Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 87 страниц)

– Ку-уда?

– Название знакомое, – пробормотал Винтари, – так ведь это… одна из наших последних, в смысле недавних колоний?

Шеридан кивнул.

– До недавнего времени. На прошлой неделе высочайшим указом императора Котто колонии была дарована независимость.

Вот, значит, как… Кто-кто, он лично удивлён не был ничуть. Периферийная колония – это чаще всего престиж, стоящий немаленькую цену. Тучанкью – это, конечно, было замечательно хоть в том плане, что опять утёрли носы нарнам, хоть в том, что Центавр расширил зону влияния почти на половину «нейтральной полосы», но финансы на поддержание военных баз требуются даже в очень отсталых мирах, тем более если вспомнить по судьбе предыдущих оккупантов, на что способны эти «отсталые»… А сейчас истощённой дракхианской инвазией метрополии все средства нужны на восстановление экономики, на назревшие внутренние реформы, тут не до жиру. Подумаешь тут, не проще ли дать некоторым колониям независимость, чем рисковать потерять их в результате бунта. Краткую историческую справку для незнающих Винтари слушал рассеянно. Что бы там могло быть такого, чего бы он не знал… Историю с колонией Тучанкью и теперь приводили как чуть ли не единственный пример доброго деяния покойного императора Картажье. Умные, конечно, понимали, что доброта тут особо ни при чём, да помалкивали. В конце концов, это был удобный аргумент особенно против Нарна, здесь как нигде проявившего себя… не с самой лучшей стороны…

– Некоторое время Тучанкью была колонией Нарна…

Тжи’Тен вздохнул. Была подло порабощена Нарном – так всё-таки правильней было сказать. У каждой расы в истории есть страницы, которых порядочный гражданин стыдится. В 2242 году, воспользовавшись брошенным центаврианами на их планете оружием, нарнские военные обстреляли Тучанкью из стратосферы, превратив их столицу в выжженную пустыню. Высадившись затем на планете, они приписали преступный налёт центаврианам и предложили жителям свою защиту. Эта “защита” обернулась для Тучанкью очень дорогой ценой – планета была обращена в сплошной завод по производству оружия, а жители – в рабов, трудящихся на этих заводах, вскоре ресурсы планеты были полностью истощены, наступил закономерный экологический кризис. Разумеется, наступил такой момент, когда рабы взбунтовались, нарнская администрация была арестована и казнена в полном составе. Однако обретение свободы ещё не означало спасение мира… А потом усилия двух облечённых властью преступников – президента Земли Кларка и императора Центавра Картажье – толкнули Тучанкью в объятья новой беды… Да, экосистема планеты, благодаря масштабной работе, проведённой центаврианами, была, хотя бы частично, восстановлена. Центавриане знали, что выжать из добычи полезных ископаемых больше не получится ничего, но какой-то доход с новой колонии они получать хотели. Хотя это не единственное, для чего они применили её…

– Сейчас Тучанкью стоит на распутье. Они близки были к тому, чтоб замкнуться и никого не пускать на свою землю, и это вполне можно понять. Но они хотят познакомиться с нами. Не давая пока никаких обещаний вступить в Альянс, они хотят хотя бы узнать, что это такое. Можно ли нам доверять, можно ли иметь с нами дело. Для нас очень важно… расположение Тучанкью, их возможное сотрудничество. В плане ресурсов и технологий их мир не может дать ничего. Но стратегическая роль, ввиду расположения планеты, высока. Кроме того, это важно и для… престижа Альянса, доброго имени. Если тучанки с негодованием оттолкнут нас – это может послужить поводом для отдалённых, недавно присоединившихся или колеблющихся миров сделать то же самое. Они, возможно, пожалеют об этом позже… Но стоит ли дожидаться этого позже?

Рейнджеры кивнули – уж это было хорошо понятно. Технологически отсталые миры на нейтральной территории – это всегда была бомба замедленного действия, в ожидании, какие миры схлестнутся за контроль над этой территорией и во что это может вылиться для ближайших соседей. Теперь, конечно, устав Альянса запрещает военную экспансию в отсталые миры, но иметь колонии-то не запрещает. Если отсталый мир попросится под чей-то протекторат – ничего тут не попишешь. а если учесть, что Тучанкью находится не столь далеко от миров, к Альянсу не присоединившихся…

– Но… почему именно мы?

Этот вопрос вертелся на языке у всех.

– Тучанки… очень необычный народ. Подобных им я пока не встречал. И никто не встречал, насколько знаю. Говорить с политиками, дипломатами, официальными представителями они не хотят. Они сами отобрали тех, с кем хотели бы встретиться – запросив у нас предварительно сводку о том, что произошло у нас за последнее время и внимательно изучив информацию о фигурантах.

– И… их не смущает то, что я, например, нарн? – удивился Тжи’Тен.

– Как не смущает и то, что Винтари и Амина – центавриане. Напротив, в вас они заинтересованы больше всего. Тжи’Тен, вы-то могли слышать об особенностях тучанков.

– Песня Сознания.

– Да. Ключ ко всему. Всё то горе, что перенёс их мир за последние почти сорок лет, ударило не только по планете. По всей расе. Поставило вопрос их выживания как вида. Им необходимо залечить раны… изменив, позволю себе слабую попытку выражаться их понятиями, те строки в песне, которые наиболее трагичны. Я знаю, и на Центавре, и на Нарне тоже есть легенды об исцелении тем же оружием, которым была нанесена рана. А говоря нашим языком – они хотят познакомиться с лучшими представителями миров, явившихся им с худшей стороны.

– И лучше есть, – хмыкнул Винтари.

– Наверняка. Но они позвали – вас.

– Что мы должны делать? – подал голос один из пожилых минбарцев.

– Откровенно говоря, я с трудом представляю это. То, что они сказали в своём обращении… Семантика их языка такова, что дословный перевод получить трудно. Они хотят разговаривать – так они сказали. Разговаривать – главное значение данного конкретного слова, а в дополнительных так же – “наблюдать”, “слушать” и “смотреть внутрь”. Сложнее испытание, по правде, сложно представить. Потому что, вполне возможно, вам не потребуется составлять речи и подбирать интересные истории. Есть миры, где экстрасенсорные способности очень развиты, или где возведены в культ и без этого – никуда. А Тучанкью – мир, где экстрасенсорные способности имеют ВСЕ. Это особенность расы. Они рассматривают всех, как Песни. И все явления жизни – как часть Песни, подходящую, благотворную для их Песни или же нет. Они намерены услышать ваши Песни Сознания и исходя из этого решить, достойны ли вы.

– Задачка, – хмыкнул Зак.

– Да, задачка.

– Что в моём-то… сознании… такого хорошего?

– Озвучить мнение старейшин тучанков? Храбрость в бою с врагом внешним и внутренним, талант учить и учиться, и любовь настолько сильная, что соединяет рваные края судеб в нерушимую ткань.

Зак уже пожалел, что спросил…

– Тжи’Тена и Амину они назвали “соединившие две песни в одну”, Дэвида – “единой песнью двух миров”, вас, ваше высочество – “слагающим песни на могиле прежних”, Шин Афал воспели в таких эпитетах, которые мне сложно перевести… Вас, фриди Атал – “мудрейшим из поющих, слышащих самый тихий голос”, а вас, почтенная Сумана – “целительной песнью равнин”. Многие поняли, что имелось в виду? А они не просто так говорят. Они так мыслят.

Фриди Атал степенно кивнул. Похоже, он-то как раз всё понял…

– Если у них такой сложный язык… как же мы будем общаться? То есть, общение ведь с большинством из нас получится односторонним? Здесь не все телепаты…

– О нет, многие тучанки, по крайней мере из старейшин, неплохо владеют стандартным английским, что впечатляет, надо сказать… Для остальных, видимо, к вам приставят переводчика.

– Интересно, сколько будет тех остальных… То есть – мы будем ездить по их миру туда-сюда, чтобы пообщаться как можно с большим количеством народа, или они сами приведут к нам кого надо? Нам потребуется разделиться и рассредоточиться по планете, или они будут наблюдать нас всех кучно, приезжая к нам, быть может, туристическими группами?

– Этого я точно не знаю. Они не называли подробностей, возможно, сами ещё не решили… Они только сказали, что разместят вас со всем возможным комфортом. На Тучанкью осталось много покинутых центаврианских домов, многие, правда, пустуют уже давно, ещё задолго до независимости начался отток колонистов на родину, и вы сможете занять какие пожелаете из них. Правда, не все из них оборудованы собственными терминалами связи… но возможность для выбора есть.

Фриди кивнули, Зак наклонил голову – непонятно было, кивнул или просто задумался.

– Теперь вопрос уже к вам – кто из тех, кто был приглашён, полетит, кто откажется. Как и в случае с Центавром, приказывать я могу только рейнджерам. Я сказал вам, что контакт с Тучанкью очень важен для нас. Такой контакт, который позволит нам остаться хотя бы в благожелательно-нейтральных отношениях, хотя бы предупредить возможные инсинуации… Ещё одной попытки кого бы то ни было использовать Тучанкью в своих интересах… Но лично для вас это путешествие разве что может быть познавательной экскурсией в незнакомый прежде мир. Я, конечно, знаю, что многие из здесь присутствующих уже дали предварительное согласие… Но всё же спрошу ещё раз. Я не хочу, чтобы хоть кто-то из вас пожалел о поспешном решении, уже сидя в шаттле и не имея возможности повернуть назад.

– Я своего решения не изменю, – тихо, но твёрдо сказала женщина-аббаи, – это не решение, принятое под давлением, у меня была возможность всё взвесить.

– Думаю, в нашем решении вы тоже не можете сомневаться, господин президент? – продолжил фриди Атал, – даже если б нам не было просто любопытно познакомиться с этим новым неведомым миром, то одна только возможность принести такую пользу для нас большая честь. Величайшая честь. И если нас сочли достойными… у нас нет причин отказываться.

– А кто-нибудь – отказался? – спросил Дэвид.

– Да. Двое врачей, сейчас занятых в слишком сложных проектах, чтоб можно было отвлечься хоть ненадолго, один музыкант, сейчас находящийся на карантинной планете, Лаиса Алварес…

– А она-то почему? – удивился Винтари. Дэвид пнул его под столом.

– Думаю, из чистого благоразумия, тут она права. У неё сейчас свои проблемы. То есть, даже не то что проблемы… Но лучше оставаться под надзором врачей.

– С ней что-то серьёзное?

Дэвид пнул его вторично.

– Ваше высочество, вам повезло, что Лаисы здесь сейчас нет, – рассмеялся Шеридан, – Лаисе, совместно с учёными Даана, наконец удалось добиться результата… Но неусыпное наблюдение теперь нужно весь срок, и значительное время после… Как-никак, прецедент. Да, многие отозвались об этой идее как о… неразумной, продиктованной эмоциями… в том числе сперва и я. Но думаю, если раздел генетики, посвящённый изучению возможностей межвидового скрещивания, зачем-то существует – так вот для таких случаев.

– А… Андо, – Винтари решил уйти со скользкой темы, – он не летит с нами?

Шеридан-старший покачал головой.

– Андо больше с нами нет…

– Что?!

– Да, неудачно выразился. Андо отбыл вчера по срочному делу на Марс. Ему поступило приглашение, от которого он не смог отказаться.

“И не попрощался… Впрочем, пожалуй, это в его духе…”

Выходя, Винтари задержался, дожидаясь Дэвида. Какое-то время они шли рядом молча, прекрасно, впрочем, представляя, о чём будет их разговор.

– Так Лаиса… она серьёзно? Она добилась этого? Разрешения на…

– Я думаю, женщины странные существа, Диус. Меня в потере любимого человека едва ли утешило бы появление ребёнка, при всём понимании, при том даже, что этот ребёнок мог бы быть сколько угодно похож на моего любимого человека. Не думаю, что меня могло бы хоть что-то утешить. А у женщин при этом появляются какие-то новые силы пережить… Это словно последний дар, неуклюжие извинения жестокой судьбы, разлучившей близких. Для Лаисы это было невозможно естественным путём, но она решила стать сама глашатаем своей судьбы. И ей повезло, потому что генетические материалы Рикардо, как и многих рейнджеров, были в банке…

– Зачем?

– Мне казалось, ты слышал. Полное клонирование на Минбаре не то чтоб запрещено, но не практикуется, потому что жрецы так и не определились в отношении к этому вопросу, а две другие касты и вовсе от него устранились… Но частичное клонирование – проводится, и является очень важной статьёй. Клонирование собственных органов гораздо эффективнее, чем поиск донорских, особенно когда для поиска ограничены и время, и возможности. В случае серьёзного ранения рейнджеры-неминбарцы были бы практически обречены – даже на лучшие имплантанты бывает отторжение, а родная плоть прирастает быстрее и практически без осложнений. Конечно, рейнджер всегда должен быть готов отдать свою жизнь… но если можно её продлить – почему этого не сделать?

– Да, пожалуй, это разумно… Я, правда, и не думал, что на Минбаре возможны такие соображения. Мне… извини, конечно… казалось, что минбарцы вообще больше стремятся к смерти, чем к жизни. Такая культурная особенность.

Дэвид рассмеялся.

– В общем и целом, наверное, да, может создаться такое впечатление… Но не все исповедуют такую позицию. Воины – да… бывали случаи, когда они из принципа отказывались от трансплантации. А жрецы – хотя опять же, далеко не все – считают, что на тот свет торопиться не стоит, если тебе дана возможность продлить своё служение – пренебрегать ею будет неразумным.

Планы на сегодня ещё были, но все довольно рутинного характера, а обсудить, поделиться эмоциями и соображениями, хотелось очень, поэтому спонтанно было принято решение прогуляться, чтобы вернуться в резиденцию всё же в более рабочем настрое.

– Но это-то другое… При таком к тому же отношении к межрасовым связям…

– Нет, когда речь идёт не о минбарцах, то им в общем-то всё равно. И видимо, Лаиса сумела их убедить… ну, в глубоком смысле этого действия. Как объединения миров… Центавриане и земляне как никто схожи – и в тоже время бесконечно отличны, и хотя порой кажется, что они танцуют вальс в тесных объятьях – они танцуют его над разделяющей их пропастью. Лаиса сказала, что может и должна стать… даже не мостом, нет. Частью, одной из опор моста. Первый камень ничем не заметен, не славен и его может быть не видно под остальными. Но он первый. Лаиса и Рикардо не были заметными представителями своей расы. Но стали заметными. И в этом должна быть польза для миров. Это важно для неё и как для центаврианки. У неё прежде не было рода, принадлежностью к которому можно было гордиться, но теперь есть. И она хочет, чтоб этот род – прежде не известный, не славный – жил… Это, конечно, не родная семья Рикардо, но ведь по центаврианским меркам это не имеет значения, его усыновили – значит, приняли в род. И для неё важно, чтобы этот род не был забыт, не остался без продолжения…

– Странно, в самом деле… Земляне и нарны, такие непохожие, однако же, генетически совместимы, а земляне и центавриане – как ни удивительно, нет. Впрочем, центавриане-то землян никогда не сторонились, мы даже любим подчёркивать это сходство…

– Покровительственно так, подчёркивая, что земляне, вероятно, не самая паршивая раса, раз похожи на великих вас, ага?

Винтари расхохотался.

– Не без этого, да. Спесь из центаврианина не денется никуда, это компонент нашей крови. Но ведь есть в этом и хорошая сторона – уж по отношению в братьям-людям центавриане точно ни капли не ксенофобы. И для многих из нас это было даже большим расстройством – что мы вовсе не родственники, что мы никогда не станем одним народом. А для скольких миров эта «естественная» генетическая граница – дополнительное обоснование для отчуждения и ненависти? Когда-то такое же отчуждение было между разными народами на каждой из планет, но для большинства из миров эти времена прошли. Потому что разные народы – это всё же одна раса, совместное проживание, смешение культур, общее потомство смели эти границы и теперь о них вспоминают с неверием. А здесь так не получится…

Дэвид бросил на него тоскливый взгляд.

– Я всегда ненавидел границы. Ну, кому как не мне их ненавидеть… Вален мечтал сделать единым народ Минбара. Он не успел осуществить задуманное, а те, кто в благоговении повторяют его имя, в большинстве своём делают вид, что не понимают этого… А вот объединения миров нам вообще никто не обещал. Даже если раса становится единой сама в себе, и внутренних конфликтов уже нет (а есть ли хоть одна такая раса на самом деле?), всегда остаётся образ чужого, которому до образа врага – один поворот механизмов пропаганды. Едины-то в основном в сравнении с другими, в противоположность… Различия культуры, различия биологии – тут всё годится. Когда внешнее различие перестаёт иметь значение – когда двое, различно выглядящие, в разных культурах воспитанные, любят друг друга – против них ополчаются все, потому что это ведь немыслимо, потому что сама природа поставила границы… Потому что общих детей не будет. Как будто общие дети – это единственное, что должно иметь значение!

– Если говорить о Тжи’Тене и Амине, то им повезло в том, что они рейнджеры. Среди рейнджеров не только никто не будет пенять детьми – но и вообще осуждать межрасовый союз. Но не каждый пойдёт в рейнджеры, что и говорить…

Они остановились у фонтана. Не в первый раз они шли пешком через город, хотя вполне могли лететь или хотя бы ехать. И шли медленно, неспешно – едва ли, впрочем, осознанно, намеренно…

– Я сейчас подумал об Андо… Он успел узнать об этом? Всё же это дитя, если оно благополучно родится, будет и ему родственником. Живой родни-то у него… нет, получается. У него мог быть ребёнок – соединили бы они с Адрианой жизни или нет, но это был его ребёнок, как бы то ни было – и мог быть дядя… И снова у него никого нет. Если это не имеет для него значения, то может, это и к лучшему. Иной на его месте лишился бы рассудка.

Дэвид поколебался, подбирая слова.

– У Андо есть родственные чувства. Есть, хоть и воспринимает он их иначе, наверное, чем ты и я. Возможно, он сам пока не осознаёт их в полной мере. Осознаёт тогда, когда теряет близких. Это совсем не редкость, у многих, пока они молоды, так. Близкие воспринимаются данностью жизни, пока они есть, и только боль потери обнажает чувства, позволяет их осознать. Он с малых лет переживал из-за гибели родителей. Не потому, чтоб ему тяжело жилось, как сироте – не тяжелее, чем его сверстникам-нарнам, тем более, при таком отчиме он мог ни в чём не нуждаться. Но он ведь, благодаря тому ментальному воздействию, которое успела оставить на нём Лита, помнил их, в какой-то мере воспринимал как живых, и страдал от того, что их никогда не будет рядом с ним здесь, в реальной жизни, что их жизнь оборвалась так рано и трагически. Г’Кара он очень любил, хотя в этой любви больше было почтения и робости. Г’Кар ведь пожизненная легенда своего народа, духовный лидер, к тому же, он редко был рядом – просто не было такой возможности. То есть, с одной стороны, 16 лет только они были друг у друга, заменяли друг другу потерянную семью, с другой – они не могли быть семьёй в полной мере, позволить себе тихую семейную жизнь Г’Кар уже не мог. Да, родительского тепла у Андо не было, но и в этом он не был одинок – война оставила много сирот… Но у него было имя, которое ко многому обязывало, он знал связанные с ним ожидания и надежды. Интерес к его оценкам, поведению, развитию его характера. Для нарна – а по воспитанию он нарн – это важнее.

– Откуда ты это всё знаешь?

Дэвид не ответил, продолжил:

– Адриана, конечно, не была для него сумасшедшей любовью. Скорее, в ней он нашёл родственную душу. Она не была очень уж чувственной, она особо не тянулась к семейному идеалу. Она не ждала от него того, чего он не готов дать. И… ты видел новую комнату в доме Уильяма?

– Да. И признаться, это меня удивило. Я подумал сперва, что эта комната готовилась для Адрианы и…

– Так и есть.

– Но отделка стен… Мрачновато, не находишь? Может, у меня старомодный вкус, но вроде бы и в других комнатах Ледяного города как-то повеселее картины. Только по надписи на нарнском языке я и понял, что это, видимо, пейзаж Нарна, а не, к примеру, ад из земной мифологии… Амина перевела мне это стихотворение, такое щемящее и горестное, как я понял, посвящённое умершему ребёнку. Я предположил, что это Андо нарисовал и написал это…

– Верно. То есть, рисовал Андо, только стихотворение не его. Я говорил с ним об этом. Что ты знаешь о семье Г’Кара? Вероятно, только то, что они погибли во вторую центаврианскую оккупацию, так? Но это были не единственные, кого он потерял. Его первый сын умер, не дожив до года – это было ещё в первую оккупацию, в подполье… Тогда он и написал это. Мало кто знает, что Г’Кар, известный своими любовными похождениями далеко за пределами родины, безумно любил свою первую жену. Он своими руками похоронил её. А вторую – пусть и не возлюбленную, но дорогую ему соратницу – не имел возможности, ему осталась только братская могилы всех членов семей Кха’Ри, где только эксгумация и анализ позволила бы отличить одно тело от другого, но у кого нашлись бы силы это делать? Только имена на камне… Первая оккупация отняла у него троих детей, из которых ни один не получил постоянного имени. А вторая – четверых. Со всеми семействами, то есть, с внуками и даже правнуками. Андо знал это всё – это естественно. Я хочу сказать – он знал, что так бывает. Он с детства имел к этому если не внутреннюю готовность, то само понятие о том, что родители тоже теряют детей.

– Понимаю… Как минимум, в истории приёмного отца он нашёл силы принять это. Хотя непривычного такой стоицизм, пожалуй, удивит…

– Удивило другое. На мои слова, что я понимаю этот порыв, превратить несостоявшуюся детскую в место памяти его первенца – он ответил «Не уверен, что здесь правильно говорить о первенце. Возможно, у меня есть дети, которых можно так называть, хоть я и не знаком с их матерями». С тех пор, как он начал взрослеть, врачи брали у него генетический материал…

– Для экспериментов по созданию гибридов? Ну, я не удивлён. Нарны не были бы нарнами, если б этого не делали.

– Ну, вообще-то не настолько и экспериментов, если уж так говорить… Ты ведь сам упомянул, что нарны и люди генетически совместимы. О гибридах, конечно, в истории известно мало… Во всяком случае, я встречал только упоминания об этом.

– Видимо, потому, что речь в основном шла… ну, не о почётных гражданах обоих миров. Рабы, проститутки низкого сорта, случайные связи разной швали… Что интересно, надо сказать, нарны всегда, когда им становилось известно о таких гибридах, прилагали все усилия, чтобы забрать их на Нарн и даже, по возможности, уничтожить всю информацию о них там, где они были обнаружены.

– Почему?

– Я думал, это понятно. Любой такой гибрид – хоть слабый, ничтожный, но шанс на ген телепатии. Поэтому, можно даже сказать, такие детки выхватывали счастливый билет – их всем обеспечивали, они ни в чём не нуждались. Конечно, это означало строгое подчинение режиму, золотую клетку, но нарны, в какой-то мере, все так живут… И если выбирать между полутюремной системой и нищетой и каждодневными опасностями, когда на тебя, к тому же, смотрят как на циркового урода – то выбор довольно очевиден. Одно время на Нарне было несколько интернатов для таких детей. Разумеется, это были особо режимные местности, инопланетные визиты туда были недопустимы.

– Тогда откуда ты об этом знаешь?

– Ну, сейчас-то гриф секретности частично снят… Но информация всё равно не общедоступна. Это нужно искать специально. Но и раньше утечки случались. У Центавра агентура везде…

– А Земля об этом, получается, ничего не знала?

– Ну, догадываться наверняка могла… А доказательств не было. Нарны, конечно, корыстный народ, но не существует такой суммы, за которую они продали бы такие доказательства. Добыть же их своими силами для инопланетника почти нереально. А кто поверил бы без доказательств, зная нашу глубокую вражду и способность рассказать друг о друге и не такое? Даже намёки, те или иные имена – это предмет сложных политических игр, в которые лучше не лезть, если не умеешь в них играть. Те, кто замешан в такого уровня интригах, убирают болтунов легче, чем сморкаются. Ну, теперь это всё имеет мало значения, потому что вторая центаврианская оккупация уничтожила, вероятно, всех этих гибридов. Во-первых, потому, что многие из них состояли в родственных или деловых связях с правящей верхушкой – если не с самими Кха’Ри, то с их ближайшим кругом, во-вторых – просто из природной подлости. Достоверно неизвестно, были ли на самом деле среди этих гибридов телепаты… Зато известно, что немало центаврианских голов слетело по этому же делу. Убирали свидетелей и исполнителей… Эта история вообще не всплыла бы, если б не дотошность независимых наблюдателей из дрази в составе комиссии, расследовавшей преступления второй оккупации, и немало, скажем так, дыр в нашем бюджете оставило обеспечение молчания… Знать не любит скандалов. А я не узнал бы об этом, если б не заинтересовался тем фактом, что целый взвод доблестных карателей кончился при загадочных обстоятельствах в течение немногим более месяца, при чём уже официально в мирное время. В некоторых источниках их умудрились приписать к жертвам террора моего отца, только вот к тому времени он был уже мёртв.

– Ужасно это всё…

– Да, ужасно. В истории каждого мира, наверное, есть страницы, от которых нормального гражданина этого мира может только тошнить. У Центавра, во всяком случае, этих страниц предостаточно. Занятно, что как бы глубоко ни хоронили эти скелеты в шкафах великих и уважаемых миров – они всё равно ищут возможности выбросить хоть косточку, напомнить о себе… Они улыбаются во все зубы из-под пышных кружев и мундиров с орденами. Они всё равно приходят, всё равно предъявляют свои просроченные вексели… И по ним приходится платить.

Они некоторое время молчали. Очень хотелось как-то плавно перейти с болезненных и жутких тем на что-то более выносимое, но оба не знали, как. И это неловкое, тяжёлое молчание царапало горло, как наждак.

– Дэвид, а почему ты согласился? Ты ведь как раз собирался вступить в анлашок, почти сбылась твоя давняя мечта… и тут эти тучанки, не раньше, не позже… Хотя наверное, тебе тоже интересно, как и фриди, как и учёным-аббаям…

– Хотя бы потому, что согласился ты, разве не причина?

Винтари замешкался, не зная, что ответить. Ведь это не должно было казаться ему странным… неправильно б было делать тут удивлённые глаза. Разве он сам не последовал бы за Дэвидом?

– Да, я… Я тут подумал, что интерес, любопытство – это, в общем-то, объяснение, годящееся для всех тут. Особенно для тех, кто не хотел бы говорить об истинных мотивах. Что до меня, у меня ведь они прозаичные и не очень-то благородные. Это просто ещё одна отсрочка, возможность сбежать от неизбежного… Ты станешь рейнджером… Пусть не сейчас, после того, как мы вернёмся оттуда… Рано или поздно, дороги расходятся, как им положено расходиться. Вопрос, что я буду делать дальше, уже давно висит надо мной. Я чувствую, что слишком многие невысказанно ждут, что я вернусь на Центавр, что мне пора вернуться. А я не хочу. Не потому, чтоб не любил родину, не потому, что чего-то боюсь… Хотя бояться там всегда есть чего, ряды моих возможных злопыхателей едва ли сильно поредели. Тем более, что, хоть мы и не трубили о моей роли в центаврианской кампании – все, кто нужно, имели возможность всё узнать. Здесь я по крайней мере могу не думать… очень о многом, о чём мне неприятно думать. Греть голову над очередным переводом, над книгой-путеводителем по очередному музею – куда приятнее, чем размышлять, как лучше всего быть с противником, которого нельзя просто по-старинке отравить, потому что если ты его отравишь, на тебя моментально обрушатся ещё большие неприятности, или как себя вести с влиятельными лицами, которые, предлагая тебе дружбу и покровительство, мечтают тебя использовать, и ты даже не можешь предполагать, каким образом… Я не готов снова заниматься настолько трудной работой – заключающейся просто в том, чтоб остаться живым и на коне. Я предпочитаю то, чем я занимаюсь тут. Это вполне достаточно тешит моё честолюбие, мне хватит. Может быть, это трусость, но я слишком ценю свой покой и хочу как можно подольше отсрочить расставание с ним. Так что да, я благословляю эту новую случайность, позволяющую мне ещё какое-то время не вспоминать о своём положении и всём том, что оно на меня налагает. А уж то, что она позволяет мне ещё какое-то время остаться…

Он осёкся, едва не сказав “рядом с тобой”.

Дэвид вдруг порывисто схватил его за руку.

– Тогда я тоже трус, Диус. Не ты один здесь бежишь. Ты заговорил о моём вступлении в анлашок… а мне немного страшновато, когда об этом говорят, тем более когда говоришь ты. В анлашок надо вступать готовым, с чистым сердцем, свободным от страхов! А моё не свободно. В моём страхов слишком много. Страх оказаться недостойным, бесполезным, ни на что не годным… Жалкой тенью великих имён. Страх за тебя… ты мне как брат, Диус. Но у тебя свой путь, своя судьба. Я не смогу по своей прихоти удержать тебя от того, чтоб следовать им. Я не могу желать, чтоб ты просто всегда был рядом. Но именно этого я преступно желаю. Тогда я ненавидел Центавр – зная об опасностях, которые ждут тебя там, видя его некой тёмной силой, сгущающейся у тебя за спиной, жаждущей поглотить тебя… Мог ли я с этим встать на путь служения? И я не колеблясь пошёл в бой за твою родину… я полюбил её, но по-прежнему не могу тебя отпустить. Хотя и понимаю, что это глупо и недостойно… И даже если ты уйдёшь… когда ты уйдёшь… я не отпущу тебя в своём сердце, на нём никогда не будет покоя. Я глупый испорченный ребёнок, и я не знаю, что с этим делать. Я понимаю, что прямо сейчас я – плохой солдат, и кинулся бы с радостью куда угодно – на Центавр, на Тучанкью, в любой из отсталых миров, в любую богом забытую дыру… чтобы сбежать от необходимости. Чтобы отсрочить. Что ж, это, по крайней мере, имеет смысл и должно принести пользу… И ты тоже будешь там. Может быть, и полное безумие, но мы бежим вдвоём.

Дэвид сел на мраморный парапет и закрыл лицо руками. Винтари тихо опустился рядом. Фонтан жизнерадостно шумел за спиной, ветер доносил до них мелкую водяную взвесь.

Бежать вдвоём… Понятное дело, это не может продолжаться вечно, но голос слабости, голос стремления защитить самое себя твердит, что лучше думать о том, что это удалось хотя бы сейчас. А там посмотрим. Там, может быть, ещё что-нибудь подвернётся. Будем жить сегодняшним днём…

А дальше? Сколько будет этих отсрочек? Рано или поздно о нём вспомнят… Рано или поздно вернут заблудший элемент в систему. Зачем, для чего? Нет, у них-то объяснение найдётся, а вот глобально? Увы, если мелкую дворянку Амину Джани не могли просто оставить в покое, для этого потребовалось личное распоряжение императора… Тем более это невозможно для наследного принца. Сделает ли Вир Котто такой же подарок для него? Определённо, у него не хватит духу просить об этом… Так что наверное, анлашок – единственный путь для него… Ему и так очень повезло, что столько времени всем было плевать на него. Но если Дэвид считает своё сердце недостойным – то что должен думать о себе он?