Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 87 страниц)

– Ну, раз ни одна не жаловалась – вот со мной на длинной стоянке и выйдешь. Посмотрим, чем ты там хвастаешься. Если не соврал – я тебе его потом, девчонка, передам.

Тот поднял взгляд – от испещренных беловатыми шрамами огромных рук, скрещенных под объёмистым бюстом, на отмеченное увяданием и не лучшим образом жизни лицо. Ровесницей мифического жениха она, конечно, не была, но выглядела, как предположил Дэвид, мучительно тренирующийся определять возраста центавриан, на 60 запросто. Да и просто выглядела отталкивающе. Чего стоили серьги с крупными, плохо огранёнными камнями, оттянувшие мочки чуть ли не до середины шеи, на которой бусы из таких же примерно булыжников прикрывали – не вполне удачно – более свежий шрам.

– А если я с тобой не хочу?

– А тогда, малыш, я позову своих сыновей, и они быстро объяснят тебе, чего тебе надо хотеть. Давай-ка пошли, займём места поближе к выходу, чтоб не пробиваться – силы тебе ещё понадобятся.

И к удивлению Дэвида и Селестины, он поднялся и покорно пошёл за женщиной.

– Что это было? – спросили оба почти одними губами.

Милиас, сам едва ли в меньшем шоке, опустился обратно.

– Это… ну, я предполагаю, что это. Есть одно… нельзя сказать именно племя, скорее – преступное сообщество, но в основном связанное кровными узами. Сейчас их уже нечасто можно встретить, гвардия ведёт с ними серьёзную борьбу. А раньше их были тысячи, особенно на юге. Разбой на дорогах, воровство скота, домовые кражи, конечно. Иногда – похищения с целью выкупа. У них всем заправляют женщины. Пожилые женщины. Сыновья слушаются матерей беспрекословно, матери отдают им приказы – кого ограбить, кого убить. Матери распределяют потом добычу. Браков там почти нет, женщина просто выбирает мужчин, какие понравятся – на ночь, на год, как получится. Чтобы родить детей. Дочери тоже участвуют в разбое, пока у них не подрастут сыновья, для которых они становятся как командир отряда… За хорошую работу матери выбирают для сыновей женщин. Бывает, что и из сестёр, всё равно ведь только по матери…

– Разве это… ну, вырождение ведь…

– Ну, вырожденцев там хватает. А совсем уроды там и не выживают. Но мужчина может взять жену и со стороны, конечно, но такая пришлая сама там никогда большого влияния иметь не будет. А если муж чем-то провинится, её могут передать другому мужчине. Или просто выгнать из племени.

– И мужчины не бунтуют?

– Бывает, наверное. Но вряд ли часто и успешно. Говорю же, власть матерей огромна. Двое между собой договориться, может, и сумеют, а трое уже нет – кто-то сдаст матери и лояльным братьям, чтоб выслужиться. Расправа будет страшной. Эти женщины и сами физически не уступают мужчинам. Видели её руки? Юность была боевая… Любой из них, кто старше 10 лет, безотносительно пола, без преувеличения опасный преступник. Потому-то, хотя одно подозрение, что где-то рядом кто-то из них, есть повод для вызова гвардии – никто в этом вагоне не вызовет. Потому что они никогда не путешествуют поодиночке, и достаточно упустить одного – а в такой толчее это ничего не стоит – и вызвавший пожалеет, что на свет родился.

– Страшные люди, – поёжилась Селестина, – надеюсь, она не вернётся потом за вами.

– Ну, мне показалось – на меня она внимания не обратила. И не обратит. Для неё – как и для него – я слабак и ничтожество, потому что не выгляжу чемпионом кабацких драк. У них ценится сила, а не внешняя привлекательность – ну, судя по портретам арестованных, которые я иногда видел в новостях, красота в обычном представлении там и не ночевала.

– Хотя, наверное, спокойное раздвигание ног перед первым встречным не должно меня пугать больше, чем разбои и убийства.

Милиас округлил глаза и тихо шикнул – Селестина допустила речевую ошибку, ладно, что в приватном разговоре, а если б во всеуслышание? Простой лексический перевод недопустим в некнижной речи ещё больше, чем в литературной. Какое «раздвигание ног» может быть у центавриан! Так же совершенно иными будут все выражения, у землян и многих других рас связанные со штанами и их содержимым. У центавриан есть «шутки ниже пояса», но они никогда не имеют сексуального смысла.

«Интересно, что это говорит девушка из Ледяного города, – невольно подумал Дэвид, – хотя, кажется, среди тех, с Андо, она не была…»

– Лучше, если мы вернёмся к этой теме позже, при более удобных обстоятельствах, – улыбнулась Селестина, и остаток времени до стоянки Дэвид думал о том, что делать с прискорбной неловкостью, неизбежной в присутствии телепатов.

========== Часть 3. ЧЕРТОПОЛОХ. Гл. 2. Сверкающие окраины ==========

Селижани называют городом стекла. Город на берегу моря, чего уж тут в избытке – так это песка. Плавить из него стекло научились ещё тогда, когда большая часть других разрозненных центаврианских цивилизаций, пыхтя, переползала на бронзовые орудия и осваивала обжиг, есть мнение, что Селижани – один из самых древних городов на континенте, точный его возраст установить затруднительно, полноценных археологических раскопок толком не велось. В развалинах древних храмов, уже не отправляемых ныне культов, и царского дворца найдено немало вулканического стекла, по-видимому, за него спасибо ныне спящим вулканам островной гряды Кирити, эти фрагменты считаются самым древним стеклом на Центавре. Из тёмного, довольно грязного вулканического стекла и ныне выполнены полы в главном храме города – храме Могота, точнее, выполнены из него они были ещё при постройке, когда это был храм малоизвестного сейчас божества Утмаса, позже отождествлённого с Моготом, и позже пережили только несколько ремонтов-реставраций – всё-таки ноги бесчисленных туристов сотрут что угодно. Но у стен, где ноги ступали значительно реже, плиты были те же самые, 700-летние, отшлифованные почитателями Утмаса, погребенными потом в подземельях храма, где их бог сумеет уберечь их от ночных тварей, похищающих мёртвые тела, чтобы сдирать с них кожу и в этой коже, в чужой личине, приходить в дома живых.

В общем, из стекла здесь научились делать, кажется, всё, кроме еды. Огромные витрины торговых центров в современных кварталах поражали не меньше, чем искусные витражи в старых кварталах. В витринах ювелирных магазинов можно было увидеть стеклянные украшения столь искусной работы, что некоторые из них стоили много дороже, чем украшения из драгоценных металлов и камней. На тротуарах перекрещивались и дробились сотни радуг. В Парке Возрождения центральную аллею украшали фонари, выполненные полностью из стекла, при чём литьё столбов, изображающих увитые вьюном деревца, заставляло грустнеть от зависти многих кузнецов. Через пруд был перекинут стеклянный мост, стоя на котором, можно было наблюдать, как прямо у тебя под ногами проплывают разноцветные шустрые рыбки. О стеклянной посуде и безделушках, соответственно, нечего и говорить. Селестина купила горсть разноцветных шариков, принялась жонглировать ими, вокруг моментально конденсировалась толпа зевак – шарики катались по её рукам как примагниченные или живые и дрессированные, обегая ладони и пальцы, ныряя в рукава и неожиданно выныривая оттуда, собираясь в браслеты на её запястьях и замирая на кончиках ногтей, иногда исчезая или меняя цвет. Дэвид уже знал, что часть из этого – попросту ментальная иллюзия, но всё равно смотрел потрясённо на это совершенно детское волшебство. Действительно, у неё очень ловкие руки и точные, выверенные движения – Селестина, смеясь, объяснила как-то, что в родном поселении занятий вообще не очень большое разнообразие, и развлекались в том числе так. Милиас проворно подставлял шляпу, за час они собрали достаточно, чтобы спокойно дождаться хотя бы завтрашнего дня – а раньше завтрашнего ожидаемый ими информатор сюда, увы, и не прибудет. Селестина, правда, забраковала идею искать дешёвую гостиницу.

– Наверное, это просто так кажется, что в этом городе не может быть ничего дешёвого, но ничего не могу поделать – очень уж он блистательно выглядит. Предлагаю пойти к морю. Если Милиас купит нам какой-нибудь еды, которая не будет слишком большим сюрпризом для нашего пищеварения, то мы прекрасно проведём там время.

Песчаный пляж был поистине огромным, благодаря чему можно было расположиться обособленно, вдали от других компаний отдыхающих, которых, впрочем, сейчас здесь было немного.

– До чего ж хорошо, что на Центавре по преимуществу такой тёплый климат. Иначе б туго нам пришлось… Здесь ведь есть какие-нибудь кабинки для переодевания? Я намерена искупаться. Благо, купальник себе прибрала сразу, как чувствовала, что понадобится.

Милиас вздохнул – у него с собой купальника не было, не проявил он такую дальновидность. На Центавре, по понятным причинам, купальники существуют и у мужчин, и у женщин, нырять в море в рубашке считается неприличным. О купании для Дэвида не могло, увы, быть и речи – в платке ни одна нормальная женщина купаться не будет, снять его – тоже вариант как-то не очень. Вспомнился берег реки в Эйякьяне, где представители рас, испытывающих с купанием определенные сложности, радовались счастью более везучих товарищей. Страж сползал к воде, повозился у берега, нерационально опасаясь, видимо, что его может отнести набегающей волной, потом зарылся в тёплый песок и прикрыл единственный глаз, заставляя Дэвида размышлять о возможностях его нервной системы воспринимать и обрабатывать такие не предопределённые для него ощущения. Селестина вернулась с найденной ракушкой, растянулась на песке, зачарованно любуясь ею.

– Какая яркая, гляньте. Наверняка, где-нибудь в другом месте её могут купить за большие деньги. А здесь они как камешки, ну или те же стекляшки, которыми я играла. Так часто бывает. А на Центавре вообще много яркого – яркие краски, яркие вкусы. Наши языки не могут распробовать прелесть большинства блюд, рот то огнём пылает, то слипается от сладости, а наши блюда для них, наверняка, страшно пресные.

– Это верно, – рассмеялся Милиас, – первые дни моей рейнджерской жизни были сущим адом.

– Только дни? Если б я привыкла к такому многообразию жирного, острого, сладкого и ещё чёрт знает какого, чему и названия нет, я б, наверное, к минбарской еде никогда не притерпелась. Вот это, на что я так ругалась в прошлый раз… У землян есть несколько видов перца, а у центавриан, видимо, в 70 раз больше и они все собрались в этом несчастном куске мяса…

– Мы можем готовить мясо и почти без специй, но…

– О, это «почти», как отрадно оно звучит! А я после этого подумала – зачем на Минбаре существуют специи? Нет, вернее, почему они смеют так называться? Вот, ханаф-ши как готовится – рыбина разрезается на семь кусков, шесть из них готовятся только с одной, своей специей, и только седьмой с ними всеми, эти вкусы нужно потреблять последовательно, завершая вот этим седьмым, букетом, после того, как прочувствуешь каждый вкус отдельно… На Центавре такое извращение, наверное, просто невозможно.

– А вот и нет, есть у нас такие блюда. Ну, почти такие. Есть такой вид грибов, их можно готовить очень по-разному, правда, редко вместе берут более трёх видов блюд… А всё же, кажется, тебе нравится Центавр.

– Нравится, конечно. Это удивительная, сумасшедшая карусель… Да, в воспоминаниях взрослых я видела карусели. Центавриане умеют наслаждаться – и это не странно, это ваша природа. Вы способны не только воспринимать, но и действительно ценить по достоинству всё вот такое острое, пряное, терпкое, – она укусила вытащенный из корзины плод, – о боже, он забродил или он такой есть? Дэвиду, думаю, такое давать не стоит… И ваши способности в музыке, в живописи – вы действительно умеете создавать красоту, ценить красоту. Умеете устраивать праздники и безудержно веселиться.

– Большинство наших праздников большинству других рас кажутся вульгарными.

– Ну естественно, так же как и ваши блюда – слишком… Меня тоже всё это вводит в оторопь. Мы другие, не настолько… эмоциональные и чувственные. Это разница физиологии во многом. А как может физиология не влиять на культуру? Вот в том числе, что касается секса. У вас по шесть органов, и мужские органы имеют такую гибкость и подвижность, какой у нас не имеют конечности. Это ж какое разнообразие, какой простор для затей! Плюс к тому, у центаврианских женщин нет девственной плевы, это практически лишило вашу культуру такой существенной для землян вещи, как культ девственности. То есть, иногда и у вас, может показаться, ценится добрачное целомудрие, но больше номинально, это для пущей торжественности все эти брачные ночи, медовые месяцы и восторги от долгожданного воссоединения восхитительной пары, по факту же жених и невеста могут предаваться любовным утехам и до свадьбы, и не факт, что друг с другом. То есть, центаврианские женщины гораздо более раскованны, ввиду отсутствия этого страха оказаться не девственницей. Разве что, рождение внебрачных детей как-то не поощряется… Я ведь права?

– В целом да. Те или иные связи тогда недопустимы, когда могут стать причиной скандала, компроматом. Связи «достойных» подлежат обсуждению, но не осуждению. Когда высокородная дама, пусть и замужняя, становится любовницей министра – это совершенно естественно, нормально и правильно. Неправильным будет тот, кто вслух возмутится, обратит на это внимание. Когда становится любовницей торговца или сапожника – вот это да, это аморально, это преступление. Хотя держать красивых рабов или пользоваться услугами представителей определённой профессии невозбранно обоим полам, а пока никто не видит – вообще не о чем говорить. А не видеть, чего не надо видеть, у нас умеют очень хорошо. Конечно, у нас есть религиозные традиции или просто консервативные рода, в которых мораль блюдётся несколько строже, но всё равно это иначе, чем у землян. А доказать порочащую связь иногда стоит немалых трудов – например, жених отвергает невесту из-за того, что есть информация, что она вступала в связь с инопланетниками, для этого ему необходимы свидетели, фотографии, хотя бы что-то… Оскорблённый род, разумеется, ищет в ответ компромат на жениха, объявляет ему кровную вражду, рода, которые в глубокой дружбе или зависимости от оскорблённого рода, тоже отворачиваются от рода оскорбителя… Иногда это себе дороже, правда. Проще помалкивать, а если такой уж брезгливый – найти другую причину для отказа. Благовидную. Но, конечно, если род невесты не очень влиятелен – это может принести ему серьёзные проблемы, общественности любой повод сгодится. В общем, Центавр – это сложная и противоречивая система, для стороннего наблюдателя это, наверное, бесконечный абсурд. Ханжество и разврат, высокие чувства и низменные страсти, на словах одно, на деле другое, и редко что говорится напрямую, а не иносказаниями и намёками…

– Иногда кажется, что это тоже от нелюбви к скуке, – Селестина обсосала продолговатую косточку и воткнула в песок.

– Не могу понять, то ли тебе нравится Центавр, то ли ты от него в ужасе.

– А когда как. Но в любом случае это интереснейший опыт для нас всех.

– Но жить здесь, конечно, ты не хотела бы.

– А что, кто-то предлагает? Как-никак, за редкими исключениями – ну, вроде тех, в поезде – женщины у вас несамостоятельны, не работают, не служат, то есть, единственный путь для женщины – выйти замуж. А какой же нормальный центаврианин спутается с землянкой, тем более возьмёт замуж? Нет, может быть, и есть отдельные ценители… Тоже, кстати, одно из интересных противоречий вашего мира – с одной стороны, вы любите землян за то, что они так схожи с вами, с другой – брезгуете за то, чем вы различаетесь, хоть, может быть, и не говорите этого прямо…

– Ну, в прежние времена был бы ещё такой вариант, как поступить на службу к какому-нибудь роду. Ты ведь телепатка…

– Ну, возможно, на какое-то время… это было бы интересно. Но мой дом на Минбаре. Я буду рада вернуться туда, вернуться в Ледяной город. Именно так я бы хотела – путешествовать, бывать в разных мирах, а потом возвращаться домой.

– Думаешь, не найдёшь ничего лучше, чем ледяная пустыня, с которой надо сражаться за выживание каждый день?

– А если эта борьба уже стала нашей сутью? Найти лучше-то не сложно… Центавр, например, лучше. Это ведь такое наслаждение – ходить вот так, без верхней одежды, с непокрытой головой, тем более – купаться… Я, думаю, буду купаться при малейшей возможности. Но я люблю наш дом, хоть это и кажется, наверное, странным. Там моя почва. Наверное, я не должна чувствовать на неё полное право, мы пришельцы, которых пустили из милости, и так же легко могут в этой милости отказать – но ведь мир, в котором родились мои родители, в котором родились и умерли миллионы их предков, пропитанный их священным правом – отверг их, вынудил искать другую родину. Выходит, так бывает, что у кого-то нет настоящей, несомненной родины, которой не мог бы отнять никто и никогда? Во всяком случае, я родилась и выросла на Минбаре, я имею минбарское гражданство, это единственное моё гражданство, хотя прочерк в графе «каста» это нонсенс для Минбара, при том наши документы не дублируются в земных базах, то есть, мы получаемся такими особыми людьми, которые вроде как минбарские, хотя не минбарцы…

– Получается, вы дети Валена, – улыбнулся Милиас, – минбарцы, рождённые не от минбарки и минбарца.

– Вот кое-кто, между прочим, сейчас богохульствует.

Солнце всё больше клонилось к горизонту. Селестина искупалась ещё раз, после чего переоделась снова в платье, но уходить с берега не хотелось никому. Это был, конечно, не первый закат, наблюдаемый ими на Центавре, но настолько потрясающих великолепием ещё не было. Селижани никто и никогда не пытался назвать символом Центавра, неким образцом его духа и гордости, несмотря на всё то оригинальное, что в нём было. Ну, ведь ни один император или кто-то из его жён не происходил отсюда, вот Селижани и оставался незаметной провинцией, как не особо любимое ожерелье, пусть и с настоящим алмазом, вечно лежащее в шкатулке. Но всё же он был очень центаврианским, и сама природа способствовала его блеску и гордости. Это великолепное, кажущееся бескрайним море, отделённое от океана лишь двумя узкими заострёнными косами, да вдали – едва угадывающейся в лёгкой дымке цепью островов с потухшими вулканами, сейчас они обозначились резче, вечерней синевой в лучах заката. Эта буйная зелень склонов, из которой, кажется, сами проросли широкие каменные ступени с перилами, украшенными головами сказочных существ, небольшие беседки, из которых доносились смех и пение. Здесь очень много цветов, при чём не только культурных-клумбовых, но и дикорастущих, а ведь сейчас ещё не разгар цветения. Ну и фруктовые деревья… Правда, в самом городе их немного, преимущественно в парках и по набережной, и они, так сказать, «для бедноты» – плоды на них зреют медленно и вообще мелкие, не очень вкусные, но шикарные фруктовые сады за городом, по берегам пресноводных речек, обеспечивают своим урожаем и местных жителей, и соседние регионы. Ещё одной туристической жемчужиной является дом отдыха у пресноводного озера к югу отсюда – туда приезжают послушать уникальных певчих птиц, почти не встречающихся больше нигде на Центавре. Поймать этих птиц почти невозможно, кажется, такое бывало только дважды в жизни – ну, по легенде, одна из них села на руку супруге короля Радимера, и до самой смерти прекрасной и добродетельной королевы прожила в её покоях, после чего вылетела в окно и никогда не возвращалась, но это, скорее всего, только легенда, как и сам король Радимер и королева Исиль, никаких подтверждений их существованию историки, как ни старались, не обнаружили, так что достоверных случая только два – пару таких птиц поднесли в подарок первому императору всея Центавра, эти птицы изображены на множестве полотен, более того, от них остались даже могилы – после их смерти император, в глубокой скорби, велел похоронить их с почестями в императорской усыпальнице, и одну такую птицу купил у бродячего торговца принц Киар, будущий король Южного Царства, что тоже запечатлено на множестве картин. Ещё в прежние столетия в этих краях была замечательная охота, но теперь дичь измельчала или переселилась в более труднодоступные места в горы, так что с королевскими развлечениями теперь туго.

Одни отдыхающие покидали пляж, другие напротив, приходили – вот поодаль опустилось на песок четверо с корзинами, расстелили цветастое покрывало, их смех и шуточные перепалки были хорошо слышны отсюда.

– Это… они?

Было ещё совсем не темно, и разглядеть можно было и яркие элегантные наряды – не костюмы и не платья в полной мере, нечто комбинированное, и гроздья серёжек в ушах.

– Да, это велида.

– А они выглядят стильнее, чем большинство «добропорядочных» центавриан. Я хочу познакомиться с ними!

И не дожидаясь какого-либо ответа, Селестина сорвалась с места и направилась к маленькой группе отдыхающих.

– Она как ребёнок, – улыбнулся Дэвид, – так всему восторгается, всё стремится узнать и понять…

– Это правда. Хотя всё же как-то некрасиво нам говорить так о нашей сверстнице, а?

– Тоже верно. Правильнее было б сказать, это просто было неожиданным для нас, и очень приятным, что она, такая холодная и замкнутая сперва, оказалась на деле совсем другой – живой, общительной, задорной. Хотя и от них всех, если узнать их поближе, можно ожидать… Она ведь сама много раз сказала, что эта замкнутая жизнь там делает очень жадным до всего нового…

– Тебе, кажется, не нравится, что она пошла к ним. Ты явно очень взволнован.

– Нет, я не поэтому. Мне просто неловко, что…

– Что у нас оказались такие соседи?

– О нет, нет! Только не говори о том, чтоб куда-то перейти, и не только потому, что Селестина ведь там. Я не знаю точно, как предписывает поступать ваша культура, но если вам всё равно, то я бы предпочёл остаться, наша культура не позволяет выказывать явное презрение тем, чья судьба отлична от нашей.

– Всё-таки всё ещё недостаточно мы знаем о культуре друг друга.

– Для нашей это – белое пятно. У нас нет проституции, нет нищих, и преступность у нас – большая редкость. Но минбарец, в особенности жреческой касты, не вправе отворачиваться от отверженного, выражать презрение чужим обычаям, демонстрировать превосходство…

– Прости за такую реакцию. Теперь-то я рейнджер, я больше знаю. Хотя рейнджерство теперь – более мультирасовый конструкт, чем именно минбарский. А на Центавре всегда считалось, что именно в снобизме и непоколебимом чувстве превосходства минбарцев никто не опередит. Ну разве что, ворлонцы.

– Со стороны, наверное, это выглядело так. Ну и, конечно, имеет значение, о какой касте и даже о каком клане говорить. Но превосходство минбарцев не строится на внешних понятиях порока и добродетели, как у… некоторых других рас. Вообще же многое в наших понятиях чести и достоинства неизбежно претерпело изменение после знакомства с другими расами, к которым мы не можем применять те же мерила, что к себе. Проще говоря, я хотел бы, не пытаясь навязать вам, как вам думать и поступать, оставить за собой право думать и поступать, как считаю правильным я, даже будучи гостем в вашем мире.

– Ты говоришь о невозможных вещах, и мне кажется, ты уже сам начинаешь это понимать. Вот если б, к примеру, наша культура предписывала убивать таких людей – разве ты присоединился бы ко мне в этом, или хотя бы остался безучастным наблюдателем? Разве не обратился бы к этому архаичному, как ты представляешь, пониманию минбарского характера, утверждению своих моральных представлений более высокими и правильными, чем чьи-либо иные?

Дэвид молчал.

– Это же одна из главных проблем во взаимоотношениях разных культур – принять чужие понятия о добре и зле, если они кардинальным образом отличаются от твоих собственных, невозможно. И это логично, разве можно представить два добра, два зла, две истины, и даже более? Некоторые говорят – да, свои убеждения полезно подвергать сомнениям, не закостеневать, не становиться догматиками или фанатиками, но это позволительно в чём-то не очень важном, потому что – стоит ли вообще заикаться о каких-то убеждениях, если допускаешь, что они могут быть и ложными? И потому что – так можно договориться и до того, что у дракхов тоже есть какая-то своя правда, что их принципы тоже заслуживают уважения… Здесь же могу тебя успокоить – всё довольно просто. Хотя для вас будет сложно. Центаврианам не предписано шарахаться от велида как от чумных. Конечно, о них допустимо отзываться с пренебрежением и даже презрением, как, впрочем, и о многих, кому не привелось стать предметом всеобщей зависти, но – никогда им в лицо или в их присутствии. Публичное оскорбление велида или проституток вообще – очень дурной тон. Для центаврианина естественно ценить то, что доставляет ему удовольствие – хорошее вино, дорогие вещи, красивых женщин. А секс у нас, как правильно заметила Селестина, не является преступлением, никакой. Поэтому презрение может быть к проститутке ввиду бедности, незнатности, зависимого положения – так же, как вообще к рабам, слугам, беднякам, но никак не по роду её занятий.

– Понятно. Критикуется неуспешность, а не… моральный облик…

– Именно.

Дэвид оглянулся, нашёл глазами Селестину. Она уже втянулась с новыми знакомыми в какую-то карточную игру, над полупустым пляжем разносились их весёлые голоса и смех. Темнело, многие компании разводили костры – не то чтоб для обогрева, ночь не ожидалась холодной, скорее как источник света и живой, романтической атмосферы, а у кого ничего не было для этого предусмотрено – покидали берег или перемещались в беседки. Развели костёр и в необычной маленькой компании неподалёку. Интересно, что карточные игры возникли у многих рас совершенно независимо друг от друга. Хотя, что же в этом странного? Правила и внешний вид карт могут, конечно, сильно различаться… Диус много рассказывал о популярных на Центавре играх, некоторые из них были беззастенчиво позаимствованы у землян, а одна даже у нарнов, по доносящимся возгласам можно было даже примерно понять ход игры. Вроде, играют за интерес, но даже если на деньги, за Селестину можно было быть спокойным – в Ледяном городе это ходовое развлечение наряду с рукоделием и жонглированием, наиболее способные с юных лет способны состязаться с бывалыми картёжниками. Сколько талантов пропадает под толщей льда, смеялся Диус.

– Брат, сестра! – донеслось от костра, – зачем вы зябнете там одни? Присоединяйтесь к нам, места много, фруктов много!

Велида в большинстве своём – очень дружелюбные и открытые создания, говорила потом Селестина. Они из тех, кто, хоть и видели много всякого разного, предпочитают жить легко и весело, свободное время отдают развлечениям, любят новые знакомства, легко ввязываются в авантюры. Обращения «брат» и «сестра» – нормальны у велида не только друг к другу.

– Садись, брат, налей сестре вина. Вам ли сейчас быть в тишине и печали? Печали и так много. Надо веселиться, от весёлого отходит смерть.

«Господи, знать бы, что она им наговорила…» – заметалась в голове у Дэвида паническая мысль. Они кратко условились, что по следующей легенде уже Селестина будет сестрой Милиаса, ну или оба будут сёстрами, но подробностей пока не проговаривали. А ведь если новые знакомые расспрашивали её об оставленных невдалеке спутниках, что-то она должна была отвечать…

– Бедняжке Налани нельзя алкоголь, – вздохнула Селестина, – как и много что ещё. Да, всё после этого…

– Ох, как жалко, как жалко, – завздыхали велида, – как несправедливо, что с хорошими людьми происходит что-то настолько ужасное!

Дэвид, насколько возможно ненавязчиво, разглядывал необычную компанию. Издали они казались чем-то цельным, монолитным, вблизи же было видно, что они совершенно разные. Старшему было, вероятно, лет 50, у него было круглое добродушное лицо, мягкие черты которого с равным успехом могли бы принадлежать и мужчине, и женщине. Похоже, он, единственный из всех, был русоволос, его брови были светлее, чем у его друзей, да и на бритом черепе не было такой лёгкой синевы, как у его приятелей-брюнетов. Младшему было немногим больше 20, он был самый высокий и статный и на нём было меньше всего косметики, так как его внешность и без того была достаточно яркой – чёрные глаза, чёрные брови, бронзовая кожа. Центавриане – одна из немногих рас, чья кожа воспринимает ультрафиолет схоже с землянами, но их загар несколько отличается по виду, а в данном случае это не загар, а природный цвет. Двое других были примерно тридцатилетнего возраста, тоже брюнеты, но у одного голубые глаза, у другого – кажется, серые, голубоглазый был ширококостный и с грубоватыми чертами лица, но самый приветливый и смешливый, бритую голову сероглазого украшала замысловатая татуировка в виде цветка.

– Ну, откуда вам знать, что мы хорошие люди? – улыбнулся Милиас.

«Всё-таки, что же ужасное со мной произошло, узнать бы это поскорее…»

– Конечно, хорошие! Сестра ваша Мефала рассказала о вас. Ужасно то, что с вами произошло! Надеемся, наш город подарит вам достаточно приятных минут.

– Уже подарил, – решил подать голос Дэвид, – это прекрасное море! На него, кажется, можно смотреть часами!

– Да нет, часами надоест, – рассмеялся самый молодой, – хотя мы часто тут бываем, одно из наших любимых мест. Можем вам и другие показать, да и вообще всё самое интересное, мы все местные.

– Мы думали о поездке на острова…

– На эти? – махнул рукой младший, – нечего делать там. Издали красиво, а вблизи смотреть не на что. Гиблая дыра, молодёжь оттуда бежит, как только возможность есть. Я сам оттуда, ну и совершенно меня на историческую родину не тянет. Жизни там сроду не было, выживание только. Почвы плодородной мало, просоленная вся. Рыболовство – вид самоубийства, там берега знаете, какие? У нас два причала нормальных, которые не наши, конечно, а хозяев с материка, ну там, правда, рыбы нет, а в остальных местах камни, как зубья, и в основном под водой. Месяца не проходило, чтоб кто-то не утоп. Лодки у всех мелкие, но на большой там и не развернёшься… Скотины сейчас мало стало, её к горам пастись гонять приходится, там хоть что-то растёт. Но дома там не поставишь, раньше жили, но чем дальше тем больше – обвалы, оползни, разрушаются горы наши. После стеклодобычи это. А скупают всё за бесценок, живых денег вообще мало. Ни лечиться, ни учиться негде, жизнь веками не менялась особо. Слышал вот я, конечно, будто бы когда куда-то люди с большой земли приходят – цивилизация там начинается, развитие какое-то, товары там, образование, культура… У нас – ничерта подобного. Что изменилось с их приходом? Что узнали мы, как там за морем по-другому живут, но тоже, в общем-то, большинство-то незавидно? Ну, добывали этот камень вулканический, это вроде как хорошо было, была работа, на которой, правда, дохли, как мухи, потому что работа тяжёлая, но это ерунда, у нас всегда дохли, не в море потонешь – так зверь задерёт, своей смертью точно не умрёшь. Потом выработали весь камень, что-то там-сям обвалилось, шахты закрыли. Порты, которые под это дело отобрали, не вернули, правда. Придумали было вроде туристической базы сделать, вроде как воздух у нас какой-то целебный, но не заладилось – из-за оползней тех же. Только пастбищ столько перепортили… Так что к нам уже лет сто никто не ездит, кроме как вот в войну, понятно… В общем, да, полюбоваться разве что на природу нашу, посмотреть, как люди живут старинным укладом – и всю жизнь потом радоваться, что не так живёшь. Но это лучше на соседний, Сюмун, там туристы шастают, там пляжи, домики в горах…