в семнадцать лет, экстерном. Вундеркинд. Характер нордический, не женат, в связях, порочащих его, не замечен. Не курит и на «балтийский коктейль» не подсел, что есть весьма хорошо, ненавижу наркоманов и соответственно, им не доверяю. Беспощаден к врагам рейха. Тьфу, революции. И еще он очень красивый и весь какой-то нежно-невинный, чистенький такой, аж глаза режет. Нет, лучше буду в другую сторону смотреть, там как раз старый знакомый сидит, привычно мерзкий и неприятный. Замечательный вид, взгляд на бароне Антоне Веньяминовиче фон Стац после ангельского облика лошадиного спецназовца Феденьки так и отдыхает. Как после весеннего солнца на грязную лужу поглядеть. На Ли смотреть не хочу – сердце щемит. Похудел весь, на шее синие борозды от удавки, руки в ожогах, верхняя губа рассечена и грубо зашита, на левой руке на мизинце и безымянном нет ногтей. Выдрали, гады комиссары. Ладно, с этим потом разберемся, кто-нибудь и как-нибудь за это ответит, совсем не стоило моего Ли товарищам большевикам трогать.

В общем, сидим теплой компанией на табуретках за столом в моей камере, пьем чай с баранками. Табуретки Михалыч принес, на нижний этаж за ними бегал. Вернее, это я и Феденька пьем чай, а Стац еще и баранки без меры жрет и вставляет в обсуждение лошадиного снаряжения с виду умные замечания. Ли замер за столом истуканом из буддийского храма, а я еще через глоток курю, молчу и наблюдаю, как мой ординарец аккуратно выводит буковки в блокноте и проставляет напротив них размеры.

Не знал и никогда не предполагал, что подобрать седло и сбрую не так просто. Профан я полный в этом деле. Оказывается, необходимо учесть длину ног наездника, размер его седалища, стопы и еще учесть правша он или левша. Ну и где наездник наездничать будет. На равнине или в горах. Целая наука получается с разными видами седел и их нишами применения. Конкурное седло, строевое, горное, военное с переметными сумами. Военных или строевых седел целых пять размеров в зависимости от сложения лошади. С высокой холкой, тонкокостных, средней полноты, тяжеловозов. С градацией размеров, как обычно, отметились немцы, рейхсвер. Орднунг, прежде всего, даже в мире животных. Я, было дело, хотел вякнуть о горном седле для себя, но подумал, промолчал и правильно сделал.