Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 87 страниц)

– Мэм, прошу, это ваш и вашей дочери последний шанс!

Кэролин, оглядываясь на Виргинию, опустилась на четвереньки и резво проползла под ногами мужчины. И в этот момент человеческое тело не выдержало – ноги согнулись, плечи соскользнули с косяка, и дверь обрушилась всем помноженным на сумасшедшую скорость весом на преграду – узел и ногу пилота, оказавшуюся между этим узлом и дверью…

Вопль адской боли разнёсся, отражаясь от стен – и показалось, что стены отозвались хохотом. Алан рухнул – казалось, теряя сознание, однако глаза его оставались открытыми – глаза, в которых снова была только чёрная, зияющую пустота. Ментальная волна раненого, по-видимому, выключила из последних сил державшееся человеческое сознание, окончательно освободив тёмное альтер-эго от слабеющего контроля. Этот конец. И телепаты, и нормалы почувствовали разом – это конец.

– Джин!!!

Виргиния, онемевшая лишь на секунду, толкнула раненого в проём – раньше, чем на него обрушится ещё один удар.

– Джин, я не уйду без тебя!

– Ты уйдёшь! Я не полезу в эту дверь, и ты не полезешь! Ты возьмёшь этого человека и полетишь на Минбар! Ему нужна врачебная помощь, а мне нужно, чтоб вы нашли того, кто справится с этой дрянью! Мама, не дури! Ты хочешь, чтоб с тобой случилось то же, что с ним?

– Мне плевать! Джин, я не собираюсь тебя бросать! Я не могу потерять тебя!

– У тебя нет выбора!

Кэролин рыдала, но остатки здравого смысла не давали ей броситься на летающую между ними дверь, заблокировать её своим телом, чтобы дочь могла спастись. Надолго ли хватит её слабого тела, если узла с книгами и сильного, тренированного мужчины хватило лишь на миг? Разве она из стали? Разве она хочет, чтобы эта дверь перебила позвоночник и ей, и дочери, перемолола их обеих, как кофейные зёрна в кофемолке?

– Чем скорее ты улетишь, тем скорее пошлёшь кого-то мне на помощь! Эй, я пока что жива и здорова, такой ты и увидишь меня вновь, обещаю! Я сильная, вся в тебя! Пожалей этого человека, он чуть жизнью ради нас не пожертвовал! Если ты останешься – значит, всё это было бессмысленно! Подумай о Милли и Джо, в конце концов! Ты не должна теперь расплачиваться за причуды юности! Если ты любишь меня – улетай, пожалуйста!

– А если я последний раз вижу тебя, Джин?

– Тогда просто думай о том, что я улетела на эту новую планету… Мама, пожалуйста, корабль не будет ждать вечно! Спаси этого человека, и пришли помощь за всеми нами!

Вечером, когда Шеридан просматривал последние межзвездные новости, в дверь робко постучались. На рассеянное приглашение войти, в кабинет бесшумно проскользнула высокая рыжеволосая фигура, и нерешительно замерла через пару шагов.

– Здравствуйте, – шепотом произнес Андо, поднимая взгляд на Джона и тут же опуская взор обратно, себе на руки, в которых сжимал небольшой рюкзак, – Простите, что вот так врываюсь к вам. Возможно, более неотложные дела занимают ваше внимание.

Шеридан поднял голову. Некоторое время молчал, осознавая, что видит действительно то, что видит.

– Андо? Я не знал, что ты уже вернулся… По правде, я не помню, когда последний раз получал от тебя вести.

Андо почувствовал, как его сердце подпрыгнуло в груди, а пальцы сами сильнее сжали широкие лямки рюкзака. 4 месяца он не слышал этого голоса, не видел этого лица, и не представлял, что соскучится настолько, что в присутствии президента не сможет спокойно мыслить.

– 4 месяца, 13 дней и, – парень посмотрел на наручные часы, – 10 часов назад. Это было последнее сообщение, я улетал на Землю.

– Д-да, верно… Где ты был всё это время? Гарибальди говорил, что ты остался на Земле, но ничего не сказал о твоих целях, сколько я ни допытывался. Всё хорошо?

Андо улыбнулся, все так же не смея еще раз поднять на президента глаза. Осторожно поставил рюкзак под ноги, попутно вытаскивая из бокового кармана информкристалл и зажимая его между длинными пальцами.

– Мистер Гарибальди был очень любезен, с его помощью я обрел многое, чего, как я думал, не смогу обрести никогда. Все хорошо. И даже лучше. Одна встреча в моей жизни… перевернула всё во мне, изменила градус того зеркала, в котором отражается мир. Мистер Гарибальди помог мне найти… одного человека, женщину. Когда я искал её, я ещё не знал, зачем мне это, просто знал, что мне необходимо её увидеть. И, как бы странно это ни звучало, теперь Офелия Бестер – моя жена.

Шеридан поперхнулся воздухом.

– Очень… рад за тебя, Андо. Серьёзно, рад. Женитьба – важный, ответственный шаг, надеюсь, это решение не было продиктовано… романтическим юношеским порывом…

Рыжие волосы, собранные в широкую, длинную косу и перекинутые через плечо, отливали золотом в теплом свете потолочной люстры. Андо теребил кончик косы, в груди все заходилось каким-то непонятным и глупым счастьем. Видеть его, слышать его, понимать, что, пусть и в малой мере, но он думал об Андо, думал о том, что с ним, и думает сейчас.

– О, нет, господин президент. Совсем нет. Конечно, романтические порывы, как вы выражаетесь, имели место быть, но Офелия… Она смогла понять меня, и я смог понять её. И через неё – себя. Она очень хорошая, и её с самого детства… отягощало многое. В этом мы похожи, и различны одновременно.

Андо взглянул на Джона, второй раз за время разговора, поднял с пола рюкзак, а потом неуверенно сделал несколько шагов к его столу, молясь, чтобы дрожащие колени не подкосились, и протянул покоящийся на ладони информкристалл.

– Это – вам. От мистера Гаррибальди, он просил передать, что тоже скучает по вашей компании. И еще вот это, – звякнула молния, и из рюкзака показалась фигурная бутыль, внутри которой плескалась янтарная жидкость, – Я знаю, что на Минбаре не употребляют алкоголь, но мистер Гарибальди настоял передать это вам в руки.

– Мистер Гарибальди… умеет удивить, – присвистнул Шеридан, разглядывая этикетку, – хотя, впрочем, нет, чего-то подобного от него ожидать стоило давно. Одно интересно – с кем, как он полагает, мне здесь дегустировать подобные сокровища? Диус, допускаю, мог бы оценить, но он далеко, а зная Гарибальди – он не стерпит, чтоб я тянул с этим долее трёх дней. Да, вы с ним сработались в способности ставить меня в неловкое положение. Всё-таки предлагать тебе алкоголь мне неловко, ты ещё ребёнок… Но раз уж ты предоставил такой неоспоримый повод – что мне делать-то? Заодно расскажешь мне всю историю своих четырёхмесячных странствий, хотя бы кратко…

Андо улыбнулся снова, осторожно присаживаясь на стул напротив президентского кресла. Пока Шеридан искал подходящую по случаю тару, Александер жадно, до рези в глазах впитывал его образ в себя. Эти еще сильнее поседевшие волосы, эти руки с широкими ладонями, сильные, уверенно ступающие ноги, величавая, не изменившаяся под немыслимым грузом, осанка. Андо всеми силами отгонял от себя образ – даже не образ, а смутное воспоминание, еще не ставшее его прошлым, и он надеялся – не посмеющее стать его будущим. Огонь не может забрать и его, огонь не сможет подобраться и близко к Шеридану. Он не сможет причинить ему вред, потому что Шеридан.. Неуязвим перед тем, что обугливает до черноты. Потому что он сам – согревает, сам – сияет, исцеляет. Андо всего несколько минут в этой комнате, а многомесячная тоска уже разжимает его спазмами сжатую грудную клетку. И так приятно и тепло быть здесь, смотреть на него, касаться – совсем слегка – его мыслей, этих маленьких, мечущихся комочков света внутри его сознания.

– Я прилетел на Марс по просьбе мистера Гарибальди, чтобы долг, который был у него перед Ли.. Мамой был наконец выплачен им. Оказавшаяся на моем счету сумма была мною отправлена на Нарн, мой родной мир всё ещё нуждается в средствах, которые позволят восстановить его былое величие. Мы много разговаривали с мистером Гарибальди. Кажется, за время этих разговоров я успел побывать почти во всех крупных городах Марса. В одну из таких бесед-путешествий я узнал об Офелии. Конечно, мой интерес был немного странным для мистера Гарибальди, но он все же доверил мне её местоположение, а я уверил его в том, что никакой опасности ей не грозит. Не с моей стороны. Но, прилетев на Землю, увидев её, поговорив с ней… Сперва я хотел ограничиться только вот этим – разговором. Узнать, каково было его детям, какими они стали.. Может, стоило на этом и остановиться, не вмешиваться в её семью, к тому моменту она уже была Офелия Готье. Но, как это бывает у нормальных людей, некоторое не совсем подвластно нам. Я не хотел что-то рушить в её жизни, но она сказала, что рушить, в общем-то, нечего. Всё, что она имела – это старенькую квартирку, нелюбимого и не любящего её мужа, подлых соседок и работу, с которой её грозились уволить из-за её родства с преступником и телепатического уровня. Я предложил ей переехать со мной на Марс, спросил разрешения у мистера Гарибальди, а он предложил нам обоим, уже прибывшим к его порогу, связать себя узами более прочными, чем те, на которые я мог надеяться. Вот, в общем-то, и всё.

– Велика, говорят, вселенная, но если странная встреча должна произойти – она произойдёт, – пробормотал Шеридан, оценивая уровень в обоих наполненных стаканах, – что ж, за ваше будущее. Счастливое будущее, я верю.

Андо взял стакан, что стоял ближе к нему, вдохнул чуть сладковатый запах виски и сделал небольшой глоток. Да, почти таким же мистер Гарибальди угощал его на Марсе, хотя лично он по-прежнему не особо разбирался в алкоголе в принципе, и в земном в частности. Практики, данной мистером Гарибальди, истинное второе рождение получившим после исцеления своего организма от пагубной зависимости и это второе рождение ценившим по достоинству, определённо было недостаточно. Кровь прилила к щекам, а голова немного поплыла. Отставив стакан на стол, Александер снова стал перебирать пальцами косу.

– Следующим тостом выпьем за ваше будущее, господин президент.

И, как только Андо произнёс эти слова, как только они повисли между ними, странным болезненным звоном отзываясь в самом сердце телепата, по лицу Шеридана прошла тень. Всего на секунду, не дольше, но Андо заметил это. Предчувствие чего-то, нависающего сверху, словно огромная рука простирается с небес, загораживая свет, заполняющее всё небо и словно лишая воздуха.

– За вас, господин президент, – Андо схватил стакан, поднимая его так, чтобы Джон смог соприкоснуть стеклянный бок своей посуды с его, – За будущее, ещё возможное будущее, в котором всё будет правильно.

Звон стекла не успокоил, обречённость, с которой парень сделал этот глоток, совсем не понравилась ему самому. «Если я могу.. Если только я могу…»

– Правильно? Что ты имеешь в виду? – Шеридану тоже не понравилось звучание собственного наигранно весёлого голоса, ещё меньше ему нравилось то, что он, кажется, понимает, о чём говорит Андо. Но откуда, откуда он может знать?

Андо прикрыл глаза, в них было слишком много тревоги, слишком много понимания – хоть и не полного, не до конца. Он не хотел, не об этом, не сейчас. Но глупо, как же глупо было надеяться хоть как-то избежать вот этого повисшего между ними, пугающего и болезненного. Андо вдруг подумал, что это ведь тоже может быть их последняя встреча, это могут последние часы, когда они вот так сидят, и вроде бы ни о чём не разговаривают. И этот голос, которым ответил Шеридан, и его, да, дрогнувшие гласные, неуместная полуулыбка в вопросе. Словно он успокаивал ребёнка. Андо вдруг захотелось разозлиться на всё это, схватить Джона за плечи и совсем по-детски расплакаться от невозможности понять, проникнуться всем моментом скорби, что таят в себе эти недомолвки.

– Всё конечно, господин президент, – чувствуя, как начинает кипеть в его жилах алкоголь, проговорил Андо. Смотреть куда-то в пол оказалось не так уж и сложно – прятать этот взгляд, в котором и нормал сейчас прочитает всё как в открытой книге, не слушать, не слышать мысли Шеридана – куда сложнее. Но он смог. Он поставил блоки, он уже умел это. – Но важно – когда наступает этот конец. Я хочу, чтобы будущее было правильным. Я не хочу терять под ногами твёрдую почву, не хочу терять над головой солнце, не хочу ловить руками ускользающий свет. Простите, я снова говорю непонятно.

– Никто не хочет этого, Андо. Зачем думать об этом сейчас? Не люблю обтекаемых фраз про то, чтоб жить настоящим, но только оно с нами несомненно, только из него вырастает будущее. Какое бы счастье мы ни теряли, мы обретаем новое. Если, конечно, готовы жить и бороться.

Александер вновь подумал, что это не совсем тот разговор, на который он рассчитывал. Хотя, на самом деле, он не рассчитывал ни на что вообще.

«Бороться, да. До последнего вздоха.»

– Я знаю, вы тоже обеспокоены будущим. Я имею в виду, Дэвид сейчас далеко вас, и вы переживаете за него. Как и за принца Винтари, – пусть так, лучше так, потому что иначе слезы счастья сменятся слезами скорби, а сдаваться раньше времени Андо не собирался, – Если позволите, я хотел бы развеять ваши переживания относительно их обоих. С ними всё хорошо, с вашим сыном всё будет хорошо.

Посмотрев в глаза Шеридану, парень замер, чувствуя мурашки по спине.

– Не сомневаюсь, Андо, однако тебе-то откуда об этом знать? Разве ты успел побывать и на Тучанкью?

– Нет, конечно. Однако я знаю, что это так, я знаю всё, что происходит с Дэвидом. Я ведь телепат уровня неизвестного, как вы помните. Это даёт некоторые преимущества перед расстоянием и временем. Даже если я не могу быть рядом с ним, чтобы защищать – этого и не нужно. Я связал себя с ним, так, как никто не смог бы осмыслить и представить. Отчасти, я всегда рядом с ним – или он рядом со мной. Я знаю всё, что с ним происходит, слышу каждое движение его души – и наяву, и во сне.

– Вот как… Ты хочешь сказать, что твои способности так велики, что ты можешь слышать его через огромное космическое расстояние?

– Вы тоже можете услышать его, – улыбнувшись, произнес Андо, протягивая Шеридану руку, – и развеять свою тревогу. Если вы доверяете мне.

– Я… – Шеридан какое-то время оторопело смотрел на протянутую ладонь. Не поверить же, действительно, вот так с ходу, что такое возможно. С другой стороны, разве когда-то он смог бы поверить в то, что представляет из себя сила Андо? Да и поверил ли он в это полной мере, даже слышав рассказы тех, кто был на Центавре? Хотя он сам видел, на что способна Лита… но ведь не на такое, не на такое… Он неловко обхватил руку Андо, – разве у меня есть причины не доверять тебе?

Андо прикрыл глаза, чувствуя горячую ладонь Шеридана на своей ладони. Соблазн чуть сильнее сжать эту крепкую руку оказался сильнее воли телепата, и он позволил себе это, на секунду, а затем перед внутренним взором распахнулись иные картины. И в этот момент Андо понял, что судьба никогда ещё над ним так не насмехалась. Но выдёргивать руку было уже поздно. Он никак не смог бы это объяснить. Над этим районом Тучанкью стояла глубокая, непроглядная беззвёздная ночь, других, впрочем, на Тучанкью и не бывает. Дом был погружён в тишину, чуть оттенённую только гудением ушедшего в спящий режим компьютера и тенькаем какой-то птицы на ветке у окна. Дэвид спал. Андо ощущал сквозь пелену расстояния, собственного тела и разливающегося по нему золотого напитка шёлк центаврианских простыней, ощущал его дыхание рядом с замершим своим. И в золотое марево опьянения, окутывающего сознание Андо, хлынуло другое золото – разгорячённого, возбуждённого потока сознания. Сон. Конечно, сон. Но какой… Андо замер, впившись ногтями в руку Шеридана, в ожидании – если б представлять, чего, что может последовать за подобным? Из влажного тумана навстречу ему появилось нечто горячее, гибкое, властное, обвилось вокруг тонкого запястья, отчего по телу прошла жаркая дрожь, вызывая волну мурашек по позвоночнику, заскользило выше, обхватывая уже плечо, касаясь кончиком, напоминающим наконечник пики, уголка приоткрытых, влажных от слюны губ.

Андо распахнул глаза, испуганно уставившись на Шеридана и не имея возможности извлечь из себя какой-либо звук. Сердце колотилось, как бешенное, разрывая контакт с Дэвидом, он возвращался в ту пугающую реальность, в которой совершенно не представлял, что делать и как себя вести.

– Андо, это… что это?

Аккуратно отняв руку от руки Джона, Андо вспотевшей ладонью на секунду прикрыл рот.

– Я.. Право, я не думал.. – парень пытался успокоить свои дрожащие пальцы, впившись ногтями в кожу на ладонях, – Простите… Дэвид спал… всего минуту назад он спал абсолютно…

«Господи, как это… невовремя. Что же… как сказать… »

– Думаю, это нормально… он ведь растёт, он… меняется, – от волнения Андо перешел на нарнский, но потом, спохватившись, продолжил уже на земном, – Я не знал, что мы застанем… Это просто сон, такое бывает… Вернее, не бывает, не с ним, но в принципе бывает, и я думаю… о, господи…

Андо не знал, что ещё сказать, и просто зажмурился от смущения, стыда, приливающего к его щекам кровью вместе с алкоголем.

– Д-да-да, я вижу… Это… сон Дэвида?

Взгляд Шеридана заметался, пока не натолкнулся на полупустой стакан, и, не помышляя о том, насколько кощунственно поступать так с напитком с таким-то букетом и послевкусием, осушил его залпом.

Андо смотрел на это, потом осторожно взял фигурную бутылку и налил оба стакана доверху. Одной рукой пододвинув к Шеридану его выпивку, другой поднося к губам свою, парень немного успокоился. Разорвав последний зрительный контакт с Дэвидом и сглотнув ком в горле, он жадными глотками втянул в себя янтарную жидкость. И, то ли выпитое развязало ему язык, то ли шок и неловкость окончательно разнесли остатки самообладания, но Андо тихо, почти шепотом произнес, скорее в пустоту, чем президенту.

– Да, Дэвида. И это… простите мне мою наглость, всё же было не наше дело. В самом деле, это ведь именно то, почему люди боятся телепатов, не так ли? Это, конечно, плата… за нашу связь, за то, чтоб всегда держать руку на его пульсе. Этой платы, правда, я не просил с него, не предупреждал… Для меня ведь она была совсем иной. Он видит сны. Я сам не вижу снов, в обычном человеческом смысле. А теперь я вижу его сны – но обычно, да, не такие… Правда, впредь я буду осторожен в этом. Ещё раз простите.

Выпивка давала о себе знать всё больше и больше, у Андо всё немного поплыло перед глазами, а в ушах тарабанила кровь гулким эхо.

– И ещё, наверное, Дэвиду повезло… хотя бы иметь шанс сказать тому, кого он полюбит, о своих чувствах. Иметь возможность предложить себя тому, кого он желает.

– Чувствах? О каких чувствах ты говоришь, Андо? Какие чувства… могут вызывать такие картины?

– Любовь.

Шеридан долго смотрел в лицо Андо, потом долго смотрел в пустой стакан, ответа не нашёл и там. В общем-то, сложно сказать, какой ответ его сейчас устроил бы. Разве что – проснуться и весь день периодически спрашивать себя, с чего мог присниться подобный бред.

– Любовь? Определённо, этому… должно быть какое-то объяснение, только сейчас я найти его не могу.

Андо смотрел на Шеридана, на его растерянное лицо, на судорожно сведённые брови, на руки, которые сжимали уже пустой стакан. И ничего не желал сильнее, чем просто успокоить, хоть как-то, сказать, что Дэвид… Ведь с ним все в порядке, ведь… он жив, здоров, и да, каким бы смятением ни сменился этот экстаз по пробуждении – по крайней мере сейчас им владеют не тревоги о неясном будущем.

– Любовь не достаточное объяснение? То есть… это, на самом деле, единственное из возможных. Разве помышляет существо о близости с другим, не чувствуя даже малой доли любви в его сторону? И разве это странно – желать того, кого действительно любишь, кем дорожишь и кто для тебя становится целым миром?

– И кто, ты считаешь, стал целым миром для Дэвида?

Андо закрыл глаза.

– Он ещё очень молод, чтобы… у него ещё очень много времени впереди. Его будущее, пусть и определено в какой-то мере, всё же таинственно, сокрыто в пелене грядущих событий, малых и больших, счастливых и несчастных. Его мир – целый мир, который простирается перед его мысленным и реальным взором – как он огромен. Могу ли я судить о том, кто для него будет самым дорогим и близким во всей вселенной? Мир, господин президент, иногда не сводится до конкретного существа. Мир может изменяться, становиться шире и ярче. Если есть то будущее, правильное будущее, в котором никто не обязан отвечать за чужие ошибки.

– Андо, о чём ты?

– Скажите, вы любили когда-нибудь так сильно, что даже при воспоминании о взгляде на этого человека становилось и больно и сладко?

– Мне, возможно, в мои годы не пристали разговоры о юношеской пылкости чувств, но думаю, я знаю, о чём ты говоришь, Андо.

– Когда смотришь на этого человека, кажется, словно смотришь на солнце. Страшно от того, насколько он внутри, насколько он проник в сознание, насколько заполнил его своим телом, светом, голосом. Насколько родным становится этот голос. И как страшно, до спазмов в горле страшно его терять. Кажется, что не вынесешь этого, хотя знаешь – вынесешь, сможешь пережить, и это, пожалуй самое страшное. Потому что то, что переживёт – не будет уже собой в полной мере. И хочется сказать, как сильно иногда хочется сказать ему всё, что чувствуешь, но имеет ли это смысл, нужно ли это, уместно ли? Говорят, никто не знает, что ждёт в будущем. А если знаешь? А если.. Будущего не будет? Как поступить, если всё то, что внутри, никак не хочет успокаиваться, трансформироваться во что-то приемлемое и нормальное? Стоит ли вообще… обращать на себя внимание, если.. Никакого шанса, призрачной надежды на ответное притяжение нет и быть не должно?

– Андо… о чём, о ком ты говоришь?

Парень осторожно прикоснулся к руке Шеридана, не отводя взгляда от его глаз.

– О себе. Это просто алкоголь. И просто странное, радостное и смущающее обстоятельство, при котором мы с вами выпиваем и говорим обо всём. И я, пожалуй, позволю себе немного лишнего, и скажу то, что никогда не должно было звучать здесь. И никогда не сказал бы, не выпив столько. Джон Шеридан… Я люблю вас.

Шеридан шумно сглотнул. Каким бы бредовым ни был этот вечер, этот разговор, этого он ожидать не мог. Вот теперь, пожалуй, его удивить и шокировать не сможет уже ничто. Что за дрянь этот гад Майкл подмешал в приличное виски?

– Э… Я рад, если действительно сделал для тебя что-то достаточно значимое, чтобы заслужить такие слова…

– Сделали, – улыбаясь произнес Андо, осторожно проводя рукой по щеке Шеридана, – Вы сделали так много для меня… У меня никогда не было отца… в понятном и простом, самом простом смысле этих слов. Все, кого я любил, все, кого я люблю – настолько далеко, что это непостижимое расстояние. Никогда не дотянуться, потому что некоторые линии, которые проводит жизнь и смерть, нельзя пересекать. Я терял, даже не успев обрести. Отец, мать, отчим, Рикардо… Их было так мало, и в то же время – так много для меня. Но вы – вы живой, вы со мной, и это… этого тоже безумно много. Мне никогда не выразить ни на одном языке, как я счастлив сейчас быть с вами. Какие чувства внутри меня, как сильно они просятся наружу, будь то слова или действия. И мне, правда, всё сложнее сдерживать себя… Когда изнутри рвется такое огромное, намного больше, чем способен вместить в себя, счастье…

Шеридан оторопело следил взглядом за рукой Андо, сползающей по его груди.

– Я не совсем понимаю, о чём ты говоришь, Андо… что ты делаешь…

Андо выдохнул, судорожно, немного нервно и совсем стыдясь того, что он так далеко зашёл, но в то же время алкоголь в крови настойчиво требовал движения. Разве не за то все миры и расы, кроме, конечно, минбарцев, так превозносят алкоголь, что он позволяет человеку то, о чём он не посмел бы и думать трезвым?

– Это нормально, что вы не … господи…

Телепат рванулся навстречу удивленному лицу президента, падая на колени, и впиваясь жадным поцелуем в его приоткрытые губы. Шеридан охнул и покачнулся под этим шквалом, неуверенно взмахнув рукой – едва ли понимая, что пытается сделать, оттолкнуть ли Андо или прижать его к себе. Здесь и не могло быть рассудочных решений, рассудок капитулировал перед избыточными для него откровениями ещё до этого.

У Андо в голове словно взорвалось солнце, то самое солнце, о котором он говорил совсем недавно. Губы Шеридана были на удивление мягкими, сухими, чуть шершавыми, такими желанными. Парень не смог бы точно сказать, что с ним произошло в этот момент, вся вселенная закружилась, мир завертелся в калейдоскопе картинок, мыслей-образов Джона, которые невольно улавливал Андо. Он не хотел подсматривать, не хотел смущать и не хотел пользоваться таким преимуществом перед этим человеком, но и отказаться от того, что вместе с порывом поцеловать хлынуло в него потоком света, он не мог. Парень, уже плохо соображая, что вообще делает, обвил руки вокруг шеи Джона, притягивая его к себе ближе, ещё больше углубляя поцелуй. Как хорошо, что от чувств нельзя сгореть, иначе он бы уже превратился в кучку пепла, так сильно бьёт в груди этот там-там, руки дрожат, губы дрожат, страшно отстраниться, чтобы вдохнуть, но дышать уже нечем, и надо, надо возобладать над своими желаниями, в конце концов, он и так сбил президента с толку уже всем предыдущим. Сквозь яркие световые вспышки своих собственных эмоций, Андо увидел его, на секунду, всего на секунду – этот свет внутри, словно медленно угасающий заряд батарейки, когда на экране уже горит последняя чёрточка красным, сигнализируя о скором отключении питания. Это было по-настоящему больно, по-настоящему страшно. Там, на Драсе, он боялся не оправдать возложенных на него надежд, на Минбаре, по прибытии, он боялся, что его сила не подвластна контролю, боялся как приговора отказа учителей от него. На Центавре боялся за тех, кого должен был защищать, боялся не выполнить долг, боялся подвести Дэвида, не успеть, ведь столько раз мог именно не успеть, не оказаться рядом, в любой из моментов. Но все эти страхи, все эти переживания сейчас показались ему такими несущественными, такими смешными. Потому что всегда он знал, чувствовал, что всё зависящее от него он сделает, всё, что ему подвластно, всё, что подконтрольно ему – он выполнит, так, как того требуют обстоятельства. Сейчас же, перед лицом неизбежного, перед уже свершившимся фактом, он не знал, что делать, он был растерян, шокирован, испуган. Сильнее этого страха, скручивающего всё внутри рыжеволосого телепата холодом отчаяния, он не испытывал, пожалуй ничего. И оттого этот миг, когда Джон Шеридан совсем неловко, сам не осознавая этого, ответил на поцелуй всего лишь лёгким движением губ, показался Андо волшебным, правильным, самым важным из всех, что были в его жизни.

«Если есть хоть какой-то шанс – я не упущу его. Я выдержу любое испытание, я справлюсь со всем. Я пойду за тобой куда угодно и всё за тебя отдам».

Он знал, конечно знал, что Джон… уйдет. Он видел это в снах, в тех снах, которые даже и снами назвать нельзя. Он ловил эти мысли от Дэвида, он чувствовал это витающее в воздухе ожидание неизбежного, и оттого все сильнее и теснее прижимался к Джону, оттого даже желание, естественное желание сделать глоток воздуха, было для него лишней тратой драгоценного времени. Как долго он отсутствовал, четыре месяца, целых сто тридцать три дня. За это время могло случится многое, и как хорошо, что не случилось почти ничего. Андо вспомнил, как он стоял в торжественно убранной зале, когда вручали награды тем, кто участвовал в особой операции на Центавре. Он помнил, сколько раз было произнесено слово «посмертно», как всякий из этих повторов кто-то в толпе судорожно всхлипывал или тяжело выдыхал, как по толпе прокатывала эта волна боли, как его било наотмашь этим общим для всех ощущением утраты. Но это было героическое «посмертно», это было важно, это было необходимо и, да, как бы ни звучало пусть только в его голове, это было правильным. Власть не отдают, её забирают с кровью, и кровь, пролитая на земли Центавра, была не напрасной.

А сейчас… Как можно думать, как можно считать, что эта смерть, это лишение, это общее, в тысячу раз превосходящее все другие, горе – может быть правильным и уместным? Он знал, уже знал из тех обрывков мыслей Дэвида, причины этого. Оттого тяжелее это немое прощание. Словно он находится в комнате, где горят тысячи свечей, и свечи гаснут одна за другой, свет убывает, рассеивается, и в конце остается одна свеча, которую держат тысячи рук, на которую смотрят тысячи глаз, но никто не имеет шанса закрыть этот трепещущий огонёк от злого порыва ветра, стремящегося потушить источник тепла.

Как часто люди говорят, что в какой-то момент они не владели собой. Владел алкоголь, или желание, некое затмение сознания, но разве алкоголь и желание делают тебя кем-то совсем другим, разве это не ты сам наслаждался этим огнём, пляшущим в венах, ведь это твои руки подхватывали тело Андо, выскальзывающее из одежды, которая с тихим шуршанием, как опавшая листва, осталась где-то под ногами. Движение инстинкта, хотя правомочно ли это так называть, вжимало разгорячённое тело в нейтрально-прохладный пластик стола, и рыжие пряди опутывали руки, в то время как руки Андо обхватывали плечи под ставшей такой тесной и неудобной одеждой. Недолгий миг замешательства – от всё-таки мелькнувшей на задворках сознания мысли, что всё же это не женское тело, что ладонь судорожно скользит не по женской груди, что возбуждённая плоть упирается не в женское естество – растаял под волной жара, поднимающего бёдра Андо в безумном и бесстыдном порыве, не допускающем ни промедления, ни колебания, и подсказывающего золотому огню в крови, что ему делать, вернее, чем это могло б сделать какое угодно трезвое сознание. Наверное, это злое и весёлое безумие было вызовом смерти, уже стоящей где-то за спиной, разумеется, он не думал об этом. Он просто делал то единственное, что возможно в тисках длинных тонких ног, сомкнувшихся на пояснице.

Андо до конца так и не смог бы сказать – это реальность, или одно из видений, одно из самых потаённых желаний его сердца. На самом ли деле происходит то, что происходит, или ему кажется, мерещится, словно страждущему воды путнику оазис. Глаза распахнулись, пальцы судорожно сжали крепкие плечи, единственную опору, что сейчас была у него. Шеридан касался его, не только тела, тело ни при чем. Всё внутри Андо отзывалось на малейшее прикосновение, на малейший импульс. Он пьян – думал Александер, – он ведь… Но не в силах услышать ни один довод разума, ни одно «против», только так, только сейчас, и пусть все тревоги, все бури, что ожидают впереди, отступят под этим огнём, сгорят в этом пожаре. Андо целовал его тело, обхватывал ладонями его красивое, безумно красивое лицо и целовал его губы, не в силах сдерживать внутри себя этот шепот, эти стоны. Тонкая резинка спала с косы, и рыжие волосы рассыпались по столу. Так горячо, так глубоко внутри него, и от этого перед глазами невероятный калейдоскоп красок.