Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 80 (всего у книги 87 страниц)

Деленн, которая в этот день была плотно занята переговорами, встретила их уже в резиденции. Комнаты для На’Тот и прибывшей с нею вместе её личной помощницы Ли’Ранк были готовы, обе заверили, что всё как нельзя более устраивает.

– Что ж, в таком случае мы ждём – после того, как вы отдохнёте с дороги, разумеется – дальнейшей инспекции и возможных распоряжений. Я гарантировала, что мы передадим вам резиденцию в том состоянии, в каком она будет удобнее всего для вашей работы, но до сих пор вы были весьма скупы в пожеланиях, и… Все, чьи должности не предполагают проживания в резиденции, готовы покинуть её в любой момент.

– А я надеюсь, что вы сейчас не серьёзно, госпожа Деленн. Вы полагали, что нарн начнёт своё вступление в должность президента Альянса с того, что выгонит кого-то из дома? Этого не будет. Я не собираюсь никого смещать, у меня пока нет списка кандидатов на те или иные роли, уж точно не до тех пор, как я хорошо разберусь в кухне дел, и сама проверю, кто и чего стоит. Не в моей привычке верить рекомендациям безусловно, но так же не в моей привычке ломать то, что хорошо работало до меня. И да, я совершенно не устала. Нужно что-то большее, чем недолгий перелёт, чтобы утомить нарна и президента, я думаю. Поэтому я попрошу вас выделить кого-нибудь, способного провести нам экскурсию по резиденции, чтобы не отвлекать вас от дел.

Виргиния была в отъезде, по каким-то делам в Йедоре, Офелия с Элайей – на очередном обследовании в клинике, Маркус, воспользовавшись тем, что к нему вопросов пока не было, побежал проведать сыновей. Флианна, Дувалла и Токтрала в категоричной форме потребовали кого совет старейшин кланов, кого ещё некие высокие инстанции. Поэтому торжественный обед в честь высокого гостя прошёл в удивительно камерной, совершенно не официальной атмосфере. На’Тот ошеломила всех, появившись в платье. Длинном, похожем на земное вечернее платье, тихо струящемся одеянии, переливающемся редкими голубоватыми искрами, словно глубокий космос. Диус тихо присвистнул – он даже не знал, что у нарнов такое вообще бывает. Ли’Ранк была одета более непритязательно, в брючный костюм, тоже, впрочем, весьма элегантный и разрушающий все его представления о нарнах до основания.

– Мы слишком долго носили только военную форму. Это было необходимо, это было правильно, но новое время требует перемен во всём. Наверное, я поняла это, когда встретила Ду’Тора. Хотя я знала, что он полюбил меня такой, какую увидел – в военной форме, всю такую напряжённую, серьёзную, приехавшую в Маркас для очередной сверки проекта, расстроенную сбоями в графиках – вышла накладка с техникой… мне захотелось быть для него и другой – женственной, красивой… Не сразу, конечно. Я долго сомневалась, задавалась вопросами – своевременно ли, имею ли право… А он ждал. Он говорил потом, что вообще не очень надеялся на взаимность – я тогда, конечно, ещё не была Кха’Ри, но он-то был простым шофёром, возил в лагерь строителей продукты… А много ли кем можно работать, когда после войны у тебя осталась одна рука? Многие удивились, услышав, что я выхожу замуж, ещё больше удивились моему выбору… Казалось, что мы такие разные… А мне вовсе не кажется, что разные. После того, как мы объяснились… Мы несколько вечеров подряд – освобождались мы только перед самым заходом солнца – ходили по улицам и говорили, говорили… Обо всём. У нас не кончались темы, и при этом нам казалось, что мы очень давно знаем друг друга… Мы поженились сразу после сдачи отстроенного Маркаса. Чего-то более романтичного я лично не могу себе представить.

Деленн улыбнулась – глядя на эту улыбку, Винтари не мог не думать вновь, с той же тупо ноющей болью в груди, как же мало эта улыбка похожа на прежнюю, чего же ей стоит, Создатель, жить, по-прежнему работать, и находить силы – хотя бы на такую улыбку…

– Слушая вас, я ещё больше жалею, что не смогла присутствовать… Но действительно не стоило откладывать церемонию из-за меня, эти переговоры, кажется, могли и триста лет продлиться. К счастью, Вселенная сжалилась над нами, и совместно напором Виргинии и моим авторитетом… Или моим напором и авторитетом Виргинии – они, оказывается, услышали о роли Виргинии в событиях на Бриме, и их это впечатлило… Видимо, решили, что раз Альянс обзавёлся таким вот генералом и поставил его говорить с ними – значит, решили за них взяться серьёзно. Кстати, Диус, звонила ваша матушка, была жутко недовольна тем, что вы не можете подойти для разговора. Мне удалось тактично обойти вопрос, где вы сейчас, боюсь, она не поняла бы…

Винтари порадовался, что не успел отпить из поднесённого ко рту бокала и не поперхнулся.

– О нет… Мне удалось удержаться от того, чтобы попросить политического убежища на Нарне – туда-то, думаю, она бы за мной не сунулась – но прямо сейчас я к разговору с нею не готов…

Деленн чрезвычайно серьёзно вглядывалась в свою чашку, уголки её губ дрогнули призраком улыбки – прежней, озорной, лукавой.

– По правде говоря, я ждала вашего возвращения не только для огорчающих вас новостей. Поступил запрос от Братьев Тишины – вы, думаю, помните, этот отшельнический орден с самыми строгими правилами, им положено постигать голос Вселенной в полной тишине. Так вот, они хотели узнать, можно ли им использовать помещения Йедора-Северного – теперь, когда телепаты отбыли на свою новую родину, их дома стоят незанятыми, а ведь это место может как раз отвечать запросам ордена – там тихо, скромный быт, почти никакой связи с внешним миром… Я думаю, вы с Дэвидом могли бы съездить туда и оценить…

– Почти никакой связи, в самом деле… Благодарю, мама! Это лучшее предложение, которое я мог бы получить! Не знаю, как Дэвид, а я буду счастлив отправиться туда!

В отличие от Деленн, На’Тот сдержать улыбку не удалось.

========== Часть 6. СЕЙХТШИ. Гл. 8. Торжество огня ==========

Снова увидеть Ледяной город – теперь, так… странно судьба складывается. Третья встреча с этим местом, совсем иная, чем две прежние. Была лёгкая грусть от того, что никто не встретит их на белой снежной простыне посадочной площадки, что действительно абсолютное безмолвие царит теперь над ледяными пиками…

Путь на сей раз был водным, небольшое рыболовецкое судно неспешным ходом пересекало тёмную гладь океана, лавируя между льдинами. Слышны были редкие отрывистые перекрики рыболовов-мастеров, протяжные и печальные – галан, полярных птиц, белоснежных с красной грудкой – по древней, ещё доваленовских времён легенде местных племён, когда жестокий враг наступал на их землю, птица первой приняла удар на себя, защищая эту землю, словно родное гнездо – и враг отступил, на деле, конечно, всё было куда прозаичнее, птичка находилась в дальнем родстве с побережными сахкху – красными, как мох, покрывающий утёсы, на которых они селились. Один раз из свинцово-тёмных глубин, метрах в пяти от корабля, всплыл иш – огромное океанское млекопитающее, посмотрел вокруг взглядом древнего бога, видевшего зарю миров и закаты цивилизаций, и погрузился обратно.

От причала идти было ещё довольно далеко, один из рыбаков проводил их часть пути, помог нести довольно увесистые тюки – поскольку едва ли в жилищах много что осталось, с собой были взяты два термопокрывала, два спальных мешка, провиант, рации – вместе с оборудованием весило это всё прилично.

Это тоже, если угодно, ирония, думал Винтари, отодвигая пологи тамбуров – что ближайшим домом в Йедоре-Северном является именно дом Уильяма. Тот самый, где тогда, в какой-то совсем другой жизни…

– Ну, похоже, если по этому вот судить – сохранилось всё отлично. Даже выстыло не до уличной температуры, правда, чтобы раздеваться – всё равно холодновато. Ну да это не проблема, печи тут должны были остаться…

Ничем не застланный пол выглядел сиротливо, впрочем, чистый лист не напоминал – поверхность его была неровной, хранила следы тесака строителей, а вот роспись на стенах осталась той же – да и что ей могло сделаться за прошедшие месяцы… Винтари долго стоял перед мрачной фреской авторства Андо – памяти об Адриане и её неродившемся ребёнке. Разумеется, не любовь всей жизни – хотя в 16 лет можно б было ожидать именно таких мыслей… Всё же, какое удивительное бесчувствие нужно иметь, чтобы суметь это так спокойно пережить. Или какую силу духа. Страшную силу. Как ни старался, он не мог представить себя на месте Андо.

…Полно, в этом и дело, что не мог. «Мы, нарны – воины с рождения и до последнего вздоха, – проговорил как-то Андо, на одном привале, где они пересеклись, во время центаврианской кампании, это было уже после гибели Кристиана, – мы знаем, что такое борьба, что такое потери и жертвы. Что такое честь, которая превыше любой крови, любых страданий. Мы поднимаемся и идём в бой, имея столько ран, сколько не получит ни один из вас, потому что умрёт на половине их числа. И не про телесные только раны я говорю. А вы – раса прирождённых господ. А что такое господин? Это тот, кто умрёт с голоду, потому что без слуг не сможет сделать себе бутерброд. Вы рыхлые и изнеженные, поэтому конечно, вы тяжело переживаете потери… Вернее, делаете вид, что переживаете. Вам так нравится ковыряться в своих переживаниях, ну и конечно, при этом прилично и правильно сделать вид, что переживаете вы не только из-за самоё себя». Сказал без всякой ненависти, вообще без особых эмоций, как констатацию факта, спокойно глотая приготовленный Лаисой чай.

«Так ли уж ты прав, Андо? А может, это ты прикрывал нарнской героикой тот факт, что просто не научился жить и любить?»

– Да как эта проклятая печь разжигается? Не знаешь, может быть, эти телепаты были немножечко техномагами и знали нужное заклинание? …А, нет, всё в порядке, это не они техномаги, это мы два идиота. В ней просто кончилось горючее. А индикатора у неё нет… Для догадливых…

Дэвид раскрыл планшет с картой.

– Надо бы прикинуть, сколько всего нам надо обойти. За сегодня нам главное успеть Йедор, ночевать, скорее всего, останемся здесь. Но остальные-то поселения меньше… Ближайшие – Лапландия, Гренландия… Через пролив – Аляска и Йотунхейм… Севернее всего – Валенова Кубышка… Не спрашивай меня, почему так назвали, самому интересно… Я и от остальных-то названий в шоке… Впрочем, не думаю, что нам надо обходить их все, достаточно пока Йедора, Лапландии и Гренландии, остальное они освоят по мере…

Невозможно не возвращаться, невольно, мыслями к событиям тех давних, как будто в другой жизни, дней. Здесь они сидели, когда в первый раз, в сопровождении Дамира, приехали сюда… Вот здесь сидел он, когда дети трогали его брошь и убеждали его, что он не наследник родительского проклятья. А там сидел Дэвид, когда… Кажется, на ледяном полу чернеет след от пролитого им чая, протёкшего в стыки термопокрывал…

Сейчас-то здесь уж точно не было жарко, однако от воспоминаний бросало в жар. …Потрясённо-пришибленный, едва не вжавшийся в пол Дэвид, образы отца и матери сквозь ореол охватившего всё существо возбуждения, голос в голове: «Что вы чувствуете, Винтари?». Не хотелось думать, как много знал уже тогда о нём этот странный телепат – не хотелось, но не получалось не думать. «Между нами больше общего, чем вы думаете, позже вы поймёте это». Позже – не сейчас ли?

– Молодец, Диус!

– А? Что?

– Чай пролил, говорю! Ладно б куда-нибудь, а то на спальник!

– А, чёрт… Ладно, не волнуйся ты так, мой же спальник.

– Да как раз мой, но к чёрту детали… Успеет ли он высохнуть до ночи? Я боюсь, термопокрывалами тут не обойтись пока…

Спальник до ночи высохнуть не успел. К счастью, спальник Винтари шился, видимо, сильно на вырост, или на кого-то уж очень завидных габаритов, и вдвоём в него втиснуться удалось. После прогулок по морозцу и беготни по множеству прорубленных в ледяных скалах лестниц засыпалось легко и быстро.

– Если подумать, здесь даже очень… ничего… – полусонно пробормотал Винтари, – жаль, мы маловато продуктов взяли. Я б здесь остался ещё где-то на недельку… Хотя, ввиду матушки я б здесь поселился на месяц-другой… Попросив кого-нибудь, кому религия не запрещает врать, сказать ей, что я умер…

– Диус, если… если тебе всё же придётся, необходимо будет… уехать… Я поеду с тобой! Я не отпущу тебя одного! И пусть они попытаются мне запретить!

– Пусть попытаются… Сошлюсь на славный пример покойного императора, который вообще притащил на Приму – нарна…

От непогашенной на ночь лампы по стенам бродили неясные тени, казалось, что узоры оживают, двигаются, переплетаются между собой. Самого момента засыпания Дэвид не засёк – кажется, он как раз размышлял, могут ли здесь обитать призраки. Вроде как, заброшенный город же… Можно ли здесь сейчас услышать тихие шаги, тихие голоса из прошлого? Нет, если разыграется воображение – конечно, можно… Ведь это место хранит столько памяти…

И тут же перед внутренним взором воскрес – ярче и некуда – тот день, тот их первый визит. Дэвид уже видел именно так что-нибудь во сне – словно не своими глазами, и даже не откуда-то сверху, а всеми глазами разом. Он видел себя – склонившего голову, о чём-то переговаривающегося с Дамиром, но видел себя так же как бы и изнутри, видел свои мысли, и это было странно… хотя уже и стало почти привычным за эти месяцы чужих снов. Но так странно и немного страшновато видеть свои мысли не такими, как сам их запомнил, а те слабые, им самим не подмеченные оттенки мыслей, что возвращались разве что во сне. Как искоса, боковым зрением он любуется Диусом, его улыбкой, его чувственными губами… Нет, сложно было отрицать – он всегда любовался им, с тех пор, как осознал это счастье – что у него теперь есть старший брат. Каким взрослым казался он ему даже тогда, когда он только приехал на Минбар, когда ему было столько лет, сколько ему сейчас… Как восхищала его сила, когда он поднимал его на руки – например, когда он подвернул ногу в их прогулке по холмам, или когда они шуточно боролись – каким восторгом было ощущать эту превосходящую силу, думать, что вот таким он сам станет через несколько лет… Сейчас Диус – взрослый мужчина, там, на Центавре, на его рослой, статной фигуре задерживались взгляды красавиц, из его лица исчезла юношеская мягкость, но улыбка осталась той же – мальчишеской, задорной, чувственной, гордой. И словно сместился взгляд – и его обдало, едва не сбив, накрыв с головой, волной эмоций Диуса… Тогда, в тот самый момент, о котором он старался не думать, не вспоминать… Его волнение, его тревога за реакцию младшего, невинного, неготового, сквозь биение собственной плоти под одеждой – стремление защитить его от смущения, неудобства, защитить это минбарское целомудрие, переживания за него – сквозь собственные переживания… Образы отца и матери – сплетённые тела – с таким восхищением, с таким восторгом, с такой немыслимой любовью…

«Он другой, чем мы, – те слова об Андо, – его чувства, желания его души неотделимы от желаний его тела…».

Другой ли?

«Он центаврианин, – слова о Диусе, кажется, Шин Афал сказанные, – для них естественно… стремление к наслаждению, к буйству чувств, к красивым вещам, красивым словам, красивым чувствам…».

Эта любовь, которой тесно переполнять оба сердца, и она разливается, заполняя собой всё тело, наполняя, словно весенние соки – все шесть его ростков, один из которых так безумно бился в его руке в тот сумасшедший вечер… Сколько этот момент преследовал его позже в снах – как этот росток обвивает его руку, обвивает его тело, змеится в его ладонях, ползёт по его груди… Особенно тогда, в том сне, когда Андо…

Он проснулся, почувствовав дрожь тела, к которому он во сне прильнул так тесно, заполз ладонями под рубашку, обхватив эти сильные, упругие, горячие ростки, прильнул губами к губам…

– Дэвид!

В темноте почти не видно глаз – одинаково шальных, но шумное, частое дыхание обжигает лица друг друга.

– Диус… Прости… Этот сон…

Широкая горячая ладонь судорожно похлопала по спине.

– Понимаю, понимаю, что сон. Чувствую… Что снилось-то, братишка? Шин Афал в откровенном наряде? Моему воображению, конечно, минбарцы в откровенном наряде не рисуются, но тебе-то вот, видимо, нарисовалось…

Вдвоём, в одном спальнике, так тесно и жарко, словно в материнской утробе. Напряжение обоих тел, прошибаемое единой дрожью…

– Диус, я… Я… Всё хорошо, я как-то должен взять себя в руки…

– Взять себя в руки… Хорошее выражение, своевременное… Подожди…

Рука Диуса скользнула между их сомкнутых тел вниз, обхватила твёрдую, как камень, плоть. Дэвид застонал, впиваясь ногтями в спину брата.

– Хотя, подожди… Не так…

Сквозь туман в голове Дэвид осознал, что это один из этих крепких, упругих ростков скользнул из-под рубашки вниз, обвил его орган, заскользил по нему, сжимая и расслабляя тиски колец.

– Я ведь говорил… Нам дана такая возможность… Помогать иногда себе… или другу… в трудную минуту… Что ни говори, но я заслуженно считаю нашу физиологию… великолепно продуманной…

Дэвид душил свой крик на его груди, вдыхая его запах, сходя с ума от жара его тела.

«Не спрашивай… Только не спрашивай, что мне снилось… тогда и теперь…».

Алион долго теребил в руках чашку с чаем, как бывало, когда он не мог решиться заговорить о чём-то сложном для него и волнующем.

– Я думаю о том… О той проблеме понимания, которая встала передо мной… Что, мне подумалось, в представлении Андо о принятии, в этой потребности всегда было много телесного… Когда мы с вами говорили о земной психологии, я подумал, что, вероятно, это от того, что Андо с ранних пор был лишён близости и тепла родителей. Каким бы ни было его воспитание, физиологически он человек, и со стороны… химических реакций, надо думать… Нереализованная потребность вылилась у него сначала в отчуждение, вследствие неумения выражать свои чувства, а затем… В представление, что тот, кто желает его принять и стать ему ближе, должен принять его всего, в целом, и его душу, и его тело. Возможно, это некоторая компенсация за…

Андрес, которому и в кошмарном сне не снилось, что ему придётся говорить о фрейдизме с минбарцем, задумчиво поскрёб подбородок.

– Может быть… Недоласканный ребёнок – это, в общем-то… хоть в сексуальные маньяки готовый кандидат.

Алион снова провернул в руках чашку.

– В свете того нашего разговора о человеческой сексуальности… Скажите, верно ли будет моё предположение, что телепаты более склонны к бисексуальности, чем нормалы?

Какие же они милые, когда смущаются, подумал человек. И в их мыслях, насколько, по крайней мере, можно понять без сканирования, мелькающие смутные образы – такие… им самим кажущиеся, наверное, очень откровенными…

– Ну… Возможно, что-то в этом утверждении и есть. В общем-то, это, с некоторых сторон, даже объяснимо… Нормалы, взаимодействуя друг с другом – я имею в виду не только сексуальное взаимодействие, а взаимодействие вообще – воспринимают в большей мере форму, как бы много ни говорили друг с другом, насколько бы доверительными ни были эти разговоры. Это естественно, как следствие самой природы. Мы же имеем возможность узнать другого человека практически изнутри, не только оформленные мысли, которые он сам бы, пусть со временем, облёк в слова, но и зачатки мыслей, побуждения, фоновые эмоции, воспоминания… У многих, кого я знал, в пику доктрине Пси-Корпуса не принято было блокирование мыслей, о чём бы человек ни думал в этот момент. Странно, но напряжения не было, точнее, достаточно быстро проходило.

– Это давало вам… ощущение того, что вас приняли?

– Ну да, можно это назвать и так. Просто исчезал страх. Этот страх, пожалуй, роднил нас с нормалами, хотя, конечно, он был у нас разным, и я не знаю, возможно ли для нормала полное избавление от него… Суть в том, что все мы боимся одиночества – и все мы одиноки, потому что быть неодинокими не умеем. Потому что боимся самой мысли… вторжения кого-то другого в нашу суть. Как чего-то невозможного, быть может, это родовая память ещё с тех времён, когда телепатия была достаточно редкой, или из стыда, который, опять же, прививается нам с детства… А вот если задуматься – зачем человеку это самое личное пространство, зачем ему эти самые уголки, в которые больше никто не смог бы проникнуть, то есть… что такого принципиального в том, чтоб эти уголки были неприкосновенны? Это подсознательное ожидание удара, насмешки, неприятия… Хотя если спросить себя – зачем нам человек, который не принял и ударил, то есть, какая нам разница до его отношения уже после того, как он обнаружил это неприятие и таким образом выбыл из ближнего круга? Тогда как одна реализованная возможность поделиться сокровенным, не мучаясь с подбором слов, даёт нереальное ощущение кайфа.

Минбарец, кажется, даже просиял, словно услышал нечто чрезвычайно его радующее и близкое.

– Возможно, примерно об этом говорят наши духовные наставники, когда учат побеждать страх! Страх раскрытия чего-то постыдного, чего-то неприятного нам самим в нас делает нас слабыми, заставляет замыкаться и тратить много сил на подавление этих мыслей, на сокрытие того, что нам не хотелось бы обнаруживать…

– Ну, могу сказать только, что пути у нас тут, конечно, разные… Если вам проще не иметь постыдных тайн и побеждать какие-то порочные побуждения в зачатке, то у нас… Во-первых, о сексе человек думает не двадцать четыре часа в сутки, во-вторых, то, чего человек стыдится, может быть связано и не с сексом… совсем не с сексом… В-третьих, потом, когда ты получишь возможность взглянуть на себя чужими глазами, ты обнаружишь, что то, за что там тебе в детстве надрали уши или по поводу чего назвали не самыми лестными словами – в общем-то, далеко не самое страшное. Так вот, если говорить о физической близости… Вы, думаю, знаете о том, что во время сексуального общения барьеры, даже возводимые неосознанно, падают? И дело не в мазохистической потребности раскрыть перед кем-то всё нутро, мне думается. Думаю, каждому из нас приятно быть принятым… таким, какой есть… И половые различия, если вы об этом хотели спросить, стираются там, где ты видишь уже не в первую очередь оболочку, а душу, суть. Нет, стираются – это конечно, неверное слово… Просто, устройство человека таково, что, являясь, в сравнении с вами, например, изначально более чувственными и страстными, мы… не то чтоб стремимся подавить эту страстность, но ограничиваем себя в ней, при чём даже тогда, когда формального осуждения за её проявления можем и не получить. Как будто… число отпущенных нам не только соитий, но и мыслей о соитии ограничено, и мы должны давать отчёт о правильности и обоснованности любого нашего побуждения. Я понимаю, что для минбарского уха мои слова должны, наверное, звучать немного еретически…

Опустив глаза, Алион, с упорством истинного исследователя, изучал чашку, словно нашел в ней нечто удивительное.

– Я могу вас понять, отчасти, правда. То есть, я пытаюсь это сделать, насколько позволяет мне моё воспитание, моя минбарская сущность… Нужно быть честным, мы, минбарцы, как, впрочем, и многие другие, ставим во главу угла, в отправную точку, своё воспитание, свои ценности. И хотя сравнивать и присваивать оценки – это, конечно, неправильно, но ведь это неизбежно. Разумеется, моё понимание блага – это понимание минбарца, я отдаю себе в этом отчёт. Я пытаюсь понять то, о чём вы говорите, вы говорите хорошие, прекрасные вещи – о ценности каждого выбора, об уважении и самоуважении, о честности. Но… мы обычно просто смотрим на всё это под другим углом, понимаете? У вас об этом говорят – что секс не главное в жизни, и что важно обуздывать свои желания, не только сексуальные, я имею в виду… А у нас об этом мало говорят, но у нас так делают, с первых шагов в жизни. Без дисциплины и самодисциплины – чем мы будем?

– Мы или вы? Извините, извините. В общем-то, я тоже понимаю, о чём вы, вполне понимаю. Наверное, я просто идеалист, я не представляю вот этого, что без ограничений человек прямо таки идёт вразнос. Вроде бы, конечно, так бывает, и часто бывает, но, знаете, мне кажется, это просто с голодухи. А не будь этой голодухи… Ну, не может человек на самом деле хотеть прямо всего-всего и побольше. Не так много на самом-то деле ему надо. Излишества возникают из опасения лишиться доступа к желаемому, ну, вот как долго голодавший пытается наесться впрок. Когда мозги прояснятся, он ведь поймёт, что это невозможно.

– Мы предпочитаем понимать это не из пытки голодом, не знаю, внятно ли я выражаюсь сейчас. Дело не в одном только ограничении, как может вам, вероятно, показаться со стороны, простите, если опять сужу о вас стереотипно… Дело в том, чтоб понять свои желания, изучить их, прояснить, выявить их истинную природу. Без этого немыслимо говорить о том, как сделать правильный выбор, не ошибиться, и…

– И бывает так, что изучаемое и выясняемое вам не нравится? Ну, что вы делаете с осознанием каких-то постыдных, неприличных желаний? О господи, кого и о чём я спрашиваю, какие у вас там постыдные желания могут быть…

Алион поднял на него строгий взгляд зелёных глаз.

– Зря вы так. Я не раз говорил, как помните, что у нас секс – это скорее закрепление брачного союза, скорее передача чувств на более высоком уровне доверия… Но не сама цель. Но это не значит, что наша плоть мертва и пробуждается лишь по указанию, понимаете? Мы учимся тому, чтоб…

– Чтоб она пробуждалась по указанию? Извините.

– …чтоб наши желания не вредили нам, чтоб достижение желаемого шло нам во благо, помогало нашему духовному росту, приносило гармонию, а не разлад. Может казаться естественным, когда желание стоит впереди всего, служит отправной точкой наших действий, кажется, что именно так и устроен мир. Но в том и суть существа разумного, чтобы переставить это желание вслед соображениям пользы и блага, соображениям ответственности, очистить, облагородить это желание, знаете, как безобразную породу очищают, преобразуют, придают ей форму, превращая в прекрасный, искусно отточенный клинок…

– Понял, понял… Точнее, ничерта не понял, да, но думаю, это наживное. Ну, мне всё это не трудно понять в плане чего-то такого, чтоб ребёнок не капризничал, и сперва делал уроки, а потом требовал мороженое и мультики, или в том, чтоб не покупать какую-то дорогую фигню и потом сидеть без денег… С сексом оно в целом ведь примерно так же, сначала надо повзрослеть, отрастить мозги, потом уж… Но у вас, я так понимаю, всё это как-то сложнее простого «до брака ни-ни». Ну и что вот вы делаете, если до брака ещё как до Луны пешком, а трахаться уже хочется? Или у вас не бывает такого, и только слово «брак» запускает сигнальную цепочку? Ну, понятно, медитация, внушения… Убеждаете себя, что зелен виноград?

– Простите, что?

– Ах, земное выражение, из какой-то басни, от Виргинии услышал, означает, что человек, когда не может что-то получить, убеждает себя, что ему это вовсе не нужно. Что предмет желания вообще плох и недостоин внимания…

– Ну, это было б всё же очень примитивно. Всё это очень сложно, и требует пристального внимания, честности с собой, подробного самоанализа…

Андрес поднялся, чтоб налить себе ещё чаю. На кой чёрт вообще выпускают посуду размером с напёрсток? Ну да, для минбарцев самое оно. Алион вон ещё первую не допил, смакует вкус. С такими только и разговаривают о страсти и излишествах, ага.

– Относительно того, как такое желание возникло, почему сейчас, и что с этим следует делать, понимаю. Грубо говоря – желание возникло оттого, что у некой особы шикарная грудь, а вы молодой мужчина, давно не имевший секса, – «господи, а он имел секс вообще когда-нибудь»? – и вы убеждаете себя, что у вашей будущей жены грудь будет ещё круче и вообще секс с единственной избранницей в тысячу раз лучше, чем с кем попало. Нет, не подумайте, что я вас осуждаю, я о другом – мне, например, не очень понятно, как секс с кем попало уменьшает кайф от секса с той-самой-избранной. То есть, я могу представить, насколько должны обостряться все ощущения, если вот долго было нельзя, а теперь наконец можно… Теоретически, в смысле… Если мне действительно нравится тот, с кем я лёг в постель, на это никак не влияет то, что десять лет назад я тоже с кем-то спал. Опять же, я говорю с вами, как телепат с телепатом, нормалы, быть может, и могут рассуждать, что лучше одно тело, чем много разных, но мы-то понимаем, что каждый человек уникален, и влечение, страсть могут возникнуть более чем к одному, ко всем подряд и не бывает… Ну и вообще, если за всю жизнь человек так и не встретит действительно настоящую любовь, которая пройдёт все эти ваши проверки-обряды – ему что теперь, вообще никогда…

Минбарец посмотрел на него удивлённо.

– Разумеется. А зачем?

Теперь пришёл черёд Андресу растеряться.

– Ну… хочется ведь. Вы ж сами говорите, плоть не по приказу оживает…

– Когда я говорил, что абстрактными, беспредметными наши желания не бывают, я имел в виду, что мы делаем их такими – предметными. Наше желание телесной близости, сексуальных удовольствий, которое, разумеется, иногда охватывает нас, особенно когда мы молоды, мы, грубо говоря, посвящаем нашим возлюбленным, которых мы однажды встретим. Мы воспринимаем это, как первые весточки нашего любовного экстаза, как обещание большего, когда мы встретимся… Да, ожидание может быть долгим, но если речь о душах, родных, предназначенных друг другу – какое ожидание может быть слишком долгим?

Андрес не сдержал усмешки.

– Простите, но в такое я не верю. Я понимаю, вы верите, для вас важно в это верить… Многие земляне, в общем-то, тоже верят, что в этом такого. Разве что, в мечтах об истинной и волшебной любви можно проморгать все шансы на что-то реальное. Я б так не смог. Более того, я б так не захотел. При том, что, честно, я кое в чём завидую вам. Вашей выдержанности, вашему самоконтролю, этому чистому, отточенному разуму, закалке вашего духа. Она повышает ваши способности в разы, хоть о способностях нормалов говоря, хоть о способностях телепатов. Но нет, я не променял бы восторга своих мимолётных связей на это.

Минбарец учтиво склонил голову.

– И вы правы. Значит, при всей мимолётности, эти связи много значат для вас, это не пустое, не легкомыслие, это оставило глубокий след в вас, стало кирпичиками, из которых слагается ваш дух…

Андрес поболтал остатками чая в чашке и посмотрел на собеседника пристально, с прищуром.

– Глупо было спрашивать вас о запретных желаниях и постыдных тайнах. Ещё глупее, чем полагать, что вы раса затюканных религией скромников, постоянно опускающих взгляд, чтобы не выдать плещущуюся в нём похоть, или что страх осуждения по силе эмоций захватывает вас больше, чем секс. Вы сидите передо мной, такой безупречный, образцовый, говорите таким спокойным, выдержанным тоном, таким изысканным слогом, и я должен представлять ваши эротические фантазии как-то иначе, чем высокохудожественное произведение, которое не зазорно б было явить самому придирчивому критику? Вы виртуозно ловите своё вожделение на стадии первого помысла, вы облагораживаете, ограняете его, приводя в возвышенную и исключительно достойную восторга картину, так? В ваших «посвящениях вашему будущему супружеству» вы сплетаете свои пальцы с её и касаетесь губами её губ, а если и представляете что-то более откровенное, то в исполненных пристойности и изысканной нежности сценах, и это считается у вас разгулом страсти, не так ли? Вы ведь и в момент полового акта беспокоитесь о том, как это выглядит, а не о том, чёрт возьми, чтоб просто сделать то, чего хочется? Извините, я не готов представлять себе эстетическую систему, где это могло б быть предметом стыда. Нет, я верю, что это для вас естественно. На что-то такое – вы просто не способны.