Текст книги "Вселенная файа. Трилогия"

Автор книги: Алексей Ефимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 98 (всего у книги 100 страниц)

   Анмай быстро слабел, от боли и диких рывков в голове всё смешалось. Наконец, тварь, – он уже не считал эту дикую бесформенную массу Ами, – прижала его к камню, безжалостно выламывая раненую руку. Боль потоком разлилась по телу, мышцы обмякли, словно из них выпустили воздух. Когда боль вонзилась в мозг, Анмай закричал, – но это не принесло облегчения. Весь воздух вышел из его груди, и он уже не смог набрать нового, – на него словно навалилась многотонная кипа ваты. Перед глазами всё расплылось, в ушах зазвенело. Он зажмурился, чувствуя, как кровь теряет последние крохи кислорода...

   Какой кислород? – всплыла в мозгу неожиданно спокойная мысль. – Это же сон! Да, сон, но если я через несколько секунд не смогу вздохнуть, то умру. Думай, Анми! Твои руки и ноги не смогут одолеть эту тварь, они ей не страшны, потому что она ненастоящая. А вот твоя ненависть, твоя ярость, твоя жажда жить – да.

   Он собрал все свои мысли в единый порыв, и ударил им тварь, как лучом, – словно крикнул ей: "Ты не существуешь! Ты мой сон, мой кошмар! Исчезни!"

   Раздался омерзительный звук рвущейся плоти. А через миг в его грудь хлынул воздух.

   ......................................................................................

   Через минуту он отдышался и смог сесть. Едва он зашевелился, Философ пошел к нему. Анмай с трудом поднялся на ноги, не обращая на него внимания. Серьезных ран, похоже, не было, зато синяков и ссадин, – не перечесть. Противно ныли вывернутые суставы и ребра, а осторожно ощупывая спину, он то и дело натыкался на лоскутки содранной кожи. Боль была дикая, но ощущалась как-то смутно, хотя по нему ручейками стекала кровь.

   Он поднес к лицу окровавленную ладонь, с интересом понюхал, потом лизнул, – да, настоящая кровь, не та антирадиационная жидкость, что текла в его жилах последние семь лет, – семь бесконечных лет. Ему вернули его собственное тело, – перед тем, как он лишится тела навсегда.

   Анмай взглянул на себя. Да, всё верно. И большей шрам на ребрах слева, оставленный осколком ракеты, и маленький на бедре, оставленный срикошетившей пулей Философа, – перед тем стоял тот же черноволосый юноша, что жил когда-то на плато Хаос.

   – Идиотская ситуация, верно? – обратился он к безмолвному Философу. – Если это действительно окончательный суд, то он рождается в мыслях того, кого судят. А я, по врожденной дикости, не смог придумать ничего, кроме сюрреалистического мордобоя. И вот результат, – Анмай стер ползущую по бедру темную струйку, – вместо духовного просветления у меня ободрана половина шкуры. Впрочем, наплевать. Я всегда стремился попасть сюда, на эту равнину, потому что знал, – никто другой этого сделать не сможет. И не захочет. Да, я погубил многих, – но какая разница, если сейчас не осталось вообще никого, только я? А если я не смогу пройти, то всё, – вообще ВСЁ, – окажется бессмысленным. Что же мне делать? – последний вопрос прозвучал по-мальчишески жалобно.

   Он закусил губу, – чтобы не зашипеть от боли, – и осторожно присел на пятки. Голова вроде бы не кружилась, и ноги не подкашивались, но, похоже, ему досталось сильнее, чем он думал, – а кровь всё ещё продолжала течь...

   Он машинально приподнял кусок базальта, подвернувшийся под босую ногу, – мягко-коричневый, цвета его кожи, камень стал ярко-алым, но алое на глазах тускнело, превращаясь в невзрачную бурую кору. Дикое возбуждение схватки ещё не оставило его, он чувствовал, как в израненом теле бешено бурлит кровь и ликующая, победившая жизнь, – его бросило в слабость и жар, но под кожей словно жужжал миллион крохотных моторчиков, работающих на полных оборотах, и боль стала казаться не такой уж и сильной. Даже приятной. Его тело, созданное именно для таких схваток, упивалось своей победой, не зная ещё, что она оказалась последней.

   ......................................................................................

   Анмай поднял глаза. Философ бросил автомат, – металл резко зазвенел о камни, – и подошел к нему. Он сел рядом и протянул руку, но ладонь застыла, не коснувшись плеча, – ей пришлось бы прикоснуться к открытой ране. Секундой позже Анмай почувствовал её на своих волосах.

   – Мальчишка, – сказал Философ, – несчастный, заблудившийся мальчишка, который так и не стал взрослым.

   Анмай уткнулся в его плечо, в неопределенный, но домашний запах. Этого он совсем не ожидал, и ему захотелось заплакать, но он не смог, – не потому, что стеснялся, а потому, что у него больше не осталось слез.

   – Отец... – начал он, и замолчал.

   У него не было отца. У него была любимая, но она была всего лишь женщиной. Всего лишь. У него были друзья, – все младше его. А ему так нужен был старший, кто-то, кто смог бы объяснить, научить его... и не было бы этой мертвой равнины, и сейчас он бы сам уже стал отцом широкоглазого дерзкого юноши лет пятнадцати... и давным-давно бы умер, превратившись в ничто.

   Анмай отпустил Философа и осел, уткнувшись лицом в колени. Самое мучительное, – одиночество, а его ожидает одиночество вечное, он чувствовал это, и сжал зубы, пытаясь подавить бессмысленный, бессловесный стон, рвущийся из груди. Лишь сейчас ему дали понять, что он не был целым, завершенным, взрослым, что ему не хватало такой малости, доступной почти всем, – любви, обыкновенной родительской любви. И лишь сейчас он понял, что Философ не был его врагом, – сколько раз тот пытался остановить его, образумить? Но побуждение, пришедшее из-за границ мирозданий, всё же оказалось сильнее...

   Он не знал, можно ли назвать это прощением, но теперь он был готов на всё, на любые муки... и ему нужно столько всего сказать Философу...

   Анмай поднял глаза. Из края в край необозримая равнина была пуста. Теперь он понял, в чем заключалось главное наказание... а потом с трудом поднялся и пошел вперед. Теперь каждый шаг причинял боль.

   ......................................................................................

   Сначала он прихрамывал, неловко держась за раненую руку, потом пошел быстрее, хотя и не представлял, к чему должен прийти.

   Море, – неожиданно понял он. – Я должен найти море.

   Но вокруг не было ничего, и он просто шел, шел вперед, так, словно его вел невидимый компас. Впрочем, в этом он не был уверен, – он просто старался идти так, чтобы ветер всегда дул в лицо.

   Довольно быстро мир вокруг сузился до клочка каменистой земли под ногами, – приходилось очень внимательно смотреть, куда ступаешь, иначе запросто можно было отбить пальцы или распороть босую подошву.

   Очень хотелось пить, хотя уже давно кровь свернулась, перестав течь. Но неведомо откуда Анмай знал, что пить ему уже никогда не придется. Да и вряд ли вода в этом море пригодна для питья...

   Он шел, механически переставляя ноги, обхватив руками бока, – а холод встречного ветра пронизывал его до костей. Он не знал, сколько прошло времени, – он устал, какое-то время ему хотелось только одного, – упасть и забыться, но он всё шел и шел вперед, и усталость отступила, сменившись каким-то странным оцепенением, – он смотрел на проплывающие внизу камни словно из мерно покачивающейся кабины. Всё остальное просто перестало существовать. Даже боль утихла, сменившись онемением, – он уже не чувствовал своего замерзшего тела.

   Ему уже начало казаться, что он будет брести по Пустыне Одиночества вечно, – но, случайно подняв глаза, он увидел далеко впереди конец бесконечной равнины: она обрывалась, словно отрезанная ножом, и небо над ней спускалось вниз. Невольно он прибавил шаг.

   Минут через десять Анмай увидел, что в нескольких шагах впереди равнина исчезает в бледной, серебристой пустоте. Он подошел к самому краю, и заглянул вниз. Он видел несколько метров обрыва, а дальше – ничего.

   Он оказался на самом краю мира, и глаза отказывались оценивать расстояние, – то ему казалось, что он смотрит в туман, то в бесконечную пустоту, и тогда начинала кружится голова. Теперь он знал, что видит, – он прошел испытание, и стоит ему только оказаться там, внизу, начнется изменение. Это был последний барьер, за которым уже нельзя будет повернуть назад... по крайней мере, неизменным... целым...

   Поскольку не было похоже, что по этому обрыву можно спуститься вниз, Анмай просто шагнул в бездну, и уже запоздало испугался. На миг его окружила мерцающая пустота... а потом он врезался в камень, – сначала ногами, но не удержался и грохнулся на свой ободранный зад, зашипев от боли. Та, впрочем, оказалась не очень сильной, – высота была не больше метра. Анмай был готов поклясться, что видел минимум метров десять обрыва, а то и больше. Лишь миг спустя он понял, что мир вокруг изменился.

   Он по-прежнему сидел на той же равнине, или, как он вдруг понял, на самом её краю, за многие миллионы миль от тех мест, где он встретился с Философом, – у него вновь появилось чувство, что он проспал много часов, и не запомнил этого. Прямо перед ним возвышались колоссальные сооружения, очень похожие на те, на берегу Пустынного Моря его родины, – но только настоящие. Некоторые из камня, некоторые из металла, но до них было ещё довольно далеко.

   Анмай вздохнул, медленно поднимаясь на ноги. Лишь тогда он увидел в просветах между колоссальных конструкций живую, поблескивающую полосу, – и услышал слабый, едва заметный шум Последнего Моря.

   ......................................................................................

   Он пошел к нему, с любопытством оглядываясь. Больше всего его поразило небо, – впереди, над морем, оно сияло чистейшей снежной белизной, над головой темнело, а далеко позади светлело опять, – словно свет пробивался из-под края колоссального приподнятого занавеса. Или... или арки.

   Продолжая смотреть по сторонам, Анмай отстраненно подумал о странном мире Звезды Бесконечности. Огромные сооружения вокруг, – застывшие изображения сложных геометрических и топологических фигур, – явно не служили никакой осмысленной цели. Их вид наполнил сердце Вэру неясной, смутной тоской, – наверно, её чувствовал его безмерно далекий предок, построивший подобия этих конструкций там, на берегу Пустынного Моря... томимый неясными предчувствиями и видениями, которых он не мог понять...

   Его последний потомок с грустью смотрел на многочисленные темные проемы, пандусы, множество лестниц, ведущих вверх и вниз. Он мог обойти все эти загадочные постройки, облазить их сверху донизу, он даже должен был это сделать, – но море казалось важнее. В конечном счете, все эти конструкции были всего лишь отражениями, хотя и очень важными, – отражениями разнообразия. Каждое из причудливых зданий, – а здесь их было бесчисленное множество, – отражало сущность какого-либо разумного народа. Они возникали, росли и изменялись вместе с ними, а после их гибели застывали недвижимыми навеки.

   Анмай понял это, едва взглянув на них, и ничуть этому не удивился. Ему по-прежнему очень хотелось осмотреть их, – он знал, что их поставили здесь именно затем, чтобы он смог узнать всё обо всех расах всех мирозданий, – а потом рассказать о них. Вот только постичь их все было никому не по силам, а скользящее прикосновение к этому знанию лишь углубило бы и без того тяжелую тоску. Впрочем, он недолго думал об этом. Сооружения, занимавшие его мысли, расступились, – и впереди открылся берег Последнего Моря.

   ......................................................................................

   Через несколько минут Анмай стоял на возвышавшемся над ним скалистом выступе. Впереди, уже ничем не заслоненная, сияла заря, – свет поразительной чистоты, один вид которого наполнял его сердце тоской по недостижимому. Оттуда, из сияющей бесконечности, дул резкий, порывистый ветер, и мерно катились тяжелые волны, с громом разбиваясь о берег в бурлящих водоворотах пены.

   Анмай ещё никогда не видел такого моря, – белого, как молоко. Минуту назад он спустился вниз, но отскочил, едва молочно-белые брызги попали на кожу, – жидкость была не горячая, и не едкая, но обжигала.

   Даже с высоты смотреть на море было страшновато, – казалось, он стоит на краю качающейся, готовой опрокинуться чаши. Скала под ногами содрогалась от ударов волн, но даже их сокрушительный гром не мог заглушить музыки, – печального, нежного пения, зовущего его дальше, к свету, в который оно само войти не могло.

   Анмай сел на выступ скалы, упершись босыми ногами в камень. Он знал, что эти чистые, однотонные голоса принадлежат душам. В них была и тоска, и радость, и призыв, и ещё многое, чего он просто не мог выразить. Он знал, что должен последовать за ними через это море боли, через этот свет дальше, – туда, где никогда не было ни света, ни темноты. Только возможности. Возможности.

   Но делать это ему не хотелось, – по крайней мере, пока. Он просто сидел, давая отдых уставшим ногам, и рассматривал это немыслимо пустынное, пронизанное печальным пением побережье. Обернувшись, он мог видеть отражения зари на стенах и гранях колоссальных фигур, – они красиво выделялись на фоне темного неба. Его чувства чудесно обострились: он ощущал каждую щербинку камня под собой, видел каждую каплю в пене прибоя. Свежий чистый воздух входил в его грудь, как музыка, и окружал его, как музыка. Стоило ему взглянуть на любую из странных фигур, – и он чувствовал их реальность, их холод и твердость, словно наощупь, и по его телу пробегала томная дрожь. А далеко за ними, как бы из-под обвисших горизонтальных складок, пробивался бледный свет судной пустыни, – путь в мир, в который не будет возврата.

   ......................................................................................

   Он ничуть не удивился, обнаружив, что стоит ему только захотеть, – и его сознание раздваивалось. Он по-прежнему сидел на скале, внимательный и зоркий, но часть его вдруг уносилась вдаль, в один миг достигая самых отдаленных пределов видимого мира, – и устремлялась ещё дальше. Он какое-то время развлекался, рассматривая бесконечное, удивительное многообразие побережья и символы-сути рас. Он нашел и людей, и Мэйат, и Файау, и Золотой Народ, – и понял, что все их усилия, в конечном счете, оказались напрасны. Он мог понять сущность всех рас, все они были открыты ему, и лишь в одном направлении, – в море, – его сознание отказывалось углубляться, словно он терял эту новообретенную способность.

   Помедлив, Анмай послал его назад, через пустыню, на ту равнину, где осталась Хьютай. Разделившее их расстояние было поистине безмерным, но он быстро, – гораздо быстрее чем свет, – преодолел его, и ничуть не удивился, сразу найдя Айэта и любимую. Теперь они смотрели друг на друга так, словно их разделяло всего несколько шагов. Слова больше не были им нужны, – они и так понимали друг друга.

   Анмай увидел, что голая равнина изменилась. Собственно, теперь это совсем не было равниной. На ней возникло подобие Эрайа, – леса, долины и здания. Пара стояла перед одним из них, поразительно похожим на прежний дом Айэта. Анмай увидел другие подобные фигурки перед другими зданиями... а потом их сознания соприкоснулись.

   Пара была обрадована тем, что он прошел испытание, – обрадована и огорчена. Им было интересно видеть то же, что и он, – но они знали, что сами они увидеть этого не смогут, как не смогут и встретиться. Им теперь оставалось просто жить здесь, – жить очень долго, и Анмай знал, что все их мечты исполнятся... все, кроме одной, – он никогда больше не будет с ними. Их жизни будут наполнены смыслом, – они воссоздадут здесь свой исчезнувший мир, а за ним последует множество иных миров. В них души вновь обретут обещанное им бытие... на время.

   Он обрадовался, узнав, что великое множество душ избавится от своих скитаний и вновь обретет плоть, – по воле Айэта и Хьютай. Правду говоря, он так и не смог понять природы душ, и не был уверен даже в том, что это вообще души, а не Отражения.

   Раньше он никогда не слышал о таком понятии, – Отражения Сутей, но уже не удивился. Он понял, что его Освобождение началось, и возврата, – даже если он очень этого захочет, – уже не будет. Однажды начавшуюся метаморфозу нельзя было уже ни остановить, ни обратить вспять. А эти двое... что ж, они сами выбрали свою судьбу, и нельзя сказать, что они выбрали неверно. Но мир, который они создадут, будет жить по своим законам, и не повторит прежних историй. А потом...

   – Звезда Бесконечности, место, где кончаются все пути, будет последним, что останется от всех мирозданий, – но и она рано или поздно исчезнет, – исчезнет последней, как появилась на свет первой, – и вы вместе с ней.

   Айэт и Хьютай склонили головы. Они тоже понимали, что у этого мира не окажется будущего. Анмай увидел его историю так, словно она уже была написана. Из центра мирозданий сюда катился черный вал безвременья. Но ещё прежде, чем он достигнет Звезды, здесь всё изменится, и изменения будут неотвратимы... как и конец.

   Увидев его, Анмай впервые обрадовался, что его уже не будет в этой Реальности.

   ......................................................................................

   Вернувшись назад, он какое-то время сидел неподвижно. Перед его внутренним взором попеременно возникала то казавшаяся совсем юной пара в белых туниках, то те... существа, в которых они превратятся потом. Он чувствовал жалость и страх, но знал, что это случится нескоро, очень нескоро, и что у них впереди срок безмерно длиннее обычной человеческой жизни...

   Он встряхнул волосами. Собственно, ему уже нечего было здесь делать, но он не решался сделать последний, завершающий шаг, – броситься в это бурлящее море. И, хотя он знал, что больно будет совсем недолго, заставить себя он не мог. Или, быть может, его удерживало предчувствие того, что он уже никогда больше не будет испытывать боли?

   Анмай усмехнулся, рассматривая свое тело, – ему вскоре предстояло умереть, а он останется жить. При всем старании он не мог в это поверить, и смотрел на себя с немым изумлением, словно со стороны, зависнув на небольшой высоте. Он видел себя целиком, – от ровных ступней с крепкими пальцами, упершимися в камень, до густых черных волос, рассыпавшихся по плечам. Их лохматые пряди слабо отблескивали, обрамляя чистое, с твердыми и четкими чертами лицо. Дерзко очерченный рот, длинные глаза, полуприкрытые густыми ресницами... выражение на этом лице такое, словно этот красивый юноша узнал всё на свете, и теперь отдыхает, застыв здесь в задумчивости, – внимательный, стройный и ловкий. Запекшиеся ссадины и раны на плечах и спине не казались ему страшными, – напротив, совершенно естественными на этом сильном теле, созданном для борьбы.

   Теперь это был обитаемый, но уже обреченный на скорое разрушение дом.

   ......................................................................................

   Вэру ощутил неожиданный взрыв жалости к самому себе, – неужели он должен пожертвовать этим телом с твердыми и гибкими мышцами и острыми глазами? Пожертвовать всеми привычными ощущениями? При этом он знал, что выбора у него уже нет, и всё, что ему остается, – это растягивать бессмысленные последние минуты. Вдобавок, его начали мучить странные воспоминания, – воспоминания, которых он никогда не переживал, совсем из чужих жизней. Особенно отчетливым было одно, – прикрыв глаза, Анмай словно оказался там, в том месте...

   ......................................................................................

   ...Он стоял в странном, просторном и круглом помещении со стенами из тонких металлических стоек и громадных листов стекла. Часть исполинских окон была открыта, и в них вливался манящий воздух рассвета. Сложный каркас крыши сплетался высоко над его головой ажурной, тускло блестевшей стальной вязью.

   Рядом стоял кто-то, мучительно знакомый, но имя никак не хотело всплывать в памяти. То был юноша в темной одежде. Длинные и прямые темно-русые волосы падали ему на шею, обрамляя светлое лицо, удивительно чистое и открытое, едва тронутое загаром. Живые и печальные глаза были темно-карими, черты лица, – очень правильные и красивые, но Анмай смотрел не на него, а вперед, не в силах перевести взгляд.

   Он стоял босиком на гладком цементном полу, на одном уровне с неровной, кочковатой землей, отделенный от неё только низким бетонным бордюром. Вокруг простерлась предрассветная степь, поросшая высокой, уже начавшей сохнуть кустистой травой. Зеленоватая заря бросала на неё призрачный отблеск, – ещё темно, но уже не ночь.

   На четко очерченном восточном горизонте в небо в нескольких местах взлетали языки яркого, бездымного пламени. Их мерцающее зарево призрачно колебалось на фоне рассвета. Лицо юноши, освещенное и первыми лучами восхода, и далекими сполохами, казалось красновато-золотистым, таинственным и чужим. В его чистых глазах мерцали крохотные алые искры, – отражения огня...

   Передать настроение было гораздо труднее. То было удивительное ощущение душевного подъёма, вновь обретенной полной свободы, хотя Анмай чувствовал, что там, во сне, его босые ноги застыли на камне, что он замерз и хочет есть, – и знал, что ни обуви, ни еды у них просто нет. Но то были всего лишь ощущения, – не чувства. Такие чувства Анмай мог бы испытывать к единственному другу, спасшему ему жизнь. Они знали, что их окружают смертельные опасности и что весь этот безмерно пустынный огромный мир открыт перед ними. Они знали, что остались совершенно одни, что рассчитывать ещё на кого-нибудь они не могут... Их жизни зависели лишь друг от друга.

   Анмай помотал головой. В этом сне он тоже был очень молод, его худое мускулистое тело под тонкой тканью грязного, порванного серого комбинезона покрывали запекшиеся ссадины... но что всё это значило?

   Внезапно его охватил страх, – он понял, что все жизни всех несчетных его предков решили слиться в нем. Этого ему вовсе не хотелось. Он не хотел утонуть в путанице воспоминаний и перестать быть собой.

   Вдруг в его памяти всплыли уже знакомые образы иной давно сгинувшей жизни, и он почувствовал, что задерживаться здесь дальше не стоит. Вряд ли там будет что-то лучше этой дружбы в самом начале времен...

   А потом к нему пришли воспоминания совершенно другого рода, – похоже, в его теле, начиная с самого рождения, кроме него жил ещё кто-то, незаметный и абсолютно чужой. От скуки Анмай долго размышлял, что бы это могло быть. Явно не какая-то обособившаяся часть его сознания, – в этом он был совершенно уверен. Это было нечто Извне, нечто, страдающее в чужом мире Реальности, и стремящееся вырваться из него. Что это было? Какая-то часть сознания Создателя, отразившаяся в сотворенной им Вселенной, – пусть даже без его воли? Может быть. Ведь именно подобной, – нет, той же самой, – части была обязана своим рождением Звезда Бесконечности. Без этого осколка чужой сути он никогда бы не смог оказаться здесь, никогда не смог бы найти дорогу к ней. Может, Создатель хотел, чтобы она нашла его, и рассказала о созданном им мире?

   Но, чем бы это ни было, сейчас оно было мертво, – просто сгусток чужих, непонятных воспоминаний, неприятный, но безвредный, словно вросший в тело осколок. Был ли он обязан ему своей невероятной жизнью?

   Да, скорее всего. Но его неповторимое сознание сыграло в этом отнюдь не меньшую роль. Пускай его видения были на самом деле лишь воспоминаниями, доставшимися от той, чуждой сущности, – но стремления и желания принадлежали лишь ему. Он рассмеялся, поняв, что принимал прошлое за будущее, и что его будущее на самом деле было столь же зыбко и неверно, как и у всех остальных.

   Ты долго уходил от возмездия, приятель, – подумал он. – Но сейчас получишь всё сполна.

   Затем Анмай выпрямился, – и бросился со скалы вниз.

   ......................................................................................

   Всю его кожу мгновенно охватила страшная и странная боль, – он чувствовал, что она цела, и вместе с тем чувствовал, что ему причиняют смертельные повреждения. Он отчаянно, почти бессознательно рванулся вверх, одновременно крепко зажмурившись и сжав губы. Его руки и ноги судорожно дергались, – скорее от боли, чем в осознанных усилиях, – но он всё же сумел всплыть. Когда голова и плечи показались над поверхностью, стало немного легче. По крайней мере, он смог уже осознанно управлять своим телом, заставляя его плыть дальше в Море Боли.

   Когда-то Анмай плавал совсем неплохо, – но, едва он успел сделать несколько гребков, очередной вал подхватил его и поднял высоко вверх, со страшной силой ударив о скалу. Он услышал, как хрустнули кости и лишь затем его тело разорвала страшная боль, – теперь уже изнутри. Правая рука была сломана и не подчинялась, инстинктивные попытки воспользоваться ей, чтобы не захлебнутся в обжигающей жидкости, заставили его надрывно кричать.

   Он не знал, какие ещё повреждения получил, но белая пена вокруг окрасилась его кровью. Анмай отчаянно барахтался, пытаясь удержаться на поверхности, но море, откатываясь, скрутилось водоворотом и потянуло его вглубь, а затем сомкнулось над головой. Боль стиснула его чудовищными тисками, в свежие и открывшиеся раны словно вцепились раскаленные клещи. Он закричал, уже не контролируя себя, – и обжигающая масса хлынула в его рот, раздирая язык. Он мгновенно захлебнулся, грудь разрывалась, словно из нее раскаленными крючьями выдирали внутренности. Дикая судорога передернула его тело, заставляя глаза широко открыться.

   Когда жидкость проникла под веки, боль ударила прямо в мозг, разрывая его белым пламенем. Дыхательные мышцы сжались в непроизвольном спазме, – и Анмай вдохнул, наполняя жидким огнем легкие.

   Это был конец. Грудь стиснуло стальным обручем, он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, кошмарная боль смяла сердце, не позволяя ему разжиматься. Анмай не мог терпеть такие мучения, ему хотелось лишь немедленно умереть, но время словно остановилось. Утопая в белом обжигающем пламени, он чувствовал, как мучительно медленно рвется нечто очень прочное, – его связь с жизнью.

   Вдруг в ушах зазвенело, и боль стала ненастоящей, нереальной. Через миг Анмай, – ясный, холодный, спокойный, – висел над бурлящим белым морем, не чувствуя ничего, только слыша слабый, замирающий звон.

   Превращение свершилось, но до предела натянутая струна ещё звенела, – его тело продолжало бороться. Через несколько секунд оно вновь показалось на поверхности. Анмай смотрел на него с ужасом, но отстраненно, словно на кого-то другого. Больше всего его поразило, что юноша, – он не мог думать о нем, как о себе, – остался им. Он судорожно выкашливал белую массу, бился, пытаясь набрать воздуха и удержаться на поверхности, окрашивая волны своей кровью. Широко открытые большие глаза смотрели на Вэру, но не видели его. Они светились болью и безнадежной жаждой вобрать в себя в один миг весь окружающий мир. Вал подхватил его, снова швырнул на скалу...

   Анмай услышал, как вновь хрустнули кости, но юноша сумел зацепится левой, уцелевшей рукой, и повис на ней, пытаясь подтянуться. Это ему удалось, но искалеченные ноги стали соскальзывать, – по ним, пятная камень и делая пену алой, стекали темные ручейки. Вэру больше всего поразила эта красивая рука, на которой от страшного напряжения вздулись все мускулы и жилы. Инстинктивно он попытался помочь юноше, – и пережил несколько самых страшных мгновений в своей жизни, поняв, что не может сделать ничего. Он попытался хотя бы с ним заговорить, – но юноша сорвался, и поток повлек отчаянно бьющееся тело прочь, в тугую спираль водоворота. Перед Вэру в последний, – в самый последний раз, – мелькнули черные волосы, коричневое лицо... Потом всё исчезло в белой пене, и лишь струна зазвенела, готовясь порваться, – но прошла ещё целая бесконечная минута, прежде чем она, пронзительным звоном хлестнув его разум, всё-таки оборвалась.

   ......................................................................................

   Через миг тело вновь показалось на поверхности, и теперь волны потащили его дальше в море. В их согласованном кипении Анмай мог разглядеть немногое, – сжатую в последнем усилии руку, беззащитную обнаженную ступню...

   Всё остальное казалось сплошной темной массой. Внезапно она засветилась. Её одело холодное синее пламя, оно вздымалось расходящимися лучами, и волны повлекли разгорающийся костер дальше, в бесконечность, пока он не превратился в перевернутый водопад торжествующего света.

   Вэру растерянно смотрел ему вслед. Он знал, что теперь его бытие имеет весьма отдаленное отношение к реальности... но что есть реальность? И кто это был? Неужели настоящий, отважный и чистый Анмай, а не несчастный разрушитель, обреченный навечно терять тех, кого он любит? И кто он теперь? Не очередной ли это выверт его сознания, так похожий на те, что являлись к нему во снах?

   Он боялся думать об этом, боялся даже чувствовать себя, – у него не осталось тела, он мог лишь смотреть, – но ему было уютно, и лишь необратимость перемены его пугала. А потом...

   Когда страх, заточивший его в скорлупу призрачных чувств уже исчезнувшего тела стал слабеть, его охватили очень странные ощущения, – он лишь отчасти мог их осознать, по крайней мере сразу. Теперь он не чувствовал ничего, что ощущал раньше, – ни тела, ни веса, ни боли, – ничего этого уже не будет. Никогда. У него не билось сердце, он не дышал, – но это оказалось совсем не страшно. Он знал, что не нуждался в пище, – он стал совершенно независим от окружающей среды, воспринимая её лишь отчасти. Но зрение у него осталось, – он видел всё, что его окружает. Лишь чудесный свет стал казаться ему сероватым, словно через пыльное стекло.

   Во внезапном порыве надежды он понесся к нему, в один миг оказавшись на огромной высоте. Понемногу стало возвращаться пугливое любопытство. Пусть он воспринимал всё окружающее, словно во сне, – он был счастлив. Теперь он, наконец, узнает, что лежит за этой световой завесой... и есть ли конец у Бесконечности. Теперь он мог лететь, куда только захочет, – он превратился в нечто чистое, и пространство подчинялось его желаниям. Он знал, что всё это, – навечно. Собственно, он знал, что сможет вернуться к Хьютай, если захочет, – но он не хотел возвращаться к ней неосязаемым призраком.

   В длинном пути его охватило сонное оцепенение, хотя он по-прежнему летел очень быстро. И по мере его полета мир вокруг начал приобретать какой-то странный вид. Анмай увидел край Моря Боли, – волны ряд за рядом катились в красноватую темноту, и исчезали, растворяясь в ней. Пролетая над ними, он с любопытством взглянул вниз, так и не сумев ничего разглядеть.