Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 84 (всего у книги 87 страниц)

– Ах ты ж… Ну, придётся сидеть девичником, позовём Штхиукку…

– И Штхиукку никак, они с Шин тоже едут. Я ж говорю, предупреждать надо, заранее, сюрпризы – это, конечно, хорошо…

– Я не поняла, мне это что, всё одной пить? Тут кто остаётся-то – одни минбарцы?

– Вдвоём посидите, потрещите о своём, о девичьем… Ну, если много останется – я что, против, что ли? Здесь, сами понимаете, чаще всего выпить и не с кем, и нечего, хотя мне в последнее время и не требуется. В общем, не скучайте тут без меня…

Виргиния хмыкнула вслед закрывшейся двери.

– Зараза. На экскурсии его потянуло, видите ли. Явно, кто-то у него завёлся, что-то сам по себе он на культурную программу не очень рвался… По крайней мере, как я его знаю.

– Ревнуешь?

– С какой бы стати? Нет, одно время он мне очень даже нравился… Не, ну может быть, я и не против бы, не знаю… Но кажется, у меня больше к нему всё-таки дружеское. Вот интересно, а – всю жизнь какие парни встречались, чаще всего пренебрежительное потом отношение оставалось, мелковатые какие-то оказывались, без полёта… Первое впечатление производить умели, слов нет, даже иной раз убедительно, а вот второе и третье – уже как-то не то… Первый раз встретила кого-то, кто чего-то стоит – а размякнуть и повиснуть на сильном мужском плече всё равно не тянет… Выпить и вспомнить боевые деньки – другое дело… Да что я за баба такая?

– Ну, наверное… После всего-то… Уже непросто встретить такого, кто бы впечатлил… – Офелия продолжала биться с очередной пластиковой упаковкой, упаковка попалась какая-то слишком прочная и спаянная намертво, но в инструкции значилось, что открывается вручную, и девушка не сдавалась.

– Ну, в какой-то мере, если так говорить – встретила… Давай сюда, не мучайся, – Виргиния рванула края пакета, и мелкий золотистый аббайский горох разлетелся дождём по всей комнате, – нда… поужинали… Ломать я всё-таки хорошо умею.

– Да не расстраивайся, мы ж две взяли.

– Нет уж, вторую открывай сама, хоть ножницами, хоть зубами, но мне не давай, нам и так это б теперь собрать – в пакете, заметь, ни одного не осталось, пакет идеально надвое… Слушай, а бокалы-то у нас есть? Да, картина «хозяйственность Виргинии», я вообще не замечаю, из какой посуды ем.

– Бокалов нет, об этом я не подумала!.. Но я как раз после твоего отлёта купила очень симпатичные чашечки… Понимаю, будет, наверное, очень забавно смотреться – пить вино из расписных чашечек, но для нас, думаю, нормально… Ты б, наверное, ела из сковородки руками, зато бокалы в доме бы были, но вот увы, за покупками у нас хожу я… Свечи зажечь сумеешь так, чтоб не устроить пожар? Шучу, шучу!

Вино было зеленоватое, слабо искрящееся и пахло такой удивительной цветочно-фруктовой смесью, что Офелия вздохнула, не разумнее ли подобное разливать сразу во флакончики для духов.

– Ну не знаю, именно духи, знаешь ли, не пробовала… Садовник вот у нас, было раз… Мать с какого-то перепугу оставила только купленные духи на столике внизу, так он их… Она его чуть не уволила, они стоили столько, что ему полгода за это без зарплаты работать надо б было… А ему что, так и не проникся, по-моему, глубиной святотатства.

– Зачем же вы его такого держали?

– Ну, садовник-то он вообще-то был хороший. Когда трезвый. Розы у нас были – ты бы видела! Папаша маме розы никогда не покупал – всё равно лучше наших поди найди.

Лёгкое касание фарфоровых кромок огласило комнату тихим мелодичным звоном.

– Ну, за Праксис, будь он неладен. И за ту роскошную взбучку, которую я получу уже совсем скоро. Понятно, конечно, они-то никакого официального протеста не выкатят… Хо, я б просто посмотрела на такое!.. Но с теми тракалланами надо держать ухо востро. Понятно ж, не из любви к нам они нам помогли, на новую колонию клешни потирают. Тракаллан среди этой братии было, говорят, порядочно – но так это ж делиться приходилось со всей остальной пиратской солянкой, а так можно выпросить, за великие свои заслуги, право организовать там форпост. А это уж моради совсем не надо, оказаться в таких клещах… Они и так нервные там, а тут заголосят, что Альянс их тракалланам скармливает. Даром что они всё это время там скармливались всем желающим, и наши корабли регулярно огребали…

– И ты ещё с таким докладом с похмела идти собралась?

– Я тебя умоляю, с чего тут прямо похмелью быть? Тем более – перегару… Скажу, что духи себе новые прикупила. О, давай за духи. И за розы.

– Однако, твои тосты отличаются внезапностью.

– И вообще, кратко-то мы по дороге доложились. А обстоятельный доклад с ответами на все вопросы и до завтра подождёт. Что мне, отдохнуть после таких аттракционов не надо?

– А я с детства розы обожаю. Многие говорят – фу, банальность, а я обожаю, и больше всего именно красные… Ну, бордовые такие, с огромными тугими бутонами, не помню, как сорт называется…

– Щас, погоди, может, вспомню… Ещё раз покажи…

– Такие продавались в лавочке напротив магазина, где я работала. Я всё смотрела и думала – ну счастливые же люди, кому такое дарят… Особенно если не одну-три, а прямо букетом.

– Мне один раз один хмырь роскошный веник презентовал… Даже грустно было – такой букет роскошный, но каждый цветок же лучше дарителя раз в сто, за самого я б в базарный день двух центов не дала, а по итогам и даром не надо оказалось… Ну до чего занудные бывают типажи, а, ну хоть каплю интеллекта при таком кошельке грех не иметь. Почему некоторые люди считают, что если у них есть деньги – всё, стремиться больше уже не к чему? Произвести впечатление на девушку с помощью роз можно ну раз, ну, два… В конце концов, захочу увидеть розы – я в сад выйду.

– А мне Андо один раз приволок такой букет… Он, наверное, их все там скупил, не удивлюсь, если после его визита лавочка закрылась до нового подвоза… Мы всем магазином тару собирали, чтобы их все расставить… Я за всю жизнь до этого столько цветов не получала, начальница говорила, что тоже.

– Ну, вообще, странно… Хотя какие твои годы, успели б надарить ещё… У тебя ж до Андо муж был, он что дарил?

– На такое у него годовой зарплаты б не хватило. Он дарил хризантемы, а весной тюльпаны. Небольшие такие букетики. Хрупкие, трогательные… Тюльпаны вообще, по-моему, не смотрятся в больших букетах, а очень мило смотрится, когда тюльпан один. Я почему-то всегда, когда смотрела на тюльпаны, думала о детях… Странно, да? Ну, у нас ведь с Этьеном детей так и не получилось…

– Ну и плохо, что ли, что не получилось? Потом бы делили, нудное это дело… А кроме Этьена, у тебя ухажёры были?

– Ну, был один ещё в старших классах… Нудный тип, как ты бы сказала, и вообще, он ухаживал за всеми девчонками и в нашем, и в параллельных классах…

– Авось, какая-нибудь, да даст? Мудро, а что.

– Ну да, наверное… – Офелия рассмеялась и прильнула головой к плечу Виргинии, – он потом на старосте как-то умудрился жениться, то есть, думаю, это она его на себе женила, ей тоже хоть бы кого, она ещё более некрасивая была, чем я.

– Так, ну прекрати, кому сколько раз было сказано? Укушу сейчас!

– Не, ну правда… И что Андо во мне нашёл, а? Хотя что бы он в красоте понимал, он же на Нарне вырос, кто б ему там земные стандарты красоты преподал…

– Так, ну началось. Тебе кто эту дурь в голову вбил, мать, что ли? А она сама что, красавица была? Судя по тому, как часто твой отец вас навещал, не очень-то.

– Ну, я её вообще как-то всегда разочаровывала… Сначала тем, что не мальчик родился…

– Ну, если б ты мальчиком родилась – Андо бы, думаю, всё равно бы оценил… Этьен вот уже вряд ли… Что, двум мужикам голову вскружить для тебя мало, что ли? Ой, ну что бы я, конечно, в девичьих проблемах понимала – у меня воздыхателей всегда было лопатой греби, и они все мне были до форточки… Пришла б тогда – я б тебе отсыпала десяток, сама б потом решала, куда их девать, солить или в поленницу укладывать, ни на что полезное они всё равно не годятся.

– Да кто б на меня посмотрел, тем более тогда, я ж одевалась как пугало… И груди у меня не было… И сейчас нет…

Виргиния придержала Офелию и другой рукой отвесила ей подзатыльник.

– Элайе это скажи, что-то находит, а ему, по-моему, виднее, чем мужикам… Зачем мужику, вообще, у бабы грудь? Своё уже откормились, так что это уже так, от лукавого… Фигурка у тебя очень даже, личико милое, волосы вообще шикарные… Чего тебе ещё надо? Вот прямо не понимаю я этого в женщинах, а! Если и грудь и задница есть – ыыы, я толстая, если худая – ыыы, я плоская, смотреть не на что, если волосы тёмные – ыыы, чего я не блондинка, надо срочно покраситься, если блондинка – ыыы, таких, как я, море, чего бы мне над собой отчудить… Почему вы не умеете себя любить, пока вас кто-нибудь комплиментами не задолбает, да и то, стоит сделать в комплиментах перерыв на денёк – сразу уже какие-то страхи начинаются?

Офелия сконфуженно шмыгнула.

– Да я же… Я не ради комплиментов, я просто… Всегда, с самого подросткового возраста вот смотришь в зеркало, а потом на девчонок других – красивых, ярких, за которыми много взглядов замечаешь восторженных, и как-то… Нет, это, конечно, ничего, по сравнению с… С тем, из-за чего я на самом деле была, можно сказать, изгоем в обществе, но все равно… Мне никогда не было особо обидно, когда другие начинали дружить, встречаться с парнями… У меня вот даже, представляешь, первой влюбленности не было. Потому что фамилию, как собственную тень, не отстегнёшь, дома не оставишь. Так что это не всегда больно, что тебя не замечают, ты пустое место. Иногда это – покой, хотя бы недолгий… Это потом уже, спустя много лет, смотря на других подрастающих, юных, покупающих цветы и валентинки друг другу, понимаешь, что этого не было.

Виргиния задумчиво поглаживала её по голове.

– Ну да, это могу себе представить… Меня-то это миновало, меня, конечно, одно время пытались гнобить на тему телепатии, но как-то быстро увяли. Да, что ни говори, мне как-то всегда и во всём везло… Но с комплексами, знаешь ли, надо завязывать. Так-то и я б нашла, из-за чего комплексовать, но мне это и раньше было не свойственно, и теперь тем более… Нет, ну правда, ну что за глупости! Ну бери пример с меня, что ли… Ну взрослая же женщина уже, до сих пор, как подросток… Прекрати ты себе проблемы выдумывать!

Офелия хлюпнула носом и допила последний глоток – из всё ещё первой чашки, закалённая Бримой Виргиния допивала вторую.

– Ничего я не выдумываю…

Виргиния сколько-то времени искоса смотрела на её губки в зеленоватых капельках вина, а потом извернулась и поцеловала её.

Майкл открыл глаза. Это было так удивительно, что казалось нереальным… И в то же время было более реальным, чем всё, что было в жизни до сих пор. Над ним в кружеве древесных крон золотым, добрым светом светилось небо, и с него падали золотые сверкающие хлопья, и таяли, не долетая до его лица.

Он повернул голову. С ним рядом сидела женщина… Сознанием он мог бы поклясться, что никогда раньше не видел её, а сердцем знал, что знает её очень хорошо. Женщина казалась созданной из этих золотых искр, падающих с неба – у неё были золотые кудрявые волосы, светло-карие, почти жёлтые глаза, редкие бледные веснушки на лице, даже кожа с каким-то густым, тёплым золотистым оттенком.

– С пробуждением, Май-Кыл, – и голос её, низкий, певучий, тоже был каким-то удивительно солнечным, тёплым… золотым.

– ШиМай-Ги?

– Да, это я. Мы оба живы, мы снова вернулись на землю. Но ты спал дольше, наверное, потому, что был ранен… Я смотрела, как ты спишь, это так чудесно – смотреть глазами, как ты.

– Но… что произошло, как это произошло? Ты стала человеком? Я остался человеком, и ты тоже им стала? Я думал, дерево… не может подобного сделать.

– Выходит, что может… Почему-то именно так оно решило сделать. Я думала, оно возьмёт за образец меня, и сделает тебя тоже тучанком… Но оно предпочло изменить меня, как тебя. Может быть, это потому, что… что я и прежде была необычной, и мечтала о том, что мне недоступно? Теперь я не смогу слышать мысли… наверное… Но смогу видеть звёзды. Как ты.

Майкл поднялся, оглядел свои руки. Руки как будто остались прежними, своё тело он узнал.

– А я… не изменился внешне? Остался таким же?

– Мне сложно сказать. Раньше ведь я не видела тебя, это было иное восприятие… Кажется, да, прежним. Мы можем пойти к озеру, увидеть своё отражение в воде… Это тоже то, что мне лишь теперь станет доступно. Ведь вода отражает только тогда, когда она спокойная, гладкая…

Она поднялась на ноги, подала руку ему.

– Так странно… Я и не представлял никогда, что буду ощущать себя… так. Я совершенно здоров… Мои глаза видят, так, как никогда не видели, даже в самом начале жизни… И всё тело такое лёгкое, что кажется, способно летать… Дерево сделало меня более здоровым, чем я изначально был.

– Думаю, будучи способным считывать информацию из ДНК, из памяти… оно воссоздало тебя как идеально здорового человека. Как и меня.

Он смотрел на неё и не мог налюбоваться – не такой, конечно, он её увидел и полюбил, но такой любил её не меньше.

– Может быть, странно, но я… не ощущаю, что стала какой-то сильно другой, что стала не собой. Это не чужое тело, оно моё… хотя оно и продолжает удивлять меня, оно моё. И… теперь между нами всё может быть, во всей полноте, во всей красоте… И я смогу спать. И видеть сны. Как ты.

Комментарий к Часть 6. СЕЙХТШИ. Гл. 9. Искры в снегу

Иллюстрация. ШиМай-Ги и Майкл

https://yadi.sk/i/YWYG462F3MV8YP

========== Часть 6. СЕЙХТШИ. Гл. 10. Во власти страстей ==========

– Оооох, Виргиния, это что… Это был пьяный сон, да?

– Ну, можно, наверное, и так сказать, ага… Ну, кому как, а я б такие сны почаще видела, пожалуй.

– Уйёооо… Господи… – Офелия постепенно трезвела, и осознание того, что она только что так весело-бессознательно творила, мягко наваливалось на неё, как душащая подушка на беспомощную жертву. Девушка закрыла лицо ладонями.

– Нет, я не поняла… Что-то плохо было, не так? Ну чего было не сказать, по ходу действия, что я не так делаю и как надо?

– Нет, я не об этом. Всё было чудесно. Даже слишком чудесно…

Виргиния села в постели, скрестив руки на груди.

– Аааа, вот оно что. Теперь себя поедом будем есть? Ты это бросай, дорогая. Я тебя, вроде, не насиловала, и демон в тебя не вселялся. Пять минут назад ты вон как пищала… Что это за политика такая – отрицать свои желания и стыдиться их? Ты, вообще говоря, взрослая женщина, захотела – сделала, и перед кем это ты собралась извиняться?

– Но это же… нехорошо, Виргиния… неправильно.

– Неправильно шубу в трусы заправлять – не влазит… Сколько детей в голодающих странах от этого умерло или атомных бомб взорвалось? Так что прекрати мне.

– Это же разврат… Они отберут у меня Элайю…

– Кто – Земля? А тут где-то их соглядатаи под подушкой прятались? Или кто – минбарцы? Им больше делать нечего? И вообще – посмотрела б я на того, кто решится отобрать Элайю, если у него на пути встанет Виргиния Ханниривер.

– Виргиния…

– Бедная ты моя девочка… Ну что ж ты пугливая такая? Понимаю теперь, чего Андо за тебя так волновался.

– Андо…

Столько всего сразу металось в мыслях Офелии – переживание полученного удовольствия, желание получить это удовольствие ещё хотя бы раз, и стыд за свою несдержанность, когда стонала и вскрикивала под жадными ласками Виргинии, и вина перед Андо – она ведь нормальная девушка, она жена и мать…

– Ну, вот это уже вообще глупости. Перед памятью Андо стыдиться давай! Тебе Андовских любовных приключений всё равно уже не переплюнуть, силы дури не хватит. Ну, считай, что… что один вот у тебя в жизни был мужчина, и другого не будет, но удовольствие же как-то надо получать, вот почему бы и не… В конце концов, ты от этого не забеременеешь…

После занятий, которые он вел у детей высшего уровня телепатии, Алион направился в дальний зал храма, где у статуи Валерии стоял его бывший наставник, фриди Энх. Пожилой, сгорбленный минбарец что-то шептал, то и дело подслеповато взирая на мраморную фигуру.

Фриди Энх был безумно стар, все его сокурсники и друзья детства ушли к Валену ещё много лет назад. На Минбаре вообще было не так много равных ему долгожителей, и большинство из них давно удалились для тихой отшельнической жизни в уединённые северные храмы. Он же только три года как окончательно перестал набирать учеников, сейчас оказывая помощь советами более молодым фриди и жрецам. Негромкие шаги юноши он услышал издалека, поэтому когда тот подошел, он обернулся, колыхнувшись в приветственном поклоне, как сухая тростинка. Его глаза, почти потерявшие цвет, заблестели, собралась сеточка морщин вокруг губ.

– Уж не врут ли мои старые глаза, действительно маленького Алиона я вижу перед собой?

– Простите меня, учитель, что так редко навещаю вас. Поверьте, это не от непочтительности, в моих мыслях вы каждый день… Но я не смею, зная вашу занятость, беспокоить вас…

– Когда ж мои любимые ученики доставляли мне беспокойство, Алион? Правильно сказать, не я, а ты занят. Да, уж я-то знаю, зря ты думаешь, что если я не выхожу со своих задворок, то не в курсе твоих дел. У тебя сейчас много учеников – сложных, сильных…

Они прошли на задний двор храма, где фриди Энх особенно любил предаваться полуденным размышлениям, подметая опавшую листву. Шёл он медленно, видно было, что ходить ему становилось всё тяжелее, однако он упорно отказывался даже от посоха, не говоря о том, чтоб к нему прикрепили поддерживающего под руку послушника, и опирался только если на свою метлу.

– Ты-то понимаешь теперь, что первый, начальный период – самый сложный… Изучение, определение уровня силы, всех причудливых особенностей, которые природа вложила в каждое юное дарование. Наведение мостов… Не все из них останутся в твоих учениках, кого-то, и, возможно, многих тебе придётся передать под начало тех, кому лучше удастся раскрыть и развить их способности. Но ты не меньше будешь дорожить даже теми краткими историями ваших занятий… Погляди-ка, погляди, что покажу.

В глубоких трещинах побитого временем каменного карниза пробивались узкие белёсые стрелочки – первые проростки Валенова корня.

– Вишь, чего удумали, где вырасти! Каким же ветром занесло сюда их споры? И ведь не вынешь их отсюда. Вот, подсыпаю им землицы, а что делать? Починили бы карниз вовремя – конечно, не было б этого теперь. Вот так Вселенная воспитывает ленивых и невнимательных, Алион. Теперь все трещины опутаны грибницей, а они ведь глубокие. Но ты видишь, что Вселенная даже к ленивым и невнимательным добра – ведь растущий на скудной каменистой почве Валенов корень цветёт хоть мелким цветом, но необыкновенной красоты и изящества… Но ведь не о разрушающемся карнизе старого храма ты пришёл сюда говорить, ученик? Хотя и это было б похвальной и радующей целью для меня.

Юноша почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы – как ни редко видел теперь, но никогда не забывал он ласковой и хитрой улыбки любимого учителя, этих тонких, сухоньких рук, похожих на птичьи лапки, которые сейчас поливали свежепринесённую землю из маленькой лейки.

– Нет, фриди Энх. Скорее о разрушающемся храме моей жизни…

Энх, прищурив подслеповатые глаза, долго пристально вглядывался в юное, всегда такое светлое и строгое лицо ученика.

– Храм ли – жизнь? Великий Тайхал говорил, что жизнь – это дорога, трудная дорога через пустыню, где ты встречаешь и великие сокровища, и бездонные колодцы, полные сладчайшей воды, и прекрасные цветы, но ничего из этого не смеешь взять себе, ибо всё это предназначено другому, идущему следом за тобой… Великий Сакхин вторил ему, говоря, что жизнь – это мастерская каменщика, где ты в труде и темноте вытачиваешь искусной резьбы сосуды, из которых будут есть и пить те, кто придут к тебе, и видя, что череда их простирается до горизонта, ты не смеешь дать себе отдых, и не смеешь ничего из сделанного тобой взять себе… Тайхал и Сакхин были подвижниками-аскетами, их великие заслуги неоценимы, но мне, ты знаешь, ближе слова великого Датьела, говорившего, что жизнь – это чудесный сад, данный тебе для ежедневной радости. Сколько прекрасного и удивительного вижу я каждый день в этом маленьком старом дворе! Вот этот Валенов корень, или гнездо туюш – прямо под основанием статуи Семи Старцев, представляешь? А видел бы ты, что натворили наши гоки! Стащили занавес из восточного притвора, повесили на дерево у пруда и качаются на нём. Понимаешь ли ты, Алион? Пока мы молоды, когда мы только приходим юными послушниками в храм, мы полны рвения, нам хочется всё содержать в идеальном порядке. И мы злимся внутри себя, хоть и понимаем, что это непочтительно, на стариков, считая их неспешность и благодушие в хозяйственных делах святотатственной безалаберностью, хоть и оправданной возрастом, старческой немощью… Мы стремимся всё исправить, наладить, везде успеть, всё содержать в наилучшем виде. И не понимаем, почему старики смеются над нами. Лишь с возрастом мы многое понимаем… Наш ли это храм? Храм Майра? Или храм вот этого Валенова корня, и вьюна, опутавшего колонны северного притвора, и разнообразных насекомых, на которых охотятся туюш, на которых, в свою очередь, охотятся гоки… Эта милая, неразумная, озорная природа учит нас смирению. Учит пониманию – все наши усилия, по отвоёвыванию нашего рукотворного святилища, у травы, насекомых и животных – у храма нерукотворного, лишь временны. И мы смиренно просим – милые гоки, милый вьюн, позвольте нам сосуществовать с вами, рядом с вами молиться… как гости, а не хозяева. Если тебе кажется, что твоя жизнь рушится – возможно, Вселенная учит тебя смирению. Возможно, ты придаёшь слишком большое значение своему служению, его месту в божественном порядке вещей… Это объяснимо – ты способный юноша и много трудишься…

Алион смущенно опустил глаза, похвалы учителя, в какой бы своеобразной форме они ни были, всегда волновали его сердце. Но что скажет учитель, когда услышит о причине его смятения…

– Учитель, вы помните, как начинался мой путь… Возможно, я и в самом деле был слишком самонадеянным, полагая, что могу и должен всего себя посвятить служению, не оставляя в своей жизни места личному… Однако все эти годы мне удавалось держать свой дух в полном равновесии…

– О, это частая ошибка юности, мой дорогой ученик. Нам кажется, что мы способны обуздать свои страсти самым надёжным и достойным восхищения образом, что именно нас ждут сиятельные вершины самого трудного, самого чистого подвига…

– Вы, несомненно, правы, учитель, однако уверяю…

Старый минбарец проковылял к скамейке в тени трёх соприкасающихся кронами деревьев, и тяжко опустился на неё, похлопав рядом с собой, приглашая Алиона присесть рядом.

– Тем и опасна горячность юности, Алион. Мы многого хотим, мы на многое готовы. И это прекрасно, вне всякого сомнения. Однако мы всегда должны держать в своей голове вопрос – нужна ли Вселенной моя жертвенность, моя безупречность, мой подвиг? Действительно ли она понесёт невосполнимую потерю, если мы не заберёмся на самую вершину пика подвижничества, которую избрали своей целью? Не много ли мы думаем о себе? Однако расскажи же, кто та мудрая, что спустила тебя с небес на землю, чьим существованием Вселенная даёт тебе новый интересный урок?

– В том и дело, учитель. Это не женщина. Это человек, земной мужчина.

Фриди снова обратил на ученика пронзительный, пытливый взор, некоторое время не произнося ни слова. Улыбки на его лице уже не было, и Алиону стало по-настоящему страшно, как никогда до сих пор в жизни. Однако он собирался быть твёрдым до конца, что бы ни уготовила ему судьба.

– Верно ли я понимаю тебя, ученик, что речь не о дружбе, или неком влиянии земной культуры или философии, а единственно том смысле, который и можно видеть за твоими словами, за смятением, охватившем всё твоё существо?

– Верно, учитель.

Старый Энх отвёл взгляд, и некоторое время задумчиво смотрел вдаль.

– Алион, ты всегда был необыкновенным учеником, из тех, кто делает труд учителя особенным испытанием, особенным удовольствием. Ты умел задавать вопросы, открывавшие нам с новых сторон несомненные истины. Ты жадно пил знания, всё стремился постичь, всё охватить. Ты брался за каждое дело, большое или малое, с таким жаром и усердием… Удивительно ли, что и на закате моей жизни ты задаёшь мне столь интересные задачи…

– Клянусь, учитель, я и представить себе не смог бы…

Фриди сделал ему знак замолчать.

– А кто мог бы представить себе то, что произойдет с ним, в нём в завтрашнем дне? Только самонадеянный глупец, разве нет? Речь не об этом теперь. Я должен понять, о чём ты говоришь. Что произошло между вами.

Алион тяжко выдохнул.

– Всё.

Он почувствовал, как учитель потянулся к нему ментально – закономерно, есть то, для чего всё равно недостаточно слов самого обстоятельного рассказа, и раньше, чем осознал, что происходит, он уклонился от этого воздействия.

Юный фриди уронил лицо в ладони.

– Простите, я не хотел. То есть… вероятно, дело в том, что всё же это касается не одного меня. Я полагаю, достаточно того, что я пал в ваших глазах, и я не хотел бы, чтоб пал так же он и всё земное человечество.

– Не сам ли ты решил, что это падение?

– Учитель, я знаю цену и смысл того, что произошло между нами, я знаю, что это перевернуло мою жизнь. И знаю так же, что я не могу, не собираюсь жалеть об этом. Верно, мне слишком легко всё давалось до сих пор. Я не привык иметь дело с настоящими искушениями, и теперь, столкнувшись с таковым, совершенно не в силах ему противостоять, не в силах увидеть это так – как обольщение, разгул бессмысленной и вредоносной страсти, а не самое прекрасное, живое, настоящее, что испытывал я в своей жизни. Я понимаю, что так считает каждый, кто идёт на поводу страстей. Но когда я думаю об этом, мне, разумеется, кажется, что страсти и искушения других – вроде маленькой лужи, которую ничего не стоило б преодолеть, если б не преступное слабоволие, и только у меня – бескрайнее полноводное море с чистейшей и живительной водой, в которую хочется погрузиться целиком, потому что она дарит радость, смысл, бессмертие…

– Под внешней сдержанностью, образцовым самообладанием у тебя всегда была горячая, чувственная натура, не я ли говорил тебе это?

– Всё верно, но мог ли я ожидать, что она проявится подобным образом? Вы правы, вероятно, говоря, что мне недоставало смирения. Высокие оценки, сложившийся в таком молодом возрасте авторитет вскружили мне голову, и тем досаднее, что я совершенно не видел этого, считая себя свободным и от таких движений души. Что ж, я получил достойный урок, только как мне быть теперь? Коли мне настала пора отринуть своё самомнение, так незаметно завладевшее мной, я должен признать, что стою на распутье и не знаю, что мне делать. Путь, которым я шёл, оказался слишком труден для меня, я не осилил его…

Старый учитель похлопал ученика по плечу.

– Как прекрасна и трогательна эта горячность юности, сколько она несёт нам проблем – и всё же, видя её, невольно замираешь в неловком умилении. Неужели, дитя, ты в самом деле готов оставить этот путь лишь потому, что встретил на нём испытания, настоящие испытания, которые способны смутить столь сильный дух, как твой? Это лишь означает, что ты на верном пути. Если ты ни разу не оступился, не усомнился в себе – не значит ли это, что Вселенная щадит тебя, уберегая от трудностей, считая тебя неготовым к ним? Я вижу, к чему ты клонишь. Ты считаешь себя недостойным и далее быть наставником молодых телепатов, потому что дух твой смущён, потому что ты нарушил собственное намеренье не делить свой пыл с любовной страстью, целиком отдав его твоему служению? Это лишь означает, что ты взрослеешь. Несомненно, были и будут те, кто сможет идти именно таким путём – обуздания, запрещения телесных искусов, обращения себя в высокий, непоколебимый дух. Что ж, и это хорошо, и это правильно. Но это не твой путь. Многие великие учителя имели семьи, были счастливы в своей семейной жизни не меньше, чем в своих трудах. Возможно, тебе показалось, что такой путь менее труден, менее почётен, что он означает уступку бренной плоти, означает… обкрадывание своего служения в пользу жизни личной и в чём-то обыденной?

– О нет, вовсе нет…

– Или может быть, ты полагал, что так не получится именно у тебя? Сдаётся мне, Вселенная иного мнения на этот счёт.

– Но ведь…

– Я понимаю, всё было б проще, если б речь шла о какой-нибудь достойной женщине из нашего народа. Не буду с тобой спорить. Но видимо, не место и не время сейчас для простоты. Нам с тобой вместе предстоит понять, что это за явление, к чему оно, к добру или к худу. Не всякое наше желание истинно, не каждый наш выбор правильный, а отличать истинное от ложного мы учимся всю жизнь. Но совершенно точно, если ты остановишься сейчас, откажешься от служения, которое так много значит для тебя – ты совершишь непростительную ошибку.

– Значит, я должен отказаться от… него?

– И этого я не говорил. Не буду скрывать, едва ли многие скажут так, как я. Я не понимаю того, о чём ты рассказал мне, а без понимания – не вправе выносить суждения, но мало ли тех, кто не понимая, судит? Я прожил долгую жизнь и на закате её могу сказать только одно – со всем нашим опытом, со всеми нашими достижениями мы всё те же неразумные дети, и Вселенная терпеливо и мудро улыбается нашему бахвальству, как много мы познали, как много освоили… И сейчас я, старый фриди, воспитавший не одно поколение учеников – малое дитя перед той загадкой, которую ты загадал мне. У меня нет ответов ни на твои вопросы, ни на мои собственные – и я знаю, как это пугает тебя сейчас. Нам нужны рамки, законы, руководства, чтобы идти прямым путём по жизни. Чтобы, достигнув её вершин, находить новые рамки, законы, руководства, ниспровергая старые… Новая ступень отрицает предыдущую, без которой, однако же, не было б её самой, и рождает ступень следующую, которая тоже ниспровергнет её – ветхую, прошлую… Как мы обновляемся каждый день, так обновляется и мир, только ему и дольше, и сложнее это делать… Ты не первый, кому судьбой суждено было совершить что-то, что могли не понять и осудить другие. Непросто бывает постичь смысл подобного испытания судьбы, но прежде, чем допустить в своё сердце осуждение, стоит подумать, имеем ли мы право считать, что Вселенная говорит нашими устами, нашими устами судит? Деленн когда-то тоже осуждали, и долго не принимали её и её выбора. Тогда многим казалось, что страшнее и порочнее и не придумать… И должны были признать, что права она, а не они. Но ведь были и те, кто не удостаивался такого признания, всегда были… В любви, в выборе дела, которому посвящаем жизнь, в значимых для нас и нашего общества решениях мы можем получить признание и одобрение, а можем – осуждение и презрение. Можем быть правы или гибельно заблуждаться. Не всегда правота вознаграждается признанием, а заблуждение – презрением. Испытуемый не борется с испытателями, а борется вместе с ними за истину. Расскажи мне об этом человеке и ваших отношениях, Алион.