Текст книги "Вселенная файа. Трилогия"

Автор книги: Алексей Ефимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 94 (всего у книги 100 страниц)

   – Его я совсем не помню... знаю лишь по документам... такой рослый, крепкий парень, похожий на Найте...

   – Их расстреляли, да?

   – Да. Они были славными... они ни в чем не были виноваты... по крайней мере, Ирта. Ни о чем я не жалею так сильно, как о ней. Как бы я хотел, чтобы мы были вместе! Не здесь, конечно... Я помню, как она возила меня в коляске по улице, представляешь? Я тогда смотрел на всё... в первый раз... – у Вэру перехватило горло, и он замолчал. Успокоившись, он продолжил: – Уже свободным, узнав всё о её судьбе, я потом часто засыпал в слезах... прижимая к себе её фотографию. А ведь тогда я был уже крепким юношей лет пятнадцати, не раз смотревшим в глаза смерти. Но воспоминания о первом горе, о первых утратах, стершиеся с годами, ожив, обжигали как огнем! И я до сих пор люблю её...

   – Твои родители работали в том институте, в котором работал и Окрус, да? И он потом вовлек их в эту глупую подпольную сеть? Странно, но когда я сбросила его вниз, то вовсе об этом не думала...

   – Неудивительно. Ты же сама чуть не погибла.

   Хьютай усмехнулась.

   – Так ты любишь меня потому, что я похожа на... Но я знала, за кого сражаюсь, – ведь ты же наследник царского рода!

   Анмай улыбнулся.

   – Очень дальний. Тот Анмай Вэру, Строитель Вэру, основатель Товии и первый император объединенной Фамайа жил за тысячу лет до меня. Его империя умерла вслед за ним, и Вэйд Аркус, воссоздавший и укрепивший её, не был его внуком. Как раз при нем мои предки лишились власти, став просто одним из знатных столичных родов. Но когда Империя рухнула, они вновь возвысились, и даже правили Товией. А после Катастрофы от этого богатого и многочисленного рода осталась лишь одна юная пара, бежавшая на Арк. Они хотели жить, и продолжить себя в потомках... а остальные предпочли смерть вечному изгнанию. Я до сих пор не знаю, кто же из них был прав. В изгнании даже следы их происхождения совершенно затерялись, и они не выделялись ничем... пока не появился я. Они и их потомки жили в "Золотых садах", лишь мои родители решили их покинуть...

   – А раньше? Ведь основавшего наш народ на Уарке тоже звали Анмаем Вэру, и он тоже был правителем?

   – Звездолетчиком и ученым. Он хотел построить Эвергет, но его... их группу разоблачили и сослали на Уарк, в мир тяжелой жизни и быстрой смерти... в мир, которым некогда владели его предки. Но ему удалось сбежать, и он... его товарищи, поклялись однажды всё же построить Всесильную Машину, – они надеялись вывести файа из рабства. И я, их потомок, выполнил клятву... хотя всё получилось совсем не так, как они хотели.

   – А ещё раньше?

   – Не знаю. Об истории Империи нам не известно ничего. Но на самой Эрайа тоже жил такой род. Мне об этом рассказал Айэт, – он очень хорошо знал записи "Увайа". А потом я долго расспрашивал симайа. И знаешь, что мне рассказал Вайэрси? Он смог проследить историю моих предков до первых золотых айа, – до самого возникновения их цивилизации. Наверное, наш род существовал и раньше, но об этом никто не может знать. От тех времен остались лишь легенды, но если прочесть их внимательно... Иногда в нашем роду рождались юноши – и девушки! – которым всегда хотелось большего, чем они могли достигнуть. Им хотелось знать всё, – тонкая цепочка мечтателей, протянувшаяся сквозь бездну тридцати тысяч лет и невообразимые пространства. Им всем хотелось... Это было... Словно что-то бессмертное раз за разом пытается вырваться из пределов этого мира, – и раз за разом терпит неудачу. И здесь, на «Товии», оно найдет свой конец.

   – Довольно жуткая история, – Хьютай зябко повела плечами. – А во сне ты говоришь на каком-то совершенно непонятном языке... если это, конечно, вообще язык.

   – Там, во снах, я был... я был всеми своими предками, – каждым из них, – до тех пор, пока они не зачинали наследников... но что было до Эрайа? Кем мы были? Кем был я? Тогда, в Р`Лайх? Не знаю.

   – Наверное, ты был Охэйо? Жаль, что мы не успели его расспросить. Очень жаль. Мне бы хотелось... что ты хотел рассказать? О своем детстве?

   – Нет. Про приют я не хочу ничего вспоминать... и ты знаешь его куда лучше меня.

   Она усмехнулась.

   – Да, лучше. Но там мы и в первый раз поцеловались, помнишь?

   Анмай смутился. Тогда ему было восемь с половиной лет, и, как порой бывает в таком возрасте, он хотел немедленно жениться. Лучшей его подругой тогда была Хьютай, и эту почетную роль он отвел ей. Тогда они оказались вдвоем в темной кладовой, где хранились матрацы, – он до сих пор помнил их пыльный запах и бледный свет туманности в узком грязном окне...

   Хьютай тоже смутилась, вспомнив холодные, неумелые ладошки Анмая, – тогда просто Анмая, Широкоглазого, не знающего ещё, что это прозвище пристанет к нему навеки, – плотно сжавшие её щеки, и его лицо с закрытыми глазами, тянущееся к ней... и сам этот поцелуй, после которого она утерлась рукавом, а Анмай с сияющей улыбкой назвал её своей женой. Тогда он совершенно искренне считал, что этого достаточно. И девять лет спустя он думал так же, и первые сказанные ей слова были, – о том поцелуе...

   Хьютай села рядом с ним, плотно прижимаясь к его боку.

   – Хотя я и не могу похвастать древностью рода или иными талантами, я не ошиблась, выбрав тебя. И не жалею об этом. Даже сейчас, – она положила голову ему на плечо. Анмай потерся щекой об её волосы. – Ты всегда привлекал меня... своей необычностью, своей мечтательностью... своей смазливой мордашкой, наконец!

   Он фыркнул.

   – Ну и мне в тебе нравится не только острый язык. А что до моей мечтательности... Помнишь, с чего всё началось? Лет до восьми я был злобным маленьким животным, озабоченным всего двумя вещами, – что бы съесть, и где бы поспать, и в этом ничем не отличался от остальных. Но однажды... забавно, какая малость может изменить судьбу... как оказалось, – не только мою. Так как мы считались совсем не заключенными, а подрастающими наследниками великой Фамайа, нас пытались приобщить к её культуре... время от времени. Иногда нам даже показывали фильмы, помнишь?

   Хьютай кивнула.

   – Большей частью это была, конечно, пропагандистская чушь, которая вместо того, чтобы развивать мозги, окончательно их засоряла. А те, с кем это не происходило, не верили уже ничему, и это было ещё хуже. Но, всё это было лишь через двенадцать лет после Второй Революции, и нам, надо полагать, по недосмотру, иногда попадались действительно хорошие фильмы. И один из них настолько поразил меня... я словно родился заново! Или очнулся от сна, который иначе продлился бы всю жизнь... Я тайно пробрался на него, и подсматривал из-за спин старших... но это только усиливало впечатление.

   – А, это ты мне уже рассказывал... не помню, сколько раз. Это был фильм "Юноша из пустыни", да?

   – Ага. Он поразил меня тем, что юношу звали Анмай, как и меня... и он был на меня очень похож. Или я, подрастая, стремился быть похожим на него? Не знаю. Это была история из времен первой Великой Войны, времен столетней давности, история мальчика... Во время интервенции он лишился родителей и дома, и убежал в пустыню. Там он кормился охотой, прятался от тварей, сражался с ними... Мне, пленнику почти от рождения, очень понравилась эта полная таинственных опасностей жизнь маленького дикаря. А потом, когда он вырос, став красивым, сильным и бесстрашным юношей, он решил обзавестись парой, и вернулся к файа... Нечего говорить, что те встретили его совсем неласково! Беднягу посадили в тюрьму, били и всячески издевались. Разумеется, он сбежал, прятался в закоулках Товии, пугаясь и людей и машин, и разумеется, встретил прекрасную девушку, которая спасла его от смертельной опасности. Они вместе убежали в пустыню, преодолев тысячу невзгод, и он спас жизнь ей, а она – ему. По законам файа это связывало любимых крепче, чем любовь, чем смерть... чем всё остальное, связывало даже за порогом смерти и до конца времен... как нас. Последние, как я подумал, кадры, особенно поразили меня, – юная пара, измученная, израненная, но не сломленная, уходит в пустыню, к нагромождениям мертвых гор, во мрак... А потом была самая последняя сцена, – они целуются, – в первый раз, – на берегу Пустынного Моря, на фоне поразительно красивой зари... Это значило, что они на северном берегу Моря, в то время ещё свободном, но тогда я этого, конечно, не знал... я вообще до этого не видел моря – никакого. Но куда больше меня поразило, что они целовались обнаженными... впрочем, до того, как юноша потерял невинность, камера деликатно отвернулась, – и я впервые увидел эти монолиты на берегу моря. Мое сознание буквально завопило – я их узнал! Узнал, хотя никогда раньше не видел! Это было, как взрыв, – и на этом фильм кончился. А окончательно меня добила мелькнувшая в титрах строчка. В ней мимоходом сообщалось, что фильм основан на реальных событиях. Это буквально свело меня с ума, – если и впрямь может происходить такое, то почему не со мной?

   Хьютай усмехнулась.

   – Я помню. Ты на полном серьёзе считал себя – им. Это здорово походило на шизофрению!

   – Верно. Боюсь, если бы Тару не усыновил меня, этим всё и кончилось бы. Моя жизнь стала для меня невыносима после этого. Красота природы, лиц, тел, сама свободная жизнь, – ни о чем подобном до этого я просто не знал! И сам Анмай очень мне нравился, – своей силой, ловкостью, хитростью, выносливостью... и красивыми длинными волосами. Но больше всего мне понравилась мысль о том, что можно вырваться из этой жизни в иную, лучшую... До сих пор не могу понять, как нам это показали! Ведь юноша из пустыни сражался за свою свободу и свободу любимой не с кем-то, а с бойцами ЧК! Он убил их не один десяток, а устроенный им обвал похоронил заживо целый отряд! Конечно, это была та, дореволюционная ЧК, предатели и враги... но всё же файа. Дух этого фильма был совершенно мятежным! А знаешь, кто был его режиссером? Керс Уэйра, тот самый, который во время осады Товии устроил настоящее побоище в Цитадели, и чуть не убил тебя. Если бы он добрался до погребов... – Анмай помолчал.

   – Судьба странно играет людьми. Он заблудился в лабиринтах Цитадели, и умер от жажды у основания щита, изображавшего моего предка, – строителя крепости и правителя Уарка... Великого Правителя. Кто бы мог подумать... Именно этот фильм стоил ему работы, и, в конечном счете, привел к мятежникам, – и ему же я обязан своей... своей душой? Или её пробуждением? В Товии я мог познакомиться с ним... хотел – но не осмелился. А ведь и я мог изменить его судьбу... но я уже знал всё, что он мог мне рассказать. Подростком, уже на плато Хаос, я долго рылся в документах, – и нашел те, послужившие основой фильму. Такой юноша действительно был, и была его любимая... хотя их история была совсем не так драматична. Но больше всего меня интересовало, что стало с ними потом, – после того, как они ушли в пустыню. Они встретились с последними уцелевшими жителями Остсо, и странствовали вместе с ними. Жилось им совсем нелегко, но они дожили до Второй Войны, когда солдаты Фамайа заняли побережье. И конец этой истории был темным... Тот юноша, Анмай, записал её всю, она нашлась и попала к Уэйре. А что сталось с ним... с тем Анмаем, когда она была закончена, – никто не знает. Они исчезли, – ушли в пустыню, спасаясь от последнего разгрома, и не вернулись, – так исчезали очень многие. Говорят, они ушли в пустыню ещё до нападения, – посмотреть, куда упал огромный болид. Назад они не вернулись, только болид взмыл обратно в небо. А потом на этом месте нашли пятно сплавленного песка, и четыре отпечатка на нем, словно от огромных лап... Это легенда, конечно. А я, знаешь, искал этот след. И ничего не нашел. Я утешился тем, что текучие дюны скрыли его... никто ведь не знал точного места. Может, их и впрямь подобрал кто-то Извне, – такие вещи тогда действительно случались, я знаю. Но спрашивать об этом некого, и можно придумать любой конец, соответствующий собственной мечте...

   Потом я, конечно, тысячу раз пожалел, что видел этот фильм, – я лишился покоя, мысли о свободе преследовали меня и днем, и ночью. А ещё через несколько дней нам показали другой фильм, – научно-популярный, о величии и загадках космоса. Увиденное тоже поразило меня, хотя уже и не так сильно. Вскоре оба этих фильма слились в моей бедной голове в совершенно бредовую смесь. А потом...

   – Потом ты попытался сбежать, тебя поймали, и били у всех на глазах. И я впервые ощутила к тебе нечто большее, чем дружба, – сперва лишь потому, что ты не кричал, как остальные. Почему ты молчал?

   – Тот Анмай тоже молчал, когда его били... и ещё потому, что на меня смотрела ты – моя жена. Но это дорого мне обошлось. Мне отбили почки, и я пролежал несколько дней в холодном подвале, голый, без пищи и воды... Охранники долго удивлялись потом, почему я не умер...

   – Ты не умер, потому что мечтал?

   – Скорее уж бредил. Я бредил местью, мечтал стать таким, как тот Анмай, – сильным, хитрым, ещё сильнее и безжалостнее, – и уничтожить всё, весь этот мир, обрекший меня на страдания и безысходное отчаяние.

   Знаешь, когда умирающий ребенок думает о таких вещах, в его душе что-то ломается... что-то, живущее снаружи, проникает внутрь... Я выжил, и смог осуществить свою мечту, – когда мне я понял, что война уничтожит Фамайа, я не колебался ни мгновения... я помнил, что они сделали с... с Иртой. Я долго шел к этой войне, готовил её... а теперь увидел больше, чем мечтал, – гибель всего мироздания. Наверняка, мы последние живые существа во всех этих Вселенных. А скоро мы умрем, – умрем последними, – и вместе с нами умрет мир. Очень давно один великий физик вывел, что мироздание может существовать лишь до тех пор, пока в нем есть хотя бы одна пара глаз, способных его видеть. Это чушь, конечно... но почему-то никто не смог её опровергнуть.

   Хьютай вновь зябко повела плечами.

   – Не надо больше об этом. Лучше расскажи, что ты чувствовал, когда тебя усыновили. Ты, наверное, чуть не спятил от счастья, и не скоро опомнился!

   – Полные штанишки счастья, – Анмай усмехнулся. – Тару говорил, что у меня в глазах светилась тоска, – самая сильная, какую он видел, и он выбрал меня именно поэтому. Конечно, первые несколько дней я только ел и спал. А потом... Знаешь, когда я впервые действительно почувствовал, осознал себя свободным? Меня, конечно, водили по магазинам, и я однажды удрал от своих опекунов. Я спрятался в задних помещениях, – там шел какой-то ремонт. Короче, я забрел в одну странную комнату... такой огромный фонарь с витринными стеклами, с двух сторон выходивший на улицу. Потом их заложили, и теперь за этими витринами был кирпич, – красный, пыльный, неряшливо и грубо сложенный. Я помню всё, словно наяву, – до пояса мне шли ребристые дюралевые панели с прорезями, выше, – громадные пыльные стекла в стальных рамах. Между ними, на уровне моих глаз горели яркие люминесцентные лампы. Одно стекло было вынуто... между ними была плитка, – коричневая, гладкая... я всё водил по ней ладонью... холодная... пол был серый, цементный, с вдавленной мраморной крошкой. Там стояли какие-то ведра, козлы, на полу лежали газеты, но я этого не замечал. Пожалуй, впервые за свою жизнь я остался совершенно один, закрытый – по своей воле. Там было тепло и очень тихо, – только лампы ровно жужжали. На улице шел дождь, который я ненавидел, которого боялся, слякоть, грязь... а здесь – лишь покой, словно в другом, совсем другом мире... теперь я знаю, – каком, – он повел рукой вокруг. – А я рассматривал свое отражение в стекле, – моя мордашка успела округлиться, и скулы уже не торчали, а волосы отросли так, что кожа сквозь них больше не просвечивала... Как я обрадовался, уловив в этом, наряженном в модную курточку мальчике несомненное, пусть и слабое сходство с юношей из пустыни! Когда я понял, что вырасту, – и стану таким же, как он, по крайней мере – похожим. Я даже снял курточку и рассматривал свои руки, – мне ужасно хотелось иметь такие же красивые мышцы... и я ужасно боялся, что кто-нибудь застанет меня за этим занятием...

   Знаешь... лишь сейчас я понял, насколько хрупки дети, – поразившая нас в детстве идея, всего чаще случайная, становится стержнем нашей сути, и уже не в нашей власти избавиться от нее. Очень многих такой внутренний призрак сделал несчастными, или, того хуже, привел к безумию и смерти. Я бы тоже не выдержал долго этой жизни в приюте. Я бы снова сбежал, – туда, откуда не вернули ещё ни одного беглеца... Это довольно-таки мерзко, когда одна идея становиться сутью человека... файа... это превращает его почти в машину, делает неполным, несчастным... или просто одиноким, – а потом убивает. Ведь если бы мы остались в Товии, – в нашей Товии, – мы прожили бы вдвое больше, а не сидели бы здесь, развлекаясь воспоминаниями...

   Хьютай вздрогнула.

   – Я чувствую, ты прав насчет идей, – мы могли бы ещё жить там... если бы встретились. Но, с другой стороны, мы пережили всё мироздание, – время относительно, и никто не может сказать, что лучше...

   Анмай погладил её волосы, рассыпавшиеся по его плечу. Она повернулась к нему.

   – Как странно. Помнишь, как мы встретились взрослыми? Тогда мы долго не решались прикоснуться друг к другу... А уж я-то совсем не была стеснительной! Но мне хотелось чего-то иного, не столь примитивного, что-ли. Когда мы расстались... Поначалу я думала о тебе, но детская память коротка. А когда выросла – просто забыла. И ты не был у меня первым. Знаешь... я думала, что люблю того парня, Янаая Тайру, – пока не встретила тебя... Интересно, что с ним сталось? Я и не подумала выяснить это... Однажды я заметила на улице Товии красивого юношу. Он показался мне странно знакомым, – словно я уже видела его где-то... Я посмотрела внимательней, – и узнала тебя. А потом...

   – Мы стояли, взявшись за руки, и смотрели друг на друга. И ты даже не спрашивала, что было со мной...

   – Потому, что забыла обо всем. Ты увел меня в Цитадель, хотя меня не хотели пускать. А ты сказал всем, что я – твоя жена, и я не возразила. А потом мы остались одни... тот раз был самым лучшим, верно?

   – Да.

   Их глаза разделяло всего несколько дюймов, – глаза, размером в целый мир, бархатно-черные бездны, окруженные серыми крапчатыми равнинами и снежной пустотой... всё ближе и ближе, пока не соприкоснулись их ресницы, – слабо, почти неощутимо. Чтобы вспоминать об этом, им не нужно было слов...

   ......................................................................................

   ...Хьютай с облегчением нырнула в темноту под массивным стальным порталом. Анмай, быстро набрав код, открыл броневые ворота, потом они вошли в просторный коридор. Подсвеченная изнутри фиолетовым стеклянная мозаика на его стенах едва рассеивала таинственный полумрак. Суматоха главного туннеля осталась позади, за тяжелым герметичным затвором. Здесь было очень тихо и тепло, мягкий, свежий воздух смутно пах влагой.

   Дверь в комнату Вэру оказалась почти в самом конце. Его ловкие пальцы вновь пробежали по клавишам замка, потом он с усилием повернул рубчатый круг, вделанный в гладкую белую сталь. Едва они вошли, тяжелая дверь с мягким клацанием захлопнулась. Тихо зашипел и лязгнул замок.

   Хьютай замерла у порога, осматриваясь. Она не ожидала увидеть здесь, под землей, такое просторное жилище. Здесь тоже царил полумрак. Вдоль гладких мраморных стен тоже шла полоса стеклянной мозаики, падавший из-за неё палевый свет отблескивал на темном металле тонких колонн, подпиравших зеркальный потолок. Из-за него комната казалась очень высокой. Пол покрывали фиолетово-муаровые пушистые ковры с грудами таких же фиолетово-муаровых подушек. Из резных серебряных вставок в стенах веяло прохладным сквозняком; чистый, влажный воздух легко касался лица Хьютай. Слышалось едва различимое гудение невидимых механизмов. Место было очень странное, но она, казалось, видела его раньше, – во сне, или в какой-то другой жизни. Сам Анмай чувствовал себя странно, – в голове у него всё плавало, и он лишь отчасти понимал, что происходит.

   – И ты здесь живешь? – она удивленно посмотрела на юношу. Окон не было, но больше ничего не говорило, что они сейчас на глубине в пятьсот метров. – А где ты спишь? Прямо на полу?

   Анмай смутился, опустив глаза и невольно ёжась. Теперь, когда их уединение уже никто не мог нарушить, ему вдруг стало очень неуютно. Хьютай заметила его растерянность. Она улыбнулась, подошла к нему. Они обнялись... почти бездумно их губы встретились. Это тянулось долго. Когда они, наконец, смогли оторваться друг от друга, она тихо спросила:

   – У тебя уже есть девушка?

   – Нет. Вообще не было никого... кроме тебя.

   – Правда? По-моему, единственного сына всесильного Единого Правителя стоит любить. Или... тебе нравятся мальчики?

   Анмай вздохнул.

   – Нет. Просто... я не встретил никого, с кем бы мне хотелось разделить... себя, свою жизнь... и я... думал о тебе... хотя... Что с тобой? – испуганно спросил он, видя, что она готова заплакать.

   Хьютай не ответила, уткнувшись в сжатые ладони.

   – Я не знала, что ты ждал меня... столько... а я... помнишь, что мы обещали друг другу тогда, прощаясь?

   Анмай кивнул.

   – Ты... простишь меня?

   – Да. Не стоит больше об этом говорить.

   Хьютай вновь впилась в его губы. На сей раз у юноши перехватило дыхание, и он испуганно отстранил её.

   – Я живу совсем не так, как ты представляешь, – тихо сказал он, освободившись. – Тут у меня нет никого... близкого. Даже друзей. Я один, совсем один... Хьютай... любимая...

   Она насмешливо взглянула в его глаза.

   – Раз мы... ты... я уже твоя жена, может, начнем?

   – Что?

   Она улыбнулась. Анмай промолчал, но озноб пробежал по его телу от волос до пальцев ног. Едва руки Хьютай коснулись его шеи, он вздрогнул, вырвался, и, отойдя на несколько шагов, вновь замер.

   – Ты такой дикий, да? Что с тобой? Ты знаешь, как мы, файа, любим друг друга?

   Анмай растерянно смотрел на неё.

   – Как мальчик. Теоретически.

   – По нашим древним обычаям, каждого нашего юношу и каждую девушку учили, как это делать. А ты умеешь?

   Он смущенно опустил глаза.

   – Немного. Но я никогда не представлял... что это будет... с тобой, – тихо сказал он. – Я... я прошу... не бойся...

   Он осторожно коснулся мягко поджавшегося живота Хьютай, – обнаженной полоски между её кофточкой и юбкой, – провел по нему ладонью, просто чтобы убедиться, какой он упругий, шелковисто-гладкий и теплый. Хотелось прижаться лицом, губами к этой подвижной поверхности. Анмай испуганно отдернул руку... прикоснулся к её лицу... стал медленно, нежно, легко поглаживать его, – словно не верил своим глазам и хотел наощупь убедиться, что она так красива... очень осторожно погладил веки её прикрывшихся глаз, ресницы, потом губы... Хьютай вздрогнула и отстранилась от его прикосновений.

   – Разве это делают так?

   Он смущенно улыбнулся.

   – Я знаю, что нет. Но я... не решаюсь...

   – Попробуй.

   Его руки с силой сплелись и сжались.

   – Ладно. Тогда я попробую... только ты не пугайся, и не прогоняй меня, ладно?

   – Я постараюсь, – Анмай улыбнулся. – И что мне надо делать?

   – Пока ничего. Я... Позволь мне почувствовать тебя, – прошептала Хьютай, взяв в свои теплые руки ладони юноши.

   Она испуганно смотрела на него. Анмай услышал её дыхание... ощутил её волнение, как своё, понял, что она волнуется, пожалуй, даже больше его... боится чем-то испугать, оттолкнуть его...

   С неведомым ранее чувством мучительной нежности он обнял её... осторожно прижал к себе, боясь причинить ей боль... погладил её спину, стараясь успокоить...

   Хьютай ощутила легчайшее прикосновение к волосам, потом к щеке. Губы юноши коснулись её лица, скользнули по четким густым бровям, пушистым ресницам, вздрагивавшим от каждого прикосновения... Он улыбнулся.

   – Не бойся.

   Она опустила веки... тоже осторожно обняла его... Её руки боязливо погладили его шею... ноготки скользнули по ушам...

   Юноша замер, чувствуя, как томно бьется сердце. Неожиданно она решилась... поднялась на пальцы ног...

   Её теплые губы коснулись ресниц его закрытого глаза... второго... прижались к его губам... к уху... мягко скользнули по горлу... задержались в ямке между ключиц... скользнули по груди...

   – Разденься, – прошептала она. – Я хочу знать, как ты выглядишь, когда на тебе ничего нет. Ты красивый.

   Юноша дико, испуганно взглянул на неё. Не то, чтобы он совсем этого не хотел, но он не знал, что всё начнется так быстро: во всех читанных им историях отношения развивались неспешно, и близость с Хьютай, пусть и желанная, казалась ему чем-то далеким. Но теперь... Он не знал, куда девать глаза... и руки тоже...

   Хьютай легко коснулась его испуганно вздрогнувшей ладони.

   – Тебе помочь? – невинно и тихо спросила она.

   Анмай смутился, ощутив, что краснеет.

   – Нет, – он невольно схватился за ворот, словно опасаясь, что она сама расстегнет его. Впрочем, именно этого Хьютай и хотелось. Она обиженно прикусила губу.

   – А быть со мной ты хочешь?

   Анмай промолчал, но темный блеск его больших глаз послужил ей ответом. Они замерли, не глядя друг на друга. Прошла секунда... вторая... Рука Хьютай вновь легко коснулась ладони юноши. Анмай ощутил, что даже предплечья у него залились краской. Она насмешливо взглянула на него.

   – Не бойся. Смотри, это совсем не страшно...

   Она ловко приподняла ногу, расстегнула ремешки, сняла сандалию... вторую... Юноша слышал лишь тонкое пение в ушах, – ему казалось, что поют ангелы...

   ..................................................................................................

   – Помнишь, что было потом? – тихо сказала она, почти прямо в его ухо. – Ты так смущался... что я почувствовала себя... что я лучше, чем я есть.

   Он улыбнулся, глядя на неё. Хьютай, как и всегда, была прекрасна. Мечтательное выражение её чеканного лица, блеск больших серых глаз... совсем как тогда...

   – А кто в такие моменты ведет себя иначе? – так же тихо сказал он, и она улыбнулась.

   – Так ты помнишь, что было дальше?..

   ......................................................................................

   Какое-то время он смотрел на дешевую юбку из шерсти, зеленую и мятую, лежащую на полу, – поднять глаза он просто не решался. Наконец, он осмелился...

   Впечатление было столь яркое, что юношу словно ударили под дых. Он замер с приоткрытым ртом, не в силах не шевелиться, ни дышать, – нагую девушку он видел первый раз в жизни, а от одной мысли, что она любит его, голова и вовсе шла кругом.

   Анмай, – восхищенно, испуганно, дико, – смотрел на её высокую тугую грудь, крепкую, полную чувственной силы, на дерзко торчавшие крупноватые темные соски. Впалый, в призрачном рисунке гибких мышц, гладкий живот девушки подчеркивал литую стройность её стана. Широкие бедра, словно отлитые из блестящей коричневой стали, вызывающе круто сбегали к узкой талии. Их тугие изгибы привлекали юношу своей невыразимой правильностью, – столь безупречно совершенной, что перехватило дух. Спутанные крупными кольцами, тяжелые черные волосы Хьютай плащом ложились на плавные изгибы сильных плеч, прикрывая всю спину. Короткий, ровный нос, длинные глаза, твердо очерченный чувственный рот, высокие скулы её внимательного лица были невыносимо прекрасны, – Анмай не мог отвести от неё глаз, едва дыша от мучительного влечения. Хьютай искоса посматривала на него, – томно, нетерпеливо, призывно, – а он словно падал куда-то, понимая, что будет любить красивейшую из женщин. Это, почему-то, пугало его: он слишком мало знал о любви, и вовсе не был уверен, что достоин такой красавицы. С ужасом ощутив свою естественную на такое зрелище реакцию, он покраснел до самых пяток, мечтая провалиться на месте, но Хьютай не заметила, казалось, его возбуждения. Она рывком повернулась на пальцах левой ноги. Её волосы рассыпались по великолепным плечам, дразняще касаясь дерзких изгибов бедер, отливавших таинственным природным серебром.

   – А теперь ты. Не обязательно делать это, как я. Ты всё же парень.

   Голова юноши закружилась, в глазах поплыло, – он потерял последнее ощущение реальности, страх, стыд, любопытство и желание наполнили его с такой силой, что он, казалось, вот-вот потеряет сознание.

   – Но я не... – горло перехватило, как веревкой.

   Она улыбнулась, положив легкие ладони на его грудь.

   – Я знаю, что ты красивый... весь. Я не буду смеяться...

   Анмай растерялся... и тут же разозлился на себя. Он понимал, что Хьютай просто дразнит его, – но привычная мальчишеская решимость уже не давала ему отступить.

   Уже чувствуя, что всё это происходит в каком-то неприличном сне, по одной подогнув ноги, он сбросил легкие сандалии, встав босиком на прохладный гладкий пол, вновь искоса глянул на Хьютай, – и смущенно опустил глаза, расстегивая рубаху. Никакого возбуждения он уже не чувствовал, – лишь смущение. Он никак не мог поверить, что и впрямь решил раздеться перед ней.

   Пуговицы на рубахе неожиданно быстро закончились, и руки, как-то сами собой, легли на тисненый кожаный ремень. Анмай ощутил, как по коже мощной волной разливается тепло, и понял, что краснеет.

   Смущенно отвернувшись, он сбросил на пол рубаху, расстегнул ремень, стянул с бедер штаны вместе с плавками, отбросил их в сторону, – и вновь замер, чувствуя скользивший по телу невесомый взгляд Хьютай. Обнаженная кожа ощутила легчайшее, цепенящее прикосновение прохладного воздуха, и его соски напряглись под волной тонкого, как паутинка, озноба.

   – Повернись, – тихо сказала Хьютай.

   Анмай на секунду задохнулся: его твердая плоть тоже напряглась так, что почти прижалась к животу, – и, чувствуя, что стыд вот-вот одолеет решимость, он резко крутанулся на пятках, ощутив, как от волнения темнеет в глазах. По его мышцам волной прошла судорога, они сократились... рельефно обозначились на всем его теле... его рот приоткрылся, глаза расширились, он непроизвольно и глубоко втянул живот, поджал пальцы босых ног, – рослый, широкогрудый, такой же гибкий и стройный, как смотревшая на него девушка. Взгляд Хьютай скользил по его лохматой черной гриве, испуганному юному лицу, стыдливо опущенным глазам...

   – Я не знала, что ты такой красивый, – наконец, сказала она. – Говорил ли тебе кто-нибудь, что ты, нагой, красив?

   – А? – глупо протянул Анмай. – Нет, никогда.

   Хьютай рассмеялась, когда он растерянно попытался посмотреть на себя через плечо.

   – Значит, я первая! Ты очень красив. Я никогда не видела такого красивого юноши... и такого застенчивого... и никто не нравился мне так сильно, как... как ты, хотя я, в общем, знаю тебя всего пару часов. За эти девять лет мы очень изменились... но... я не знаю. Теперь мне кажется, что я знала тебя всю жизнь... Откуда у тебя такой шрам? – она тронула бледную рваную полосу, идущую наискось по ребрам, точно против сердца.