Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 75 (всего у книги 87 страниц)

Тучанк повернулась к Маркусу, как к тому, кто, из собравшихся, был, по её мнению, наиболее влиятельным лицом.

– Позвольте мне! Я знаю, я смогу! Я должна забрать его на Тучанкью!

– Зачем, Май? То есть, если вы хотите сказать… что хотели бы, чтоб он был погребён на земле, где вы встретились… – Маркус сглотнул. Говорить это было тяжело, особенно тяжело сейчас. Беда не ходит одна…

– Нет! Там я смогу спасти его!

– Разве уровень вашей медицины…

– Не медицины, – тучанк нетерпеливо переступила с ноги на ногу, как никогда, слова чужого языка давались ей с трудом, так мало было подходящих эквивалентов, так не хватало понятий, – на моей земле… есть способ иногда спасти умирающего… Это древняя легенда… Не все верят, но когда-то давно, во времена ещё до пришельцев – все верили… Песня Вереска…

Маркус аккуратно взял разволновавшуюся тучанк за плечи и усадил на скамью, успокаивая.

– Есть в болотах… Самых больших болотах нашего мира, окружённых самыми большими полями вереска… Великое Древо… Оно не подобно видом вашим деревьям, и не подобно свойством. Очень сложно найти его в туманах болот. Но кто верит, кому необходимо – тот найдёт. Оно огромно, кроны его уходят к небу, ветви его свисают шатром до земли, корни его доходят до сердца мира. В коре его глубокие большие трещины, внутри сердце дерева… нутро… подобно желе… Тот, кто хочет спасти своего умирающего, приносит его к Великому Древу и погружает в его нутро. Если умирающий силён духом – Древо поднимет его своими соками по стволу к кронам, туда, где обитают духи, и духи решат – этому храброму жить… И тогда Древо роняет на землю плод, и когда этот плод раскалывается – из него встаёт умиравший, но живой. Он может быть иным видом, но это он, его память, его душа. Май-Кыл сильный, Древо вернёт его к жизни! Я прошу вас дать мне корабль, какой может вести тучанк, и позволить увезти Май-Кыл на мою родину!

– шиМай-Ги, вы действительно верите в это?

– Буду верить, пока он дышит! У него очень глубокий сон сейчас, да, но ваши люди не боятся сна, они встают от сна крепкими и бодрыми. Май-Кыл тоже встанет!

– Но может быть… даже если легенды правы… Он ведь не тучанк, подействует ли на него?

– Пусть летят, – встрял Зак, – это её право, он её муж. Если она и не спасёт его – мы-то не спасём точно.

– Великое Древо – любовь нашей земли к нам! Май-Кыл любил нашу землю, значит, и земля полюбит его. Я сама войду с ним в нутро Древа, и буду держать его, и либо вместе уйдём к духам, либо вместе восстанем – не знаю, какими, но едино живыми.

– Может быть, переродится в тучанка… Дайте им корабль, самый быстроходный, и пилота. Вера должна жить.

– Я надеюсь, нет, я хочу, чтобы у них всё получилось. Иначе всё слишком бессмысленно и несправедливо. Он не должен умирать, не сейчас, не так. Слишком много смертей…

– Нам ли это говорить, Афал? – Дэвид продолжал, сдвинув безволосые брови, смотреть на покачивающийся на воде у его ног лист лилии, – будто вселенная спрашивает нас, чего бы мы хотели… И слава богу, наверное, что не спрашивает, а то бы мы, пожалуй, нажелали. Там, на Арнассии, на Бриме, погибло ведь вообще очень много народу. Погибло в то время, когда мы и не ведали об этом. А побывав на Тучанкью, увидев то, что мы видели… Начинаешь понимать тех святых, которые в молитвенном стоянии каждую минуту поминают какую-нибудь безвестную душу, в эту минуту отходящую в мир иной.

– Мне кажется, мы только сейчас на самом деле вернулись с Тучанкью… Ты знаешь, что завтра планируется торжественный прощальный обед?

– Для кого?

– Для нашей команды, конечно же. Тучанки прислали свой ответ – они вступают в Альянс, и выражают огромную благодарность всем нам… Особенно вам, тебе и Диусу…

– Не думаю, что большую, чем тебе, Афал, ведь твои песни, которые они назвали целительными…

– Перестань, они и тебя, как помнишь, слушали с огромным интересом и удовольствием. В общем, почти вся команда разъезжается по домам. Сумана уехала, правда, ещё вчера – дела семьи потребовали её присутствия срочно… Фрайну Такате тоже не терпится вернуться домой – оказывается, та женщина, что его разыскивала, это его возлюбленная. Вдали от него она поняла, что её чувства к нему сильнее, чем она думала, и она больше не хочет терять времени. Ну, и с ним, видимо, произошло что-то подобное же… В общем, кажется, Таката намерен жениться… Ну и да, шиМай-Ги и Майкл, как бы хотелось мне верить, что они долетят, что смогут, что мы услышим о них ещё, хоть и абсурдна, наверное, такая надежда…

– Значит, и…

– Нет, я сказала – почти все, но не все. Пока здесь остаются Рузанна – по её просьбе принц занялся поисками её родственников с Девоны, и до окончания этой его работы она будет здесь, связь с Тучанкью-то ведь… сам помнишь… и доктор Чинкони – он намерен, пользуясь случаем, приобрести кое-какую литературу, посетить некоторые лекции… В общем, восполнить вынужденное отставание в профессиональной жизни. Ну, и Штхиукка пока тоже остаётся здесь. Нет, у неё никаких особых надобностей нет, просто мне хотелось бы, чтобы она пока оставалась здесь.

– Вы очень подружились, я понимаю.

– Одной только дружбы было бы мало, чтобы удерживать кого-то рядом из одного только своего желания, – краем сознания Шин Афал отметила, что эти слова, в какой-то мере, относятся и к ним с Дэвидом, – просто я… Мне тяжко сознаться, но я боюсь за неё.

– Афал, – Дэвид взял девушку за руку, – в последнее время мы… маловато говорим, маловато делимся друг с другом своими переживаниями, а когда-то, в детстве, это было само собой разумеющимся. Да, конечно, тому есть причины – мне не хотелось обрушивать на тебя свои проблемы, которых ты всё равно не можешь решить, и ты, возможно, чувствовала то же самое… Но если тебе будет легче от того, что ты просто расскажешь – думаю, будет хорошо, если ты сделаешь это сейчас.

Минбарка покачала головой.

– Не знаю, Дэвид, не знаю… Всё сложно. Всё, видимо, всегда сложно в этой взрослой жизни. Я всё время боюсь, что поступаю неправильно. Я боюсь говорить об этом с учителем Шайенном, боюсь, что он скажет, что я поступаю наихудшим образом из возможного, но ведь именно так мне и хочется поступать. Мне кажется, так велит мне сердце, но ведь может быть и так, что оно велит недоброе. Я верю ей… самое страшное, что я верю ей. И внутри себя, и в наших разговорах говорю – ему. Но я не могу отринуть и забыть то, что неправильно так говорить. Неправильно считать себя умнее Вселенной… Я знаю, что я не решу её проблем с самоопределением, и наверное, я делаю для неё хуже, невольно укрепляя её в ошибочно выбранном пути, но мне просто хочется, чтоб она… как можно дольше прожила с ощущением безопасности. Здесь, на Минбаре, хоть многие осудят её и мало кто поймёт, но, по крайней мере, ничто не угрожает её здоровью и жизни. Дрази – народ, обладающий множеством прекрасных качеств, но они очень медленно меняются, и у них просто быть такой, как она – по-прежнему преступление против общества и религии. То, за что у нас получишь только осуждение, упрёк, что позволил себе так крепко запутаться, был невнимателен в учениях и церемониях, там… там преступление не против себя, против всех. Но ведь это не преступление, это её несчастье! Таким нужно помогать, а не сажать в тюрьмы и уничтожать…

– Дрази – очень мужественный народ. Видимо, вместо того, чтоб лечить больной палец, им проще его ампутировать.

– Да, и это очень печалит меня… Они должны бы стремиться помочь таким, как Штхиукка, и не принудительными браками или медикаментами, которые, по сути, подавляют их личность, как наркотик, они должны помочь им осознать причину их дисгармонии, помочь принять… Но как мне самой принять, после того, как что-то во мне надломилось, тогда, в ту ночь, когда мы едва не лишились жизни? И позже, во всех наших разговорах… Я не лгу, говоря с нею – он, и называя её тем именем, которым она называет себя. Но не лгу и сейчас, говоря с тобой. И не знаю, как могут жить во мне эти две не-лжи, и что мне сделать, чтоб они не разрушили меня. Наверное, только уничтожить одну из них… И я понимаю, какую – правильней. И для меня, и для неё. Но всё во мне восстаёт против этого… Я хотела бы пройти с Штхиуккой некоторые церемонии, которые проходила сама девочкой, почитать с нею вместе тексты наставниц и поэзию, посвящённую женской душе и красоте её проявлений, может быть, это поможет ей… И мне. Потому что не может оказать помощи тот, у кого самого в душе разлад. Я ведь раньше и не задумывалась, что такое вообще бывает. И тем более не могла представить, что таких, как Штхиукка, много… А она рвётся домой, вернуться к прежней работе по борьбе за их права, за перемены в законах мира…

– Если даже ты поможешь одной только Штхиукке, это уже будет помощь, Афал. А вернувшись, она сможет помочь и остальным. Объясни ей, что это будет лучше, пусть будет ещё отсрочка, зато она сможет более качественно помочь тем, с кем у неё одна беда.

– Спасибо, Дэвид, я знала, что ты меня поймёшь и дашь добрый совет. Признаться, это стало очень важным для меня. Там, на Тучанкью, в Су-Агай, я… Я почувствовала, что мир в моих глазах качнулся и перевернулся. Верно, встреча со смертью многое может менять в нас… Но чтобы так? Мир изменился, допустив то, что было немыслимым, но знает ли сам мир об этом? Как всему миру сказать, что он не таков, каким себя считает, что незыблемые константы больше не незыблемы? Допустимо ли одной личности восставать против мира? Хотя, теперь не одной… Так получилось, что, когда я пыталась, как я думала, вытащить Штхиукку из пропасти, она стянула меня к себе. И выберемся ли теперь мы обе? И позже, когда Штхиукка рассказывала мне об обычаях дрази… Знаешь, у них женщину от мужчины отличить очень сложно с самого рождения. Когда ребёнок рождается, его осматривают специально подготовленные… не знаю, как назвать, старейшины, жрецы или врачи, их называют Ведающие или Мудрейшие. Они по каким-то им одним известным признакам определяют, мальчик это или девочка. И… это ведь приговор на всю жизнь. Могут ведь они… хотя бы иногда… ошибаться?

– Ну… ведь даже если ошибутся… Потом ведь ошибка выяснится – на медосмотрах, ну и просто, брак, роды? Внутренне же они различаются, хоть внешне и не заметно.

Шин Афал покачала головой.

– Как знать… До трёх, или даже пяти лет ребёнка не показывают врачам, это считается совершенно ненужным, если ребёнок окажется слабым и больным и умрёт – то так тому и быть. А дальше… Питание мальчиков и девочек, условия их жизни в период интенсивного роста резко отличаются, возможно, это оказывает влияние на формирование гормонального фона, известны утверждения, что мальчик вырос недостаточно сильным и мужественным или девочка недостаточно женственной и поздно созрела для брака потому, что недополучили каких-то веществ…

– Ты думаешь, изначально они гермафродиты, но различные условия вызывают доминирование у организма признаков того или иного пола? Смелое утверждение. Наверное, если б это было так, об этом лучше знать самим дрази, чем нам тут.

– Знаю, но мне кажется, не лишённое логики. В фауне многих миров можно найти примеры животных, способных менять пол в зависимости от условий окружающей среды, от преобладания особей того или иного пола в окружении, иногда просто от температуры воды или воздуха. В некоторых, не самых популярных мифах дрази есть упоминания о божествах-гермафродитах, о случаях партеногенеза… В частности, наиболее почитаемое на Захабане божество Дрошалла хоть и именуется в мужском роде, нет никаких свидетельств, что оно было именно мужчиной. К тому же, Дрошалла не создавал дрази, он лишь принёс им свет знаний, «сделал их головы ясными, дал понятия». Возможно, Дрошалла разделил дрази на два пола, а до этого они существовали дикой первобытно-племенной общиной, хотя и это домыслы… Всё это угнетает меня, Дэвид. Одно дело помочь Штхиукке осознать и принять свой пол, данный ей Вселенной, определённо, не для мучений, а для радости, и совсем другое – заставить её просто примириться с решением, которое было принято относительно её жизни другими.

– Мы все время от времени принимаем то, что решено за нас другими.

– Это, конечно, верно. Но в нашей жизни эти решения не касались… подобного. И, сам знаешь, когда речь о чём-то действительно важном, решение можно оспорить. Может быть, если Мудрейшие когда-то ошиблись на её счёт, и теперь она поняла это, в этом есть смысл, хоть пока он и не понятен нам… Недавно мы именно об этом, кажется, говорили втроём с Андресом, обсуждая сейхтши. Он был прав, говоря, что этот символ не только для Минбара, для многих. «Неизвестно, что из него вырастет». Если мы будем целенаправленно поливать грибницу в каком-то месте специальным составом удобрений, вырастет такой цветок, как мы хотим. Но живое, разумное существо – не цветок, если оно, будучи удобряемо по заведённому регламенту, вроде и выросло таким, каким хотели – можем ли мы считать, что оно на самом деле таково?

Джек с минуту тупо смотрел в экран, с которого на него взирала до боли знакомая физиономия, которую, как он думал, он больше не увидит никогда.

– Кто-то говорил, что мы похожи. Кто-то из лорканцев раз спутал нас, это было уже на материке. Ну и что, я тоже их путал всё время, даром что столько вместе прошли… Что ни говори, наружность у меня тривиальная, у него тоже…

– Эти файлы рассекретили одними из последних, но и тогда по простому запросу о восстановлении родственных связей к ним не обращались. Требовалось прицельно искать именно в них, а для начала о них надо было хотя бы знать. А чтобы найти информацию о происхождении каждой из персон, нужно просмотреть файлы всех приёмников в поисках определённых кодов. Так уж вываливать всю подноготную, как видите, корпусовские не торопились. На что вообще вы надеялись, отравляясь в путь с информкристаллом с детскими фото и видео?

Джек опустил голову.

– Он сражался в этой войне вместе с нами, – проговорил он сквозь прижатые к лицу ладони, – потому что пришлось… Потому что нам всем пришлось… Потому что только вместе, все заодно, сражаясь, побеждая, мы могли надеяться на возвращение. Могли надеяться просто остаться в живых… Он вместе с нами выжил в снегах и болотах Северного континента, где повезло упасть нашему кораблю после коварного выстрела чудовищ, которые узурпировали власть на Бриме, которые обманом заманили в свою ловушку сначала Виргинию, потом капитана Ли и лорканского генерала… Он вместе с нами на захваченном корабле лагерных надсмотрщиков пересёк океан, уцелел в диком крошеве морского сражения… Он вместе с Северным сопротивлением прошёл эту войну, прошёл половину Южного континента – к столице, к последнему сражению, к победе… И умер уже после победы, отдав свою жизнь за парня, которого даже не знал. Может быть, потому, что не хотел возвращаться для суда и тюрьмы, может быть, потому, что ещё в Колодце Вечности говорил, что смерть заглянула ему в лицо… А может быть, потому… Насколько я мог судить о его настроении, состоянии, то время, пока мы шли одной дорогой… Знаете, наша одежда, в которой мы улетели, за эти месяцы окопов, сражений, холода, крови пришла в негодность, поэтому все мы по возвращении выглядели довольно странно… И вместе с устаревшей, грязной и изорванной одеждой что-то ещё сгорело в пламени тех костров. И у Виктора, кажется, было ощущение, что он живёт уже вторую жизнь… Какую-то другую, где он – совсем не он… И эта другая жизнь не могла закончиться так, как первая.

Винтари не прерывал. Сложно представить себе, что чувствует человек, получивший от судьбы ещё одну, вот такую, пощёчину.

– Я всё думал… Все эти дни и месяцы там думал – кто он, какой он, ведь они ж не дождались нас, ведь улетели, последний шанс я упустил. Да может, и хорошо – ну что я сказал бы ему? «Здравствуй, я твой брат, извини, что только сейчас, всю жизнь занимался чем угодно, только не тебя искал»? А вот теперь что бы сказал? «Хорошо, что мать не дожила, не узнала»… Жаль только, что я дожил, узнал, чего стоили все её поиски, звонки, запросы, потраченные деньги, выплаканные глаза, её вера… Что думать теперь – как же жаль, что мы не удовлетворились неточными вариантами с давно погибшими нелегалами – пусть бы не знал я точно, кто это из них? Может, и хорошо, что мне ни слова ему уже не сказать. Не нашёл бы я слов. До трёх лет его Бобом Харроу звали. А потом у него всё отняли – и имя, и свободу, и достоинство человеческое.

– Не всё до конца отняли, – покачал головой Винтари, – что-то человек, в самой тяжёлой борьбе с самим собой, бывает способен отстоять. Пусть и погибнув в этом сражении – но погибнув, сжимая древко стяга, водруженного над захваченной цитаделью врага.

Джек перевёл взгляд на него.

– Вы… вы сказали, что беседовали с мисс Карнеску. Не знаю, правильно ли вас просить… Да и должна ли она прямо вас послушать… Я бы тоже хотел с нею поговорить. Она ведь была близка с ним. Видимо, это моё проклятье такое – всегда опаздывать.

– Думаю, говорить, что вы везде опоздали, неправильно, покуда вы ещё живы. Может, таким образом жизнь просто пощадила вас и его. Всё же, действительно, то, что испытывали бы вы, стоя лицом к лицу, когда узнали бы правду, мало назвать неловкостью. Не знаю, утешитесь ли вы тем, что он не умирал несчастным человеком. А ваша жизнь в любом случае не закончена с вашим поиском.

========== Часть 6. СЕЙХТШИ. Гл. 5. Об ушедших ==========

К дому Маркуса и Сьюзен Наташа Зотова шла, можно сказать, на автопилоте, глубоко погружённая в свои мысли. Да, кое-что это значит – три года выброшены из жизни… И теперь как-то нужно наверстать, уложить в голове всё то, что они, в своём безумном полёте через время, пропустили, тех людей, которых они потеряли за то время, когда, казалось, только закрыли и открыли глаза…

Больше нет президента. Понятно, что это должно было однажды случиться, но точно не сейчас, точно не так, в порядке устаревшей новости… О нём чаще говорят не «умер», а «ушёл», видимо, и те, кто живут с этой новостью месяцы, поверить и принять – не могут. Есть люди, которых немыслимо хоронить. Ни сейчас, ни через 20, 30 лет. Словно вдруг рухнула стена, которая казалась нерушимой основой, и невозможно даже представить, как жить без неё. Кто-то может представить другого президента у Альянса, другого руководителя всего, что было таким немыслимым трудом выстроено… А она, увы, пока нет.

Больше нет Сьюзен. Не в таком смысле, конечно, она жива… Но ведь и президента никто не видел мёртвым. Так что в сущности, сопоставимо – она отбыла в неведомый, далёкий мир, и вернётся ли когда-нибудь? Этого никто не обещал. И это ещё одна рухнувшая, казавшаяся незыблемой константа – то, что Сьюзен и Маркус смогли расстаться. Они были, пожалуй, лучшим образцом по-настоящему счастливой семьи. Такой, каких, кажется, на свете не бывает. Не так, как у президента и Деленн, отношения которых казались чем-то неземным, ожившей легендой, а нечто ближе, человечнее… Как подумаешь, сколько раз ещё мог расколоться и опрокинуться мир за эти три года, что ещё придётся как-то уложить в своей голове, хочется просто скрыться от всего, ничего не слышать, ничего не знать. И, кто бы что ни говорил, действительно – или она сумеет принять и понять мир новым, или уходить из анлашок, а куда, к чему… Не хочется и думать.

И поэтому, как ни немыслимо и больно, она идёт к бывшей квартире Маркуса и Сьюзен. Увидеть её без тех, кто там жил. Да, там остался Уильям… Но его она, в общем-то, тоже не знала. Это уже совсем другая семья, и перспектива увидеть живого дилгара – это уже даже не самое удивительное, в общем ряду.

Открыл, по всей видимости, именно он, Ганя. Всплывшее в сознании имя тоже резануло, не то чтоб больно, но чувствительно. Сьюзен очень редко говорила о своём брате, зато уж если говорила – это оставалось в памяти навсегда. А теперь это имя носит ребёнок с узкими вертикальными зрачками. Он довольно хорошо говорит на земном, от чего впечатление ещё более странное…

Уильяма она увидела в зале, сидящего на ковре на полу с кубиками. Судя по напряжённому, сосредоточенному лицу ребёнка, что-то у него с этими кубиками не получалось.

«Сейчас уже можно смотреть и сравнивать, на кого из них он больше похож. А вместо этого думаешь, что правы были те, кто говорил, что невозможно совместить анлашок и семью. И как об этом не думать теперь…»

– Нет, Уильям, это не дилгарские значки, – проговорил необычный ребёнок, заметив, что малыш пытается складывать слова с помощью минбарских дополнительных символов, – только похожи, не они. Дилгарских кубиков вообще нет, в природе…

Уильям поднял расстроенный взгляд, в котором ясно читалось «ну так сделай, кто тут старший брат-то?». Наташа подошла к ребёнку и случайно бросила взгляд за приоткрытую ширму в соседнюю комнату, где темноволосая женщина, покачивая колыбельку, вполголоса напевала.

Занималися знамёна

Кумачом последних ран,

Шли лихие эскадроны

Приамурских партизан…

Выговор у женщины был откровенно не земной, кажется, не все слова в песне она понимала. Значит, это и есть Лаиса, центаврианка, воспитывающая теперь маленького Уильяма…

– Э… Необычная колыбельная…

Женщина повернулась, улыбаясь, приложила палец к губам, потом пояснила шёпотом:

– Традиционная колыбельная семьи Ивановых. Ганя выучил её от Сьюзен, научил меня…

– Ганя? – гостья растерянно посмотрела на дилгарёнка.

– Я счёл своим долгом выучить её, – с достоинством пояснил тот, – мать Сьюзен пела эту колыбельную Уильяму, как когда-то пели ей в детстве.

Наташа растерянно присела на низкий диванчик. Она помнила его, Софья и Талечка сидели на нём и кидались друг в друга маленькими воздушными шариками, когда она в последний раз была здесь в гостях. Что же сейчас так сдавливает сердце – необходимость привыкнуть, что они больше не выйдут ей навстречу, или вот это, эта песня? Есть то, что незнакомая центаврианка знает о Сьюзен, а она не знает, и не смогла бы узнать, если б не эти инопланетяне…

Лаиса вышла в зал, притворив дверь.

– Ганя, принесёшь гостье чаю? О, ты уже…

Наташа поймала себя на том, что отчаянно комкает руки.

– Вы, наверное, хотите сейчас спросить, с каким вопросом я к вам… А я сама не знаю. Я с «Белой звезды-60», видите ли… Мы вернулись, как мы считали, очень быстро, а оказалось, что три года выброшены из жизни. Три года и очень много того, что было мне дорого… Я даже не знаю, много ли осталось. Мне надо как-то привыкнуть к этому, но я не знаю, можно ли к такому привыкнуть.

– Сьюзен была, вероятно, вашей подругой?

– Не знаю, подругой ли… Я б сказала, что скорее она была мне как мать, но она всё же слишком молода, чтоб быть мне матерью. Правильнее, как старшая сестра. Просто я сама русская, не знаю, понятно ли это вам… Центавриане ведь уже куда меньше делятся на национальности, чем земляне. Она очень поддерживала меня… Нет, не то чтоб у меня в жизни случилось что-то очень уж плохое, чтоб мне нужна была поддержка, это я сама такой человек…

– Успокойтесь, прошу, вы ни в чём не должны передо мной оправдываться. Любому человеку нужна поддержка…

Наташа приняла из рук дилгарёнка чашку и какое-то время просто рассеянно всматривалась в медно-золотистую жидкость.

– Я просто восхищалась ими, Сьюзен и Маркусом. Все говорят, что это невозможно, совместить рейнджерское служение и семью. Я так счастлива была за них, что им это удалось. Нет, я сама не мечтала так… Я была именно рада за них. Сьюзен – великий человек. И Маркус тоже… Здесь так многое напоминает о них, о тех временах, которые для меня совсем недавние, а теперь оказывается, что они прошли давно и безвозвратно… И в то же время столько нового. И не просто другие люди пришли на место тех, кого я знала… Те, кого я знала, тоже стали другими людьми. И эта песня… я знаю её, она что угодно, но только не колыбельная… Но это не важно, конечно. Мне так грустно, что я не увижу их… прежними… Мы потерялись во времени на три года. И я всё ещё не уверена, что нашлись.

Лаиса с робкой сострадательной улыбкой положила ладонь ей на руку.

– Представляю, что вы пережили… Точнее, не представляю, конечно. Я немного слышала о вашей истории, и честно говоря, мне стало жутко. Знаете, в моём мире есть легенды… и в вашем тоже, да во многих мирах, наверное, есть… О том, как герой заходит в гости к странным незнакомцам, или просто засыпает в лесу, и возвращается домой, как он думал, через день или два, а оказалось – через 50 или 100 лет. И все его родные умерли, и его дома больше нет, на развалинах растёт густой бурьян… Так что, как ни неловко это говорить, вам ещё повезло…

Ещё за дверью Андрес услышал громкую, экспрессивную речь принца.

– А мне плевать, какие трудности у вас там со сбором информации! Если я сказал, что мне нужны эти данные срочно – значит, они должны были лежать у меня на столе ещё вчера, и сейчас я даю вам последний шанс загладить эту оплошность! Я плачу вам, мне кажется, достаточно, чтобы проблемы с расшифровкой записей этого торговца не были для вас проблемами! Ладно, присылайте их так. Видимо, на Минбаре, по-вашему, найти переводчика с голианского проще… Но имейте в виду, это не лучшим образом отразится на вашем вознаграждении!

Андрес улыбнулся и постучался.

– Войдите. А, это вы… – Винтари нервно пригладил растрепавшиеся волосы.

– Я вижу, ваше высочество занято?

– В общем-то, уже нет. К моему большому сожалению, я не могу пока… быть занят этим вопросом в большей мере. Люди на Девоне, имеющие некоторые долги к моему роду, имели их столь долго, что… видимо, привыкли, и считали, что эти долги никогда не взыщутся. И что одно только то, что они разыскали дом и контору того торговца – сам он, конечно, давно умер – и получили его бумаги, это с их стороны огромный подвиг… А другие считают, по-видимому, что стоят настолько дорого, что то вознаграждение, которое я им предлагаю, стоит лишь того, чтоб едва-едва шевелиться, регулярно прерываясь на полуденную сиесту… Впрочем, не важно.

– Не беспокойтесь, принц, вы не сказали лишнего. И дело не в том, что я телепат, но уважение к чужим секретам у меня есть. Леди Талафи – ведь речь о ней? – рассказывала, в какой области вы оказываете ей помощь. Она говорила о том, что, возможно, ей потребуется и наше содействие – если окажется, что её родственники были проданы в какие-то далёкие миры. Согласие руководства я получил, шёл сообщить об этом леди Талафи, но её с утра нет… Да, ещё одна трагедия «Белой звезды-44» – мы потеряли единственного известного мне человека, который ещё немного помнил голианский…

– Вы о Рауле? Да… Я встречал в своей жизни мало голиан, но все они были мерзковатыми созданиями. Очень жаль, что я не успел познакомиться с приятным исключением.

– Ну, сама Раула считала себя, так сказать, голианкой наполовину, воспитывали-то её люди… Кстати, о человеческих воспитанниках. Я тут с некоторым удивлением заметил – или, может быть, ошибся? – что, хотя вы снова проявляете интерес к общественной жизни, политической жизни это не касается. Хотя я могу вас понять, вам, наверное, всё-таки тяжело…

– Вы о чём?

– О выборах. Было решено – и думаю, правильно решено – что нет никакого смысла дальше заставлять работать первых помощников в авральном режиме.

– Вы о выборах президента? Я слышал о них. Но я-то тут при чём? Центавр всё ещё не член Альянса, и его граждане в выборах не участвуют. Насчёт рейнджеров, правда, не знаю, но я, в любом случае, и не рейнджер.

– У вас что, спам-фильтр в почте косо настроен, и до Дворца Собраний вы так и не дошли?

– По поводу?

– По поводу гражданства, высочество! Вы к этому году, если у нас с вами проблем с арифметикой нет, уже десятый год живёте на Минбаре, и имеете право на получение минбарского гражданства. Ну да, не все эти десять лет вы безвылазно сидели здесь, но кто придираться-то будет? Нет, если вы беспокоитесь, что это отменяет ваше центаврианское гражданство, то это вовсе не так…

Винтари подскочил.

– Постойте. Вы ведь во Дворец Собраний сейчас? Я с вами, пожалуй.

– Простите. Я показалась вам, наверное, полной дурочкой.

Лаисе подумалось, как сложно, наверное, жителю любого мира определять возраст инопланетян. Пусть и столь похожих на них самих… Эта женщина, возможно, ей ровесница, но сейчас кажется маленькой девочкой. Наверное, из-за пухлого, мягкого лица. Обладатели резких, прямых черт часто кажутся старше.

– Не нужно так говорить. Вряд ли кому-то было б легко на вашем месте. Но насчёт того, чтоб уйти… Может быть, не мне здесь советовать, я не разбираюсь… Но не стоит так торопиться. Может быть, вам стоит… ну, взять отпуск? Если такое возможно у вас? Привести мысли в порядок после пережитого, куда-нибудь съездить… Например, домой, на Землю?

– Меня там никто не ждёт.

– Ох… жаль, если так. Но всё равно, мест, куда можно съездить отдохнуть, во вселенной много. Я сама, правда, нигде не была… Ну, в любом случае, не может быть, чтоб без нескольких конкретных людей вам больше было не нужно было само дело, которому вы посвятили несколько лет своей жизни. Ведь это, наверное, когда-то была ваша мечта… Как вы решили вступить в анлашок?

Чай был давно допит, но Наташа всё не выпускала чашку из рук, кажется, просто забыла о ней. Вероятно, ей просто отчаянно хотелось деть куда-то руки, вот она и сжимала ими аккуратное керамическое изделие в форме чашечки какого-то цветка.

– Сложно даже сказать, как решила… Это само как-то внутри оформилось. Я рано потеряла родителей…

– Соболезную.

– Да ничего, я это просто к тому, что мне не с кем было советоваться по выбору, кем быть. Да и никому это не было интересно. Ну, это был год правления Кларка, таких, как я, было много. Мои родители не были какими-то преступниками, бунтовщиками, они были самыми обычными людьми. Просто однажды мой отец как всегда уехал на заработки в другой город и больше не вернулся, а вскоре и маму арестовали, и больше я её не видела. А меня забрали в приют. Я ни с кем не говорила об этом. Ну, о том, что мои родители ни в чём не виноваты. Как-то поняла, что бесполезно. Что одни из окружавших меня людей и сами всё это знают, а другим нет смысла что-то доказывать, им спокойнее думать так.

– Я немного знаю об этом… страшное было время.

– Ага. Я же говорю, таких как я было много. Людей иногда просто арестовывали для того, чтоб показать начальству, что с врагами борются, выгородить себя… К счастью, это было недолго. И вот когда мы услышали о том, что всё кончено, что Кларка больше нет и Земле ничто не угрожает – мы услышали и о том, благодаря кому. Вот это я для себя очень хорошо поняла – Шеридан нас всех спас. Моих родителей не успел, да, но меня, и всех вокруг, всех, кто жил на Земле – спас. Я, опять же, ни с кем не говорила об этом, и я видела, что о нём до того говорили разное и после тоже. На хороших людей всегда льют грязь, это нормально… И тогда же я услышала о рейнджерах. Даже не знаю, почему мне это показалось таким прекрасным. Может быть, опять же, потому, что это тоже было связано с Шериданом, благодаря которому мы вообще ещё можем что-то выбирать. А может, просто это само по себе прекрасно – такие профессиональные герои… Прекрасно, когда кто-то берёт над тобой руководство и учит тебя, как лучше всего приносить пользу.