Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 87 страниц)

– Эти каменные фигуры – изображения ваших богов, верно? Что означает их стояние здесь?

Винтари опешил от такого вопроса.

– Ну… Это религиозная традиция. В нашей религии 51 божество, конечно, мало какой род поклоняется им всем, точнее, поклоняются-то, конечно, всем, но те или иные боги считаются покровительствующими этому роду, или профессии главы дома, или…

– Это всё мы знаем, принц Диус Винтари. Мы хотим понять, зачем фигуры богов стоят здесь. Нам ясно, что фигуры – это не сами боги, но фигуры связаны с ними, являются священными, через них боги взаимодействуют с вами, через них вы поклоняетесь богам, у нас есть подобные представления, только мы не называем духов богами… Верно, таким образом вы приглашаете богов к своему столу, или, быть может, сами приходите к их столу, это ваш знак расположения, ведь совместная трапеза – знак близости и любви…

– Да-да, пожалуй, именно так и следует сказать. Боги, управляющие жизнью смертных, они ведь дают им всё, что есть в этой жизни хорошего, поэтому вот так символически они и присутствуют… Вкусная, богатая трапеза – она сама по себе является символом счастья и достатка…

– Это нам понятно. Интересно, почему в домах доктора Талафи и доктора Чинкони не так? Они не любят богов или боги не любят их?

Наверняка хоть один из этих докторов что-то объяснял кому-то из тучанков об атеизме и агностицизме. Видимо, они хотят послушать это ещё и от него?

– И почему Фенно и некоторые другие центавриане не забрали с собой своих богов?

Потому что главным для них было забрать ценные вещи, очень хотелось сказать Винтари. Потому что к этому году в колонии вообще остались либо самые упорные, или чей пост не позволял так просто сняться с места, или те, кому в сущности было всё равно, где прозябать. И когда всё пришло к закономерному итогу – отказу от колонии, и последнее, что предоставляла метрополия – это возможность вернуться на родину, хотелось, чтобы переезд был не слишком затратным. Имеет значение, везёшь ты килограмм золота или килограмм камня, которого и там навалом. Золотые-то статуи все позабирали, между прочим.

– Ну, дома у них есть точно такие же статуи, совершенно ни к чему было… Это ведь действительно не сами боги, только их изображения. Боги ведь всё равно там, на Центавре…

Тучанк приподнял иглы, что означало, должно быть, крайний интерес и удивление.

– На Центавре? Выходит, ваши боги живут там? А как же эти фигуры? Мы полагали, ваши боги вместе с вами прибыли в наш мир. Хотя, конечно, мы никогда не ощущали их здесь, но мы полагали, это потому, что они, как и вы, живут в ваших жилищах. За кем же следуют боги – за своими изображениями или за своими почитателями? Если за вами – то зачем же вам тогда вообще эти фигуры? А если за фигурами – как же в одно время боги могут быть и на Центавре, и здесь?

– А ваши духи – они разве… не так?

Молодые тучанки собирались всё ближе, чтобы послушать интересный разговор. Бледно-оранжевые рассветные лучи скользили по их встопорщенным иглам, от чего они, казалось, матово светились.

– Нет, конечно нет! Духи могут быстро перемещаться, но они всегда в каком-то одном месте. Есть духи, которые никогда не покидают своих деревьев, или реки, или дома, который им посвящён. Есть свой дух у всякого ветра и всякого дождя. Духов бесчисленное множество, и мы не знаем всех.

– Ну, а вот боги – это немного иное… Это непостижимые в своём могуществе существа, и в то же время они обладают каждый своей личностью. Они в одно и то же время привязаны к своим храмам, статуям, священным рощам – и присутствуют везде, вообще везде, во всей вселенной. Где бы ни оказался центаврианин, он молится Иларус об удаче, или Ли о благосклонности понравившейся ему особы…

– Как интересно! То есть, боги приходят на ваши молитвы? Покажи, как вы молитесь, принц Диус Винтари.

– Что?!

– Если мы правильно поняли то, что объясняли нам до этого, мы не просим ни о чём постыдном. Молитва – не то, что принято делать втайне, без свидетелей, ведь на торжественные моления вы собираетесь в храмах тысячами. И у вас нет такого, чтобы какому-то богу молиться было запрещено. Значит, если ты помолишься любому из этих богов сейчас, он услышит тебя.

«Чтоб вас всех, а… Почему я не могу просто сказать, что всё это чушь собачья, что нет никакой разницы, где молиться, каким богам и молиться ли вообще, что никакой бог не то что не явится во всём своём блеске, вообще ничего не изменится? Ну да, я помню, почему. Потому что я тут не совсем-то как частное лицо, а как представитель своего мира. И если я тут как представитель своего мира выскажусь о культуре этого мира так уничижительно… только скандала нам и не хватало, конечно».

– Да, разумеется. Просто… ваша просьба была такой неожиданной. Я полагал, вы уже всё знаете о нашей религии…

– Мы не всё знаем о вашей вере, принц Диус Винтари.

– Что ж… – Винтари торжественно выпрямился перед стенной нишей, чувствуя себя так глупо, как никогда до этого, – Славнейшая и Милосердная Иларус, дарительница удачи, спутница смелых, направляющая руку дерзающих, я, Диус Винтари, обращаюсь к тебе. К умножению безграничной славы твоей, пошли мне удачу в этом новом для меня деле, яви силу свою в мире, до сих пор тебя не знавшем…

Ну, это лукавство, мягко говоря. В последних своих завоевательных походах центавриане уже мало внимания уделяли миссионерству, не видя в нём особого резона, но уж знакомить со своей культурой всех, кто не сумел от этого блага отбиться, они не перестанут никогда. Попутно, конечно, нередко прибирая себе то, что приглянулось в чужой культуре, и нимало этого не смущаясь…

– Хорошо. Мы благодарим тебя за это. Теперь покажи нам настоящую молитву.

Это следовало понимать, конечно. Переводя ошарашенный и даже испуганный взгляд с одного безликого слушателя на другого, он начал понимать. Тучанк может, конечно, не угадывать правды, но он почувствует ложь. И в том, чего они хотят, действительно нет ничего постыдного… Только ощущения всё равно такие, словно заставляют раздеться, и отказаться ты – не можешь…

Винтари повернулся в сторону окна, за которым в просвете жидких ветвей медленно всплывало над горизонтом оранжевое, совсем не слепящее глаза солнце, и опустился на колени среди расступившихся тучанков.

– Великое солнце, мать огня, мать жизни нашей. Благодарим тебя, что взошло над нашими головами и пробудило нас к жизни и в этот раз. Благодарим тебя, что прогоняешь демонов ночи и озаряешь наш путь. Благодарим тебя, что питаешь землю и произрастающее на ней. Благодарим тебя, что ведёшь счёт нашим дням, проходящим в трудах и счастье, дарованных твоей благодатью…

Слова чужого языка вспоминались с трудом, язык спотыкался о них. Одно лишь немного утешало – что не слышали его сейчас ни Амина, ни Тжи’Тен…

– Очень хорошо, принц Диус Винтари, это очень хорошо. Мы благодарны тебе. Теперь скажи нам, чем различаются эти молитвы.

– Первая обращена к персонифицированному божеству, вторая – к природному явлению. Первая содержит конкретную просьбу, вторая – общую благодарность…

– Верно, и ты не должен обижаться, но вторая молитва понравилась нам больше первой. Это ближе нам, это понятнее нам. Верно, наши духи не так сильны, как ваши боги, они сами живут солнечным светом, и травами, и деревьями, как мы, они тоже могут рождаться и умирать, они могут, в благодарность за наши подношения, что-то сделать для нас. А могут не сделать. Они не бывают добрыми или злыми, потому что существуют не для нас, не для того, чтоб помогать нам или вредить. Но могут помочь или навредить, если захотят. Они просто старше, чем мы, и другие, чем мы. И лучше всего благодарить тех, кто сделал тебе благо, и сторониться тех, кто делает тебе вред, а торговаться с духами – дело трудное и рискованное, нам не понять их до конца. Но вы – конечно, другие, и ваши боги – другие. Потому-то мы и хотели понять, каковы ваши боги, которые заботятся о ваших делах. Почему, по вашим словам, главная задача этих богов – устраивать жизнь тех, кто их восхваляет, но ни разу, пока ваш народ был здесь и возносил молитвы своим богам, эти боги не пришли и не показались нам. Может быть, ты сможешь объяснить нам, что такое ваши боги как они живут и действуют? Были ли они в нашем мире, остались ли они в нём сейчас, и если остались – как нам с ними быть?

С центаврианином, землянином, нарном многое можно понять по его глазам. Но у этих существ нет глаз. И от этого страха и бессилия подкашиваются ноги, на которые он поднялся было.

– Я… я не понимаю, какого ответа вы хотите от меня. Я не знаю! Кто может знать что-то о действиях богов? Кто может их предсказать?

– Вы тысячи лет поклоняетесь этим богам, строите им храмы и рассказываете о них истории. Вы ждёте их помощи в том или ином деле и объясняете их участием то или иное событие. Разве это может быть сложно для одного из вас?

Винтари чувствовал, что ему всё труднее сохранять самообладание. Всё это складывалось как-то слишком нехорошо. В самом деле, ну почему они не поймали с таким вопросом Иржана…

– Я… полагаю, что вам не о чем беспокоиться. Наши боги не будут вмешиваться в вашу жизнь. Ведь ваш мир – больше не наша колония, и были или не были они здесь до сих пор – им точно незачем быть здесь теперь. Вам совершенно не требуются ни их статуи, ни молитвы, мне совершенно нечему тут вас учить…

Если только не зацепиться за мысль о тех центаврианах, что остаются здесь – как Рузанна Талафи и доктор Чинкони, хотя они, конечно, не большие почитатели богов. И если, чёрт бы побрал все эти высокодуховные вопросы, не заострять внимание на том, что вторая молитва – нарнская, и едва ли хоть один из этих тучанков не понял этого.

– Нам не нужны эти молитвы так, как ты подумал, принц Диус Винтари. В этих молитвах нам важен не адресат, а отправитель.

Рыжее пламя костра плясало свой древний, вечный и изменчивый танец. Где-то далеко в тёмной вышине рокотали моторы самолётов. Тренировочные полёты молодых тучанков… Им нет принципиальной разницы, днём или ночью совершать учебные полёты, особенно когда есть яркие ориентиры костров. Руководители группы – два центаврианина и тучанк – в переговорники комментировали полёт новичков, давали советы, вносили корректировки. И тут же пелись песни, звучали сказки и легенды – ночь длинна, живой огонь располагает, тем более совершенно кстати тут инопланетные гости… Тучанки, живущие вблизи космодромов и крупных предприятий, почти всегда знают два языка, кроме родного – нарнский и центаврианский. Некоторые знают так же и земной – благодаря тем из нарнов или центавриан, кто, по той или иной надобности, счёл нужным обучить их ему. Это, наверное, единственное, что оставили по себе хорошего две оккупации. И тучанки ничуть не находят зазорным рассказывать и петь на чужих языках. Кажется, им доставляет даже некоторое удовольствие слышать, как их привычное обретает новое звучание…

Рузанна с небольшой кипой хвороста сидела на расстеленной шкуре. Рассеянная мечтательная улыбка блуждала по её лицу. Рядом тихо опустилась Амина Джани.

– Вы не против моего общества, леди Талафи?

– Ничуть! Я хотела познакомиться с вами поближе, – девушка гостеприимно подвинулась, давая соотечественнице возможность сесть поудобнее, – вы ведь леди Джани, первая центаврианка-рейнджер, и вы… жена нарна?

Амина улыбнулась.

– Жена… Мне нравится, как звучит это слово, серьёзно, торжественно, основательно… И в то же время по-простому, по-домашнему так. Нет, в полной мере называться мужем и женой мы не можем, хотя один из обрядов в нашей жизни уже был. Но вообще как-то непонятно, по какому обряду венчать нарна и центаврианку, а у рейнджеров специального брачного обряда нет, теперь вот энтилза говорит, что наверное, стоило бы разработать… Но мы обручились согласно Г’Квану, эта простая формула не имеет какой-то специфики круга, рода, касается только религиозных убеждений обоих, а они у нас общие. Но честно говоря… Насколько это важно? Мы любим друг друга, и для подтверждения этого не нужны никакие обряды, а жить обычной семейной жизнью мы всё равно по роду профессии не можем.

– Это… Так необычно. Я хотела бы понять, правда. Как… можно… Как центаврианка может полюбить нарна…

– Для этого мне пришлось бы на какое-то время стать кем-то другим, чтобы представить, как можно не полюбить Тжи’Тена. Будучи Аминой Джани, я не могу себе этого представить.

Рузанна покраснела, видимо проигрывая девичьему любопытству. Амина невольно подумала, как, наверное, забавно они смотрятся рядом, её форма, её огрубелая в тренировочных боях кожа и обломанные ногти – рядом с изящной, как фарфоровая статуэтка, Рузанной, её тонкими пальчиками, теребящими складки расшитого платья. Когда-то она сама была такой, как эта девочка, и мужчины упражнялись в изящной словесности, сравнивая её с цветком, горной ланью или шедевром ювелирного искусства, и клянясь, что в первую минуту не верили, что она настоящая, а не пришедшее из рая видение. Но уж о чём о чём, а об этих изменениях она не жалела.

– И вы… находите его красивым?

– Разумеется. И не могло бы быть иначе, когда любишь. Но дело не во внешнем обольщении, совсем нет. Я не разделяю красоту Тжи’Тена на внешнюю и внутреннюю. Тжи’Тен является для меня образцом и идеалом не только потому, что я могла бы смотреть на него вечно, вечно слушать его голос, что его сильные руки нежнее всего на свете. Мы с ним идём одной дорогой, у нас одна цель, один выбор, один бой. Поэтому даже разлучаясь надолго, мы никогда не теряем друг друга из виду. Иногда мне кажется, что счастье моё так велико, что не вмещается в моё сердце… Я читаю это в улыбках тех, кто рад за меня… Настоящее счастье – найти того, кто будет и поддерживать тебя, и учить. Я не могу сказать, созданы ли мы с ним друг для друга, но я точно знаю, что наша встреча – это лучший дар судьбы. Награда за смелость, за волю к жизни, залог того, что мы не сойдём с пути… Я понимаю, у многих моих соотечественников… предубеждение против нарнов…

На лице Рузанны проступило смущение.

– Я почти ничего не знаю о них. На Девоне как-то сложно было на них насмотреться, да и я была слишком мала. Единственная в моей жизни встреча… оставила впечатления неприятные… Но это детские страхи, они хоть и сильны, но не вечны. Здесь я, разумеется, слышала о нарнах много плохого, какую они по себе память оставили на Тучанкью – вы сами знаете… Да и многие центавриане рады были подогреть, рассказывая о нарнах всякие ужасы. Но я, конечно, не готова верить, что они все именно такие ужасные, как о них говорят. По большому счёту, первыми колонистами любой колонии редко бывали образцы высоких моральных качеств. Вспоминая, прости меня Создатель, многих наших соседей, я хорошо это понимаю. Однако как среди моих соотечественников есть… очень разные, так, вероятно, и среди нарнов. А вы сказали, у вас с ним общая вера? Вы оба приняли религию минбарцев?

– Нет, что вы, да и к чему бы это было? Хотя некоторые элементы минбарской религии входят в философию анлашок, не без этого… Нет, я приняла в своё сердце Г’Кван, при чём ещё до того, как познакомилась с Тжи’Теном. И можно даже сказать, что я смотрела на него с первой минуты через призму учения, что в моих чувствах вообще много религиозного… А вы верующая, леди Талафи?

Девушка бросила несколько веточек в огонь, он приветственно затрещал, принимая подношение.

– Насколько это возможно для дочери учёного, которого едва ли можно было назвать религиозным, леди Джани. Мой отец допускал, что у всего сущего может быть какой-то единый создатель, но не считал… себя достаточно компетентным, чтоб рассуждать о том, каким он мог бы быть. Если бог есть, считал отец, то он непознаваем, потому что слишком велик в сравнении с нашим малым сознанием. А в богов нашей религии – нет, не верил, и считал позорным для учёного верить.

– А вы? Вы разделяете взгляды отца?

– Я боготворила отца, леди Джани. Он был для меня примером во всём. Наша семья, возможно, по многим причинам слыла в народе чудаковатой… Но я счастлива, что выросла именно в такой семье.

– Если уж тучанки вам, одной из немногих, разрешили остаться здесь… Наверное, ваша семья была у них на хорошем счету. И ваша семья, которая будет у вас… Вы ведь намерены остаться здесь, чтобы и ваши дети росли в доме, где выросли вы?

Девушка невольно встрепенулась от вопроса.

– Я… признаться, не думала об этом. Ну, именно о семье. Хотя нет, думала, но… Для этого ведь нужно встретить того, кого полюблю, кто полюбит меня. А я… Нет, хоть здесь осталось и очень мало центавриан, зато они все весьма достойные люди, и есть, из кого выбрать. Но я как-то… Не знаю, робею, когда кто-то обращает на меня внимание… именно такое. Я не считаю себя достойной… Или же их чувства не кажутся мне искренними.

– Почему? Вы невероятно красивы.

– Да ну…

– Я думаю, на Приме вам не надо б было особенно стараться, чтоб у ваших ног было множество поклонников. Ваш тип внешности считается идеалом. Особым указом императора Моллари черты Адиры Тери были провозглашены эталоном женской красоты, а вы очень на неё похожи.

– Я слышала о леди Адире… Император Моллари, насколько я могла о нём судить исходя из того, что слышала, вызывает противоречивые чувства… Но вот тут мне его невероятно жаль. Мой отец пережил маму только на три дня, и эти три дня были для него вечностью мучений. Как ни горько мне было потерять и его, я была счастлива, что их души воссоединились. Каково же прожить без любимой столько долгих, ужасных лет… Знаете, отец как-то рассказывал об одном поверье народа, из которого происходил род Талафи. Что у каждого мужчины в жизни есть две самые главные женщины. Одна – ангел, поддерживающий, вдохновляющий, дарующий покой и исцеление. Другая – демон, отравляющий разум и лишающий покоя. Я думаю, леди Адира была ангелом для императора.

– А кто же был демоном? Хотя, у императора было три жены, из них любая была демоницей хоть куда.

Рузанна мотнула головой.

– Нет, это не то. Я думаю, после потери своего ангела жизнь императора Моллари стала так беспросветно печальна, что никакие демоны не были б уже в ней заметны.

Майкл Дир улыбался, глядя на огонь. Костёр был его любимым образом с детства, ещё когда с отцом смотрел фильмы, где в каком-нибудь дремучем лесу или дикой степи путешественники у костра пели песни или рассказывали байки. Конечно, он понимал, что то, как видит это он и как видит отец – не одно и то же, но отец позволял ему эти детские мечты о том, что когда-нибудь они отправятся в поход, будут так же сидеть у костра, есть жареное на огне мясо и вспоминать какие-нибудь истории, а за спиной будет шуметь тёмный-тёмный, таинственный-таинственный лес, который у огня, рядом с отцом совсем не пугает… Но природа Проксимы не слишком-то располагала к походам, да и работа не позволяла отцу вырваться… А потом отец умер… Майкл никогда не упрекал его за то, что он не сдержал обещания…

Огонь плясал, как колышущийся на ветру живой цветок. Огонь трещал. Гул моторов в вышине, скрипучие напевы старого тучанка тоже казались его голосом. У всего есть песня…

Он поднялся, и шагнул к тучанку, собирающемуся присесть на разостланные шкуры неподалёку.

– Прошу вас… Сейчас вы танцевали – это так красиво. Как огонь, только ближе, совершеннее… Словно огонь вдруг облёкся плотью и напился красоты из земли, травы и неба, кроме своей собственной. Словно вместе они породили новый яркий цветок… Например, мак. На Земле в степи растут маки. Это такие большие ярко-красные цветы. Яркие как сердце, как любовь. Я не знаю, растёт ли что-то подобное здесь, если нет – то значит, это вы. Станцуйте ещё раз – я хочу запомнить это. Может быть, мне никогда больше не увидеть ничего подобного.

Тучанк наклонил голову, рассматривая его с явным удивлением.

– Как тебя называют?

– Майкл Дир, я рейнджер…

– Май-Кыл-Дир… – тучанк пробовал на язык чужеземное имя, – почти как меня. Я – шиМай-Ги, женщина-пилот. Я не летала сегодня, но здесь Рузанна, и здесь вы, значит, будет много песен, будет много бесед, это радость для нас всех. Я могу научить тебя этому танцу, если ты хочешь. Это очень просто, нужно слышать, каких движений просит твоё сердце. Тогда земля говорит через тебя с небом. Это танец радости сердца, если твоё сердце радуется – ты будешь танцевать лучше, чем огонь.

Седой бракири долго любовался необычной танцующей парой, потом повернулся к сидящим поблизости фриди.

– Удивительно… я знаю не менее десятка миров, у которых есть одна и та же древняя любовь к пляскам у костра. Идёт время, мы открываем законы мироздания, строим космические корабли, изобретаем новые сплавы, но по-прежнему зачарованно смотрим на огонь в ночи… И человеку современному иногда хочется, хоть на миг, забыть о машинах, теориях, всём том культурном пласте, который наслоило на нас время, образование… Извините. Может быть, вам как раз это не близко, и вашей сдержанности и целомудрию претят эти дикие пляски…

– Не переоценивайте наше целомудрие, господин Таката, – обернулся с улыбкой фриди Шонх, – да, порой бывает, что что-то из обычаев других рас нам трудно понять, что-то кажется нам слишком… развратным, или грубым… Но мы помним, что наше восприятие не является… голосом разума вселенной. Если раздавать тому, что мы видим, оценки, и отворачиваться от того, что кажется нам неподобающим, легко впасть в гордыню. А хуже гордыни нет ничего. Положим, да, эти воюще-лающие звуки грубы для нашего уха, и эти движения нам кажутся экспрессивными и нелепыми, но постигать многообразие и удивительные пути вселенной можно не только в медитации под перезвон колокольчиков или журчание воды. Эти песни и танцы идут от сердца, поэтому они прекрасны. Эти существа, молодые и почтенного возраста, прекрасны, и вселенная даёт нам огромный дар, раскрываясь в их голосах и движениях.

– Прошу прощения, фриди Шонх, поверхностные знания равны заблуждениям. Прекрасно всё же, что нас собрали здесь вместе – мы сможем лучше узнать не только тучанков, но и минбарцев, и дрази, и иолу…

– А вы кто по роду занятий, Фрайн Таката? – спросил один из расположившейся поблизости группы молодых тучанков, двое из них были в костюмах пилотов, – вы врач?

– Нет. Я писатель. Увы, на моей родине не самая почитаемая профессия…

– А о чём вы пишете?

– Когда был многим моложе, я написал много детективов. Неплохих детективов, пожалуй… На моей родине любят детективы. Этим я сделал себе имя. Но потом я стал писать романтические произведения. О любви, о взаимоотношениях поколений, о жизни и том выборе, который она нам даёт, и о последствиях этого выбора… Многие говорят, что это какое-то неожиданное падение для меня, но мне интереснее писать о том, какие люди внутренне, в сердце, в чувствах, чем внешне – чего они достигли и благодаря чему… Прежде я много писал о негодяях, это было интересно читателю, но совершенно неинтересно мне. Я устал от негодяев. Мне захотелось писать о тех, кто кого-то любит, кто переживает из-за потери, или ждёт встречи, или пытается разобраться в своих чувствах… Я забочусь только о том, чтоб мне не изменило чувство стиля, чтоб давать моим читателям качественный продукт. А то, что моя аудитория теперь неизмеримо меньше, чем раньше… Зато это нужная мне аудитория, те, кто хотят меня понимать, кто хочет, прочтя книгу, чему-то научиться, размышлять о ней и после, а не только отвлечься или пощекотать себе нервы.

Тучанки одобрительно загудели между собой, из немногих понятных ему фраз Таката понял, что они рассуждают, что хорошо бы перевести что-то из его произведений.

– А любимая женщина у вас есть, Фрайн Таката? Вы женаты?

– Был. Около года. Моя жена ушла от меня к другому мужчине. Я очень переживал, но не был настойчив в попытках её вернуть. Потом некоторое время у меня была возлюбленная – девушка из издательства, с которым у меня был контракт… Не могу, впрочем, сказать, что мы очень уж сильно любили друг друга, скорее нам было интересно вместе… Потом ей пришлось переехать, мы расстались тепло и мирно, скорее как друзья, и продолжали переписываться много лет… Может быть, и теперь меня ждёт дома её письмо, которое я не успел получить перед отъездом…

– Почему с тобой сейчас нет твоего брата, принц Диус Винтари?

Винтари вздрогнул и выронил вязанку хвороста. В таком шуме, конечно же, он мог бы не заметить, если б к нему подошла целая процессия с трубами и барабанами, а не два тучанка в традиционных одеждах, побрякивающих всякими амулетами.

– Вы имеете в виду Дэвида? Он… он остался с Шин Афал и Штхиуккой у доктора Чинкони, он хотел закончить один перевод и…

– Нам известно, где он остался. Мы хотели бы услышать, почему он не пришёл сюда.

– Ну… разве непременно мы должны приходить куда-то все вместе, всей толпой? Зак Аллан и Брюс тоже остались, они показывают некоторым вашим фильм о рейнджерах, это ведь тоже полезно…

– Нам известно, что делают Зак Аллан и Брюс. Я спрашиваю тебя о твоём брате, почему он не пришёл сюда. Почему ты пошёл, а он нет. Почему он хотел пойти, а ты отговорил его.

Вообще даже странно, что нарнам так легко удалось обмануть тучанков. Или центаврианам начало изменять веками оттачиваемое искусство лжи, или тучанки приноровились угадывать за сплетениями словес и хаосом мыслей истинные мотивы. Ну, во всяком случае, кто-то из тучанков явно слышал этот разговор…

– Я… да, простите, я счёл, что это… не совсем будет ему полезно.

– Ты боишься за него. Почему?

Винтари повернулся к костру, чтоб бросить в него несколько веток, хотя особенно не надеялся, что это поможет скрыть от тучанков эмоции. Им для этого не непременно нужно видеть выражение лица.

– Потому что он дорог мне. Потому что я старше, потому что его отец там, на Минбаре, успокаивает себя тем, что я не допущу, чтоб с Дэвидом что-то случилось.

– Мы знаем это, принц Диус Винтари. Почему ты считаешь, что здесь твоему брату причинят вред?

– Это не про вас, вообще не про вас! Просто здесь костры! У Дэвида… есть одна особенность, из-за которой ему лучше избегать огня. Он плохо на него влияет.

«Огненный спящий», ахари… Какого чёрта он должен объяснять этим созданиям то, чего он сам не понимает?

– Мы хотим знать, как влияет огонь на твоего брата. Откуда ты знаешь – может быть, мы знаем, как помочь ему? Мы знаем много болезней своего народа, и много болезней твоего народа. Почему ты считаешь, что мы не поймём болезнь твоего брата? Ты можешь не сомневаться, что мы не допустим ему никакого вреда. И разве ты каждую минуту рядом, чтоб оградить его от огня во все дни его жизни?

Спасибо, что посеяли в мыслях вечную паранойю, подумалось Винтари.

– Огонь свечи или огонь в камине не так опасен ему, насколько я успел понять. Чем больше огонь, тем страшнее. Некоторые костры здесь просто огромные…

– У страха есть корень. Мы не знаем, сможем ли мы вынуть этот корень. Но мы должны понять. Пойди же и приведи сюда своего брата. Не бойся ничего, ты и мы с тобой оградим его от любой опасности.

– Я бесконечно благодарна вам за помощь. Без вас мне пришлось бы очень непросто.

– Ерунда, – Брюс потёр лоб, оставляя на нём длинную тёмную полосу, – для меня вот собрать из двух агрегатов нечто единое и немыслимое – тоже, если угодно, искусство. Если оно действительно ещё и работать будет…

– Да работает как будто, – Дэвид в узкую щель следил за движением пишущих головок, слушал тихое, но твёрдое и оптимистичное гудение, – лампочки просто перегорели. Ну и ну их, лампочки эти…

– Главное, чтоб ещё и воспроизводилось, – Шин Афал наконец перестала кружить вокруг устройства и вернулась к пересмотру коробочек с информкристаллами, – может ведь вхолостую, просто пластинки испортить… С ненадёжными древними носителями такое часто бывало.

– Это моя вина, – вздохнула Гила, наконец оторвавшая от устройства усталый и счастливый взгляд, – я должна была подумать о том, что здесь не пользуются информкристаллами, что здесь свои, возможно, несовместимые с нашими технологии… Но я подумала, ведь здесь жили сперва нарны, потом центавриане, они могли привнести много своего…

– Нарны не делились с нами своей музыкой, – ответил тайРи-Мар, – центавриане – делились, но иначе. Они собирали нас на концерты, но это бывало в больших городах, иногда. Проигрыватели есть, но их мало. Впрочем, и наших собственных мало. Мы не видели в этом такой великой потребности. Ведь песни может исполнять каждый, каждый день для своих близких в любом месте.

– Ну, это и не так плохо, если у вас нет понятия… какого-то исключительного таланта в этом плане, – улыбнулась Гила, принимая от доктора Чинкони бокал с чаем. В неярком свете двух старинных светильников её лицо было удивительно мягким, словно нарисованным нежной пастелью, и в то же время было особенно заметно, насколько она уже немолода. Возможно, она ровесница доктора Чинкони… Кажется, эти тёмные борозды на гребне тоже свидетельство возраста…

– У нас есть такое понятие. В истории были сказители, исполнявшие песни и сказки так, как не может больше никто. Когда мы поняли, что с их смертью теряем этот дар навсегда, мы и изобрели способ сохранять голоса навсегда, чтоб они звучали даже тогда, когда поющий умолк навек. Именно для этого мы и создали запись и проигрыватели.

– Довольно удивительно, если учесть, что у вас и письменности… практически нет. Вы передаёте устно всё, храните в своих головах такой огромный объём информации! Это достойно восхищения. И по правде, мне немного неловко, что я вот так самочинно добавила к коллекции ваших шедевров своё, то, что вы ещё не успели оценить и назвать достойным… Но я просто физически не успею спеть для вас всех, везде, в каждом уголке вашего мира. Мне придётся выбирать, куда поехать, где выступить. Это тоже довольно тяжело.

– Мы понимаем. И не видим в этом проблемы. Если ваше пение не понравится нам, мы уничтожим эти пластинки. Но я думаю, если всё, что вы поёте, так же красиво, как то, что мы слышали сегодня, то нам не жалко всех пластинок, которые у нас есть сейчас, и мы сделаем ещё столько, сколько нужно, чтобы не потерять то, что мы приобретём.

– Тогда взамен я хотела бы от вас только одного – возможности выучить тучанкские песни. Я хотела бы исполнить их в родном мире и в других мирах. А если не я – то кто-нибудь ещё из нашей организации.

Агрегат, собранный из центаврианского и тучанкского записывающих устройств, выщелкнул первую пластинку. Шин Афал благоговейно приняла её в свои руки.

– Невероятно. Я первая держу в своих руках новое переиздание вашего альбома. Хотя, я не уверена, что вполне осознала, что вы та самая Гила Ам-Алик, о которой мне рассказывала ещё тетя, песни которой звучали в нашем доме…