Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 87 страниц)

Из глубины дома послышался шум – видимо, старый слуга Эрзу проснулся…

– Я надеюсь, принц, раз уж мы так удачно встретились и разговорились, эта встреча будет вам интересной…

Прежде, чем Винтари успел сказать, что давно не имел столь интересной беседы, за дверью послышались шаги, и в комнату вошёл старый слуга Эрзу в сопровождении тучанка. Тучанк был одет, в сравнении с вчерашней делегацией, необычно – в модифицированный костюм пилота. Спереди костюм выглядел совершенно обычно, разве что бросались в глаза коротковатые рукава – пропорции тучанков иные, чем у центавриан и землян, но тучанку, видимо, это не особо мешало, а вот спина была почти полностью обнажена, открывая расслабленно колышущиеся длинные гибкие иглы, растущие из позвоночника и заменяющие тучанкам отсутствующие у них глаза и нос.

– Здравствуй, шиМай-Ги, это… Это один из наших гостей, принц Диус Винтари с Центавра…

Тучанк повернул к Винтари длинное безглазое лицо.

– Принц Диус Винтари, здравствуйте. Я – шиМай-Ги, женщина-пилот, – в голосе послышалась гордость, – я прихожу в гости к Рузанне Талафи после своих полётов, или просто когда бываю поблизости. Я люблю бывать в доме Рузанны, Рузанна говорит, что мы подруги.

Винтари посмотрел на лётчицу с интересом, размышляя, возможно ли как-то различать пол у тучанков, если они сами о нём не скажут. Голоса у них различаются мало, внешних отличительных признаков тоже никаких… Рузанна пододвинула к столу ещё два стула, высокая нескладная тучанк возвышалась над столешницей словно взрослый, посаженный за детский столик. Интересно, почему она сказала так – “Рузанна говорит…”. Потому, что сама так не считает? Потому что в языке тучанков нет эквивалента слову “подруги”? Или потому, что для неё важно подчеркнуть не собственную, а внешнюю оценку?

– Но разве сегодня был твой вылет, Май? Почему на тебе костюм? Я не видела на поле костров.

– Сегодня я первый раз летала без костров. Я сумела найти привязки по межам внизу, и я вычислила ход машины, посчитала время и все усилия, которые я делаю. Тофи следил за мной снизу, он сказал, что я прошла так хорошо, как будто костры были. Скоро мне не будут нужны яркие ориентиры, я буду знать машину!

Винтари онемел. Если он правильно понял объяснения Май… Это ведь действительно всё равно что научить летать слепого. Так слепые запоминают, сколько шагов в комнате от стола до стены, запоминают расположения предметов относительно друг друга.

– Неужели невозможно как-то модифицировать приборные панели, чтоб вы могли видеть их… – в голосе Рузанны звучали печаль и досада, – не знаю, может быть, какие-то голограммы помогли бы…

Винтари некоторое время собирался с мыслями, рассеянно следя, как длинные гибкие пальцы тучанка обхватывают чашечку и медленно, торжественно подносят её ко рту.

– Возможно, мой вопрос прозвучит как глупый или бестактный, но мне очень хотелось бы его задать… Ведь я должен понимать вас, если уж нам предстоит общаться.

– Задавайте, принц Винтари.

Он внутренне улыбнулся тому, как это звучало – как-то торжественно и значительно, и так, словно титул – часть его имени…

– Вы ведь… Не знаю, правильно ли сказать “видите”, но знаете, что в этой комнате находимся мы с Рузанной, и Эрзу… Знаете, где нахожусь я, где Рузанна, где Эрзу, так?

– Да.

– Более того, вы способны видеть, какое у нас выражение лица, грустны мы или улыбаемся.

– Да. Правда, больше мы чувствуем эмоции, но мы так же знаем, что когда вы улыбаетесь, у вас растягиваются губы, а когда смущаетесь, как Рузанна сейчас, то наклоняете голову и опускаете ресницы.

– И вы, насколько я понял, различаете характеристики цвета? То есть, вы знаете, как отличаются волосы мои и Рузанны?

– Они отличаются и формой. Ваши немного подняты вверх, и они светлые, у Рузанны очень мало волос, её голова гладкая, а тот пучок, который она согласно обычаям оставляет на голове – чёрного цвета, как и её брови.

– Верно… Так скажите, что же мешает вам видеть приборные панели? Почему цвет моих волос вы видите, а показания приборов – нет?

– Потому что мир – не плоский, – пояснила за Май Рузанна.

Тучанк кивнула.

– Да. Мы воспринимаем то, что объёмно. Ваши лица, ваши волосы, шерсть животных – всё это имеет объём, цвет распределён по объёму. А приборы плоские, мы не умеем читать по стеклу.

– Значит, тех портретов вы не видите тоже?

Тучанк не повернула головы, но несколько игл вытянулись в сторону стены.

– Я немного вижу их. Очень смутно. Потому что портреты нарисованы мазками краски, они немного объёмные. Но если бы они были под стеклом, я бы видела только стекло.

– Поэтому вы не можете читать наши книги, если они не на шрифте для слепых, не видите фотографии… И у вас нет зеркал.

– Нет. Они совершенно нам не нужны.

– Возможно, я очень надеюсь на это, в ближайшее время найдётся талантливый конструктор, который сможет изменить конструкцию приборов так, чтобы их показания были для вас понятны… Например, технологии Минбара основаны на использовании кристаллов, это может быть выходом…

– Когда наши старейшины прибыли на космическую станцию “Вавилон”, они летели на нарнском корабле. Там были немного другие приборы, там были стрелки, движущиеся шкалы, это мы можем читать. Но аппараты, на которых мы летаем здесь – другие. Но я знаю, и ими можно научиться управлять. Я читала всю литературу, какую перевёл для нас доктор Чинкони.

– Он перевёл на шрифт для слепых очень много книг и инструкций, – пояснила Рузанна, – это его второе занятие после врачебной практики. Этим начал заниматься ещё его сын…

– Я помню сына доктора, – кивнула тучанк, – хотя это было давно, когда я была дитём… Жрецы говорят, он всё ещё здесь. Его дух всегда будет здесь. Доктор тоже это знает, хотя называет по-другому. Сын доктора погребён как тучанк…

– Как это?

– Это было вскоре после ухода Теней, – тихо проговорила Рузанна, – тут было много страшного… Вы уже слышали, в округе бродило много сумасшедших, особенно там, где были базы Теней… Они кричали, бросались на прохожих, совершали жестокие убийства… Центавриане не хотели этим заниматься, властям проще было запирать ворота поселений и велеть тучанкам самим разбираться со своими проблемными гражданами. Доктор Чинкони и его сын не были такими, они хотели помочь всем, кому только возможно. Вместе со старейшинами и жрецами тучанков они устраивали вылазки в города у бывших баз. Они спасли очень многих. Повредившемуся рассудком тучанку необходим обряд ритуального кровопускания, иначе они сами будут проливать кровь, чтобы исцелиться. Однажды молодой доктор Чинкони три дня не спал, выслеживая в развалинах сумасшедших детей…

– И его убили?

– О нет, – подал голос Эрзу – дети не причинили молодому Чинкони вреда. Он сам, невольно, причинил себе вред… Вы знаете, тучанки не спят. Сон для них равносилен безумию. А нам, как и людям, и почти любому живому существу, не спать нельзя. Крайс Чинкони считал, что он достаточно сильный… Он не спал все эти три дня. Этим он подорвал своё здоровье необратимо…

– Вы другие, чем мы, – глухо проговорила Май, – вы должны помнить – вы должны время от времени спать. Хотя нам кажется страшным это время неподвижности, когда вы не осознаёте происходящего вокруг, когда вас одолевают бредовые видения, которые вы называете снами – вы так устроены, что вам это необходимо. Сын доктора попытался быть как тучанк, но он не тучанк. Он стал видеть эти видения наяву, и они выпили все его силы. Бодрствование высушило его глаза, а вскоре он умер.

– Мы можем дышать атмосферой Тучанкью без вреда для здоровья, но она всё же не идентична нашей. При длительном бодрствовании какие-то вещества в ней так воздействуют на глазные яблоки, что они начинают высыхать, западать… Человек слепнет. Крайс так и не смог больше уснуть, после возвращения домой он прожил только три дня. Жрецы были с ним всё это время. Они пытались облегчить его состояние, но спасти его они не смогли. С ним произошли необратимые изменения. Его дух был, конечно, очень сильным, но недостаточно, чтоб справиться с этим… он описал происходившее с ним за эти шесть дней, тучанки называют это Песней Неспящего.

– Многие после этого стали считать Тучанкью проклятым местом, – проговорил Эрзу, – убивающим… Но человека может убить любое место, в какое он попадёт. Мой хозяин говорил, что если учёный готов поставить эксперимент на себе – никто не вправе его останавливать… Даже если это ошибка. Потому что если эксперимент и кончится неудачей – он многое покажет, неудача тоже результат. Если Создатель придумал сон, значит, наверное, не зря… Мой хозяин рассказывал, что в разное время у многих рас проводились эксперименты по… борьбе со сном, чтобы победить эту, как они считали, недостойную слабость… И все они кончались ужасными последствиями. Но молодой Чинкони, его хороший друг, не боролся со сном как со слабостью… Им двигало не честолюбие, а желание помочь, ему просто не хотелось, чтоб то, что он другой, помешало ему… Единственное, чего ему хотелось кроме этого – чтобы его случай помог как-то учёным, изучающим природу сна.

Для этого как ничто более полезно б было изучить эволюционный путь этой расы, подумал Винтари. Как они получились такими? То, что они не видят, а скорее чувствуют всё вокруг, то, что они не спят, то, что они в абсолютном большинстве способны общаться ментально – всё это связано между собой, и ключ, вероятно – в тех веществах в атмосфере, что отравили молодого Чинкони…

– Скажите, Рузанна… Ведь вы и покойный доктор не родились здесь, вы приехали сюда детьми, но вам уже было сколько-то лет. Но ведь наверняка у многих семей родились дети здесь. И… насколько здоровыми они родились? Есть ли… негативное влияние…

– Вообще-то, хороший вопрос, принц. Действительно, среди рождённых здесь детей процент врождённых отклонений высок… В частности, я слышала о ста случаях слепорожденности, двоих полностью парализованных, множестве случаев врождённых нарушений психики… Проще сказать, только пятеро детей в этом городе родились полностью здоровыми. Но нельзя судить, связано ли это напрямую… с какими-то изначальными характеристиками мира. В конце концов, родители многих из них работали на вредном производстве, да и экология, особенно в первые годы… Все те яды, что остались в атмосфере, в почве… В том числе поэтому почётное назначение на Тучанкью мало кто счёл почётным… Про моих родителей думали, что отправляют их сюда на верную смерть. Здесь ведь гораздо труднее получать необходимое поддерживающее лечение… Но они прожили здесь гораздо дольше, чем пророчили им даже там, дома. Может быть, благодаря неоценимой помощи доктора Чинкони – он наблюдал здоровье родителей все годы здесь, может быть, благодаря участию тучанков, может быть, просто потому, что жили в любви, преданности любимому делу, жили так, как хотели жить…

– Мы не знаем, помогли ли им лекарства доктора или наш чай, который для них собирали Ведатели Трав. Доктор не очень-то верил в чай. Он говорил, что изучал его состав и не находил в его составе никаких веществ, которые помогают организмам центавриан, тем более которые влияли бы на болезнь, которой болели профессор Талафи и его жена. Но профессор Талафи и его жена верили в чай, они всегда принимали его с благодарностью и выпивали с соблюдением ритуала. Профессор тоже знал, из чего состоят эти травы, но он поверил, что травы со склона Священного Холма другие, поверил, что руки Ведателей делают их лекарственными. Хотя объяснить этого не мог. Мы сказали ему, что не можем совсем его вылечить. Может быть, смогли бы, если б он приехал раньше. Но он был рад и тому, что получалось.

– Невозможно вылечить врождённую патологию, – мягко возразила Рузанна, – даже самые целебные травы не исправят мутантную хромосому. Это передавалось по наследству, отец профессора Талафи сам был врачом, он изучал свою болезнь, он знал всё, что на данный момент может медицина… Даже трансплантация продлила его жизнь всего на три года.

– Мы не очень понимаем, что такое хромосома, – мотнула головой тучанк, – и не очень понимаем, что такое трансплантация. Мы только знали, что можем немного помочь профессору и его жене, и помогали, как могли. Мы знаем, что вера профессора и его любовь к своей жене и к этой земле помогла ему прожить дольше. Но однажды приходит срок, и мы ничего не можем сделать. И он достойно принял это.

– А теперь Ведатели делают этот чай для Рузанны? – спросил Винтари, и желая, и боясь услышать ответ – верит ли она, помогает ли ей, сколько, по их прогнозам или доктора Чинкони, ей осталось. Может быть, ещё и потому она решила остаться на Тучанкью, что, зная от отца всё, чего она может ожидать при своей болезни, больше верит в обряды местных шаманов, чем в терапию и трансплантацию? Если уж больными были оба её родителя, к тому же близкие родственники… Эта девушка так прекрасна, так чиста и добра, что её можно назвать чудом, совершенством. Конечно же, жизнь просто не могла не уравновесить это как-то – например, наградив смертельным заболеванием, не дающим шанса на долгую беззаботную жизнь, здоровых крепких детей…

– Нет. Ей этот чай не нужен, – ответила тучанк даже с некоторым удивлением.

Дэвид вышел в сад, когда оранжевое солнце висело над верхушками деревьев, словно детский мячик, готовый шаловливо перепрыгнуть на соседнюю верхушку или, допустим, на зависшую поблизости тучку. Да, наверное, здесь не могут представить себе чистого неба, тем более голубого… В атмосфере словно постоянный смог, и смотреть на солнце совсем не больно… Пройдя мимо кустов люрий, щедро увитых бледноватой, но довольно густой лотраксой, он остановился возле дерева с узкими голубоватыми листьями и золотистой корой. Красивое дерево… Насколько он уже узнал, большинство деревьев на Тучанкью можно назвать карликовыми, их рост немногим превышает рост тучанков, и стволы больше склонны сгибаться, стелиться по земле, чем стоять вертикально. Высоких лишь несколько видов, и три из них растут в этой полосе… Здесь встречаются даже настоящие леса, в которых с непривычки можно заблудиться, обычно же по своим лесам тучанки ходят, видя друг друга издали.

Повернув голову, он увидел за соседним забором, почти у самой решётки, коленопреклонённую Шин Афал. Сперва он подумал, что она медитирует, и его удивило, что странное место она выбрала для медитации – у самого забора. А потом услышал, как она зовёт его. Не став тратить время на поиск калитки, он просто перемахнул через забор.

– Дэвид… Как хорошо, что ты здесь. Я не знала, кого позвать. Иногда так ужасно понимать, что ты стоишь перед нелёгким выбором, и любое твоё решение может быть ошибочным… Мне просто необходима помощь сейчас.

– Что случилось?

Шин Афал показала в траву у забора, потом наверх, в кроны нависшего дерева.

– Птенец выпал из гнезда. Я боюсь оставлять его так, ведь здесь водятся всякие мелкие хищники, вроде наших кунов, для них он лёгкая добыча. И боюсь взять его и поместить обратно в гнездо – некоторые птицы, после того, как их птенца коснулись чужие руки, не признают его, могут заклевать насмерть… Что же делать?

Дэвид подошёл ближе. Птенец был ещё определённо мал для полётов, перья только начинали пробиваться сквозь младенческий пух. Однако он изо всех сил подпрыгивал, протяжно голося и вертя узкой головёнкой на тонкой длинной шейке. Сверху так же беспокойно ему вторили братья и сёстры.

– Наверное, мать полетела добывать им еду… Дэвид, это приводит меня в отчаянье. Природа как бы говорит мне: “Ты лишний элемент, ты даже не знаешь, как поступить. Ты просто будешь сидеть, смотреть и мучиться. Или уйдёшь, пытаясь убедить себя, что ничего не могла сделать. Или вмешаешься – и совершишь ошибку, по своему незнанию…”

– Или спасёшь маленькую, в общем-то ничем особенным не ценную жизнь, одну каплю в этом море, которая не менее ценна, чем ты сама – пусть не с точки зрения даже этой капли, но с точки зрения тебя самой. В природе часто так бывает, что птенцы выпадают из гнезда и гибнут. В природе это никого не удивляет. Но когда появляемся мы, с нашим сознанием, нашим беспокойством… Мы не можем просто взять и оставить это так. Кто знает, может быть, природой всё-таки задумано и то, чтобы мы вовремя подошли к упавшему птенцу? Выход есть.

Дэвид наклонился и сорвал широкий лист незнакомого растения, осторожно обнюхал его, потом положил перед птенцом.

– Лист ничем особенным не пахнет. Кроме того, он от какого-то местного растения, если оно растёт под этим деревом, вряд ли птицы считают его опасным. Да и думаю, птенец в любом случае всей этой травой уже пахнет. Подождём, пока птенец запрыгнет на него, потом я подниму тебя, а ты осторожно скатишь птенца с листа обратно в гнездо. Мы не можем быть совершенно уверены, что не совершим никакой ошибки, но можем сделать всё возможное.

Шин Афал едва не расплакалась от счастья, когда птенец, радостно пища, принялся тереться о собратьев. Они отошли от дерева, присели на плоские камни у тропинки. О медитации, конечно, уже не могло быть и речи.

– Я так благодарна тебе, Дэвид… Действительно, небо привело тебя мне на помощь. Я больше всего боюсь причинить какой-то вред этому миру, даже минимальный. Он перенёс слишком много страданий. Знаешь, сегодня ночью мне снилось странное… Снилось, кажется, что я тучанк. Я почти ничего не могу вспомнить, это было слишком… не похоже ни на что. Я не знаю, смогу ли я понять их… но мне бы очень хотелось. Оправдать их надежды… Я боюсь, вдруг они ошиблись на мой счёт, и я совершенно бесполезна здесь?

– Они отобрали кандидатов из множества вариантов. Думаю, они хорошо всё взвесили. Надо полагать, они больше нас знают о том, что им нужно.

– Наверное… Как Ранвил может не понимать и относиться так… несерьёзно к происходящему здесь? Так пренебрегать моей верой и потребностью…

Дэвид невольно подумал, как много знает Шин Афал о мыслях Ранвила за последнее время… Неужели он мог говорить ей что-то подобное тому, что говорил тогда ему во дворе храма?

– Он любит тебя, а потому боится за тебя, и хочет оградить.

В больших тёмных глазах минбарки вспыхнуло лёгкое возмущение.

– Оградить? Разве любя – ограждают? Разве ограждают от того, что важно для человека, к чему он стремится, в чём его рост, его цель? Разве любя, не хотят дать любимому крылья, чтоб он мог лететь так высоко и далеко, как того требует его служение? О нет, я верю, что любит… Но мне не нравится, что делает сейчас с ним эта любовь. Он совершенно не слышит меня, он не понимает, что его поддержка мне нужнее, чем его беспокойство. Раньше он не был таким. Хотя и раньше мне казалось, что тьма подступает к его сердцу, но мне казалось, что его сердце твёрже алмаза, и тьме не проникнуть в него.

– Возможно, он сам сейчас забыл об этом.

– О чувствах всегда сложно судить, но неистовство Ранвила, мне кажется, его самого делает несчастным. Я продолжаю верить, что он не переступит грань, окажется сильнее…

– Сейчас не дикие времена, Афал. Несдержанность Ранвила – свойство его характера, но он чтит авторитеты, у него правильные ориентиры, и… может быть, за то время, пока нас не будет на Минбаре, он успокоится?

Девушка вздохнула.

– Надеюсь. Эти мысли печалят меня, но не думать я не могу. Он мой друг, хуже нет, когда друг сам себе причиняет страдания, и это – из-за тебя. Дикие времена… Я часто думаю, ведь ещё полторы тысячи лет назад могло быть такое, что мужчины убивали друг друга из-за женщины, или отбирали понравившуюся женщину у соперника…

– Полторы тысячи лет – срок огромный, уж за это время мы должны были многому научиться. Дикие времена землян отстоят не столь далеко, хотя честно говоря, они ещё в начале этого пути.

– Я немного читала о землянах, об эволюции их понятий мужественности и женственности, взаимоотношений полов… Честно говоря, я мало поняла, это сложно вот так сразу усвоить. Тогда, когда читала, мне подумалось, что Ранвил чем-то похож на… – она помолчала, вспоминая слово чужого языка, – викинга… По крайней мере, скорее, как отражался этот образ во взглядах людей, живших многим позже. Кто считал достойными восхваления манеры завоёвывать, проявлять силу… Я хочу сказать, ведь и тогда всё не было однозначным, было и уважение к женщине, у них были женские божества… Но те, кто позже сравнивали себя с дикарями древности, считали признаком мужества суметь подчинить женщину себе, невзирая на её протесты, именно проявлением силы, настойчивости доказать ей свою правоту. Они полагали, что эмансипация, равноправие лишь усложняют взаимоотношения полов, что мужчина должен быть воином, а женщина его призом… Мне показалось, что как-то так считает и Ранвил. Мне ещё с тех пор кажется, что те, кто проявляет больше всего нетерпимости к чертам землян, больше всего имеют с ними общего…

– К слову, ведь многим женщинам это нравится… Именно когда мужчина проявляет инициативу. Когда помогает ей сделать выбор в момент колебаний…

– Дэвид, если вот ты сейчас намекаешь на меня недавно, то я всегда ценила тебя именно за манеру держаться со мной наравне. Ты готов помочь, но способен делать это именно в тот момент, когда я прошу об этой помощи, и никогда не пытался обрезать мне крылья. Ранвил считает это знаком равнодушия и слабости, я считаю знаком уважения и понимания. Мне очень дороги такие примеры, как Амина Джани, Табер Тасевил, или вот юная Штхиукка… За них тоже многие рады были решить, как им лучше.

– Табер? Разве её семья не считает за большую честь для гильдии её членство в анлашок?

– На словах, конечно, они так считают. На деле же считают, что гильдия понесла ужасную потерю. Хотя обычно на Бракосе делами заправляют мужчины, клан Тасевил всегда силён был именно женщинами. Возвысившая клан легендарная Мать Тасевил, говорят, была женщиной редкой деловой хватки, ума и харизматичности, своими любовниками она распоряжалась как слугами, и позже многие женщины клана подражали ей… Отец Табер, справедливо ценя её ум и смелость, ожидал, что она станет его помощницей в делах, и подобрал ей выгодную партию, что помогло бы ей в дальнейшем. Но Табер хотела иного.

Дэвид в который раз подивился, как женщины удивительным образом узнают друг о друге больше, чем светит любому из товарищей по оружию. Вот Шин Афал вроде бы не была с ними на Центавре, не гостила в Эйякьяне… но знает о Табер куда больше, чем он.

– Да, такие истории не редки… Хотя Табер никогда не отзывалась о своей ситуации как о тяжёлой.

– Её и не назовёшь именно тяжёлой. Всё-таки отец внял доводам Табер, согласился с ней. Быть рейнджером не слишком популярно на Бракосе, так как не несёт особенных выгод… Вариант для романтиков и не определившихся в жизни.

– А что же Штхиукка? Она тоже бежала от почётной перспективы стать добропорядочной матерью семейства?

– Да, хотя не в этом только дело… Там сложнее. Ты слышал, возможно, о той сложности, которую имеет в культуре дрази половой вопрос.

– Тётя Сьюзен немного рассказывала мне… Честно говоря, я так и не смог понять, то ли к женщинам там относятся очень хорошо, то ли очень плохо.

Шин Афал посмотрела на него с укором.

– Хорошо или плохо – это наши оценочные суждения. Едва ли мы имеем на них право. Главное – если ты слышал, женщин у них рождается очень мало…

– Да уж, одно время ходило представление, что все дрази – гермафродиты. И они не очень-то опровергали это представление…

– Ну, они интересный народ в плане отношения к представлениям о них. Как сами они говорят, женщины для них – это ценность. Это сокровище. А сокровище необходимо тщательно укрывать…

– Кажется, начинаю понимать. Не дай никому Вселенная быть дразийским сокровищем…

– В среднем, соотношение мужчин и женщин 10:1. это, определённо, не делает обстановку здоровой. Иметь жену может позволить себе не каждый. Множество молодых мужчин, если не богаты, не отмечены никакими заслугами, с детства приучаются к мысли, что семьи у них не будет, максимум, какая-нибудь женщина может раз или два допустить их к себе из благосклонности, и ради такой благосклонности они должны очень стараться… Рождение дочери – великое счастье для семьи. Именно дочь, а не сын, есть продолжение рода. И каждая женщина с малых лет знает, что на ней лежит великая, почётная обязанность… Что она должна выйти замуж и родить детей. Иногда мужья определены ещё сразу при рождении, иногда за эту роль устраиваются настоящие состязания… У женщины привилегированное положение. Вся семья вертится вокруг неё. Её мужья, её сыновья – её слуги. Но это…

– Золотая клетка.

– Да. Женщина может быть свободна в выборе мужей – может прогнать того, кто ей не угоден, назначить другого на его место, но она не свободна в выборе жизненного пути, и однозначно не свободна в том плане, чтоб остаться вообще без мужа и детей…

– Значит, Хорн… Как же её отпустили в рейнджеры?

– Потому что Хорн была зрелой женщиной. Она родила пятерых сыновей и троих дочерей, и больше у неё, вероятно, не могло быть детей, поэтому ей, скрепя сердце, позволили… Хотя боялись, что это может стать соблазном для других женщин…

Дэвид передёрнул плечами.

– Как-то это всё… ужасно звучит. Не наше дело осуждать чужие обычаи, тем более кому как не нам понимать, что такое долг перед родом, перед обществом, но всё же… выплачивать этот долг так, быть несвободным распоряжаться собой, пока не выплатишь его…

– Штхиукка говорила мне, что с детства страдала от того, что родилась женщиной, мысль о такой доле тяготит её, хотя у дрази она считается высшим счастьем, ей не нравятся мужчины, она восхищается женской красотой и стремится к поиску возлюбленной, а не возлюбленного. Узнав об этом, её родители хотели выдать её замуж, хотя она ещё не достигла разрешённого брачного возраста, надеясь, что это излечит её… Тогда Штхиукка ушла из дома. Она работает в организации, помогающей таким как она найти поддержку, место в жизни…

– Мне сложно даже представить такое…

– Мне тоже. Одна моя часть, сострадая проблемам Штхиукки, говорит, что необходимо помочь ей преодолеть эту дисгармонию, принять свою женственность, верить, что она встретит достойного, полюбит его… Правда, в моих понятиях нет ответа на вопрос, как быть с теми, которые нелюбимы, ведь редкой женщине в мире дрази доступна роскошь иметь только одного мужа. Я могла бы говорить о том, что исполнение своего долга, служение своим гражданам – великое счастье… Но я пока не имела дела с таким служением. Быть может, не все браки на Минбаре заключаются по любви, но у нас нет, по крайней мере в настоящее время, такой откровенной эксплуатации женского естества… Но в то же время – я думаю о том, что души в разных своих жизнях воплощаются в разных телах, и если уж души минбарцев могут воплощаться в телах землян, то почему Штхиукка в прошлой жизни не могла быть мужчиной? Конечно, это совсем не повод считать нынешнее воплощение ущербным, что если она родилась женщиной – значит, это зачем-нибудь нужно, но… Я думаю – может быть, существованием таких исключений Вселенная тоже хочет что-то показать нам? Быть может, это должно научить нас не видеть незыблемой грань между полами, не рассуждать, что мужчины должны быть такими, а женщины – сякими, что именно так-то должны складываться их взаимодействия?

– Не знаю, Афал. Мы привыкли оперировать этими понятиями как незыблемыми, несмешиваемыми, но не то чтоб я не подозревал раньше, что вселенная намного сложнее, чем нам казалось… Вообще, дрази… Я не уверен, хоть и видел Хорн в Эйякьяне, что есть какой-то способ с первого взгляда отличить у них мужчину от женщины, как, кстати, и у тучанков, да и просто отличить одного дрази от другого, если они одной расцветки и схожей комплекции, для меня пока проблематично… и уж что там с понятиями красоты… Совсем не представляю. А какие они там? Об этом Штхиукка рассказывала?

Комментарий к Часть 4. МАК И ВЕРЕСК. Гл. 4. Песня Сознания

Ко времени написания этой части Корпусовскую трилогию я не читал, только знал некоторые весьма общие моменты, поэтому имеет место отсебятина.

Дразийский половой вопрос в каноне отражён мягко говоря слабо, но упоминалось, что у посла есть жена. Наверное, из этого следует понимать, что они всё же не гермафродиты. Остальное, разумеется, отсебятина.

Шин Афал и Штхиукка

https://pp.vk.me/c638617/v638617283/5e00/U5r7xOt4Ag4.jpg

========== Часть 4. МАК И ВЕРЕСК. Гл. 5. Сила призыва ==========

– Вы ведь и раньше бывали в домах центавриан? То есть, тут всё должно вам быть знакомо…

Старый тучанк склонил голову.

– Мы бывали. Некоторые из нас, в некоторых домах. В доме доктора Чинкони и в доме доктора Талафи. В другие дома нас никогда не звали. Ваши дома похожие снаружи, но совсем различные внутри.

– Ну да, наверное… – протянул Винтари, поднимая, вслед за иглами тучанка, взгляд на массивную люстру на сотню ламп, разбросавшую по украшенному лепниной потолку растрёпанные, изорванные тенями от лепнины круги света. Её даже днём гасили очень редко, несмотря на большие окна в гостиной, света тучанкского солнца для освещения не хватало. Сложно сказать о докторе Чинкони, но родители Рузанны явно не повесили бы такую в своём доме. Как сказала с улыбкой Рузанна, её отец любую вещь моментально конвертировал в голове в книги и реактивы, поэтому из роскошных и статусных вещей в их доме были только подарки родни, более чтущей центаврианские обычаи, нежели науку. Молодой тучанк осторожно и благоговейно держал в руках высокий бокал, стоявший в шкафу в гордом одиночестве – всю посуду, как и одежду и прочие мелкие предметы, хозяева при отъезде вывезли (в связи с чем принимали пищу гости в тучанкской посуде), а этот бокал нашёл Иржан за шкафом, он, видимо, закатился туда и его не нашли.

– Доктор Чинкони и доктор Талафи многое объясняли нам о вашем быте, вашей культуре, это очень интересно. Мы хотим понять, как народ, создающий столько удивительной, редкой красоты в вещах, музыке, цветах – может с хладным сердцем пренебрегать красотой цветов, музыки и вещей другого народа.

– Если бы я сам это мог понять…

– Может быть, вы полагаете, что наша красота – вовсе не красота, а безобразие, и не должна существовать? …Это место, вы говорили – место приёма пищи, но не только?

– Да, – Диус встряхнулся от мрачных мыслей, ввиду необходимости быть экскурсоводом по дому, который ему самому был явственно чужд и неприятен, – в гостиной принимает пищу семья, а так же здесь принимают гостей, справляют праздники… То есть, в настоящем большом и богатом центаврианском доме может быть несколько таких помещений, по-разному отделанных, для разных случаев – например, одна гостиная только для семейных обедов, другая для визитов, третья для домашних концертов, там обычно стоят какие-нибудь музыкальные инструменты, и стульев больше… Но здесь, вероятно, не сочли рациональным строить такие большие дома… Верно, Фенно точно не мечтали провести на Тучанкью всю свою жизнь.