Текст книги "Фатум (СИ)"

Автор книги: Miss_Windrunner

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 83 страниц)

– Ну, – Саммерс немного растерялся, – скорее, видел мельком. Я же беллатор. Икс-беллатор, мне туда путь закрыт.

– Но все же ты представляешь, о чем я говорю?

– Ну…да.

– Хорошо. Тогда будь добр, скажи мне, сколько в этом зале входов?

– Три, если не ошибаюсь, – Уолли все еще не понимал, к чему клонил провидец.

– Совершенно верно, – кивнул Таллий. – Один зал, три входа, правильно?

– Да.

– Вот и с пророчеством то же самое, Оливер Саммерс: одно событие, несколько дорог, которые, так или иначе, приведут к нему. Вот и все. Будущее предопределено, но, одновременно, непредсказуемо: нам, провидцам, открывается финал, но мы до самого конца не знаем, какой дорогой мы придем к нему. В этом и состоит вся трагедия нашего дара. Раньше, ребенком, я думал, что будущее открывается нам с тем, чтобы мы могли вмешаться и изменить его. Эта мысль не давала мне покоя, и именно из-за нее я и вмешался и отправил твоего друга на Землю. Но опыт показывает, что все наши старания бесполезны: думая, что мы меняем будущее, мы лишь скачем с одного пути на другой, с одной тропы на соседнюю, но… Как бы эта тропинка не петляла, рано или поздно она все равно приведет нас к тому, отчего мы бежали. Выбор – иллюзия, мой друг, – Таллий наблюдал за тем, как веселье испарялось с лица собеседника, уступая место угрюмой задумчивости. – Мне очень жаль, Оливер Саммерс, что на долю твоего друга выпало подобное.

– Это не твоя вина, – откликнулся тот и тяжело вздохнул. Да уж, провидец дал ему пищу для размышлений. – Ну а… Сколько дорог ведут к этому конкретному…финалу?

– Две, – кивнул провидец, показывая, что икс мыслил в правильном направлении.

– Дэвид Абрамс и Кристиан Арчер?

– Почти, – ухмыльнулся тот, вводя айтишника в ступор, но затем пояснил. – Дэниел и Дэвид Малик.

– Ах, ну да, точно, – Уолли невесело улыбнулся. Он все еще не мог свыкнуться с мыслью, что его лучший друг приходился сыном магистру Эйдену Малику. Не говоря уже о том, что Крис мог быть тем, кто положит конец всему Эстасу. – А когда станет известно точно? Когда ты узнаешь нужное имя?

– Трудно сказать, – Таллий вновь вцепился в бороду. – Должно произойти что-то особенное…Переломный момент. Он и определит единственный, избранный, путь. Это может произойти нескоро: через год, три, десять или даже пятьдесят лет; а, может, и завтра. Возможно, даже сейчас.

– Очень надеюсь, что нет, – Саммерс тяжело поднялся на ноги и поднял с пола подушку. – Спасибо, Талл, ты … Талл? – мужчина резко развернулся и вплотную прижался к решетке. – Эй, если ты решил пошутить, то ты выбрал не самый удачный…

Он не шутил. Еще пару минут назад сидевший в расслабленной позе, Таллий вдруг напрягся и вцепился своими короткими мясистыми пальцами в матрац. Тело провидца начало дрожать, а его глаза…Оливер, испугавшись, отшатнулся от решетки и, споткнувшись о ножку стола, плюхнулся на пол.

– Охрана! – позвал икс, не в силах оторваться от зияющих черных дыр, в которые превратились глаза Таллия: словно его зрачок расползся на все глазное яблоко. – Охрана, быстрее! Заключенному плохо! ОХРАНА!

Губы провидца зашевелились, но из-за бороды, что приглушала звук, Уолли не мог ничего разобрать. Таллий продолжал трястись всем телом, на его лбу, шее и ладонях выступили вены. С третьего раза охранники все же услышали Оливера и бросились на помощь. Они отцепили руки заключенного от матраца и попытались уложить его, но это оказалось труднее, чем они думали: трое охранников еле-еле смогли перевести Таллия в горизонтальное положение и зафиксировать. Один держал его руки, второй – ноги, третий – грудь.

– Что он говорит? – Оливер снова подошел вплотную к решетке, мертвой хваткой вцепившись в металлические прутья. – Прошу, парни, послушайте, что он говорит!

– Назад, Саммерс! – пропыхтел один из тюремщиков, пропуская просьбу мимо ушей. Он и подумать не мог, что в таком коротышке, как Таллий, могла уживаться подобная сила: трое охранников еле справлялись с тем, чтобы удержать провидца на кровати.

– Что он говорит?? Просто скажите, что…

– Да угомонись ты!

– Что он говорит?!

– Саммерс!

– ЧТО ОН….

– Черт, да угомоните вы этого придурка! – взорвался один из охранников, разрываясь между желанием всадить транквилизатор в бьющегося в конвульсиях Таллия и вырубить Оливера.

– Какого из?! – уточнил его товарищ, тяжело дыша и всем телом нажимая на грудь провидца.

– Обоих! – ответил тот и, распрямившись, выпустил в Оливера шоковый разряд. Взвыв, айтишник рухнул на пол. – Дэниел Малик, черт его дери, вот что он говорит! Дэниэл Малик! Теперь ты счастлив, сопляк?!

конец второй части

====== ЧАСТЬ 3: Рубикон ======

Год спустя

Дорогой дневник! Черт, я поверить не могу, что пишу это; что вообще свыклась с этой дурацкой привычкой, навязанной мне в клинике – вести дневник! Капец, кому рассказать – не поверят. Можно подумать, кому-то есть дело до очередной сумасшедшей, которой самой уже плевать, что с ней будет дальше. Ну да ладно, сейчас не об этом.

Сегодня он приходил снова. Тот чувак в военной форме и с мордой-тяпкой. Снова пел свою песенку про теорию заговора и про то, что типа я могу помочь спасти нашу страну, уничтожить врага и т.д. и т.п. Бред, одним словом. И после этого меня называют умалишенной??? Хотя, пофиг – пусть думают, что хотят: меня уже чем только не награждали, начиная с шизофрении и заканчивая еще какой-нибудь малоизученной хренью, название которой даже сами врачи без ошибок написать не в состоянии. И знаешь, что? Я оправдаю их ожидания. Да, да, да: я согласилась пойти с этим солдафоном-кирпичфейсом. Более того, ему я даже готова поверить, потому что в отличие от тех добрых дядек-мозгоправов, которые обещали все исправить и вернуть мне мою старую жизнь, этот чувак сразу сказал мне, что это невозможно. Сказал, что та жизнь, которую я считала своей, была вовсе не настоящей, и что, на самом деле, я никакая не Вероника. Сначала я ему не верила, но потом… Черт, ведь есть в этом что-то. Иначе почему каждый раз, когда я пытаюсь вспомнить какую-то деталь из «своего» прошлого, меня начинает колбасить? Потеря сознания, судороги, кровь из носа – красота, блин! Почему каждый раз, когда кто-то в универе начинал спрашивать о моих родных, я оказывалась в больнице с нервным срывом? Почему я, типа русская, говорю по-русски с акцентом, но с легкостью смотрю западные фильмы без перевода? Тут два варианта: либо мое альтер-эго долбанный полиглот, либо у меня какая-нибудь редкая опухоль мозга, от которой я вот-вот загнусь. Классная перспектива! Я бы, наверное, нехило из-за этого расстраивалась, если бы меня не пичкали успокоительными каждый день в течение последних восьми месяцев: сейчас мне вообще на все насрать. Хронический пофигизм – вот и весь результат моего лечения. И нахрена я только обратилась к врачу? Дура, думала мне помогут; не хотела срываться с пар в универе, хотела получить диплом… Нда. Если мне и помогли чем-то в психушке, так это тем, что показали мне, что жизнь может быть еще большим дерьмом. «Оставь надежду всяк сюда входящий» – вот это как раз про это чудесное заведение. Правда, помимо надежды можно добавить еще и мозги, ибо на всю эту контору приходится всего парочка оных, да и та разделена человек на двадцать. А врачам, кажется, и вовсе ничего не досталось.

Короче, с меня хватит. Может, это безумие и я совершаю самую большую ошибку в своей жизни, но мне все равно: хуже уже не будет. Сегодня я в последний раз засну Вороновой Вероникой Андреевной, а завтра я уже буду в другом месте, с другим именем, с другой жизнью.

Солдафон сказал, что мое настоящее имя – Николь Кларк и что мне промыли мозги примерно год назад. Если ему верить, я такая не одна: пришельцы уже очень давно разгуливают по нашей планете, используя землян в своих мега-злодейских целях, после чего либо убивая нас, либо сводя с ума, как получилось со мной. Бу-га-га, вот тут типа мне должно было стать страшно, но, как я и говорила, мне насрать. В общем, оказывается, правительство запустило программу, которая разыскивает таких вот, как я, и пытается вытянуть из наших простиранных серых извилин то, что хоть как-то может помочь в войне с инопланетянами. (Эх, слышал бы это мой лечащий врач – ему б на целую диссертацию хватило!) Не знаю, прикол ли это, или очередной способ «исправить» меня, но, так и быть, дам им шанс – что мне терять? Клеймо шизофренички? Просранное в университете место? Вот-вот. Так что завтра Воронова Вероника Андреевна умрет от опухоли мозга во время архисложной операции(да, это я им идейку подкинула), а я отправлюсь на новые нары, где-нибудь в Сибири, у черта на куличиках.

Страшно ли мне? Нет. По крайней мере, до тех пор, пока из моей крови не вышло успокоительное. Я, скорее, в предвкушении. Я уже давно не чувствовала ничего, кроме пустоты и отчаянья от осознания того, что моя жизнь от меня не зависит; что она катится по наклонной, но никакого Сизифа* нет, чтобы подхватить ее и унести обратно вверх. Теперь же запахло переменами. Даже если этот кирпичфейс окажется маньяком-убийцей, и уже завтра мои органы полетят на черный рынок, осознание того, что я сама шагнула ему навстречу, что это было моим решением, а не чьим-либо еще, будет облегчением. А возможно, мне даже повезет и меня отпустят: ведь, насколько мне известно, бороться-то землянам уже не с кем. Танвит был уничтожен полгода назад. Хотя нет, больше: месяцев девять-десять; почти год. Кстати говоря, если верить новостям, уничтожил Танвит один из своих: мутант-хранитель. А другой такой, если верить кирпичфейсу, и промыл мне мозги. Вот как бывает. (Блин, да тут на две, если не на все три, диссертации хватит!) Разумеется, есть выжившие: почти все население Эстаса живет сейчас на четырех космических станциях, вращающихся на орбите теперь уже необитаемой планеты. Пусть они живы, но они не представляют угрозы: как показывает опыт, они не способны выжить на Земле. А те, кто могли – мутанты – оставались на Эстасе в момент взрыва и, следовательно, сдохли. Вот уж не знаю, что у них там произошло, но теперь от грозных и страшных инопланетян осталась горстка обыкновенных людей, запертых в космических консервных банках: и то ненадолго – это лишь вопрос времени, насколько им хватит припасов. Так что да, если меня не убьют в ближайшие сорок восемь часов, то, скорее всего, я стану свободна. Меня отпустят с миром и дадут леденец на выходе. Да, это меня устраивает.

Кажется, теперь все. Сейчас я поставлю точку, запечатаю тебя в конверт и сдам солдафону: не знаю, правда, зачем этому амбалищу все мои дневники, но даже если он будет использовать их как туалетное чтиво, мне плевать. Тем более, после того, как мое лечение (ну или обучение, как это называет кирпичфейс) завершится, мне снова вернут тебя, дорогой дневник, и всех твоих предшественников. Надеюсь, тогда я, наконец-то, пойму, что за хрень творится с моей жизнью.

Прощай, Вероника.

Здравствуй, новая жизнь.

Комментарий к ЧАСТЬ 3: Рубикон Сизиф – в древнегреческой мифологии строитель и царь Коринфа, после смерти приговорённый богами вкатывать на гору, расположенную в Тартаре, тяжёлый камень, который, едва достигнув вершины, раз за разом скатывался вниз.

====== Глава 41 Безымянная ======

Два года спустя

– Поднимайся, Незабудка! Крыша едет! – нет, это был не диагноз и не признание нестабильности собственного ума; это была Селена, соседка Николь, которая, судя по всему, оседлала свою спящую подругу (на живот Никки навалилась такая тяжесть, что глаза девушки непроизвольно распахнулись; следующая стадия – выпрыгивание из глазниц) и отнюдь не деликатно выдернула из-под нее подушку. Николь не переставала удивляться, как тщедушное тельце Селены (у которой была фигура начинающей анорексички) могло весить так много и иметь столько силы. – Давай, давай, живо!

Бросив подушку в другой конец комнаты, девушка-будильник встала с Николь, забирая с собой одеяло, и включила настольную лампу.

– Блин, ты ненормальная?! – глаза заслезились от яркого света, и Никки, шипя как раненая змея, отвернулась к стене. – Дай поспать.

– Крыша едет, – повторила нарушительница спокойствия уже громче. Николь, хоть и лежала к ней спиной, была уверена, что Селена сейчас нависала над ней, скрестив руки на груди и притоптывая ножкой. О, это, должно быть, было очень забавное зрелище, потому что Селена была самой агрессивной и грозной девушкой из их группы, что не мешало ей иметь страсть к нежно-лиловому цвету, мягким игрушкам и рюшам; и все это великолепно сочеталось в ее пижаме: коротенькие шортики, свободный топик с изображением мишки Тедди на тонких тесемках и плюшевые тапочки-собачки. Николь не раз ломала голову над тем, каким образом Селене удалось уговорить начальство разрешить носить ей нечто подобное, пусть даже в спальне, где ее видели только одногруппницы. На «Заре», а именно так называлась база, которая вот уже два года была Николь домом, были очень строгие правила, которые касались и дресс-кода, в частности. На территории комплекса разрешалось носить вещи определенной цветовой гаммы и фасонов. На самом деле, все было не так уж и строго: никаких ярких цветов и вызывающих нарядов, вот и все, однако, Селене удавалось пересекать даже такие щадящие ограничения. Поначалу, когда Николь только-только с ней познакомилась, она ее боялась, так как Селена производила впечатление настоящей сорвиголовы. Позже, однако, выяснилось, что девушка была вполне беззлобной; просто непокорность, видимо, была у нее в крови.

– Эй, Незабудка, подъем! – Николь сморщилась: это прозвище действовало ей на нервы. Вообще-то, правильнее было бы сказать имя, потому что именно его функцию и выполняло слово «Незабудка», но девушка упрямо воспринимала это слово, как кличку. Дело в том, что Никки принадлежала к числу безымянных: тех, чья жизнь была ограничена территорией базы. За ее пределами у нее не было ни имени, ни документов – ничего; ее просто не существовало. Разумеется, рано или поздно Николь получит новое имя и новую жизнь: как только будет готова. Возможно, ей даже позволят самой придумать себе историю. Но до тех пор она все еще была безымянной, и вместо имени ей дали позывной – Незабудка. И хоть девушка была не в восторге от своего временного имени, которое служило вечным напоминанием о ее проблемах с памятью, она понимала, что могло быть хуже: буквально за стенкой, в соседнем отряде, был парень по прозвищу Чебурашка. Вот уж кому реально не повезло.

– Отстань, – будь у Никки подушка, она бы обязательно ей воспользовалась и накрыла бы ей голову, но увы: ее мягкая пуховая подруга прохлаждалась на каменном полу.

– Поднимайся, Кларк! – рявкнула Селена и, о чудо, Николь тут же вскочила и набросилась на нее.

– Ты совсем что ли?! – прошипела она, изо всех сил вжимая свою ладонь в пухлые губы ночной визитерши. – Я тебе по секрету рассказала, а ты горланишь мое имя направо и налево! Что ты примахалась ко мне?! У нас до подъема, – Никки бросила взгляд на часы, висевшие над дверью: циферблат был подсвечен тусклым синим цветом, – три часа еще! Отвали от меня!

– За базаром следи, – Селена с легкостью отвела руку Николь от лица, явно давая понять, что быть заткнутой – ее выбор, а не заслуга боевых навыков Никки. – Не забывай, с кем говоришь. Субординация, детка, субординация!

– Иди ты! – Николь отцепилась от подруги и пошла за подушкой. Они с Селеной были одними из самых старших воспитанников, а потому если кому-то и вручали шефство над отрядом, то кому-то из их возрастной категории. В случае с их группой во главе стояла Селена по той лишь причине, что она была на год старше Николь – ей было двадцать три. Один год, триста шестьдесят пять дней – невелика разница, но все же «начальница» никогда не упускала случая поддеть свою подругу, стоявшую на более низкой карьерной ступеньке. Николь, по большому счету, такое положение дел не особо задевало: все прекрасно понимали, что настоящая власть на «Заре» принадлежала лишь одному человеку – Крыше. Ранило Никки другое: у Селены было имя. Настоящее, а не прозвище, которое дали самой Николь. Именно поэтому Селена была вольна покинуть базу когда угодно, и, в отличие от всех остальных воспитанников базы, она не находилась в подвешенном состоянии. Селена могла уйти, а Николь – нет. Пусть сейчас Никки и не хотела покидать базу (ей, так-то, было некуда податься), просто сам факт того, что она находилась в крайне зависимом положении, ее напрягал. Крыша, он же кирпичфейс, зачем-то держал ее на базе, готовил к чему-то. В список дисциплин, которые Николь изучала на «Заре», входил не только интеръяз и боевая подготовка – как у большинства воспитанников, но также ангорт – язык жителей Эстаса, со всеми его диалектами; вождение различного вида транспорта (в том числе и инопланетного) и владение оружием. Это было очень необычно и немного пугающе: к чему Николь знать язык, на котором больше никто не говорил или управлять техникой, которой никто не пользовался? Согласно новой конвенции, уцелевшие в катастрофе жители Танвита обязывались пользоваться исключительно интеръязом, если хотели рассчитывать на помощь Землян, а транспорт… Ну, учитывая, что жизненное пространство пришельцев теперь ограничивалось космической станцией, транспорт был им ни к чему: по сути, они теперь жили на огромных-преогромных ковчегах. Так зачем им транспорт внутри транспорта?

– Я-то пойду, – хмыкнула Селена на грубый выпад соседки по комнате, мысленно начиная отсчет: ей было интересно, до сколько она успеет досчитать, прежде чем сонный мозг Незабудки сложит два и два. – Другой вопрос, пойдешь ли ты, а?

Шесть. Именно на этой цифре Николь замерла с подушкой в руках, а затем медленно-медленно, будто у нее на голове стоял фарфоровый сервиз, который мог упасть от любого неверного движения, повернулась к Селене.

– Что ты сказала?

– Кто? Я?? – девушка округлила глаза и, хлопая ресницами, всем своим видом показывала искреннее недоумение. – Я молчу.

– Крыша едет, – повторила Николь, чеканя каждое слово. – Сюда. Сам. Селена, что он сказал??

Девушка улыбнулась, смакуя момент собственного превосходства.

– Да ладно тебе, Незабудка, оставь это. Ты права, еще целых три…

– Селена!

– Сказал, чтобы ты немедленно явилась к нему в кабинет, – оставив веселье, закончила та. – Я не знаю, что у них стряслось, но голос у него был мрачный. Видимо, это что-то срочное, если он решил не дожидаться утра, – Селена, сопровождаемая напряженным взглядом Николь, пересекла комнату и уселась на еще теплую кровать. – Кажется, кое-кто получит имя, а?

Николь нахмурилась. Будить ее среди ночи только ради того, чтобы дать ей свободу? Вряд ли. Тяжело вздохнув, девушка взяла со спинки кровати свое полотенце, вытащила из сумки тюбик зубной пасты и вышла из спальни. На самом деле, спальня – это громко сказано: тесная комнатушка, в которой они с Селеной ночевали, едва вмещала две кровати, стоящие у стенки, две прикроватные тумбочки и один узенький шкаф. «Заря», по документам будучи санаторно-оздоровительным комплексом, на самом деле была переоборудованным хостелом, где простой телевизор считался чем-то из разряда фантастики. Разумеется, у «верхушки» были совершенно иные условия, но воспитанникам (землянам, пострадавшим от мутантов-хранителей) от этого было ни горячо ни холодно – они жили в отдельном крыле, а в административный корпус пускали только по пропускам.

Селена и Николь, староста и зам. староста отряда соответственно, жили в отдельной двухместной комнате, в то время как их подопечные – помимо них группа насчитывала двенадцать человек – жили в соседних шестиместных «номерах». Они делили одну кухню (которая могла похвастаться только холодильником и микроволновкой), туалет и ванную: обыкновенный блок, каких на «Заре» было около десяти. С одной стороны, это было не так уж много, но с другой… Все воспитанники так или иначе пострадали от рук пришельцев, и как только Николь об этом вспоминала, ей становилось не по себе. Еще хуже было от того, что большинство жертв были детьми и подростками: видимо, к ним было проще втираться в доверие. И да, большую часть воспитанников составляли девушки.

По памяти добравшись до ванной, Николь юркнула внутрь, закрыла дверь и только тогда включила свет: она не хотела лишний раз беспокоить своих подопечных. Ее отряд состоял из ребят с примерно одинаковыми расстройствами: им всем в свое время неслабо промыли мозги. Но если Николь сумела найти своеобразный триггер, который вызывал у нее припадки, и научилась избегать его, то ее детям повезло меньше: многих до сих пор мучили кошмары, они плохо и тревожно спали и, в особо тяжелых случаях, им приходилось принимать лекарства, чтобы купировать приступы. Потому она не хотела лишний раз беспокоить и без того беспокойные юные головки.

Быстро приняв душ и умывшись, девушка переоделась: в ванной был шкаф с однотипными спортивными костюмами, разложенными по размерам. В плане условий для жизни база была невероятно удобной: здесь не было краж, скандалов и прочей прелести, которая обычно сопровождает массовые скопления подростков. В любой комнате, будь то общая гостиная, где собирались все отряды с этажа, игровая зона (площадка перед зданием, где в определенные часы разрешалось гулять абсолютно всем) или же столовая (самое любимое место на базе) – везде можно было найти такой вот шкафчик с запасной одеждой, рацию для связи с куратором (врачом), некоторыми гигиеническими принадлежностями, что особенно ценили девушки.

Взглянув на прощание в зеркало, Николь выключила свет, на ощупь открыла дверь и…врезалась в кого-то.

– Миша? – в темном коридоре Никки видела лишь силуэт, но ручка, которая тут же вцепилась в ее мягкую спортивную толстовку, выдала своего владельца: только он при встрече цеплялся за Николь, точно утопающий за соломинку. – Миша, ты почему не спишь?

– А ты? – мальчик продолжал мять плюшевую ткань. Николь, перехватив ребенка за руку, втянула его в ванную и включила свет: все, как она и предполагала. Красные глаза, бледная кожа, холодные руки – мальчик снова был на грани. В свои двенадцать лет Миша тянул максимум на восемь из-за нездоровой худобы и огромных наивных глаз. Его звали Ангелочком из-за его молочно-белых волос и небесно-голубых глаз. – Ты ведь уходишь, да? – спросил он с неизменной тоской в голосе.

Николь присела на корточки, чтобы лучше видеть лицо ребенка: как же ей было его жаль! Маленький и запуганный, Миша страдал одной из тяжелейших форм расстройства памяти: он забывал почти все, что с ним приключалось за день, стоило ему уснуть. Однако, несмотря на это, Николь Миша запомнил: она была похожа не его сестру, и, хоть сам мальчик и не помнил ее лица, на подсознательном уровне он привязался к девушке и бесконечно ей доверял. И, что самое удивительное, он не помнил, как зовут Николь, но узнавал ее везде и всегда; потому и боялся, что рано или поздно она уйдет, унеся с собой последнюю постоянную из его жизни.

– Не знаю, Миш, – честно ответила Никки. Несмотря на внешнюю хрупкость и юность, девушка ни на секунду не обманывалась: она знала, что перед ней был вполне взрослый и трезвомыслящий человек. Здесь все были такими: не по годам зрелыми и лишенными детства. И потому она не собиралась сюсюкаться с мальчиком, что делали многие другие, более старшие воспитанники. – Меня вызвали к главному, а зачем – без понятия. Есть лишь один способ выяснить, так?

– Боишься? – проявил чудеса проницательности тот.

– Немного, – кивнула Николь и ласково улыбнулась.

– Но ты же зайдешь попрощаться?

– Эй, – девушка притворно возмутилась. – Ты что же это, вот так просто сбрасываешь меня со счетов??

– Просто пообещай, что не уйдешь, не попрощавшись, – мальчик выпустил из пальцев темно-синюю материю, не желая заражаться позитивом зам. старосты. – Я должен буду сфотографировать нас на прощание и записать себе, что ты ушла – чтобы не искать тебя, когда ты исчезнешь.

Голос мальчика звучал так тоскливо и обреченно, что Николь сама начала верить в то, что это было прощанием и что она больше не вернется.

– Так, стоп! – девушка поспешила стряхнуть с себя меланхолию. – Никто пока что не уходит. Сделаем так, – ловкими пальцами Николь сняла с себя платиновую цепочку и застегнула ее на шее Миши, – мой талисман побудет у тебя, пока я разбираюсь с делами, – она кивнула на кулон, который представлял собой идеально ровный квадрат, вырезанный из прозрачного камня, – а, значит, мне по-любому придется вернуться: ты же знаешь, я без моего счастливого камня – никуда. Договорились?

Мальчик, не ожидавший ничего подобного, кивнул, завороженно разглядывая подвес. Его бледное личико засветилось восторгом и гордостью: он знал, как важен был этот кулон для Николь, а потому был невероятно польщен тем, что ему доверили охранять его.

– А…это, правда, алмаз? – робко поинтересовался он, вертя в руках камень, который больше походил на кусочек прозрачного стекла.

– Да, – Никки встала и потрепала ребенка по белобрысой голове, улыбаясь собственным мыслям: все-таки Мишка был парень не промах – драгоценный камень он тоже не забыл. – Редкий и очень дорогой: смотри, не потеряй.

– А откуда он у тебя?

– Не знаю, – и это было правдой. – Сколько себя помню, а это, к сожалению, не так уж и давно, он всегда был на мне. Наверное, он принадлежал моим родителям: кто бы еще мог повесить мне на шею целое состояние?

– Я сохраню его, – с важностью великого полководца пообещал Миша, пряча камень за вырез белой футболки. – И буду ждать тебя. Я не пойду спать, пока ты не вернешься.

А вот тут девушку кольнула совесть: как старшая, она была в ответе за дисциплину и состояние здоровья своих подопечных: отправить Мишу спать было ее обязанностью. Однако она понимала, что если мальчик уснет, то он снова все забудет, а ей не хотелось, чтобы их маленький заговор утратил свою прелесть для ребенка: его в этой жизни и без того мало что радовало.

– Хорошо, – заткнув совесть, откликнулась Николь. – Но все же лучше иди к себе, пока никто тебя не увидел. Как вернусь, я сама найду тебя.

– Как скажешь.

– И, Миш, – окликнула она напоследок, – это только между нами, да?

– Спрашиваешь! – улыбнулся мальчик. По-настоящему, во все тридцать два зуба. – Мы же команда! – и со счастливым видом Миша выскользнул в темный коридор.

– И года не прошло, Незабудка, – ответил Крыша на робкий стук в дверь. – Проходи, садись, – он указал на один из двенадцати стульев, расположенных вокруг небольшого овального стола. Черная стеклянная столешница отражала свет многочисленных экранов, висевших над ней так, чтобы у каждого из сидящих за столом была возможность наблюдать за действием, не выворачивая шею и не рискуя заработать косоглазие. Сейчас, правда, за столом сидел лишь сам кирпичфейс, а все восемь экранов были темными, погруженными в сонный режим. Николь никогда прежде не была в этом зале, небольшом, мрачном и каком-то военном. Казалось, что все в этой комнате было сделано либо из стекла, либо из железа: девушка и не думала, что ей могло так не хватать уютных деревянных поверхностей.

Помимо овального стола, что располагался в центре зала, в комнате был небольшой подиум, на котором располагалась какая-то будка, точно кабинка ведущего на радиостанции: за стеклом сидела пара человек, которые не обратили на девушку никакого внимания. Они склонились над какой-то панелью, отдаленно напоминавшую диджейский пульс, и что-то бурно обсуждали: из-за стекла их голоса звучали приглушенно.

– Садись, садись, – снова предложил Крыша. – У нас не так много времени.

Девушка послушно села на указанный стул, и теперь она оказалась прямо напротив того, кто два года назад вырвал ее из лап третьесортных мозгоправов. Невероятно, но за это время кирпичфейс абсолютно не изменился: те же седеющие, подстриженные бобриком волосы, квадратная, покрытая щетиной челюсть, крючковатый нос и прямой хищный взгляд. Он даже одет был точно так же: та же темно-серая футболка, плотно облегающая раздутые бицепсы и мощный торс; штаны цвета хаки, заправленные в высокие ботинки. Крыша, он же Стужев Геннадий Аркадьевич, выглядел, как типичный вышибала из какого-нибудь придорожного американского бара, и, если бы не герб Российской Федерации, выбитый на тыльной стороне его правой ладони, Николь ни за что бы не приняла этого человека за русского.

– Итак, сколько ты уже здесь?

– Два года, сэр, – девушка говорила ровно и отчетливо, хотя ее руки, которые она прятала под столом, были холодными и влажными: она уже завязала, минимум, узлов семь на завязках ее спортивных брюк.

– Два года, – повторил Крыша, пододвигая к себе черную папку. Николь неотрывно следила за каждым его движением: вот он открыл папку, перевернул лист; затем еще один; и еще. Нахмурился, почесал нос. – Ты заметно продвинулась в изучении интеръяза. Похвально.

– Спасибо, сэр.

– Но ангорт у тебя не идет, – продолжил тот, игнорируя фид-бэк* девушки. – Как и обращение с огнестрельным оружием. Здесь сказано, что последнее вызывает у тебя необычную реакцию. Что это значит?

– Мне становится плохо, – Николь сглотнула и очередной раз вытерла влажные ладони об колени. – Голова начинает болеть, и…однажды я даже потеряла сознание. Я думаю, оружие каким-то образом провоцирует припадки.

– Ты что-нибудь вспомнила? – Крыша отложил папку и прямо посмотрел на девушку.

– Нет, сэр, – Николь опустила глаза. Она знала, что в этом не было ее вины, но почему-то ей вдруг стало неловко и даже стыдно.

– Хорошо, – кивнул тот, а затем, встретив непонимающий взгляд подопечной, исправился: – Точнее, ничего хорошего, конечно, но стабильность тоже вещь неплохая, согласись. Скажи мне, что тебе известно об Эстасе? На сегодняшний день?

– Он необитаем, – неуверенно начала Николь. Ее немного напрягали подобные вопросы, ведь воспитанникам строго-настрого запрещалось поднимать эти темы вне занятий. – Три года назад произошел некий несчастный случай, из-за которого климат планеты стал непригодным для проживания. Большая часть населения успела покинуть Эстас и сейчас живет в космических станциях на его орбите, – девушка перевела задумчивый взгляд на сцепленные на коленях руки. – Мы, в смысле Земля, оказываем им помощь и налаживаем отношения: обмен опытом, технологиями и прочее. Пожалуй, это все.

– Верно, – Стужев кивнул, оставшись довольным услышанным. – Теперь скажи, не кажется ли тебе что-нибудь в этой истории странным?

– Странным, сэр? – Никки вновь подняла глаза на кирпичфейса.

– Именно. Например, то, что почти все население планеты благополучно разместилось на кораблях и отправилось в космос, хотя, если верить СМИ, Эстас погиб в результате чудовищной случайности. Случайности, Незабудка, но, как по мне, это больше смахивает на спланированную эвакуацию. Что скажешь?