Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 87 страниц)

Тут возразить было нечего. Какое-то время Виргиния ломала голову, удивляясь, почему, при такой разнице в уровнях даже с ближайшими соседями, Брима не была попросту оккупирована. Гелен объяснил – не претендуя на абсолютную правдоподобность, но было, пожалуй, убедительно.

– Хотеть-то можно много чего – что те же хурры, что гроумы не отказались бы ни от расширения своих секторов, ни от двух-трёх миллиардов рабов, это понятно. Но чтобы кого-то завоевать – мало результативно с этим кем-то подраться. Затраты на военную кампанию должны окупиться. Прибавь к тому затраты на утверждение и поддержание своей власти, создание управленческого аппарата на местах – на всё это придётся раскошелиться нехило, послушай жалобы Бул-Булы, а он это делает по крайней мере у себя дома. А хурры и гроумы, при всей своей деловитости и воинственности, и у себя-то дома порядок навести не могут. Так что в целом – начерта, начерта лететь на далёкую Бриму с кораблями и оружием, которые пригодятся и дома, тратиться на удержание местного населения в повиновении, организацию добычи и вывоза ценных ресурсов, если за них это прекрасно делает Бул-Була? Затраты на эту торговлю едва ли больше, выгода та же, усилий меньше. Можно сказать, они и так владеют планетой, просто при посредничестве местного князька, который делает за них всю чёрную работу.

К этому времени Виргиния сравнительно неплохо начала разбираться не только в ситуации в общем, но и в деталях, которые прежде показались бы ей малозначительными или вовсе остались бы незамеченными. Она начала немного понимать бреммейрский язык. По крайней мере, своих товарищей, которые старались говорить достаточно чётко, внятно и медленно, чтобы она успевала разбирать. Подслушать разговор солдат Бул-Булы было б для неё всё так же задачей непосильной, но это, к счастью, лично от неё и не требовалось. По-прежнему в общении очень выручали телепатия, лорканский – через Аминтанира и неоценимое посредничество Тай Нару. Гелен продолжал работу над ретрансляторами, но в его распоряжении было недостаточно подходящих материалов, ретрансляторы получались весьма несовершенными – с очень ограниченной памятью и невеликой точностью перевода, язык бреммейров очень сложный и отличается по структуре от языков большинства рас Альянса. Впрочем, как говорила об этом Виргиния, переводить поэзию символистов прямо сейчас ей не к спеху, а для координации действий и этого хватает, главное – чтоб рядом всегда был кто-то из переводчиков или носителей ретрансляторов. Гораздо более важным для неё было, что теперь между отрядами бесперебойно работала связь. Хотя бы тут у противника уже не было неоспоримого преимущества.

Если и у них, и у отрядов Андреса и Аминтанира всё получится, под контролем повстанческий армии окажется почти треть континента. В общем-то, погоня за процентами Виргинию интересовала меньше всего, она не отвлекалась сама и не разрешала другим, на второстепенные цели, чётко обозначив направление к центру – любому чудовищу надо рубить голову, но делала разницу между объектами, с которых остатки доблестной армии Бул-Булы можно не спеша выдавить уже после захвата столицы, и объектами, где, окопавшись, недобитые генералы могут попытаться, не замахиваясь на общемировую власть, стать хотя бы местечковыми продолжателями традиций вождя и вредить долго, нудно и пакостно. Предстоящий объект на такой потенциальный змеюшник не тянул, но имел другую ценность – это был один из городов-заводов, население которого, фактически превращённое в заключённых, почти поголовно было занято в производстве оружия и, что ещё более важно, сверхпрочной брони для машин и лат узурпаторской армии. Лишить их такого важного подспорья представлялось целесообразным. И хотя город-завод отнюдь не относился к числу крупных и первостепенных, Виргинии почему-то настойчиво казалось, что взять его не будет более лёгким, чем Андресу и Аминтаниру – шахтный комплекс, с которого город берёт часть сырья. Ну, и людей в её отряде было много меньше – большой отряд куда сложнее было б перебрасывать между разрозненными, далеко отстоящими друг от друга деревнями, и опять её любимая разведка боем, потому что разведку как таковую в этих условиях опять же сильно-то не проведёшь…

Среди окрестных мёртвых деревень, эта могла считаться даже не мёртвой… мёртвой не до конца. Здесь всё же осталось несколько жителей – старики настолько древние, что угонять их вместе со всеми в город для работы на заводе не было никакого смысла. Такие брошенные помирать были и в других деревнях, но меньше – режим, установленный Бул-Булой, не очень позволял доживать до преклонных лет, того, что оставалось после изъятия «излишков продовольствия» для прокорма солдат, едва хватало, чтоб сводить концы с концами, дети и старики мёрли первыми. Естественно, старики отказывались от своей доли в пользу детей, и встретить бреммейра старше пятой линьки можно было всё реже – хоть в деревне, хоть в городе. Бул-Була, конечно, умудрялся хвастаться даже этим – в построенном им обществе нет ни больных (при таком питании и медицине, долго не проболеешь), ни «дармоедов». Что да то да, работать начинали всё раньше, и кому это важно, что существо, не линявшее ещё ни разу – это фактически ребёнок, это называется «трудовым воспитанием и адаптацией к взрослой жизни». Для кого Бул-Була старался с этой пропагандой, было, конечно, непонятно, та меньшая часть населения, что была не голодными рабами, а их надсмотрщиками, в ней не нуждалась тоже, видимо, это было от чистой любви к искусству.

Старикам этой деревни повезло чуть больше, чем другим – в деревне осталось сколько-то запасов ещё с лета, в основном вяленая рыба, сушёные ягоды и грибы, орехи – то, что пока не было обложено такими же пошлинами, как мясо, зерно и овощи. Сколько на такие ресурсы получится протянуть – никто не размышлял. Старики удивительно смиренно, безразлично относились к этому вопросу, что приводило Виргинию в недоумение, переходящее в досаду. Покорность судьбе было понятием, для неё непостижимым – чтобы не сказать, ненавистным. Это что-то из детства, из другой, невероятной сейчас жизни, споров с сестрой…

Не вспомнить, что смотрели, и читали, в очередной раз, не вспомнить детали – кого бросили в тюрьму по несправедливому обвинению, у кого отняли последнее, к чему кого принудили…

– Почему они не протестуют? – возмущалась Виргиния, – как они могут позволять обращаться с собой вот так?

– А вот так можно взять и не позволить! – фыркала Милли, – сидя, глядя отсюда, многое легко… Что они сделать-то могут?

– Трусом и скотом безвольным всегда можно не быть!

– Ой-ой! Ты в их шкуре не была!

Ну, теперь вот можно сказать, что отчасти и была. Сидела в тюрьме Бул-Булы, самой такой настоящей, хрестоматийной тюрьме, с сырыми каменными стенами, гнилой соломой и крысами. Недолго, быть может, сидела, что там было тех побоев за пару попыток допроса – больше смешно было, как коротышки-бреммейры пытаются бить рослую землянку. Понятно, что это они не перешли к методам подейственнее. Это она не успела проголодаться настолько, чтобы обратить вообще внимание на жидкую, дурно пахнущую похлёбку, рецепту которой лучше оставаться в тайне, не успела простыть от сырости и гнили, которая была там повсюду… Недели, конечно, было мало, чтобы сломить их дух. Ну так они не дали им дальнейших возможностей. Сами не дали.

Но в какой-то мере, конечно, им было проще… Как ни странно это звучит. Когда ты сидишь в камере, где не можешь как следует вытянуть ноги и только радуешься, что света мало и не видно роскошной гнили и плесени по углам и загустевшей крови и нечистот, достаточно ясно, где ты и где твой враг. Всё достаточно ясно. Как узкое окошечко в добротной толстой решётке, отделяющее тебя от свободы. А эти бедные крестьяне, даже если изгнаны из своих домов, расселены почти что в такие же камеры, разве что посуше, с кроватями или хотя бы матрасами, с окошками, пропускающими достаточно света – хотя всё равно в решётке – у них ещё есть эта иллюзия. Если не свободы, то того, что им есть, что терять. Завтра, до которого можно дожить или не дожить. Продовольственный паёк на ближайшие дни. Жизнь, жизни родителей, братьев, детей. Виргинии всё равно непонятно было, как может это останавливать в борьбе за свободу, за жизнь не как таковую, а жизнь, за которую стоило бы держаться. Что такое беспокойство за детей, ей, незамужней и бездетной, конечно, не представить, но матерью, Милли, Джо она, не сомневалась, без колебаний рискнула бы ради лучшей доли для них же – либо для других таких же семей. Не попрекать же её тем, что ни мамы, ни Милли и Джо нет с нею здесь, и рискует она исключительно собственной жизнью, ну ещё, может быть, Аминтанира, поддерживающего её, впрочем, без всякого с её стороны принуждения?

Вошедший Дэвид застал Винтари за перелистыванием фотографий.

– Это те солончаки, в Аго Улку? Надо быть тобой, Дэвид, чтоб сфотографировать их так, чтоб это казалось неописуемой красотой. Они явно выглядят лучше, чем в жизни. Гиблое местечко… Гиблым было ещё до того, как сюда назакапывали всякой дряни.

– Вообще-то, вот это снимала Рузанна, – Дэвид присел рядом, – а вот этот файл – да, мои.

– Тот старик, что рассказывал легенды пустынных племён… Как раз в руках у него статуэтка… Как там, Песчаный Дедушка? Я тогда, увы, успел только к концу беседы.

– Дедушка Песков, чаще всего его называли так. Можно сказать, верховный бог их пантеона, по некоторым версиям это их первопредок. Указывает кочевникам безопасный путь в песках, показывает, где можно найти воду… Главный защитник… Его дочь – Великая Мать, там, где она ночует, вырастают оазисы, скотина, которую она погладит, никогда не болеет, тучнеет, и обязательно разродится обильным приплодом. Ну, конечно, и роженицы молятся ей… Хотя молятся – неверное слово… Тучанки Аго Улку считают этих богов не то чтоб богами, скорее древним племенем, которое жило здесь до них, было сильнее и мудрее… и может быть, до сих пор живёт где-то в пустыне, неуловимое, не обнаруженное, и приходит на помощь потомкам по воле прихоти… Есть много историй об исчезнувших племенах – как вот о тех, что поглощены туманом, о тех, что спустились в пещеры и больше не поднялись наверх, о тех, что переплывали море и не достигли другого берега.

Винтари отпил богатырский глоток чая.

– В общем, старушка Тучанкью всегда рада слопать сотню-другую своих детей, то ли чтоб превратить их в существ какой-то другой природы и посмотреть, что получится, то ли чтоб потомки упражнялись, строя гипотезы… В этом смысле мир похож на любой другой, разве что да, без важной компоненты про людей с неба. На небо у них никто не улетал. Ну, одного героя, конечно, унесла в своё гнездо огромная хищная птица, но он вернулся домой, не повезло птице.

– Кстати, ты знаешь, что кое-что из древних историй получило научное объяснение? Археологические раскопки дают иногда удивительные находки…

– Ну, для меня само по себе довольно удивительным было, что на Тучанкью есть археология… Да, слышал. В тех же пещерах, например, нашли кости этого самого исчезнувшего племени. Бедняги надеялись укрыться там от преследования враждебного племени, отравились водой, насыщенной ядовитыми газами…

– Не совсем так. Многие да, умерли от отравления. Но обследование многих скелетов показало, что они умерли насильственной смертью. Следы ударов копий, топоров…

– Поубивали друг друга с отчаянья?

Дэвид отрицательно мотнул головой.

– Оружие не похоже на то, которым пользовалось племя. Другие металлы. Так вот, дальнейшее исследование этих пещер показало ещё более удивительные находки. Засечки на камнях, предметы быта, костровища… а главное – захоронения в пластах известняка. Строение скелета сильно отличалось от тех, первых… Там, в этих пещерах, жило ещё одно племя, Диус! Жило в течении нескольких веков. Неизвестно, когда и от чего они туда спустились – может быть, как те, вторые, искали укрытие… Может быть, приняли чужаков за врагов, и потому поубивали… Удивительно, что они сами смогли прожить в таких условиях так долго. Без света, без растительности, питались мясом мелких подземных зверьков, грибами, моллюсками… Даже иммунитет к ядовитой воде выработали, неполный, правда.

– Но всё равно вымерли ведь?

– Вымерли. Как исследования показали, их подвёл каннибализм. Обычай объедать умерших сородичей, прежде чем похоронить. Яды накапливались в тканях, в органах… В итоге племя выродилось, последние были карликами полуметрового роста и жили не дольше двадцати-тридцати лет.

– Поучительно… А меня заинтересовала другая находка – в пещере на юге нашли какую-то древнющую тупиковую ветвь эволюции. У них другое строение черепа, эти вот иглы расположены больше не на спине, а на голове, как волосы… И на передней части головы отверстие, подобие некого студенистого тела – вроде… глаза. Правда, затянутого кожей… По истлевшему практически до скелета трупу уже ничего не определишь, а интересно б было, почему эволюция выбраковала этот вариант… Кстати, о глазах. Твои мне с утра не нравятся. Ты плохо спал?

Дэвид нахмурился.

– Так, ничего особенного… Мне кошмары снились.

– Не удивительно. Я после этой поездки вообще едва с ума не сошёл. Конечно, истерзанные трупы и пожарища мне ещё два месяца назад перестали сниться, но всё равно как-то не по себе было. Всё-таки законсервированные в болоте тела…

– Нет, я совсем не о том, – Дэвид ожесточённо тёр руки, потом замер, задумчиво проворачивая на пальце кольцо – подарок Андо, – я видел сны о доме…

– И это не странно. Мы торчим на этой Тучанкью… Чёрт, уже месяцев девять. Мне иногда снится, что я родился здесь. Что я тучанк, чёрт побери. Тучанкская принцесса из древнего племени. Я думаю, наверное, это очень хороший знак, с точки зрения тучанков. Взаимопонимание, взаимопроникновение…

– Там случилось что-то плохое.

– А вот так думать не надо. Это просто твоя тревога, ты скучаешь, это естественно… Мы на Центавре на стены не лезли только потому, что не до того было, события вперёд нас бежали… А здесь мы уже целую вечность. Меня держит в здравом рассудке только понимание, что теперь уже недолго. Побывали на всех континентах, и в крупных городах, и в богом забытых дырах, пообщались со старейшинами, учёными, сумасшедшими, оставшимися здесь центаврианами, провели несколько эфиров, наладили печать, что меня особенно радует… Я слышал, у них дата голосования по вопросу назначена. Значит, наше возвращение не за горами.

– Не за горами, да… Когда знаешь точное число дней, это даже ещё тяжелее. Каждый день превращается в вечность. Может быть, уже поздно… Я три часа как встал, а у меня ощущение, что ночной кошмар стоит у меня за плечами, если резко обернуться, его можно увидеть…

– Да что тебе такое снилось?

– Я не помню… Не помню как факта. Просто само ощущение… Словно весь мир вокруг исчез, а под ногами разверзлась бездна. Бездна без звёзд, чёрная, как само отчаянье… Мир, свет, голос – всё безвозвратно потеряно. Как сама жизнь. Вот эта тьма и стоит за плечами, и смотрит мне в затылок. Она уже знает, а мне только предстоит узнать…

– Дэвид, в последний сеанс связи мы говорили с отцом. Всё было хорошо, и с ним, и с Деленн, и со всеми… Постарайся себя не накручивать, ладно? Следующий сеанс через три дня, если, конечно, мы не промахнёмся опять и попадём в Эллаэн вовремя.

Сон не шёл – и этому, честно говоря, она была даже рада. Маловато оставалось времени на сон, это только дразниться… Ничего, позже отоспится. Просто полежать с закрытыми глазами – и то хлеб. За эти два с лишним месяца она хорошо это поняла. Есть, говорят, у минбарцев какие-то продвинутые техники медитации, помогающие быстро отдыхать и восстанавливать силы. Не помешало б сейчас… Но увы. Приходится задействовать старую, не менее продвинутую и проверенную студенческую технику «последняя ночь перед экзаменом». Как же далеко и забавно это всё…

Широкая, просторная по бреммейрским меркам лежанка долговязой землянке Виргинии была как раз впритык – макушкой она отирала древесную труху и пыль со стены, а ногами касалась плотной шерстяной занавески, которой задёргивалась лежанка. Это, впрочем, тоже было уже привычным. Здесь хотя бы можно лежать вытянувшись… Рядом, свернувшись клубочками, спали воины-бреммейры, в темноте их силуэты были почти не различимы, но она их хорошо различала – по ментальному фону. От ментального фона спящих она, за редким случаем, не блокировалась – не было особой нужды. Их мысленный фон ощущался, как нить-дорожка образов – лёгких, переливчатых-переменчивых. Рйактат-Шау крепко спит, но и сквозь сон чувствует тепло нагретой каменной плиты под собой, слышит тихое поскрипывание прогревающихся, сохнущих стен старого дома, и ему хорошо от этого. Рйактат-Шау сам деревенский, он в таком доме вырос, и ему живо вспоминаются сейчас шуршащие в своём гнезде куулы – это местные животные, похожие на черепах, только куда как более шустрые, их держат за очень вкусные яйца, которые они несут в изрядном количестве, увы только, мелкие, мельче перепелиных, и в углу у печи детёныши гьякту – местного аналога коз, которые приболели и хозяева кормят их пророщенными семенами кукту – лучше средства нет от детской хвори, их и самих лечили примерно так… Деревенские и в остальном отдают предпочтение народным методам – к некоторому ужасу Виргинии порой. Например, если раны долго заживают и начинают нагнаиваться – к ним привязывают тряпку, смоченную смесью соли и масла зёрен кукту. Соль у бреммейров отличается от земной и формулой, и вкусом. И жжётся ещё сильнее земного аналога. А они с этими компрессами умудряются и ходить, и бегать, и улыбаются – помогло же! Конечно, помогло – ещё немного, и до кости прожгло бы… Когда удавалось захватить медикаменты, Виргиния радовалась этому едва ли не больше, чем оружию и продовольствию. Правда, ей из всего этого подходило мало что. Приличные антисептические мази, конечно, уже больше сочетаются с болевым порогом землян, зато плохо сочетаются с земной кожей. Длуткйу-Ансам как-то, потрогав пальцем её плечо, покачал головой с жалостливым и одновременно восхищённым выражением лица.

– Мягкие, хрупкие, как дети… и так всю жизнь. Как выживаете? Нет чешуи – конечно, нужна одежда.

Длуткйу-Ансам – он городской, его мыслефон Виргиния тоже легко находит, они лежат сейчас нос к носу с Катайду-Дугра, и их мыслефоны сливаются в один смутно тревожный, печальный мотив. Они с рождения жили в городе, держали пекарню. Двое их детей умерли от болезни – а точнее, ослабев от постоянного недоедания. Можно недоедать, и будучи детьми пекаря, если весь лучший хлеб забирают солдаты Бул-Булы – тогда ещё не верховного правителя, но уже мрази. Остаётся только серая, плохая мука, с самых слабых, истощённых полей… А надо ведь и горожанам что-то продать. Длуткйу-Ансам пробовал припрятать несколько хороших лепёшек – солдаты, узнав об этом, разозлились и забрали большой котёл для похлёбки, слишком много едите, хватит вам… Второй раз забрали обеих куулы – вот и яиц семья лишилась… В третий раз нечего было забирать, просто побили. Похоронив детей, Длуткйу-Ансам и Катайду-Дугра закрыли дом и ушли из города. Куда глаза глядят. И пришли к партизанам… Деревенские декорации пугают их. Они жили в городе, в их доме было всё начищено до блеска, было хорошее освещение – не эти тусклые масляные светильники, был водопровод, у Длуткйу-Ансама была машина – пока не пришлось её продать, чтобы покрыть долги, при болезнях они покупали лекарства в аптеке, пока было, на что покупать… Им безумно жаль тех, кто жил здесь, но жалость эта уже какая-то отстранённая – они сами за этот месяц привыкли ко многому… Кегут-Салфайчи – тоже городской, он куда моложе их, у него ещё не было второй линьки, а линяют бреммейры в среднем раз в десять лет. И своей семьи у него не было, он только думал о том, чтоб завести её – сам он происходил из семьи по местным меркам знатной и богатой, насколько это бывает у бреммейров, до глубокого классового расслоения толком почему-то, до недавнего времени, не дошедших, его родитель-«ветер» был Старшим из Старейшин, то есть, по сути главой города, потому что был самым образованным, практически учёным, и в свободное от управленческих обязанностей время продолжал вести врачебную практику, которой, собственно, и заслужил авторитет у горожан. Кегут-Салфайчи, младший в семье, ещё считался беспечным дитём, хоть уже и помогал старшему брату в его книгопечатном цехе. Он до блеска натирал свою чешую не золой, разумеется, а специальными порошками, носил много украшений – к одежде бреммейры равнодушны, а вот украшения другое дело, даже среди нищих побирушек нет ни одного, кто не носил бы хотя бы простенькой серьги или браслета, хотя до стадии Бул-Булы, увешанного ими, как ёлка, доходит, конечно, мало кто, играл на рысын, был и собой хорош, и от души наслаждался восхищёнными взглядами, предвкушая, что скоро встретит достойную партию для любовного союза. Но судьба распорядилась иначе – когда в город явились войска Бул-Булы, требуя, чтоб горожане подчинились «центральной и священной власти», Кегут-Салфайчи первым схватился за оружие, и легко зажёг сверстников, обожавших его как своего вожака с детских лет, а за ними и старших, и стариков. Увы, бой был недолог – у противника был и численный перевес, и оружие не чета их медленно перезаряжающимся ружьям. Старейшина Старейшин погиб, схвачены и казнены были и братья Кегут-Салфайчи, его родственник по родителю-«земле» согласился на мировую с солдатами, став новым правителем, он и раньше был трусливым и завистливым – да кто ж тогда знал, насколько. Он долго выслеживал племянника, чтобы выслужиться перед новыми хозяевами, схватил и убил многих его друзей, но Кегут-Салфайчи вместе с немногими уцелевшими соратниками успели покинуть город, ушли, оставив дерзкое послание, что однажды вернутся, и выметут грабителей и убийц из родного города. Среди солдат Бул-Булы читать умели не все, но им было, кому прочесть… Кегут-Салфайчи снится весна. Он чувствует её сквозь снег и завывания ветра, как чувствует спящая под снегом трава, весна для него – это победа, смерть проклятого Бул-Булы, его солдат, дяди-предателя, это праздник в родном городе, и он снова во всех своих серьгах и браслетах, с рысын, и стар и мал пляшет под его музыку, и он наконец выбирает себе спутника по сердцу, и цветами и яркими светильниками украшают новый дом для молодой семьи… Но до весны ещё далеко, зимы на Бриме суровые. И в глубоком снегу всё ещё хватает места для них всех…

Виргиния перебирала эти нити-дорожки – вот уж здесь она совершенно не собиралась стесняться, что слушает чужие мысли. Ей важно было знать чувства, надежды, историю каждого из этих воинов, верящих в неё несмотря на то, что её кожа нежнее, чем неокрепшая чешуя ребёнка. Всех – безумие надеяться запомнить… А она старалась. Мыслефон Лаук-Туушса пронизан интересом и симпатией к Рйактат-Шау – а при свете дня и не подумаешь… Рйактат-Шау совсем недавно с ними, а в Сопротивлении – можно сказать, что и давно. Когда в их деревню первый раз пришли солдаты, забирать мясо, хлеб и чем ещё можно поживиться – жители поудивлялись, но отдали. Решили, что где-то идёт война, и нужно поделиться с армией, чтобы война не пришла к ним. Когда пришли второй, третий раз, и забирали всё больше – это не понравилось многим, в том числе и Рйактат-Шау. Собралась молодёжь покрепче, нескольких солдат убили, отобрали их оружие и скрылись в лесу. Стали присылать отряды больше, лучше вооружённые – но до деревни они не доходили, находили свою смерть в лесу. Потеряв терпение, солдаты просто сожгли лес. Рйактат-Шау и его ребята успели бежать – и встретились с одним из отрядов Виргинии. Виргиния потом попросила Тай Нару перевести «Балладу о Робин Гуде» – Рйактат-Шау она очень понравилась, он сказал, что не против, если Выр-Гыйын, которой сложно произносить бреммейрские имена, будет кратко называть его Рон-Гутом.

Виргиния потянулась дальше, нашаривая «дорожку» Гелена. На лежанке его, конечно, не было. Он лежанки вообще не любил, что не удивительно при его росте… Сидит внизу, конечно. Не спит. О чём думает? Ему тоже есть, о чём вспомнить такими вот деревенскими ночёвками. Тоже вспоминает то место, где вырос, деловитых, хозяйственных аборигенов маленькой планеты, находящейся на ещё более феодальном уровне, почитающих поселившегося у них техномага как мудреца и покровителя. Гелен говорил, что его отец был техномагом, но это не его отец, этот высокий, худой мужчина с усталым, каким-то скорбным лицом, родители Гелена погибли многим раньше… Если углубиться в проносящиеся в голове образы, можно ведь, наверное, найти… Виргиния сама не знала, зачем ей это нужно. Просто не давала покоя мысль – ведь тогда, когда был ещё учеником, Гелен не сбривал волосы. Поймать отражение в зеркале – ведь были же у них зеркала, ну хоть одно? – убедиться, что его волосы действительно были светлыми. Голос матери, так явственно вставший в памяти, яснее, чем что-то другое из прежней, невероятной жизни… Высокий, русоволосый, с большими голубыми глазами… И лицо такое… «романтическое, одухотворённое», говорила мать. «Слегка не от мира сего». Разве Гелен не подходил под это описание? С той разницей, что он не был телепатом. Что вообще не бывал на Земле.

– Виргиния, прекрати, мне щекотно. Почему ты не спишь?

Вздохнув, Виргиния отодвинула полог-шторку и сползла с печки.

– Не спится. Душно, кажется, слишком. Я в духоте с трудом засыпаю, и если засыпаю – снится такое, что все шедевры Гойи отдыхают. Нафиг такое нужно перед боем.

Гелен кивнул, указывая на щели в топке.

– Дым подтягивает. Весь вывести не удаётся.

Девушка пригляделась и увидела, что большая часть дымных струй, свиваясь в тугой жгут, утекает куда-то в потолок. Как-то слишком организованно, чтобы это могло происходить естественным путём.

– Логичнее бы было просто закрыть эти щели… Я имею в виду, микрощитами закрыть, механически-то никак, всё раскалённое… Но в щитах я откровенно не того уровня специалист, чтобы делать ещё и такую ювелирную работу. Не моё это как-то, как и всё достаточно созидательное. Взорвать что-то, согнуть, сломать – это пожалуйста.

Виргиния покосилась, пытаясь определить степень его серьёзности в этот момент. Всё-таки, юморок у Гелена черноватый, в том числе в области самоиронии.

– К счастью, на то, чтоб придать дыму более организованное движение, меня хватило. Бреммейрам – им всё равно, они и в задымлённом помещении спокойно спят, а людям тяжеловато.

Что да, то да. Поэтому капитан Ли с остальными и предпочли для сна соседний дом – там печка хуже и гораздо холоднее, но холод им оказалось стерпеть легче. Ну, не после Минбара, и не после двух месяцев в подземельях холода-то бояться… А она всё же предпочла остаться в штабе, там, где стоял аппарат связи, где лежали карты.

– Но ты бы всё же поспала немного. Сон даже супергероям иногда нужен. Тем более что я тут собирался, извини, совершить некоторые гигиенические процедуры.

Виргиния закусила губу. В скудном освещении избы не очень хорошо видно, не очень легко понять, действительно ли пробиваются на его лысине короткие волоски. Если так, то они действительно светлые. Но не из-за этого сейчас больно кольнуло в груди. Она уже знала, как осуществляются у техномагов эти самые гигиенические процедуры, что для этого совершенно не нужны ни вода, ни мыло. Совершенно ненормальные люди – опалять себя, для сжигания волос и всякой грязи, огнём, пусть и магическим, более управляемым. До стадии коллоидных рубцов не доходит, но приятного всё равно мало. Кстати, интересно, почему до рубцов-то они не доводят. Немного передержать – и всё, волосы не вырастут уже никогда, и пугающее впечатление на обывателей будешь производить ещё большее. Даже пусть не каждый день, а раз дня в три, добровольно подвергать себя подобной экзекуции… В знак уважения к Кодексу, видите ли. Виргиния духом ненавидела подобные традиции, никакой высокий смысл для неё их не оправдывал. Ладно, если б действительно по высокой надобности, ради чего-то важного, ради чужой жизни. Но из уважения к Кодексу… его что, просто, внутри себя никак нельзя достаточно уважать, без внешнего мазохизма? Поэтому она, каждый раз, когда по розовой, обожжённой коже понимала, что Гелен опять купался в огне, терзалась необходимостью скрывать свои эмоции по этому поводу. Желание помешать ему в следующий раз, уговорить, раз уж ему так нравится щеголять лысиной в условиях зимы на чужой планете, когда у них и одежды толком нет, по крайней мере делать это так же, как она бреет подмышки – с помощью таза с водой, масла и мелкой золы за неимением мыла, и острого ножа. И уверенность, что если ей однажды окончательно надоест распутывать измученные отсутствием шампуня и расчёсок волосы, она попросит его о помощи в осуществлении именно этого приятнейшего способа. И поскольку она не была готова к тому, чтоб объяснять ему свои мотивы, эту странную и, вероятно, глупо звучащую солидарность, она надеялась оттянуть этот момент на подольше. И она вполне благодарна была ему за то, что он не возвращался к выраженному ею однажды, ещё в начале их знакомства, желанию в будущем, когда это всё закончится – если не закончится их смертью – стать техномагом. Техномажьей эмпатии вполне достаточно, чтобы понимать – на попятную она не пойдёт. При всём том, что – Гелен не отличается большой откровенностью, но что-то всё-таки рассказывает, ну а что-то она узнаёт обычным для телепатов способом – она уже имеет некоторое представление, насколько это не самая лёгкая, на всех этапах, стезя. Пусть из гордости, упрямства, как угодно он это назовёт – не откажется. И так же, как со всем, что они уже сделали и делают – или погибнет, или выдержит.

Рейнджер Гарриет со смешанными чувствами обозревал выстроившуюся в довольно бестолковом порядке сводную флотилию островитян. Двадцать пять кораблей… Много это или мало, учитывая предстоящую задачу? И учитывая, что три из них, гордо блистая флагами самопровозглашённых островных республик размером примерно с Ямайку, были перепрофилированными бывшими рыболовецкими судами? Из всех, опыт совместных манёвров есть у пяти таких стран-островов, и это понятно, у некоторых весь флот – один-единственный корабль, и это оправданно, что они отказались принять участие в этом безумном предприятии – кто-то должен остаться здесь, для защиты своей земли. Бул-Була наверняка уже послал карателей на северный континент, наверняка по пути и встречным островам достанется. Если б они раньше подумали о том, чтоб объединиться… Ну, некоторые, со слов Кватыу-Дшама, одного из немногих тут, кто мог служить переводчиком, и объединялись, несколько малых островов в одно солидарное товарищество, понимая, что при таких слабых силах вместе хоть немного больше шансов, чем поодиночке. Но объединяться всегда труднее, чем ссориться… Надо ведь помнить, что единой власти у этого мира не было до Бул-Булы. А местечковые правители, как любые такие правители в любом из миров, не дураки были иногда устроить небольшую войнушку с ближайшими соседями, и за поводом тоже дело не вставало…