Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 86 (всего у книги 87 страниц)

При виде Андреса Ранвил грязно выругался, а затем бросился бежать. Что Андреса, впрочем, исключительно устраивало, потому что одна с транспортировкой тяжело раненой Штхиукки Шин Афал могла и не справиться.

– Давай, парень… девка ли… Запутался я с вами… – он взвалил руку Штхиукки себе на плечо, – раз продержался столько времени – до больницы уж будь любезен, дотяни. С такой сиделкой у тебя нет ни единого шанса не поправиться…

========== Часть 6. СЕЙХТШИ. Гл. 11. Шаг за предел ==========

– Прости меня, мама, что я не такой,

Что я не такой, как все,

За то, что служу я своей голубой,

Моей голубой звезде.

Если можешь, пойми,

Если можешь, прости,

Мне силу и мудрость твою обрести –

И нет большей радости.

– Не волнуйся, сынок, и себя не оплакивай,

Сердце матери любит всех одинаково.

Б.Моисеев.

Шин Афал расправила складки на одеяле Штхиукки – не то чтобы они как-то уж слишком мешали, просто её руки изнывали от желания сделать ещё что-нибудь.

– Как ты?

– Лучше. И поверь, я не лукавлю. Мы, дрази, очень крепкие, у землян есть поговорка – «заживает как на собаке», так вот, поверь, они создали эту поговорку несовершенной, потому что тогда просто не знали дрази. И как я могу не поправляться, опережая все прогнозы, когда за мной ухаживает самая прекрасная женщина-врач… ну ладно, будущая женщина-врач во вселенной?

Шин Афал опустила глаза – по-особенному сладко, подумала она, звучат комплименты из уст выздоравливающего друга.

– Меня мучит вопрос – что это было… Что спасло меня. Мне показалось, что ты отшвырнула меч из руки Ранвила… Отшвырнула, хотя была, как будто, далеко от него.

– Мне жаль тебя разочаровывать в моём могуществе, но это не я. Это Андрес.

– Андрес?

– Да, похоже, в отчаянный момент в нём пробудился новый дар… Он телекинетик.

Штхиукка покачала головой.

– А мне он ничего не сказал… Я уже благодарил этого достойного человека за спасение моей жизни, теперь надо, стало быть, внести уточнение в свою благодарность. Что слышно о Ранвиле? Он так и не появлялся?

– Я его не видела. А сама справок не наводила – я слишком сердита сейчас, чтобы у нас мог быть конструктивный разговор.

– И тебе не было неприятностей от твоих старейшин?

– Пока, во всяком случае, никаких. Мои наставники находят очень хорошей практикой для меня то, что я работаю сейчас в этой больнице и, в частности, ухаживаю за тобой. Кстати говоря, позволь, раз уж зашёл разговор, я тебя осмотрю.

Не без некоторого всё же усилия, Штхиукка поднялась с постели. Под одеялом она лежала голой – в одежде в данном случае не было принципиального смысла, поскольку у дрази нет наружных половых органов, ничью стыдливость это не задевает, и одежда бы только мешалась.

Наиболее опасная рана – в боку – сейчас была закрыта повязкой с регенерационным комплексом, её Шин Афал трогать не стала, решив, что обязательно поприсутствует при перевязке, рана на руке, хоть и была глубокой, опасной не считалась, и была просто стянута пластиковыми скобами.

Девушка придирчиво вгляделась в соединённые края – между ними проступала молодая светло-зелёная кожица.

– Как всё же повезло, что не пострадало сухожилие… Они проходят у вас несколько иначе, чем у нас, у минбарца это была бы почти гарантия остаться без руки…

– Ну, у меня такая возможность тоже была. Первое время было такое странное ощущение, будто рука стала меньше… Не знаю, как объяснить. Как будто я не всю её чувствую. Даже поднять не мог. А теперь – вот, погляди, всеми пальцами шевелю!

– Ты слишком резво не шевели, скобы не сбей! Дай, посмотрю плечо…

– Плечо, доктор сказал, почти совсем уже в порядке. Там удар вскользь пришёлся, доктор только беспокоился, что немного зацепило… ну… карман… Но всё обошлось…

Шин Афал отодвинула руку Штхиукки, придирчиво осмотрела край почти зажившей царапины.

– Шрам, наверное, всё же останется… Но это малая беда в сравнении с тем, насколько хуже всё могло быть.

– Мне повезло, особенно в том, что вы успели вовремя… Ранвил сильный и отважный воин.

– Зато человек никудышный. Я с детства усвоила, что действительно храбрый, достойный уважения воин – это тот, чьи поступки чисты и прямы, как сталь клинка. Мало уметь быть безжалостным к врагу, надо уметь быть безжалостным к себе. Это я увидела в тебе, не в нём.

– Осторожней, Шин Афал, ты касаешься сейчас… моей эрогенной зоны, вообще-то.

– Ох, прости, это свойственно врачам – забывать, что какими-то своими действиями они могут смущать пациентов.

– Это ты прости меня, Шин, потому что… Нельзя сказать, чтоб я имел хоть что-то против того, чтоб ты касалась меня там.

Шин Афал, отдёрнувшая было руку, прислонилась лбом к широкой спине Штхиукки, а затем решительно скользнула рукой внутрь мягкого, тёплого кожистого кармана.

– Шин…

– Я недостаточно много знаю о том, как… какие действия приносят вам удовольствие… Особенно в случае, когда используются не обычные для этого органы… Тебе придётся направлять меня, подсказывать… Прошу, сядь. Это будет лучше из соображений комфорта для не вполне ещё оправившегося организма.

– Шин, то, что ты сейчас делаешь…

– Ранвил так стремился меня оградить… Надо же понять, от чего. И совершённое тобой… должно…

Перебирая пальцами мягкую влажную бахромку, Шин Афал думала о том, что многие считают дрази очень сильным, очень смелым народом… Но мало кто способен представить, насколько это могут быть нежные и страстные существа – но не может быть иначе при таких физических данных… Целуя на голове Штхиукки участки, свободные от чешуи, чувствуя суховатую, чуть шуршащую под губами кожу, другой рукой касаясь шеи, она впервые почувствовала эту странную, дикую радость, гордость во всей полноте – врач имеет власть над телом… Власть спасать жизнь, власть знать, как оно устроено, власть доставить ему удовольствие…

– Телекинез? У тебя? – глаза Алиона, и вообще большие и выразительные, сейчас были просто огромными.

– Ну… получается, да. Сам в шоке.

– Я, конечно, знаю, что телекинез не всегда проявляется сразу, в раннем детстве, иногда это вспышка в какой-то критический момент… Но ведь и до этого в твоей жизни были критические моменты, во время которых проявление телекинеза было бы более обоснованно.

Андрес почесал взлохмаченную голову.

– Ну да, пожалуй… Не, я действительно и предположить не мог. Правда, я тестов-то по-нормальному не проходил, только один раз тестировался, после чего, собственно, и подался в бега… Я, конечно, псих со справкой, это да, но это ж ещё не основание…

Алион задумчиво постучал ногтями по столешнице.

– Андрес… Я сам мало работал с телекинетиками, это всё же не мой уровень, не моя основная задача… Но я постараюсь подобрать тебе хорошего учителя. Ты ведь понимаешь, без обучения… этот дар может быть опасен для самого владельца.

– Да понимаю, конечно… – Андрес прошёл и сел рядом с минбарцем, приобнимая его за плечи, – я вот пытаюсь вспомнить тот момент, когда… когда я чуть не раскроил тебе чашкой висок, в общем. Я был уверен, что я просто отшвырнул её рукой, но теперь что-то этой уверенности поубавилось. Так что очень даже понимаю я серьёзность ситуации, поверь. Разве что, может быть, среди учителей энтузиазма наблюдаться не будет. Всё-таки я землянин, и к тому же… ну, со своим приветом… Хотя обаятельный, конечно…

Алион улыбнулся.

– У тебя случалось это снова?

– Пока нет. Хотя я, честно говоря, только один раз попробовал… Страшновато всё-таки. Ладно, если только свою комнату разнесу, тут и разницы никто не заметит, а если всю резиденцию?

– Попробуй сейчас, – Алион пододвинул к нему лежащую рядом на столе ручку, – я подскажу, покажу… примерно… как действовать…

Первые полчаса упорных попыток ручка не желала реагировать на ментальные усилия Андреса никак. Но Алион продолжал настаивать, ментально направляя, показывая, как нужно концентрировать и направлять силу.

– Сложно с нами, людьми, понимаю… – Андрес сдул с усталого лица налипшую прядь, – то ли у вас сознание – всё так логично, упорядоченно, спокойно, по полочкам…

– Это только так кажется. Конечно, вы не обучаетесь, как мы, с детства контролю над мыслями и побуждениями, но когда надо – вы вполне способны творить чудеса… Попробуй ещё раз. Только спокойнее. Не стоит пытаться вспомнить, как ты это делал тогда – ты не вспомнишь. И не концентрируйся на мысли, получится у тебя или нет. Обязательно получится, чуть раньше или чуть позже… Если уж это есть в тебе – никуда оно не денется.

– Ага, звучит малость зловеще…

Под воздействием очередного ментального импульса ручка слегка подпрыгнула на столешнице, а затем резко метнулась и ударилась о стену у двери.

– Ничего, ничего страшного… – пробормотал Алион, вовремя успевший пригнуться, – у всех сперва предметы летают по комнате, и проще расколошматить что-то, чем пять минут подержать это в пяти сантиметрах над поверхностью. Главное, чтобы ты сам перестал ее бояться, тогда не будет резких волн, бесконтрольного выплеска.

Алион смотрел на ручку, лежавшую у двери, касаясь пальцами волос Андреса, так же легко, невесомо касаясь его мыслей, успокаивая, направляя, настраивая. Сколько ж сюрпризов таит в себе этот человек? Какой удивительный ход вселенной, всегда, как говорит учитель Энх, играющей на стороне добра – что он оказался в нужное время в нужном месте…

– Ну-ка, интересно, смогу я её теперь… обратно оттуда? По идее, никаких проблем ввиду расстояния быть не должно, там-то оно тоже было не маленькое…

Ручка какое-то время хаотично каталась по полу, вертелась на одном месте, но затем покорно поползла в сторону стола.

– Не напрягайся так… Сейчас я попробую показать тебе, как нужно держать контакт, при этом оставляя приложенную силу постоянной величиной… Сам я, правда, знаю это только в теории…

Впрочем, для телепата его уровня не было проблемой увидеть эту силу, увидеть символическое отражение действий, совершаемых Андресом – он словно захватил ручку золотыми нитями и с их помощью тянул к себе. Что ж, образ вполне логичный, простой и надёжный… Многие, например, «отращивают предметам лапки»… Нити время от времени рвутся или пропадают, мигая, но и с «лапками» проблем не меньше – меняется их количество, длина, а порой они оказываются на «спине» предмета…

– Что такое?

– Нет, ничего, просто… Твой ментальный фон сейчас… Он похож на фон Андо. Нет, конечно, он остаётся твоим, но… Это словно… пользуясь образами из твоей памяти – как когда обнимаешь кого-то, и одежда потом пахнет его духами.

– Ну, это, наверное, как-то объяснимо… Учитывая… нашу близость.

– Да, я тоже сперва подумал об этом. Но ведь прошло много времени, и… Сам характер этого следа… Я просто вспомнил… может быть, это глупости, конечно…

Андрес оторвался от ручки, проползшей уже половину пути.

– Ну, продолжай, раз уж начал. Глупости или не глупости – решим потом…

Алион облизнул губы, подбирая слова.

– Мне вспомнилось, как Андо говорил… о каком-то подарке для тех, кто стал ему близок. Я не знал, о чём он говорит, он ведь мог иметь в виду что угодно… Теперь я подумал – может быть, Андо подарил тебе эту способность?

– А это в его силах?

– Вполне возможно… Всё-таки он… не может считаться обычным телепатом, даже высшего уровня. Он говорил, что его мать сделала нечто подобное с ним… Конечно, дар он унаследовал от рождения, но что-то вложила в него она.

– Чёрт его знает, всё возможно… Я видел его крылья, после этого чему можно удивляться…

– Нет, ну это уже безумие какое-то.

– Вполне закономерное безумие. Я знал, что Шин Афал очень сблизилась с Штхиуккой…

– Знал?!

Дэвид вздохнул.

– Вероятно, ты не совсем верно понял меня сейчас. Я имел в виду именно дружеское сближение… Хотя иногда мне начинало казаться, что возможно и большее, и знаешь – это радовало меня. Да, точно так же, как тебя радовало, что Рузанна выбрала доктора Чинкони. Я слишком давно понял, что не смогу ответить на эти чувства. И это, конечно, большая беда. Ведь объективно, лучше Шин Афал девушки не найти на всём Минбаре… Как и лучше Рузанны не найти на всём Центавре, да. Но откуда я возьму любовь, которой нет? Ты ведь не смог. Но Афал и Штхиукка… всё же это не казалось мне возможным. Видишь ли, у вас, когда говорят, что кто-то кого-то развращает, означает чаще всего, что обучает неким новым экстремальным сексуальным практикам, да? А у нас – куда более невинные вещи…

– Это я как-нибудь понял. Однако, когда Шин Афал кричала «Если он умрёт, я не буду жить»… При всём том, как много значит для минбарцев дружба… Да, хотелось бы мне считать так. Но пока что я вижу… зеркало. Зеркало, в котором отражаемся мы.

– Так раз жизнь окружает нас зеркалами – сперва Андо и его истории, теперь Шин Афал – может быть, она хочет, чтоб мы увидели всё таким, какое оно есть.

– Я вижу. Вижу, что всё зашло слишком далеко, что это сжатая до предела спираль, которая теперь начинает выпрямляться. Мы стоим на краю бури, мы видим, как тает наша беспечность… Мир растопит наш Ледяной город, Дэвид. Своей матери я не боюсь… не боюсь за себя. Я готов драться. Но я боюсь за тебя и… за всё. Её жажда власти, влияния беспредельна. В своей ярости она будет искать способ уничтожить помеху, чего б ей это ни стоило. И разве только она? Тебя не меньше жаждет уничтожить Ранвил. Даже уже понимая, что ты ему не соперник. Возможно, поэтому – ещё сильнее. Его гордость уязвлена отказом, его честь оскорблена тем, что ему не позволили довести поединок до конца… Андрес ведь потому сказал тебе, что полагает, следующая мишень – ты. У кого нам искать защиты? Да, глупо б было искать защиты от Ранвила, а от старейшин, от всей воинской касты? От всего мира? Не думаю, что старейшины мастеров обрадуются такому скандалу. Или старейшины жрецов – очередному скандалу, связанному с семьёй твоей матери.

– Значит, ты полагаешь, мы обречены?

– Дэвид…

– Кому мы сделали какое зло? Разве кто-то из нас выбирал то, что вызрело в нашем сердце и завладело нами, захватив наши сны, наши мысли, став нашей жизнью? Вероятно, это было б очень правильно и похвально, на взгляд всех, если б мы сумели это преодолеть, встать на «правильный» путь. Почему правильное для них должно быть правильным и для нас? Мир полон исключений. Когда-то выбор моей матери тоже потряс общество…

– Выбор твоей матери всё же был менее экзотичен, чем твой. Ты сам должен понимать даже лучше меня… Скажи, скажи честно, не боясь меня напугать – что тебя ждёт, если ты должен будешь сказать правду – что между вами с Шин Афал ничего нет, и почему. Что с тобой сделают? Проклянут, изгонят из касты, вообще из родного мира? Конечно, если так – я пойду с тобой, куда б ты ни отправился. Но куда мы пойдём? Если учесть, что мой мир тоже закрыт для нас? По крайней мере, у вас не предусмотрена смертная казнь… Хотя вообще сложно с наказаниями за то, что в вашем мире, вроде как, даже не признано существующим…

Дэвид встал, сделав шаг к стоящему у окна брату.

– Значит, как ты сам видишь, уже ничего не зависит от нас. Если только найти Ранвила раньше, чем он наговорит старейшинам…

– И заставить замолчать? Хорошенькое дело, как? Боюсь, просто вырвать подлый язык – недостаточно. Минбарец не убивает минбарца, Дэвид, разве нет? Конечно, это мог бы сделать я, но боюсь, вскройся этот факт – это осложнило б наше положение ещё больше… Мне уж точно пришлось бы отправиться в объятья любезной матушки. Или ты имел в виду – воззвать к его разуму и порядочности? Шин Афал пыталась. Да и чёрт побери, не Ранвил, так кто-нибудь ещё… Благодетели, начиная с моей матушки, пытающиеся устроить нашу личную жизнь, блюстители морали всех мастей… Можно, конечно, пытаться скрываться всю жизнь. У нас, на Центавре, это умеют. А вот на Минбаре – вряд ли.

– Значит, вполне возможно, у нас осталась одна эта ночь… Что бы ни было потом, сейчас мы есть друг у друга. Ты упустишь этот момент, откажешься?

– Дэвид…

– Конечно, то, как это происходит у нас, насколько я узнал это… может как-то… покоробить тебя… я имею в виду отличия нашей физиологии и…

– Дэвид, остановись…

Но Дэвид уже развязывал пояс светло-серого домашнего одеяния.

– Если ты ещё помнишь… тот смутивший нас разговор об отличиях в нашей выделительной системе… У вас подобное в силу расовых особенностей невозможно, да и не требуется. Но если ты хотел бы… доставить и себе, и мне более полное удовольствие… Тебе было и прежде сложно отказаться от удовлетворения какого-то желания, особенно если оно совпадало с моим…

Сбросив одежду, он подошёл к Диусу, проклинающему себя за неспособность сдвинуться с места, даже отвести взгляд, обвил руками его талию, прижимая его к своему обнажённому телу, положил голову ему на грудь.

– Пусть это и покажется… неестественным… Но это тоже способ соединить два тела… Строго говоря, рот тоже предназначен не в первую очередь для поцелуя. А я хочу, очень хочу почувствовать тебя в себе.

Винтари порадовался, что сейчас на нём жилет, впрочем, радовался он недолго – ловкие тонкие пальцы одну за другой отщёлкивали золотые застёжки, обжигая грудь через шёлк рубашки.

– Дэвид, ты не знаешь, о чём говоришь… Я слышал, что это… больно…

– Ты действительно думаешь, что такое соображение остановит меня? – губы Дэвида коснулись его губ – для чего ему пришлось привстать на цыпочки, – лично я слышал о боли, сопутствующей удовольствию… Просто сделай то, чего мы оба хотим, а потом, если хочешь – жалей… Или, если хочешь, представь, что это сон…

Винтари сглотнул.

– Я буду проклят, если сделаю это.

– Тогда будем прокляты вместе. Я люблю тебя, Диус, и это желание сильнее, чем страх…

Вырвавшиеся на свободу щупальца с готовностью обвили жмущееся к нему юное, невозможно красивое тело, кончики-стрелочки заскользили по лопаткам, по изгибу поясницы, одни зарылись в растрёпанные тёмные волосы, щекочась об остренькие рожки, другие скользнули по ягодицам, раньше какого бы то ни было указания сознания стремясь к исследованию вверяющегося ему тела.

– Как меня всегда восхищало это… – шептал Дэвид в перерывах между поцелуями, – с тех пор, как узнал… Это ведь практически безграничные возможности… Это действительно… быть созданным для наслаждения, для любовного соблазна… Чего вообще вам может не хватать, если вы – центавриане, существа с совершенной физиологией? Ты так красив, такой чувственный, гордый, неистовый… Я знаю, какая страсть живёт в тебе… Никто не смог бы долго противиться подобному искушению… Ты был моим наваждением столько дней и ночей. И касаясь твоей руки, я чувствовал, что в твоей крови бурлит та же страсть. И не верил себе… Мы бежали от себя, и приходили в сны друг друга. Диус, в этих снах… мы уже перешагнули черту, разве нет?

Опрокидываясь на кровать, не выпуская руку Диуса, он нетерпеливо облизывал сохнущие губы. Отбросив, с последними элементами одежды, последние протесты рассудка, Винтари склонился над ним. Кажется, подумал он, земное выражение «пожирать глазами» теперь понятно ему очень хорошо… Дэвид, млея под этим взглядом, раздвинул ноги, склонил голову набок, улыбаясь.

– Никогда ещё… так не возбуждал… этот естественный интерес к моему устройству… Уже это… стоило того… Тебе слишком идёт этот взгляд, это выражение лица…

«Создатель, если ты есть… останови меня… как-нибудь… потому что сам я уже не остановлюсь…».

Сплетясь в один извивающийся, стонущий клубок, они покатились по кровати. Неумелые, жадные ласки метались по всему телу, как язычки пламени. Со всей неистовостью семнадцати лет… И тех семнадцати лет, что сейчас, и тех, что тогда бурлили в крови, когда жгучее восхищение, заполнившее всё его существо, грозило перерасти во что-то совсем не целомудренное… Это было ещё понятно, это было объяснимо, он объяснял себе это тысячу раз. И с этим можно было жить. Жить, не мечтая об этих руках, этих губах, только любуясь. Чувствуя, что и этого много, как солнечного света тому, кто вышел из темноты. Это чудовище внутри не желало иного, кроме как лежать у ног божественной четы, видя сладкие, непристойные сны – но только сны… Зачем же этому чудовищу потребовался их сын? Зачем это чудовище потребовалось их сыну?

– Демон… маленький демон… Что же ты делаешь…

– Ну, пусть демон… – коварно улыбнувшись, Дэвид перевернулся спиной вверх, выгибаясь, – значит, всё же не ты повинен в моём падении, а я в твоём? И я получил тебя, получил… хотя бы сейчас, здесь.

Жаркое дыхание Диуса обжигало шею, живая сеть, стягивающая тело, дрогнула.

– Верно, я сошёл с ума…

– Разве? Ты центаврианин, так пей наслаждение, пока оно дано тебе… Слишком долго ты сдерживался…

Слишком долго, да. Десять лет огонь жил в хрустале, грел, не обжигал. Десять лет воздержания и самоудовлетворения, это не могло кончиться хорошо, Арвини был прав… Страстный шёпот оборвался стоном, когда один из этих гибких органов скользнул между ягодиц, требовательно и бесстыдно исследуя незнакомое строение. У центаврианок здесь располагаются родовые пути, у мужчин, соответственно, нет ничего.

– Я не уверен, Дэвид… Что это вообще возможно…

– Нет, это именно так… Просто… не бойся надавить сильнее… Это нормально, что туго…

Винтари склонился ниже, почти ложась на распростёртого под ним партнёра, два верхних органа оплели предплечья Дэвида.

– Да… да…

Дэвид стонал, впиваясь зубами и ногтями в простыни, чувствуя движение внутри, чувствуя горячее дыхание на своей спине. Широкая ладонь накрыла его стиснутые пальцы, мягкое, родное тепло поверх жара кольца…

Они лежали, обнявшись, горячие, мокрые, наслаждаясь ощущением сладкой усталости, разливающейся по телу.

– Это было…

– Что?

– Невероятнее, чем всё, что я помню из своих снов. Так глубоко… Для человеческой физиологии это немыслимо… Ты засунул его весь? Прекрати делать такое лицо! Это… такая бездна… то, как ты играл им, гладя меня изнутри… И остальными при этом… Я и не думал, что они способны так вытягиваться…

– Дэвид!

– Что? Конечно, обычно это ты смущаешь меня, а не наоборот. Прошу, молчи. Что бы ни было дальше – оно всё равно будет, пусть тьма и сгущается за нашими спинами – не смотри в её сторону, хотя бы сейчас не смотри…

Деленн вздрогнула, обнаружив, что в тёмном, застывшем в вечерней тишине кабинете она не одна.

– Диус?

– Извини. Я не стал зажигать света. Мне и так нормально.

Деленн подошла к центаврианину, сидящему на полу у стены, обняв колени.

– Что случилось?

Диус позволил приобнять себя, прижать свою голову к её груди, но продолжал сидеть сжавшийся, напряжённый, словно одеревеневший.

– Разве нужны особые поводы, чтобы придти сюда, просто посидеть… вспомнить…

Пальцы Деленн перебирали мягкие светлые пряди, своевольно завивающиеся крупными локонами – отвыкшие от гребня волосы всё с большим трудом подчинялись какой бы то ни было укладке, предпочитая жить своей жизнью.

– Нет, особого повода не нужно… Но всё же как правило он есть. Когда я прихожу сюда и, совсем как ты, сижу, не зажигая света – мне кажется, что я поддалась печали, что эта печаль сейчас поглотит меня, разлитая в этой темноте и тишине… Но печаль отступает. Никуда не уходя – я знаю, она не покинет меня никогда. Но потом… знаешь сам, и наверное, тебя то же привело сюда… темнота скрадывает очертания, глушит звуки – и даже само время, кажется. И я словно снова слышу голос… Не всегда этот голос говорит что-нибудь ободряющее и важное по ситуации, иногда это просто покашливание, тихое бормотание… Или шаги, скрип кресла… И это больно… Но эта боль, в то же время, напоминает, что я жива. Однако я вижу, что твоя печаль – не отступает. Может быть, потому, что тебе сейчас нужен реальный, живой голос?

Винтари отвернулся.

– Слишком страшно думать, что ответил бы этот голос. Ты знаешь, как для сына важно – вырасти достойным отца… Слышать его одобрение, его гордость… Но не каждому сыну это дано…

– Так сложилась судьба. Особенно остро ощущаешь её слепоту и несправедливость именно в такие моменты – когда хочешь спросить совета, или просто услышать родной голос… И знаешь, что не услышишь его больше никогда. Конечно, в наше время это не совсем так… Мы можем слышать голос, сохранённый информационными носителями, видеть лицо на фотографии или видеозаписи… Это, конечно, совсем не замена… Но кто из нас отказался бы хотя бы от такого утешения? Знаешь, я хочу кое-что тебе показать. Думаю, это будет и своевременно, и правильно. Я уже показывала это Дэвиду… Теперь покажу и тебе. Письмо отца, которое он писал ему, когда мы только приехали сюда. Когда Дэвида ещё на свете не было… Совсем не странно, что у него оказалось два адресата. Пойдём.

Уныло плетясь вслед за Деленн, Диус продолжал думать невесёлые думы. Конечно, она не поняла, что он имел в виду. Она подумала, что это просто тоска, такая же, как та, что одолевала её. Нет, тоска была… как могло её не быть… Тоска была, но тоска – это то, что любой бы понял, это то, что не надо объяснять. И кажется, что в сумеречных, притихших коридорах притаился немой вопрос, немой укор…

У дверей он всё же поймал её руку, задержал на пороге. Решимости смотреть в глаза не было, сколько он ни собирал эту решимость.

– Матушка… Ты хорошо знаешь, как больно бывает, когда не можешь спросить совета или просто поделиться тем, что есть на сердце в этот миг. Что делать, когда понимаешь, что немыслимо этим поделиться, когда знаешь, что ответ, даже если он будет… Когда знаешь, что будет боль… Потому что есть то, в чём тяжело ждать понимания. Но это не изменишь никак, потому что не изменишь себя, не изменишь себе. Наверное, тогда и мечтают так страстно… быть достойным, сделать что-то значительное, оправдать… когда понимают, что этому не сбыться. Матушка, бывает ли так, что вселенная создаёт нас с таким сердцем, создаёт сразу не для гордости, а для разочарования, боли?

– Диус, я не знаю, конечно, о чём ты говоришь сейчас, в чём себя винишь себя… Я только знаю, что дети даются родителям для того, чтобы быть любимыми, и любить – естественно для родителей. И если в сердце родительском нет любви – это сердце черно и холодно, а не дети плохие. Я стараюсь не судить тех, кого плохо знала, но это не касается твоих родителей. К ним у меня не повернётся язык применить святые слова «отец» и «мать». И я знаю, что Джон любил тебя, любил не потому, чтоб был чем-то недоволен в Дэвиде, и даже не потому, что судьба одарила его только одним родным сыном – будь у него десять таких замечательных сыновей, ты стал бы одиннадцатым. И радуясь твоим успехам, он любил тебя не за них, и радовался не за себя, а за тебя… Хотя и за себя, наверное, тоже, потому что твоя радость не могла не быть и его радостью. Я знаю сердце Джона как своё собственное, и в какой-то мере могу говорить за него… И теперь, когда он ушёл, я люблю тебя за нас двоих.

– Наверное, хорошо, что он ушёл тогда, когда я ещё не успел совершить того, что разочаровало бы его…

Деленн взглянула ему в лицо с тревогой.

– Диус, я знаю, что ты хороший человек. Я знаю, что у тебя чистое сердце. Я уверена, что сейчас ты слишком строг к себе… Мне знакомо чувство долгого и жгучего сожаления о чём-то, переживание совершённых ошибок. Но я знаю, что ты просто не успел бы совершить что-то… действительно стоящее того, чтоб считать себя недостойным и тратить столько душевных сил на чувство вины. Я понимаю, что свойство юных лет таково, что каждое чувство, каждое событие воспринимается как… как под увеличительным стеклом, и любая упущенная возможность кажется последней, и любой промах воспринимается как фатальный… И зная твою бурную, категоричную натуру, я надеюсь лишь на то, что мне достанет материнского таланта развеять твои страхи. Расскажи мне, что тебя мучит. Я уверена, вместе мы найдём решение, о чём бы ни шла речь.

– Не раз я в мыслях начинал этот разговор… И обрывал его, с ужасом и отчаяньем.

– Прослушай эту запись. И… я не тороплю тебя, но надеюсь, что она поддержит тебя, придаст тебе решимости. Знай, что я всегда жду тебя, чтобы выслушать – когда бы, и с чем бы, ты ни пришёл.

Она показала ему эту запись… Сердце кольнуло болью – это он, он должен был это сделать. Как делился с ним всем, хорошим и плохим. Но в тот момент он подумал, что это принесёт лишь новую боль. Он не хотел, чтоб сердце брата терзала тоска разлуки так же, как его собственное, чтоб поджившие раны растравляли новые напоминания. Запись часто несколько меняет голос, но здесь он звучит точно как в жизни, каким он его помнит. И не верится, что если обернуться – отец не стоит за плечом…

Эта запись чуть старше его. И можно представлять, как отец говорил это – сидя за столом в своём рабочем кабинете, или, может быть, прогуливаясь по саду… Мама говорила, что не присутствовала при этом…

«Если тебе будет трудно, просто поговори с ней. Она не осудит. Она будет только любить… Ничего страшного, если ты оступился и упал…».

Стоя в дверном проёме, Дэвид боялся пошевелиться, не то что сделать шаг. Как хотелось видеть сейчас лицо Диуса, держать его руку, пережить с ним вместе эти пронзительные, счастливые и горькие минуты. Он ведь сам и предполагать не мог, но это несомненно сейчас – он, отец, говорил это и для него, Диуса.

«Дом – это не место, это то, куда ведёт тебя сердце…».

Он развернулся и тихо вышел, а потом почти побежал к комнате Деленн.

Здесь ничего не менялось, кажется, на всей его памяти. И сиреневый свет тонких пластин светильника был таким же, как в тот вечер, когда отец рассказывал о своей поездке на Вавилон-5, а он, ещё только один раз увидевший этого нового удивительного гостя, сказал: «Пусть остаётся навсегда»… Это место было полно памяти настолько живой, что от этого было ещё страшнее. Казалось, что отец вышел совсем ненадолго, и вернётся в самый неожиданный момент, в самый разгар его исповеди… И неестественной казалась повисшая тишина, всё не нарушаемая звуком его шагов…

– Дэвид…

– Как мне хотелось оттянуть этот разговор ещё хотя бы на день… Но что будет значить этот день? Только очередное свидетельство моей слабости… Я должен сказать это первым, должен сказать теперь. Мне жаль, так жаль, что всё это должно происходить именно с тобой… Ты заслуживаешь лучшего из возможного, всегда заслуживала… как и отец.

– Дэвид, ради Валена, что происходит с вами обоими?

– …Знаешь, почему я никогда не страдал от того, что мы не бывали на Земле, никогда туда не просился? Я ненавидел Землю. Слишком много в ней собралось для меня того, что… Столько жестокости, нетерпимости, столько отвратительного в истории… Да, достаточно изучать их историю, чтобы меньше всего на свете туда хотеть. Да, я знаю, они молодая раса, а молодым свойственны глупости… Но для меня их это не извиняет. Позже я перестал так думать – я познакомился с многими хорошими землянами, и я узнал, что в истории любого мира достаточно гадких примеров… Но вот недавно эта ненависть, этот страх вернулись. Я знаю, что у меня мало оснований считать себя минбарцем, на большую часть я человек… моя другая, минбарская часть держала меня от отчаянья, от мысли, что я чуждый здесь, я боролся с этим – и у меня почти получилось. Но теперь я чувствую, как теряю эту иллюзию гармонии… И будь я проклят, но я даже не пытаюсь её удержать. Из меня не получилось хорошего минбарца – и по-видимому, это означает, что я человек… И я не знаю, что с этим делать, как дальше быть, но должен принять это, а что остаётся? Единственное, что всегда было мне дорого в мире людей – это мой отец. Только ради него я готов был попытаться, и оказался способен, не переносить на весь мир отношения к отдельным… которых, впрочем, слишком много… Пример отца помогал мне… суметь то, чего не мог я сам… Но сейчас – ничто не может помочь мне преодолеть… потому что сам не хочу. Зная, что это то, чего отец бы… не одобрил, не понял… но я не могу… Я знаю, что ступил на край, но ничто, ничто бы не смогло меня остановить…