Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 87 страниц)

В Доме Сборов до этого Винтари был один раз. Главное, после всяких храмов, средоточие общественной жизни в городе. Здесь проходили собрания совета старейшин, объявлялись указы, проводились важные встречи, в том числе инопланетных гостей. Здание из серого с золотыми прожилками камня, возрастом более двух с половиной тысяч лет, впечатляло. Сколько Винтари смотрел старинную архитектуру Минбара, столько не мог совладать с потрясением – каким же невероятным инженерным талантом нужно было обладать, чтоб высечь столь сложное здание в цельном камне? Снаружи оно казалось огромным, а изнутри – ещё больше. Бесчисленные галереи, залы, комнаты… И непривычно людно после тихих, объятых тишиной и торжественностью храмов – в Йедоре, где гораздо больше открытых для посещения иномирцами культурных объектов, некоторые из них почти что в туристические объекты, говорят, и превратились, и там практически каждую минуту можно встретить существо из любого уголка изведанного мира, но Тузанор, древняя столица, хоть и стал сердцем Альянса, сердцем анлашок, сохранил эту тишину и таинственность… или же бывать в храмах Винтари всякий раз везло в не самые посещаемые часы. А Дэвид ориентировался здесь легко и свободно, хотя не был здесь ни разу. То ли схемы предварительно изучил, то ли природное чутьё… Коробки были переданы с рук на руки, а затем Дэвида, как в совершенстве владеющего земным и минбарским языками, попросили помочь с настройкой ретрансляторов – ретранслятор, как машина, не способен к автоматическому переводу речевых идиом, если только их в него специально не вложить, а Винтари вышел на одну из смотровых площадок. На площадке никого не было – защитное ограждение по периметру было снято на профилактический ремонт, все об этом знали… кроме него. Он только удивился тому, что стеклопластик настолько прозрачен, потом удивился, откуда такой сильный ветер… Город, разноцветно сверкающий шпилями и башнями домов и храмов, был подобен сказочному видению. В детстве у Винтари была игрушка-каллейдоскоп, он мог смотреть в неё очень долго, любуясь, как сплетается и рассыпается вновь радужное многоцветье… Но это было прекрасней в тысячу раз. Такое высокое небо, такой простор, такая чистота… Винтари пролетал над этим всем в тренировочных полётах с Шериданом, и часто пропускал момент делать вираж, залюбовавшись панорамой. Он подошёл к краю площадки, думая обо всём разом – об этих сверкающих кристаллах, о тех полётах, о предстоящей встрече с рейнджерами… Нет, не совсем об этом. Совсем не об этом. Он думал о том, что Дэвиду через несколько лет тоже предстоит вступить в ряды рейнджеров… Его тренировки при храме являются первой ступенью к тому. Его поразило нахлынувшее неожиданно предчувствие разлуки. Казалось бы, несколько лет… далеко не завтра и не послезавтра… И никто не сказал, что он сразу отправится куда-то на дальние рубежи… Но когда ты знаешь, что срок ограничен, ты уже не можешь об этом забыть.

Он очень привязался за эти годы к Дэвиду. Младшего брата у него никогда не было – своего он потерял раньше, чем понял, что это вообще значит. С Дэвидом, несмотря на большую разницу в возрасте, он не скучал никогда. Это, конечно, не было похоже на ту недолгую дружбу в колледже, никакой развязной удали и грёз о завоеваниях в личной и политической жизни. Образование другомирца, глубокое и отличное от его образования, не просто позволяло им общаться на равных – оно делало неиссякаемыми темы их диалогов. Это было как постигать другую вселенную – в Дэвиде он постигал и людей, и минбарцев так, как по книгам не смог бы. А центавриане всегда были упорными исследователями… В Дэвиде он приближался к самым дорогим для него существам – Шеридану и Деленн. Прикасаясь к нему, разговаривая с ним, он входил в поле их любви и тепла, чувствовал его, грелся в его сиянии. Младший брат. Иногда он чувствовал даже что-то вроде ревности к нему, но ревности светлой, которой раньше и не представлял себе. И тогда абсурдно стремился стать лучше, чтобы родители и им были довольны. И чтобы младший брат смотрел на него с восхищением и уважением. А иногда ему хотелось учиться у него… сложно сказать, чему.

Ему вспомнился недавний разговор с Арвини – торговцем, прибывшим по очередным делам своей маленькой фирмы на Минбар. Шеридан, конечно, не преминул сообщить ему о том, что после стольких лет предоставилась возможность поговорить с кем-то из соплеменников. Центавр, разумеется, в этой самоизоляции не прерывал торговлю с другими мирами напрочь, но визитов центавриан – рядовых центавриан, не политиков или дипломатов – в другие миры уже долгие годы почти не было. Однако маленькая фирма Арвини, торгующая произведениями искусства и посудой, в прицел не попала. Поэтому Арвини смог беспрепятственно попасть на Минбар. Они поговорили о доме – из уклончивых ответов старого торговца Винтари понял, что к лучшему там ничего не меняется, хорошо, если не к худшему, император Моллари слабеет здоровьем и почти не показывается на людях, претенденты на престол наверняка начали тихую грызню… В конце беседы Арвини спросил, планирует ли принц и дальше оставаться на Минбаре. Спросил тоном утверждения.

– Мне здесь хорошо, Арвини. Много работы, много впечатлений.

Старик покачал головой.

– Работа, впечатления… Вы здесь уже не месяцы – годы, принц. А ведь вы очень молодой центаврианин. Да, дома сейчас… не золотой век, далеко… Не так много веселья, что уж говорить. Но всё же… Балы у ваших именитых родственников с танцами до упаду под лучших музыкантов, что можно найти на Центавре, приёмы у сиятельных лиц, когда блеск орденов и украшений затмевает все светильники, состязания молодых удальцов в фехтовании и количестве выпитого, родная кухня, убранство родного дома… сладкогласейшие певицы и изящнейшие танцовщицы во вселенной… Не верю, принц, что вы не думаете обо всём этом, не скучаете. Вы молоды, ваша кровь кипит. Здесь ли вам быть, среди этой бледности, унылости… О нет, я глубоко уважаю минбарцев… Но они далеки от нас культурой, у них нет того, что нужно, как воздух, нам. Нет вкуса жизни… который надо пить, пока молод, вливать его в жилы полными чашами, чтоб питать свой огонь, чтобы этого огня хватило до старости… Центавриане знают толк в развлечениях. Минбарцы и развлечения – несовместимы.

Винтари улыбнулся благодарно и с оттенком извинения – в самом деле приятно было видеть эту искреннюю, можно сказать, отеческую заботу, действительно несущую отпечаток чего-то родного, как воздух сада, дорожки которого ещё помнят ноги, или вкус любимого вина, который, кажется, появляется на губах. Но забота эта, как ни мила, так же запоздала, как детская игрушка, когда её дарят на совершеннолетие.

– Вы ошибаетесь, Арвини… Точнее, вы не совсем правы. Знаете, моё положение, мой достаток позволили мне хлебнуть удовольствий, несмотря на мой юный возраст… И порой я был счастлив, не скрою. Но слишком часто у этого веселья был привкус отчаянья, такого пира во время чумы… слишком часто в сладости сквозила горечь. Пить, и не мочь хоть ненадолго оставить страх, не подмешан ли в бокал яд. Танцевать с красавицами, чувствуя спиной взгляды завистников. Видеть угодливые улыбки, а за ними оскал… У меня было это всё, и ещё, наверняка, будет, ведь однажды я вернусь… Но пока я хочу пожить другой жизнью. Получить с этого каплю личного удовольствия – от великой Республики Центавр не убудет. И сделать, по возможности, что-то полезное – своими трудами. Да, здесь нет роскоши, ломящихся столов и вин рекой… здесь вин вообще нет… Но я не настолько слаб, чтоб ещё несколько лет не обойтись без этого.

Арвини прищурился. Сеть морщин по его лицу разбегалась, как сложный узор на розетке над храмовыми воротами, и была такой же тёплой, как нагретый солнцем и миллионом прикосновений старинный камень этих ворот.

– Аскетизм – обратная сторона несдержанности, знаю. Многие богатые центавриане по молодости лет баловались такими практиками – усмирение плоти, посты, сон на гвоздях… Всё ради новых ощущений, ради контраста. Я не осуждаю вас, молодость идёт причудливыми путями. Но куда они могут завести? Я слышал краем уха о первом нашем после на Минбаре… сейчас уже не разобрать, конечно, что из этого правда, что слухи, усердное замалчивание порождает волну домыслов… Но достоверно известно, что он настолько увлёкся минбарской культурой, что отказался от гражданства Центавра.

– Я тоже слышал эту историю, – хмыкнул Винтари, – она уже навроде страшилки, передаваемой шёпотом. То, о чём нельзя говорить, и чем можно напугать… Я знаю, что я центаврианин, и никакая сила не может сделать из центаврианина минбарца, но речь не об этом. Мы не можем изменить свою природу, свой вид… но мы многое можем изменить в себе в том пределе, который нам отпущен природой. Вы боитесь дурного влияния других рас… но ведь с соседями вы разговаривать не боитесь? А в галактике мы все соседи.

Старый центаврианин странно улыбался, покачивая головой, жидкий седой гребень его печально колыхался.

– Минбар, принц – это странное место… Большинство из нас оно пугает и отвращает, по крайней мере издали. Это всё такое холодное, такое выморочное, такое не наше… Эти постные физиономии, бесчисленные невразумительные обряды и традиции, фанатизм и полуправда, полу-ложь… Но когда один из нас попадает в эти сети… я не знаю, что с ними происходит, что привлекает их там, где нет чувственных удовольствий и пиров честолюбия… Бывало, я сам шёл по этим улицам и себя не помнил от восторга: Великий создатель, красота-то какая! Но я держусь памяти, держусь корней… я стар, принц. Но вы молоды и нестойки… Родина пугает вас сейчас, и это можно понять – там сейчас для вас… не безопасно… как и для многих… Минбар – сияющая бездна. Вы будете убеждать себя, что это только на время, из соображений безопасности, потом будете убеждать себя, что это только интерес исследователя… Чем дальше, тем всё меньше вам будет хотеться возвращаться домой, родина станет для вас одним невнятным тёмным пятном в вашей памяти. В конце концов вы примете их религию, женитесь на минбарке…

– Ну, уж это вряд ли…

– Кстати, выбранная вам матерью невеста вышла замуж за другого…

– Слава богам.

– Будьте очень осторожны, принц. Минбар – сияющая бездна… Быть может, само сияние этих кристаллов околдовывает…

Сейчас Винтари думал о том, что, возможно, это так. Слишком странно сейчас было на сердце… И легко, и сладко, и щемящее, и больно. Сияющая бездна перед ним… Бездна новых чувств, бездна тоски, неясных страхов… Увидит ли он ещё Дэвида, когда тот уйдёт в рейнджеры? Не станет ли он после этого не нужен Шеридану и Деленн – когда не за кем будет присматривать, некому быть старшим братом? Тогда, когда сердце его слишком привяжется – к голосам и лицам, к тихому шелесту адронато и мелодичному перезвону колокольчиков, к прохладной неге ткани его повседневной одежды – длинная рубаха и халат ученика, такие же, как у Дэвида, к камням и воздуху… Быть может, и правда он тогда… глупости, конечно… Непрошенным, вспомнилось событие полугодовой давности – их с Дэвидом шуточный спарринг. При несопоставимости весовых категорий, ввиду разности подготовки это было интересное состязание… И Дэвид таки уложил его на лопатки. И в этот момент, нечаянно – тело Винтари уже не защищал центаврианский жилет – коснулся одного из его органов. Винтари вздрогнул, почувствовав, как он пришёл в движение.

– Ваше высочество! Что случилось? Вам больно? Я…

– Нет, ничего… – Винтари повернулся на бок, стараясь скрыть шевеление органа. Лучше умереть, чем позволить заметить такое! Как же глупо и постыдно, как не вовремя, господи… Минбарская одежда делает тело центаврианина таким беззащитным…

«Минбар – сияющая бездна»… Сейчас сияющая бездна разверзлась перед ним, и он не в силах был противиться её притяжению.

…Падая, он успел ухватиться за основание защитного ограждения, но спасение это было призрачным, пальцы медленно скользили и разжимались. Ноги на гладкой стене здания не находили опоры. Быстрые шаги… Чья-то сильная, словно из свинца отлитая рука схватила его и вытащила обратно.

– Неосмотрительно подходить так близко к краю… Разве вы не знали, что ведутся ремонтные работы?

– Я…

Винтари поднял голову, взглянул в лицо своего спасителя и едва не попятился и снова не сорвался с площадки. Перед ним стоял нарн. Нарн не в традиционной нарнской одежде, а в длинной тёмной мантии с таинственно мерцающей на груди крупной брошью. Винтари видел в своей жизни не столь много нарнов, а уж так одетых и дружелюбно улыбающихся – никогда. Поэтому, отходя от ступора, он просто переминался с ноги на ногу.

– Вы ведь, судя по одежде, не рабочий? Как же вас сюда пропустили?

– Я просто сказал, что пошёл посмотреть. Меня пропустили, никто ничего не сказал…

– Вы сказали: «посмотреть»? странно… а как дословно вы сказали?

Ничего не понимая, Винтари повторил. Собеседник рассмеялся.

– Вам следует детальнее подучить лен-а. Есть один нюанс… То, что вы сказали, означает не «посмотреть праздно на окрестности», а «последить, всё ли делается как надо». Они приняли вас за руководителя работ, потому и пропустили беспрепятственно в опасную зону. Хорошо, что всё закончилось благополучно. Больше не рискуйте так.

Нарн попрощался кивком и повернулся, чтобы идти, и Винтари наконец отошёл от ступора.

– Позвольте мне спросить имя своего спасителя…

– Тжи’Тен. Но, прошу вас…

– Я должен сказать ещё кое-что… Должно быть, мой внешний вид, отсутствие причёски и одежда ввели вас в заблуждение, и вы приняли меня за человека… Я центаврианин. Я принц Винтари.

– Тут вы ошибаетесь, я прекрасно понял, что вы центаврианин, хотя имя ваше на вашем лице, конечно, прочесть не мог…

– Тогда почему? Почему вы меня спасли?

Нарн подошёл к нему.

– Потому что это естественно и необсуждаемо… Вы имеете в виду, почему я помог вам, если я – нарн, а вы – центаврианин? Ваша одежда не обманула меня, а моя многое должна пояснить вам. Я рейнджер. Для нас это и долг, и образ мыслей, не подвиг и не повод для похвал, а повседневное и естественное. Помогать только тем, кто тебе приятен – для этого вовсе не обязательно становиться рейнджером, это может любой.

Винтари на короткий миг растерял все слова, которые мог бы по такому случаю произнести. В самом деле… Видя рейнджерскую брошь и мантию, он мог бы не говорить такой очевидной и вопиющей глупости. Но что поделать, в таком состоянии шока, когда оба сердца наперебой колотятся о грудную клетку, эта глупость вышла из него как шумный, отчаянный выдох. Естественно, как все наши настоящие страхи и предубеждения.

– Удивительно… Ещё вчера я думал о том, что мне, наверное, ещё долго не посчастливится познакомиться с рейнджерами, что достаточно досадно… и вот…

– Что ж, тогда могу вам предложить пойти познакомиться с моими товарищами. Правда, одни в ожидании начала повторяют свои речи – требуется несколько коротких речей об истории вступления в орден, мы жребием определили, кто из нас это будет, остальные тоже время от времени носятся с какими-нибудь поручениями… мы помогаем тут чем можем…

Тжи’Тен привёл его в небольшую комнату двумя этажами ниже, где за двумя столами расположилась куча разномастного народу в одинаковых тёмных мантиях. За одним столом собирали какой-то мудрёный механизм, за другом на портативном компьютере просматривали информацию с кристалла. Ещё двое о чём-то тихо беседовали у окна.

– Здесь, конечно, не все… Всего в нашем лагере 33 воина, три отряда по 11. Полностью сформирован всего год назад, когда к нам присоединились последние члены… Состав мультирасовый, специально подбирали так, чтоб были представители всех рас, каких возможно.

– Зачем?

– Помогает нахождению взаимопонимания между культурами, знаете ли. Хотя бы даже изучению языка. Если формировать отряды во время обучения из одной-двух рас… Какова вероятность, что при распределении на твоём корабле будут представители только этих рас?

Винтари думал о том, что, конечно, за последние годы он много раз чувствовал себя, иначе не скажешь, странно, и наверное, это чувство стало ему привычным. Когда центаврианин стоит рядом и мирно и непринуждённо беседует с нарном, это по определению не должно восприниматься как что-то естественное – и не воспринималось, и однако же эта неестественность не несла никакого дискомфорта. Ослепляющая разум бездна по имени Минбар допускала и не такое… Но не вносила чего-то нового и чуждого, определённо, всего лишь, ярким светом своей бриллиантовой короны, как прожектором, освещала уже существующее, но потаённое, то, что обычно в центаврианском разуме оставалось в тени, невидным и неосознаваемым. Можно было сказать, разумеется, что он, как положено высокородному представителю его мира, ненавидел нарнов – можно, как всякую ложь, которая говорится на Центавре легче и охотнее, чем правда. Это одно из тех чувств, которое принято разыгрывать перед близкими или дальними, как принято укладывать гребень, почти убеждая себя, что волосам и положено расти вверх. Но была ли эта ненависть когда-нибудь сколько-то настоящей, да и откуда бы ей на самом деле взяться? Взяться именно в нём, в его личном опыте, а не в воздухе вокруг, в правилах речи и поведения… Особенно если вспомнить о старой служанке, за руки которой он держался в минуту величайшего ужаса в своей жизни…

– Ну да… И вы… Находите взаимопонимание?

Нарн рассмеялся.

– Вполне. Конфликты поначалу случались, но редко и несерьёзно, больше курьёзов от недопонимания. Всё-таки, тот, кто решил пойти в рейнджеры, предполагается, что он кое-что для себя уже понял, и идёт сюда не помериться силушкой и не подоказывать своё превосходство, для этого есть и более простые способы.

– А как вы решили стать рейнджером?

В этот момент к ним, от одного из столов, подошёл ещё один нарн. Его взгляд показался Винтари странным. Дождавшись, когда на него обратят внимание, он взволнованно облизнул губы и выпалил:

– Простите, что прерываю вашу беседу, но это очень важно для меня.. Скажите… – взгляд его впился в Винтари двумя малиновыми лучами, – скажите пожалуйста, ваша фамилия не Линкольни?

Винтари оторопел.

– Э… нет.

– Простите. Мне подумалось… вы на него похожи. Подумалось, это ваш отец. Что он здесь. Зная, как редко центавриане посещают Минбар и тем более Тузанор, другого шанса могло не представиться, и один – слишком большая милость судьбы. Что ж, простите мою дерзость.

– Кто? О ком вы?

Голос нарна дрогнул от смущения и благоговения.

– Линкольни Абрахамо, человек… центаврианин, то есть, которого… которого я очень надеюсь однажды встретить… Мне показалось, что я видел… его и вас, в кабине того истребителя, тренировочный полёт которого нам показывали не столь давно для примера.

– Если я правильно могу предположить, о чём вы говорите… то тренировочный полёт я совершал с президентом Шериданом. Разве вы не узнали его?

Нарн потупился.

– Честно говоря… я никогда не видел президента Шеридана. Что ж, значит, я ошибся, простите. Но может быть, вы что-то знаете о Линкольни Абрахамо, в особенности о том, где он сейчас может находиться?

Центаврианин, всё ещё, на самом деле, не отошедший от постепенно догоняющего его осознания прошелестевшей у самого уха смерти, честно постарался извлечь из своей памяти хоть что-нибудь, но видно, нельзя извлечь то, чего в ней попросту нет.

– Нет… Жаль, но не знаю. Я никогда не был знаком ни с кем с таким именем. А кто это?

– Не странно, что вы не знаете. Я не удивлён, что центавриане предпочли утаить деяния этого великого сына своего народа. Когда-то, более 15 лет назад, он спас мне жизнь. Мне и ещё многим.

Винтами понял, что рискует жизнью вторично, ведь если он не узнает, о чём речь, он попросту умрёт от любопытства, и попросил рассказать ему всё, не особенно обещая, но всё же выражая надежду, что в таком случае он всё же сможет что-нибудь вспомнить или хотя бы разузнать в дальнейшем. Пожалуй, его опьянял и захватывал внешний абсурд этой ситуации, что ж, пусть будет прав старик Арвини, говоривший, что молодёжь готова на самые нелепые и трудные для собственной природы вещи, лишь бы это было достаточно дерзко и эпатажно. Разве в колледже он не дружил с самыми сомнительными элементами из всех, кто окружал его тогда? Что ж, вот теперь он беседует с нарнами, и это ему вполне приятно и интересно. Минбар не сделал его каким-то другим. Он всего лишь научил его называть свои побуждения по имени. Они расположились возле одного из окон. Нарн, назвавшийся Ше’Ланом, продолжал:

– Это было во время второй центаврианской оккупации, 16 лет назад, когда центавриане вновь захватили наш мир, разрушая наши города и опустошая сёла… В нашей деревне остались лишь малые дети и старики, неспособные держать в руках оружие, и ухаживающие за ними женщины. Центавриане огородили нашу деревню и собирались наутро сжечь её вместе со всеми нами – они узнали, что из этой деревни больше всего мужчин ушло в партизаны, и хотели, чтоб это послужило другим уроком… Я был несмышлёнышем, ещё не знавшим грамоты, не понимавшим всех звучавших вокруг слов… Но я понял, что наутро нас ждёт нечто ужасное. Ждёт конец. Моя мать всю ночь молилась, обнимая меня и сжимая подаренный отцом кинжал – чтоб с первыми лучами рассвета убить меня, чтоб не дать мне мучиться в огне. Но не ранее, хотела как можно дольше пробыть вместе, пусть и в тягостном ожидании конца… А наутро к деревне подъехала большая машина. Пришёл приказ – нас всех перевозят куда-то… Мы не знали, чего ждать. Быть может, в конце этого пути нас убьют. Но по крайней мере, не прямо сейчас. И возможно, менее жестоко… Нас погрузили на корабль, нам сказали, нас отправляют в трудовой лагерь на далёкой колонии… решили заменить смерть пожизненной каторгой. На корабле была ещё сотня смертников из другой деревни, мы в дороге спорили о предположениях, куда нас везут… Но когда мы прибыли к месту… Смешно, долгие годы мы даже не знали названия этой планеты! Это была давно покинутая колония – жизнь на ней сочли невыгодной и тяжёлой, ископаемых оказалось меньше, чем предполагалось, от метрополии слишком далеко – долго идут грузы со всякими предметами удобства, не ловятся почти никакие каналы… Нам сказали, что мы можем жить здесь, ничего не опасаясь – по документам мы все считаемся мёртвыми, единственное условие – мы должны были даже не прикасаться ни к каким приборам связи, чтобы ни один сигнал не дал понять, что планета обитаема. Мы получили в наследство покинутые дома, почти не тронутые временем, обширные поля и даже немного машин. И центавриане не придут забирать плоды нашего труда. Они вообще не придут сюда. Нас не будут искать… Мы вознесли хвалу Создателю и нашему новому солнцу, мы развели огонь в очагах и распахали поля… Один старик сказал, что слышал имя нашего избавителя, кто подписал эти документы – Абрахамо Линкольни. Неизвестно, что двигало этим центаврианином, но он спас наши жизни, вырвал из костра войны. Прошли годы, выросли дети и родились новые дети – дети уже этой планеты, нового Нарна, и в нашем селении звучали песни и смех, и ни один корабль не бороздил наше небо… Лишь десять лет назад на нашей планете сел корабль. Вышедшие из него люди назвались рейнджерами. Они рассказали, что война кончилась, что Нарн теперь свободен, и хоть он неимоверно опустошён войной, на него возвращаются все те, кто был спасён и вывезен на колонии… в том числе те, кого спас Линкольни, но их сложнее всего было отыскать – он надёжно прятал все сведенья… Они прибыли узнать, сколько нас, чтоб прислать за нами транспорт. Тогда я получил портрет Абрахамо Линкольни, и с тех пор храню его у сердца. Ещё ребёнком я поклялся, что найду этого центаврианина и принесу ему благодарность от всей нашей колонии. Вся наша колония поклялась, что пока хоть один родственник Линкольни живёт на Центавре – мы не поднимем оружия на Центавр… Рейнджеры рассказали много удивительного. Об Альянсе, о новом мире… и о своём деле. И я решил, что когда вырасту – тоже стану рейнджером. Не я один, многие молодые нарны в нашей колонии… И двое рейнджеров остались тогда с нами, чтобы учить нас.

– Вы позволите… Взглянуть на портрет?

Молодой нарн кивнул и вынул из-за пазухи портрет, обрамлённый в рамку нарнской ковки.

– Он действительно необыкновенно похож на президента Шеридана… Невероятно.

– Возможно, по-настоящему великие люди могут быть похожи между собой.

– Я действительно никогда ничего не слышал о нём… Не слышал о роде Линкольни, что странно – он должен был иметь высокое происхождение, раз имел такую власть… Возможно, вокруг него сложился заговор молчания. Но я попытаюсь узнать… Что смогу.

– Благодарю вас…

– Винтари. Моя фамилия Винтари, я третий претендент на трон Центавра и в настоящий момент гость президента Шеридана.

Однако это представление не произвело на нарна, кажется, должного впечатления. Вероятно, он совсем недавно покинул свой затерянный мир, и уж точно не знает, с чьим именем неразрывно связано имя его собеседника…

В комнату заглянул человек, быстро проговорил что-то – Винтари не разобрал – и Ше’Лан, извинившись, выбежал, за ним ещё несколько, прихватив собранный агрегат. Тжи’Тен посмотрел вслед.

– Он верит… Жаль будет, если он узнает, что Линкольни убит собственными соплеменниками. А ведь скорее всего, так и произошло… Он много великого сделал во время войны. Великого не с точки зрения Центавра.

– Вы тоже были спасены им?

– Я – нет, но знаю многих, кто был. Я не попал в его поле зрения, потому что так и не был схвачен центаврианами. Я старше Ше’Лана, я сражался… насколько мог это ребёнок, только получивший имя. Мы с моей сестрой Тжи’Ла единственные остались в живых из всей семьи. Мы прятались в глубоких подвалах, подземных ходах, а ночью выбирались и нападали на патрули центавриан… они не ходили по одному, но мы поджидали, когда кто-нибудь отстанет, или отвлекали их, заставляли, погнавшись за нами, побежать в разные стороны… Один раз ситуация сложилась не в нашу пользу, я был ранен, Тжи’Ла не хотела бросать меня… Центаврианин уже занёс над нами меч… И тут упал, сражённый насмерть. Меня спас человек, назвавшийся Артуром. Он действовал в организованном нарнском подполье, и меня забрал туда. Меня вылечили, нас с Тжи’Ла посадили за аппараты связи, а в перерывы между сменами Артур учил нас… всему. Грамоте, языкам, наукам, фехтованию. Это был прекрасный, кристальный человек. Я узнал о рейнджерах от него. Он дожил до объявления о свободе Нарна… Но увы, умер вскоре после этой радостной вести – он был тяжело ранен, а нам недоступна была серьёзная медицинская помощь. Он до последнего своего мгновения жил ради нас, ради мира на Нарне… Мы похоронили его по обычаям наших предков. Мы с Тжи’Ла продолжали работать связистами – налаживали порушенные коммуникации… А когда стали старше, прибыли сюда. Сделать всё возможное, чтоб больше ни в один мир не пришла война.

Тжи’Тена отвлекли, и Винтари принялся слоняться по помещению, стараясь не мешаться под ногами и в то же время жадно впитывая информацию. Сколько разных, ярких судеб, сколько… счастливых. Несмотря на пережитые ужасы войны. Прошли годы, но война, конечно, бросает тень всё ещё на тысячи жизней, носится эхом во множестве миров. Она долго не сойдёт с уст, возможно, много дольше, чем он будет жит на свете, и никто не знает, сколько поколений должно родиться и умереть, чтобы однажды затянулись раны и заросли пепелища, чтобы горечь, которую оставляют эти речи на губах, стала сравнима хотя бы с горечью самых ядовитых сорных трав… Чтобы стала меньше пропасть между мирами, которой только для рейнджера – существа иного духа, может не быть. Не рейнджеру – как можно с этим справиться, это вместить? Выжившие несут бремя памяти, увечья памяти. Нельзя выйти невредимым из огня, и всё же в них, озарённых непостижимой, абсурдной идеей анлашок, нет ненависти, нет отчаянья. Они счастливы, потому что выжили. Счастливы, потому что нашли цель. Нашли дело, нашли дружбу. И наверняка, счастлив был Абрахамо Линкольни, понимая, что дал им – больше, чем просто сохранность жизни. Шанс дожить до этого дня…

Несколько раз Винтари сталкивался с высокой темноволосой девушкой с тёплыми карими глазами, которую принял за землянку – она сновала туда-сюда с коробками, мотками проводов, передавала поручения для остальных – то на земном, то на минбарском, то на нарнском, на всех трёх языках она говорила одинаково хорошо. Но когда она споткнулась – то выругалась на родном языке… Винтари моментально подскочил, как ошпаренный.

– Ты – центаврианка?

Девушка вздёрнула подбородок.

– Да. Сдадите меня, принц?

– Вообще-то, я мог бы то же спросить у вас.

Центавриане одна из немногих рас, не присылающих добровольцев в рейнджеры… Откуда здесь эта девушка? Не странно ли, что Шеридан ни словом ни полусловом не обмолвился о её существовании, хотя сообщил о приезде Арвини? Осознав степень съедающего его любопытства, девушка отвела его подальше в коридор.

– Меня зовут Амина Джани. Да, я сбежала из дома.

Испуг в этих глазах – ничтожно мал, его может угадать только опытный глаз, как у астронома, видящего в небе самую далёкую, малую звезду. Рейнджер не должен знать страха. Но всё же в груди, украшенной тёмной мерцающей брошью – центаврианское сердце.

– Сбежала и сбежала, я тоже в некотором роде сбежал… Правда, несколько более официально… Я не собираюсь вас выдавать. Мне это, чёрт возьми, совершенно незачем. Но расскажите мне – как, почему?

К ней окончательно вернулось самообладание. Могла ли она не знать, что он на Минбаре? Это едва ли. Скорее, полагала, что едва ли их угораздит встретиться…

– Скорее я удивлена, что только я. Думаю, вы в курсе, принц… Наша родина – не рай земной. Сильно не рай, для каждого, для дворянина и слуги… Но увы, я ничего не могу сделать для того, чтоб она таковой не была. Что может на Центавре женщина, если даже большинство мужчин не могут ничего, иногда даже надеяться дожить до спокойной старости? У меня не было возможностей для действия, для развития. А здесь я, по крайней мере, могу что-то делать.

– Поверьте, в этом я понимаю вас. Я тоже только здесь получил возможность что-то делать.

В комнату заглянул Ше’Лан:

– Давайте! Скоро начнётся!

Когда на трибуну взошёл Шеридан, Винтари почувствовал прилив чувства, которое уже не ожидал испытать – во всей первозданной чистоте и полноте.

Для центаврианина нормально и необходимо испытывать его. Гордость. Её впервые познают ещё в самом раннем детстве, перед портретом именитого предка – основателя рода, к нему подносят на руках – чтоб оказался на одном уровне, мог вглядеться в это волевое, исполненное сознания власти лицо, чтоб запомнил, на кого нужно равняться. Эта гордость взращивается, вскармливается, трепещет крепнущим ростком с каждым упоминанием: «Отличившийся при…», «Награждённый за…», «Советник…» – «Мой предок, член моего рода». Перед учителями в колледже, перед сверстниками, перед обольстительно улыбающимися красавицами – знать: есть, чем гордиться.