Текст книги "Вселенная файа. Трилогия"

Автор книги: Алексей Ефимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 100 страниц)

– ...И власть незаметно утечет из наших рук, возвратившись в те, в которых была изначально.

– Пожалуй, да, – Нэйс задумался. – Если бы с нами был хоть один настоящий правитель, – из тех, что создали могущество Акталы! Знающий, как вести войну, знающий древнее оружие и отдающий жестокие приказы без страха. Да где нам...

– Но я-то тут при чем? Зачем я здесь?

– Ты Айэт. Звезда названа Звездой Айэта. Ты пришел сюда, следуя за ней. Это что-нибудь, да значит? Я бы ничего не достиг, если бы не разбирался в файа с первого взгляда. Хочешь быть моим помощником?

– Но я же ничего не знаю!

– Невежество – вещь устранимая. А остальное приложится.

Айэт промолчал. Всё было так неожиданно...

– Пошли наверх, – сказал Нэйс, не дождавшись ответа. – Мы встретим зарю нового мира!

* * *

В зале Центра сидело всего двое сонных операторов. Коридоры и бывшее пропускное помещение были пусты. Все обломки и мусор там убрали, кровь смыли, панели сняли, разбитые приборы за ними – тоже. Наружную дверь уже успели заменить и исправить, лифт работал.

– У нас нет ни времени, ни знаний, чтобы восстановить контрольные системы, – сказал Нэйс. – Придется ставить обычную охрану.

Они поднялись наверх. Там тоже убрали все следы битвы. Лишь обгоревшие стены башен напоминали о ней.

После затхлого подземелья утренний воздух показался Айэту удивительно свежим. Небо на западе уже светилось голубизной поразительной чистоты, – начинался день Синего Солнца. В этом сумрачном свете колоссальный массив энергостанции казался призрачным и воздушным, словно сделанный из тонкого стекла. Ореол поля, размывавший его очертания, ещё более усиливал эффект.

На фоне чистого неба деревья клубились темными облаками. По наклонной стене эмиттера, густо покрытой росой, сбегали капли. Было удивительно тихо, только с невидимых улиц доносился едва различимый гул. Айэту казалось, что он уже умер и оказался в другом, лучшем мире, – слишком уж всё было хорошо.

– Жаль, что мы разучились делать вечное стекло, – с грустью сказал Нэйс, прикоснувшись к стене. – Оно прочнее стали, с трудом плавится, не реагирует ни с одним обычным веществом. В Тар-Актале немало таких сооружений. Они были построены первыми, – во время основания города, как говорят, двенадцать тысяч лет назад. Наша столица – древнейший город мира. Если честно, поверить в это трудно. Однако, она уже давно миновала свой расцвет...

Нэйс помолчал. Потом вдруг улыбнулся.

– Знаешь, я никогда не был дальше окраин Тар-Акталы. Она для меня – весь мир. И я люблю её. Когда мой отец ещё не стал правителем, мы жили на берегу озера Тар, на восточной окраине. Оно похоже на небольшое море, его берег, – сплошной зеленый луг, пологий склон шириной в милю и длиной во весь город... на нем прошло почти все мое детство. Вечером основания увалов на том берегу исчезают в сиянии заката, и кажется, что они там, позади зари... на краю мира, где есть только ветер и свет... а с другой стороны – снежно-белые здания, как скалы... как вершины далеких гор... и за ними – энергостанция. На её фоне они кажутся маленькими... а на её зеркальных стенах – отражения закатных облаков... Если смотреть на неё долго, можно было представить, что она поистине безмерной высоты. А иногда, вечером, у воды поднимается туман... такой густой, что ничего не видно уже за десять шагов... он светится палевым, и под его пологом очень тепло... а вода ещё теплее – энергостанция нагревает её... – Нэйс спохватился и замолк.

Айэт осмотрелся, – нигде никого не видно, даже охранников. Он спросил об этом.

– Все, кто делал революцию, сейчас отсыпаются, – с усмешкой сказал Нэйс, – а враги просыпаются, и любая попытка нападения в эти несколько часов может оказаться гибельной. Это место плохо приспособлено для обороны, – ты же видел, как легко мы им овладели! Сам Контрольный Центр был построен наспех, хотя и очень давно, – нам придется тут всё переделать... если у нас будет время.

Нэйс зевнул и потянулся.

– И с чего ты, то есть Организация, начнет? – спросил Айэт.

– Надо создать армию, – кроме двадцати тысяч охранников у нас в городе нет никаких вооруженных сил. Этим утром мы объявим о наборе добровольцев.

Айэт вновь промолчал. Стена рассвета быстро приближалась. Массив энергостанции выступил вдруг с пугающей реальностью. Теперь он нестерпимо блестел алой ртутью, – казалось, вся эта огромная застывшая масса сейчас хлынет на них. Нэйс снова зевнул.

– Пошли в штаб, – сказал он. – Нам нужно позавтракать.

* * *

Через час в зале на втором этаже штаба охраны собрался совет Организации. Айэт тихо устроился в углу. Хотя он ничего не сказал Нэйсу, тот всё же привел его сюда. Юноша начал уже опасаться, что его симпатия к нему объясняется куда более простыми причинами, – любовью к красивым мальчикам, скажем. О том, как юный герой революции полезен для агитации женских масс, он не думал.

Сейчас Нэйс стоял у исполинской, – во всю стену, – карты страны, поясняя, в каких её районах Организация достаточно утвердилась. Айэт с интересом слушал его.

Актала занимала огромный кусок Плоскости, – восемь на четырнадцать тысяч миль, огражденный со всех сторон горами. В ней жило полтора миллиарда людей. Нэйс сомневался, что Организация, имеющая меньше миллиона членов, сможет эффективно управлять таким их количеством, – особенно, если учесть, что во многих городах, и целых областях страны у неё вообще не было сторонников. Члены Совета сами хорошо это понимали и казались растерянными.

Айэт оживился, когда Нэйс заговорил о создании боевых сил, – ему вовсе не нравилась война, но он понимал, что изгнание ару необходимо. Нэйс сообщил, что набор добровольцев уже объявлен и идет с большим энтузиазмом, – только в столице они могли сформировать миллионную армию, но оружия на её складах хватало едва на сто тысяч человек. В Тар-Актале был завод по производству автоматов и пистолетов, но, чтобы вооружить всех добровольцев, требовались годы, – на это просто не осталось времени. Приходилось надеяться на технику.

Единственной реальной ударной силой Акталы были вертолеты, – страна имела больше десяти тысяч однотипных машин с пятисотмильной дальностью полета. В столице же работал большой, – и единственный, – вертолетный завод. Он же делал управляемые ракеты, пригодные к установке на любой вертолет, – и на шестьсот они уже были установлены. Таких ракет на военных складах страны нашлось много: свергнутое ими правительство лишь называло себя миролюбивым. Оно имело больше пяти тысяч автовертолетов и тысячи боевых колесных машин, хотя стационарная система управления позволяла использовать всё это лишь в столице и её окрестностях. Но самым грозным оружием, – хотя сейчас им не пользовались, – были тяжелые боевые платформы, созданные ещё в древности, – они напоминали одетые в броню наземные линкоры. В легендах говорилось, что Актала имела и более мощные виды оружия, – правда, они не сохранились.

Чуть хуже было с военными знаниями, – их просто никто не имел. Никто даже не помнил, когда на территории Акталы в последний раз велась война.

Хотя во дворце правительства хранилась целая библиотека запрещенных книг, в том числе и военных, их изучение требовало немалого времени. Тем не менее, стратегия была уже ясна, – громить базы ару воздушными налетами, пока будут формироваться наземные силы. Совет воспринял это предложение с энтузиазмом, – никто, почему-то, не хотел воевать сам. Другое дело, – мощное оружие, которое быстро закончит не начатую ещё войну. Ару пока не предпринимали никаких враждебных действий, но нападение на них было уже предрешено.

У Айэта не было никаких оснований жалеть ару, но он чувствовал, что война погубит их, – её начали поздно, ару стало уже слишком много. Дорога крови быстрее, чем дорога непротивления могла привести его, Организацию, Акталу и всё человечество к гибели.

Существует ли третья дорога, Айэт Тайан не знал.

Глава 8.

Из ада

Самый опасный из врагов – твой страх. С ним не сойдешься врукопашную. Он беспощаден. Этот враг не берет в плен. Он не знает ни выгоды, ни милосердия. Его не остановит победа. Он не станет сохранять себя. Он бездушен, безумен и готов погибнуть вместе со своей жертвой.

Анмай Вэру – из своего опыта.

Помотав головой, Анмай поднялся, опираясь о стену из грубо обтесанного камня. Пол тоже был каменный, но он стоял на каком-то тряпье. Когда он попробовал обойти помещение, рывок цепи не дал ему сделать и двух шагов. Вспомнив свой стремительный полет над просторами Линзы, Вэру криво усмехнулся. Судя по дикому головокружению, онемению, боли и ломоте во всем теле он получил неслабую контузию и провалялся без сознания несколько часов. Сейчас он мог быть где угодно.

При этой мысли Анмай вздрогнул. А где же его товарищи, корабль? Почему ни они, ни Астрофайра не спасли его? Ответ был очень прост, – они погибли или тоже попали в плен. А Астрофайра... на ней осталась его матрица, вся его память... за исключением этих вот минут. Гораздо проще будет вырастить новое тело, чем разыскивать это, – пропавшее, наверняка мертвое. Верить в это не хотелось, но безопасней предположить худшее. Ему оставалось надеяться лишь на себя.

Он ощупал ошейник, – как оказалось, не заклепанный, а запертый на замок, причем, довольно примитивный. Анмай легко открыл бы его, найдись тут хотя бы кусок проволоки. Он обшарил пол, насколько мог дотянуться. Ничего. В бешенстве он попробовал вырвать кольцо из стены, но не смог даже расшатать крепление. Его охватило противное чувство бессилия. Анмай не знал, что с ним хотят сделать, но это подземелье, – он чувствовал, что это подземелье, – не обещало ничего хорошего.

Он сел, закрыл глаза, пытаясь успокоиться, прогнать отчаяние и страх. Это удалось ему довольно быстро, но с его сознанием произошла странная вещь, – словно не было всех этих лет – или тысячелетий? – и он снова стал мальчиком из приюта-тюрьмы. Тогда его часто били, а потом запирали в таком же темном, тесном, затхлом помещении. В восемь лет он впервые попытался сбежать оттуда. Его поймали, растянули голым на кровати, на виду у всех детей, и стали бить резиновыми дубинками. Среди смотревших была и Хьютай. Наверно, поэтому он молчал, хотя его спину словно жгли кипятком. Озверевшие охранники избили его до полусмерти, а потом заперли на три дня, без пищи и воды. Эти бесконечные страдания в темноте навсегда остались в его памяти. Тогда он не мог подняться ещё несколько дней. Но след оказался глубже, чем он думал, – всё это вернулось, вся его жизнь словно оказалась сном. Вдруг он с ужасом подумал, что ничего этого, – плато Хаос, Файау, Линзы, – вообще не было, и он до сих пор сидит в том подвале, в бреду...

* * *

Его размышления прервал лязг металла. Заскрежетала дверь, потом его ослепило ярким светом. Прикрыв глаза, он тщетно пытался разглядеть вошедших. Донеслись неожиданно высокие голоса, – его о чем-то спрашивали, но он не мог понять ни слова. Затем тот же взвизгивающий голос повторил вопрос на понятном ему языке местных файа, правда, сильно искаженном.

– Кто ты? Где ты взял корабль?

Отвечать тем, кто посадил его на цепь, Вэру не хотелось, – но вот умирать ему хотелось ещё меньше. Он сел, привалившись спиной к стене, и подтянул ноги, чтобы принять хотя бы относительно достойный вид.

– Меня зовут Анмай Вэру. Я и мои товарищи прилетели с другой Плоскости. Зачем вы взяли меня в плен? Кто вы? Где мои товарищи? – говорить оказалось неожиданно трудно. Язык заплетался, а рот словно набили кашей, – ещё одно явное последствие контузии.

– Где вы взяли корабль и оружие? Отвечай! Или ты скажешь это сам, или мы тебя заставим. Где? Где?..

Скоро Анмай потерял интерес к разговору. Всё, что он смог понять, – между местными файа и его тюремщиками идет война, и их приняли вовсе не за гостей из другого мира, а за банду диверсантов, раздобывших где-то секретное оружие. Убедить их в обратном Анмай не смог: их интересовало лишь то, что происходит здесь и сейчас. В другие цивилизации они не верили. Все его попытки что-то объяснить обрывались грубыми угрозами.

Анмай быстро понял, что допросчики отнюдь не блистают ни умом, ни широким кругозором. Он легко обдурил бы их какой-нибудь подходящей им историей, – но он почти ничего не знал об этом мире. Результат нетрудно было угадать: снопы света уперлись в потолок, осветив всё помещение, и он наконец разглядел своих тюремщиков, – точно таких же мехолицых, как и напавшие на них в лесу. В это тесное помещение их набилось с десяток, большинство в такой же пятнисто-зеленой одежде, с маленькими, словно игрушечными автоматами. Впереди стоял один, явно очень старый ару, с редкой, выцветшей шерстью и в нелепом темном балахоне до пят. Он тяжело опирался на трость. Огромная нелепая шляпа, казалось, окончательно прибивает его щуплое тело к земле. А за ним стояли ещё трое, в одинаковых кожаных фартуках, с тяжелыми сумками в руках. Поняв, кто они, и что собираются с ним делать, Анмай похолодел. Нет, не посмеют же они...

– Ложись на пол, – приказал старший. Теперь в его голосе не было даже тени какого-либо выражения.

Анмай пропустил приказ мимо ушей: он вовсе ему не понравился.

– Тогда мы прострелим тебе ноги, и все равно привяжем здесь. Считаю до трех...

Сомневаться в его словах не хотелось. С отвращением к себе Анмай подчинился. Его руки и ноги быстро привязали к вделанным в стены стальным кольцам, растянув их так сильно, что он даже не мог шевельнуться.

– Теперь ты будешь говорить правду, Анмай, – сказал старший, подходя вплотную. – Сначала ты скажешь, что вы сделали с Уркусом.

– С кем?

– С моим сыном, которого вы захватили! Ну!

– Он был в полном порядке, когда я попал в плен.

– А зачем вы его схватили? Вы пытали его?

На это Анмай уже ничего не мог ответить. Старый ару вынул из-под своего балахона кинжал и приставил его к обнаженной груди файа, точно против сердца.

– Что вы делали с ним? Я вырежу тебе сердце, если ты будешь молчать.

Анмай не ответил, но сердце у него ушло в пятки. Эта тварь могла отрезать ему пальцы, или выколоть глаза, – и, самое страшное, её явно не интересовал его ответ. Вдруг острие кинжала, проколов кожу, уперлось в его нижнее ребро. Он вздрогнул. Не может же наяву...

– Я повторяю, что вы делали с ним?

Ару нажал на рукоять, ребро захрустело. Анмай дернулся от пронзившей грудь дикой боли, но не издал ни звука. На лице ару появились сразу ярость и скорбь.

– Значит, вы действительно пытали его...

Старик загнал острие кинжала под его кожу, подцепив её вырезом на лезвии, потом потянул его назад, разрывая её. Прочная кожа файа поддавалась с трудом. Ару пришлось тянуть изо всей силы. Острие со скрежетом, толчками поползло по кости. Анмай бешено рванулся, – раз, другой, но ремни держали мертво. От боли его замутило, мир под сжавшимися веками окрасился в желтый цвет. Он зажмурился, чувствуя, как по боку течет теплая струйка, его плотно сжатые губы вздрагивали. Главное – не закричать...

Ару поддел вырезом на лезвии обнажившееся ребро и начал вытягивать его. Ощущение было очень неприятным. Скорее от страха, чем от боли Анмай заорал так, что даже у него самого зазвенело в ушах. Ару отпрянул, кто-то из его неосмотрительных собратьев попытался зажать файа рот. Анмай сомкнул челюсти, с наслаждением услышав, как хрустнула кость. На языке появился чудесный вкус крови. В следующий миг от зверского удара по голове у него посыпались искры из глаз, но он был доволен. Старик, как ни странно, тоже. Он провел окровавленным острием по судорожно сжавшемуся животу Анмая.

– Знаешь, совсем не забавно пытать малодушных врагов. Только смелого врага можно убить так, чтобы было, что вспомнить. Я бы с радостью сделал это, но нам нужно многое узнать от тебя. Моя месть подождет. Начинайте!

Старик отвернулся. Затем троица безмолвных палачей открыла свои сумки, извлекая инструменты и приборы. Анмай узнал трансформатор с пучками проводов и зажимы. Все эти вещи были знакомы ему из тех диких описаний зверств, что он читал на Хаосе. Он зажмурился и замер, охваченный противным, липким страхом.

В принципе, ему очень повезло, – каленое железо и ножи были бы несравненно хуже – но, когда такие вещи идут в ход, всё кончается за несколько часов. Так же его могли терзать годами, пока он окончательно не сойдет с ума.

Палачи подошли к нему, перебирая инструменты. Анмай перестал дышать, все его мышцы непроизвольно напряглись. Он вздрогнул, ощутив равнодушные прикосновения чужих рук. Затем мочки его ушей сильно сжал холодный металл, покрытый чем-то липким, донеслось щелканье. Он замер, ожидая боли, но её пронзительный удар всё же застал его врасплох. Ещё хуже оказались дикие судороги, ужаснувшие его своей силой: Анмай боялся, что его тело не выдержит, он уже ощущал, как разрываются мышцы. Бешеная ярость, страх, ненависть к бездушным истязателям, – всё это исчезло в приливе мучительной, дурнотной боли. Не вытерпев, он заорал во все горло, – и тут же получил удар по животу, лишивший его дыхания. Теперь Вэру стало по-настоящему плохо, – он ничем не мог выразить, как ему больно. В голове мутилось, он боялся, что сейчас умрет...

Через несколько секунд, показавшихся вечностью, боль утихла. Ему приказывали говорить, спрашивали, – он ответил самой черной бранью, и через миг боль вернулась. В голове файа не осталось никаких мыслей, – одна яростная, испепеляющая ненависть. Она одна не давала ему утонуть в океанах боли, – он почти не чувствовал или, точнее, не сознавал её. Перерывы, вопросы отчасти давали ему опомниться, но едва включали ток, всё возвращалось.

Анмай не знал, сколько продолжалась пытка, но страшные, сводящие с ума удары вдруг прекратились. С его обожженных ушей сняли электроды. Над ним вновь склонился старший ару.

– Что ж, раз ты не желаешь разговаривать, придется прибегнуть к особым средствам...

Теперь палачи разнообразили приемы, прикладывая электроды к наиболее чутким местам его тела. Это тоже было зверски больно... но всё же, не настолько мучительно. Анмай мог бы объяснить им, что самое страшное при пытке током, – когда электричество проходит через мозг и ослепленный болью пленник лишается рассудка от судорог и страха. А подобные изощрения конечно, унизительны, но куда менее эффективны. Понятно, что он не стал этого делать. Он кричал, рвался, выл и корчился. Потом остались только бешеные судороги и боль. Темнота подступала всё ближе и, наконец, его принял сон без сновидений.

* * *

Он очнулся от мучительной, палящей боли. Кроме неё в мире не осталось ничего, – только жажда и страх. Коснувшись разодранного бока, Анмай вздрогнул, – рану покрыла тугая корка из плотной, похожей на резину массы. Он испуганно отдернул руку и лишь потом понял, что это его кровь, – свернувшаяся, измененная Файау кровь. Под нее, казалось, налили кипятка пополам с кусачими муравьями. Даже дышать оказалось дико больно. Он всё ещё ощущал тупой скрежет стали, царапающей живую кость.

Мысль о том, что скоро начнется новая, ещё более страшная пытка, наполнила Вэру невыразимым ужасом, – все его мышцы выли, сожженная кожа горела, а ниже живота словно зияла рана. Хуже боли было только мерзкое чувство бессильного унижения. Этот эпизод Анмай изо всех сил старался забыть, но он только становился четче. Когда он обделался от боли, ару заржали, как сумасшедшие, и именно это оказалось гаже всего...

Сейчас, вспоминая об этом, он чувствовал лишь бесконечный, мучительный стыд, столь сильный, что хотелось умереть. Он мог это сделать, – ещё на Хаосе его, как и любого Высшего, обучили, как остановить сердце усилием воли, чтобы умереть безболезненно и быстро, – потому, что даже самого стойкого палачи рано или поздно превратят в безвольную скотину, и это будет стоить жизни ещё многим. Далеко не все могли этому обучиться, но Анмай был хорошим учеником. Единственное, что удерживало его теперь от бегства во тьму, – подлый, животный страх перед смертью. Это пугало Вэру больше, чем всё остальное, и он постарался убедить себя, что пока он жив, есть надежда. Он сможет сбежать – как-нибудь, когда-нибудь. А тогда он сможет рассчитаться за всё...

Анмай утешал себя ненавистью, – она оказалась горячей, как огонь, и грела его в этом ледяном подземелье. Вот только тот, второй Анмай, мечтающий любой ценой выжить, никуда не исчез. Появились ещё и другие, – уверяющие, что всё это только снится ему, занятые какими-то странными, отвлеченными мечтами. Вэру словно парил в пустоте, глядя внутрь себя, – он казался себе необозримой равниной, уходящей в бесконечность, пугающей и незнакомой.

Он не мог считать времени, но его прошло немало, прежде, чем дверь открылась и камеру вновь залил яркий, режущий глаза свет. Он не видел вошедших, но когда ему приказали встать, понял, что явилась та же компания. Приказ повторился, затем охранники решили поднять его с помощью пинков. Анмай попытался схватить одного из солдат, зная, что не разожмет рук, пока не переломает твари все кости... но тут же задохнулся от меткого удара в поддых. Теперь он не мог даже орать от боли.

Его били аккуратно, с толком, чтобы не искалечить, только туда, где кости близко к коже – по локтям, голеням, в крестец... От боли тоже перехватывало дух и Анмай лишь чудом смог отдышаться. Он вновь попробовал сопротивляться, но чей-то тяжелый башмак пнул его между бедер. Пока Анмай корчился, захлебываясь желчью, хлынувшей из пустого желудка, его вновь перевернули на спину, растянув между стен. Но это был спасительный удар, – он вышвырнул того, второго Вэру куда-то в темноту, и остался лишь один, который орал и рвался, как бешеный, даже зная, что это совершенно напрасно.

Лишь ощутив, как по содранной ремнями коже течет кровь, Анмай замер – он не хотел делать за этих тварей их работу. Но тут же его вновь охватил безумный страх, отозвавшийся во всем теле крупной дрожью, – если весь этот кошмар начнется сначала, он не выдержит...

Его заставили закрыть глаза, смазали веки какой-то ледяной дрянью и наложили вогнутые электроды, прижав их резиновым жгутом. Затем под ногти больших пальцев рук загнали острые стальные пластинки, соединенные с проводами, и голова файа словно взорвалась, – такая дикая ослепительная боль пронзила её. Через миг Анмай совершенно обезумел от этой выжигающей глаза, непереносимой, чудовищной боли. Он бился, утопая в раздирающем мозг белом пламени, бешено рвался, тщетно стараясь освободиться, не сознавая, что лишь выгибается в судорогах, насколько позволяют ремни, задыхаясь от непрерывного крика.

Самым страшным оказалось даже не то, что он сходил с ума от боли, – он никак не мог потерять сознание от боли, которую нельзя терпеть. Его тело, переконструированное Файау для повышения устойчивости, предало его, вынуждая переносить всю боль, которую ему причиняли.

Через минуту его рассудок дотла выгорел бы под напором нестерпимой боли и света, но, пока ему задавали вопросы, он успел отдышаться, осознать себя, – а потом агония боли повторилась... потом ещё раз... ещё... и ещё...

Хуже всего оказались именно эти паузы между ударами, – ожидание боли, было, ужасней любой муки. Анмай осознал, что превращается в обезумевшее, вопящее от ужаса животное, готовое выполнять любые приказы... и что-то в нем нашло способ ускользнуть от этого разрушающего страдания. Он перестал сопротивляться, стараясь ещё более усилить эти убийственные удары... и вновь провалился в черную бездну, недоступную даже для боли.

* * *

Очнувшись, он едва не задохнулся от ужаса, – даже его забытье стало одним бесконечным, чудовищным кошмаром. Наконец он осознал, что лежит в той же камере, с той же цепью на шее, но руки и ноги у него оказались свободны. Впрочем, теперь это уже мало что значило, – задев изувеченным пальцем о стену, Анмай вскрикнул. Все части его тела, к которым приложились палачи, дико болели, голова по-прежнему кружилась, очень хотелось пить, но он нигде не нашел ни пищи, ни воды. На содранной ремнями коже запеклась кровь, глаза тоже болели нестерпимо, – впрочем, Анмай удивлялся, как они вообще не лопнули от адской боли. Страх душил его, – ещё одной пытки он не вынесет, а жажда жизни вдруг вспыхнула в нем с неистовой силой. Что угодно, только бы жить! Пускай ему придется делать всё, что потребуют от него эти мерзкие твари... всё, что угодно, лишь бы сохранить жизнь... и хотя бы ничтожную крупицу души...

В себя его привели неожиданно резкие содрогания пола, – содрогания, сопровождавшиеся низким гулом. Анмай не понимал, что это, пока после особенно сильного удара ему на голову не посыпался песок. Бомбы. Это место бомбили, – не больше минуты, быть может, но основа его страха, – одиночество, – разбилась вдребезги. Если даже над тюрьмой его врагов разгружаются чьи-то бомбовозы, их дела не слишком хороши. Его, правда, тоже, – Анмай не сомневался, что при малейших признаках поражения эти твари убьют всех пленников.

В это мгновение вновь пронзительно заскрежетала дверь.

* * *

Анмай оцепенел от дикого ужаса. Он знал, что теряет последний шанс спасти себя, попросив о пощаде, но, словно в кошмарном сне, не мог ни двинуться, ни открыть рта. Внезапно он понял, что охранники вошли в камеру одни, без палачей. Один из них направил на него автомат, второй открыл замок и снял цепь, но файа уже не пытался напасть на них.

Едва солдаты ударами и бранью вновь попытались поднять его, он начал корчиться на полу, изображая крайнюю слабость. После таких пыток любой, не прошедший биохимической реконструкции Файау, должен был обессилеть, – а чем слабее он будет выглядеть, тем хуже его будут стеречь. Конечно, он мог вырвать автомат у одного из солдат и, уложив остальных, выскочить в коридор. А что потом?

Анмай решил подождать лучшего случая... и горько пожалел об этом, когда его руки грубо вывернули за спину и связали. Затем в камеру втолкнули двух других узников. Они вытащили файа в мрачный сводчатый коридор, оказавшийся на удивление длинным. В каменных стенах чернело множество железных дверей. Почти все они были открыты, ару выгоняли из них пленников, – похоже, после бомбежки они сочли это место ненадежным и решили перевезти их куда-то ещё. Вэру очень хотелось разглядеть их поближе, но он тут же спохватился и, откинув голову, закатил глаза, словно потеряв сознание.

Они миновали запиравшую коридор решетку, охраняемую стражей, потом вторую, поднялись по длинной грязной лестнице, через широкую железную дверь попали в комнату, полную автоматчиков, затем миновали стальные двойные ворота и лишь тогда вышли на улицу. Анмай мысленно похвалил себя за сдержанность, – он никак не смог бы вырваться отсюда.

Ослепительный солнечный свет причинил страшную боль глазам. Анмай зажмурился, с наслаждением вдыхая свежий, теплый воздух. Затем он осторожно, из-под опущенных ресниц, осмотрелся, стараясь не шевелить головой. Вокруг был высоченный забор и несколько низких белых зданий с решетками на окнах. Из-за ограды поднимался дым – один, два... четыре жирных черных столба. Дома так не горят. В Линзе не было нефти, и синтетическое горючее стоило здесь дорого. Кто бы ни выбирал цели для бомбежки, он далеко не дурак...

Его подтащили к стоявшему поблизости небольшому фургону с глухим железным кузовом. Здесь его неожиданно грубо бросили на землю, в стороне от остальных узников. Ожидание оказалось долгим. Анмай перекатился на спину, чувствуя, что к нему понемногу возвращаются силы. Зрачки обожженных глаз сузились, и он смог осмотреться внимательней, хотя свет по-прежнему причинял боль.

Сразу за стеной начинался заросший лесом склон, залитый ярким, теплым светом Желтого Солнца. По зеленоватому небу плыли редкие пушистые облака, густая изумрудно-пепельная листва слабо шелестела. Шагах в двадцати от него на земле сидело множество пленников, окруженных цепью охраны. Ещё несколько солдат стояло над ним, явно тяготясь охраной полуживого файа.

Анмай не смог заметить тут ни одного из своих соплеменников. Все пленные оказались людьми, – почти сплошь юноши, лишь несколько мужчин. Все испуганные, ободранные и грязные, однако, хотя бы частично одетые. Они равнодушно разглядывали его, слишком занятые своими страданиями, чтобы обращать внимание на чужие.

Через полчаса к нему подошла новая группа охранников, окружавших хорошо знакомого ему старика, руководившего пыткой. Анмай невольно вздрогнул.

– Боишься меня? – старый ару усмехнулся. – Правильно. Я не дам тебе умереть, – это было бы слишком легко для тебя. Смерть станет недостаточной карой за муки моего сына. Сейчас мы отвезем тебя в Ас-Акру, где у нас будут все возможности для работы с тобой. Мы умеем пытать, – не только для допросов, для удовольствия тоже. Вот когда ты станешь жалкой вопящей тварью, гадящей под себя и готовой на всё, чтобы сохранить жизнь, – тогда мы убьем тебя. Скоро мы вновь встретимся. А пока – наслаждайся поездкой.

По знаку старого ару солдаты втолкнули файа внутрь фургона и заперли снаружи дверь. В темном, освещенном единственной лампочкой кузове с ним осталось всего двое охранников. Но, едва Анмай попробовал устроиться поудобнее, его больно ткнули стволом под ребра, заставили лечь у стены, прямо на пол, и связали ноги. Вскоре фургон тронулся.

* * *

Анмай не знал, длинной ли окажется дорога, но понимал, что она, – его единственный шанс. Он зашипел от боли, когда грязное рифленое железо коснулось раны на груди, и судорожно перекатился на бок, спрятав за собой руки. Рывки машины на дорожных ухабах хорошо маскировали его движения. Охранники затянули веревку на совесть, но над узлами особо не мудрили. Анмай дотянулся до них пальцами левой руки и вдруг улыбнулся, – сейчас его жизнь зависела всего лишь от того, смогут ли они протолкнуть хвост веревки в петлю. В приюте его сотни раз привязывали к постели, и там он наловчился освобождаться от пут. Теперь это оказалось сложнее, – все его мышцы непроизвольно подергивались от дикой боли в изуродованном большом пальце, но Анмай старался не обращать на неё внимания, и удивился, как быстро ему удалось распустить первый узел. Все необходимые движения намертво засели в его памяти. Он никогда не вспоминал о них, но его тело помнило. Теперь ещё немного...

Заметивший его возню охранник кинулся к файа, с размаху пнув пленника в живот. Анмай задохнулся от боли, но смог выдернуть из веревок руку, – и, когда ару размахнулся для второго пинка, рванул вперед опорную ногу стража. Ару упал, грохнувшись затылком об стену. Второй охранник вскинул оружие и заорал, требуя, чтобы он не двигался, но Вэру было уже все равно, – черт с ней, с жизнью, пусть убивают, только бы не издевались. Он подтянул ноги и оперся на локоть, пытаясь встать. Ару, вновь заорав, нажал на спуск.