Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 87 страниц)

– Этого На’Тот не говорила. Сказала, мы всё поймём при встрече.

– При встрече… Чего они там мудрят? Почему она хотя бы имя не назвала, неужели это тайна?

Прошло, должно, быть, около получаса, как пришёл вызов от Маркуса, с сообщением, что гости встречены и они все вместе направляются в резиденцию.

– Ну слава богу, доехали.

– Интересно, он похож на Г’Кара? – шептал рядом Дэвид, – мой ровесник… Подумать только…

Дверь отворилась. Винтари, да и остальные, потом размышляли о превратностях судьбы – если б первым они увидели того, кто шёл вторым, спутника их гостя, они бы обознались – и не были бы так шокированы в первый же момент.

Приветственная речь замерла на устах Шеридана. Нет, ошибки быть не могло – вошедшего сопровождали Маркус и Зак Аллан.

Ну да, от шеи это, в общем-то, был нарн… Нарнское воинское одеяние смотрелось на долговязой фигуре почти гармонично. Но юноша не был нарном. Он был человеком. Высокий, очень загорелый, с небрежно собранными в хвост рыжими волосами, с тревожными голубыми глазищами, смотревшимися на обветренном лице просто огромными. Человек? Землянин?

– Вы… – попытался наконец выдавить Шеридан.

– Г’Андо, сын Г’Кара, – выговорил юноша на земном, но с очень сильным акцентом, – другое имя Андо Александер. А вы, должно быть, Джон Шеридан?

– Да… – слова давались президенту с явственно зримым трудом, – добро пожаловать на Минбар, будьте гостем в моём доме… Вы сказали – Александер?

– Во имя Валена, – охнула Деленн.

Молодой человек сделал шаг… Потом бросился к Шеридану – только плеснули по ветру рыжие волосы, стиснул его руку.

– Джон Шеридан… я так счастлив наконец с вами познакомиться. А вы – Деленн… А вы… – молодой человек натолкнулся взглядом на Винтари, пытаясь, видимо, сообразить, кто он такой, – вы их сын… Нет, не Дэвид…

Винтари покачнулся, чувствуя, что падает, и наощупь нашёл плечо Дэвида. У него было такое ощущение, словно в его потайную комнату, куда никто никогда не входил, ворвался чей-то взгляд. Именно так – ворвался, пронёсся ураганом, и ничто не ускользнуло от него.

Никакой обычный взгляд невозможно так чувствовать. Он словно был изнутри и снаружи этого взгляда, он понимал, что его видят. Он понимал, что видят.

– Простите… конечно, это вы – Дэвид… – донёсся до него голос откуда-то издалека.

Внутри, в голове звучал другой голос. И сложно было сказать, что он спрашивал. Но он против воли вызывал в памяти то надменное лицо леди Ваканы, то смеющийся ласковый взгляд Деленн, когда они обсуждали юмористические стихи и басни, которые тогда пытался переводить Винтари, то лицо Картажье, склонившееся над детским манежиком – улыбающееся, почти счастливое, но такое пугающее лицо, то запыхавшегося, вспотевшего Шеридана с бадминтонной ракеткой в руках, и ту оборванную на полукадре фантазию – медленно кружащийся за окном то ли земной, то ли минбарский снег, мерцающая сказочными огнями рождественская ёлка, и они с Дэвидом…

«Так кто ты?»

Винтари никогда раньше не чувствовал вторжения чужого сознания в своё. Может быть, его кто-то когда-то и сканировал – ведь не знал же он всех телепатов Центавра поимённо, и не все они носили какие-то знаки отличия, лидара были скорее исключением, чем правилом – но делали это определённо более аккуратно.

– Андо, – Винтари ухватился за донёсшийся до него голос Шеридана, чтобы немного успокоить кручение-верчение тайной комнаты в его голове, – ваше… другое имя, оно мне знакомо… Как и ваше лицо. Кто ваша мать?

– Вы правильно поняли, господин Шеридан. Я сын Литы Александер. Я знаю, вы помните мою мать. И моего отца. Моего другого отца.

Освобождённый от ментального контакта, Винтари сидел на стуле и пытался придти в себя. Ладони Дэвида, стискивающие его руки, обжигали до кости. Телепат. Этот юноша – телепат. Очень сильный… И совершенно не контролирующий свои способности. Вот так пройти, словно стен вообще не существует… На миг дольше – он смог бы, может быть, считать всего Винтари, всю память, всю суть, все мысли, все движения души.

– А говорят, на Нарне телепатов нет…

Голоса беседовавших слышались сплошным неразборчивым гулом – так он был оглушён голосом внутри. Только голос Дэвида прорывался сквозь пелену шока.

– Он нарн не по рождению. Его мать – Лита Александер, телепатка с Земли, помните, мы много говорили о… той истории?

– Помню. Героиня войны Теней, единственная, кто побывал в мире ворлонцев – разве я мог такое забыть? Но я не знал, что у неё были дети…

– Три дня назад мы не знали, что у Г’Кара был сын, – неловко улыбнулся Дэвид.

– Но это не может быть их общий ребёнок, нарны и люди не…

– Конечно, нет. Вспомните, мы говорили и о том, что было после. О войне с Пси-Корпусом, и что привело к этой войне… О Байроне. Он был возлюбленным Литы Александер. Тогда, отбывая с Г’Каром в совместное путешествие по космосу, она унесла под сердцем их ребёнка. Он родился во время этого путешествия, а когда Лита через два года вернулась, чтобы продолжить свою вендетту Корпусу, и погибла, Г’Кар усыновил её ребёнка и поселил его в колонии Драс. Андо – гражданин Нарна, он вообще никогда не видел других людей… да и представителей других рас. И понятно, он не умеет контролировать свои способности – его просто некому было этому научить. Потому он и прибыл на Минбар – чтобы учиться у наших телепатов.

Конечно, Винтари помнил, хотя возможно, хотел бы не помнить. Это был один из очень надрывных, драматичных разговоров, когда он без слов понял – это то, о чём Дэвид мало с кем может говорить. Только с семьёй. О чём ему тяжело говорить, потому что семье он хотел бы дарить только радость. В этот момент Диус ощутил, как одно из самых странных откровений своей жизни, что нужен этому мальчику. Братья нужны друг другу. Братья могут поделиться тем, чем не хочется огорчать, тревожить сердца родителей. Можно удивляться, как задела этого ребёнка чужая трагедия, произошедшая ещё до его рождения – но это если не знать впечатлительную, не терпящую несправедливости его натуру. «Земля – гнездо розни и ненависти, – с гневом говорил он тогда, – это ли не лицемерие – протягивать руку дружбы другим расам, когда друг другу они веками были чужими, врагами? Ненавидели другие нации, другие религии, потом для ненависти у них появились телепаты… Быть едиными они могут только против кого-то! Это грешно, это ужасно, но когда я впервые услышал об этом – я подумал, почему же все они не вымерли от дракхианской чумы, быть может, этим они искупили бы свои преступления… Я не знаю, как мне суметь раскаяться в этой мысли, а без этого моя душа никогда не будет чиста!». И хотелось возразить, что это всё в прошлом, а жить нужно будущим… но знает ли он это наверняка? И хотелось возразить, что грехи, если на то пошло, есть и у минбарцев… Но тысячу лет действует закон Валена, и хотя исключения по-прежнему бывают, но насколько отношение к ним несравнимо с отношением в любом другом мире!

– Почему же мы не знали ничего об этом?

– Вероятно, так было нужно. Вы сами можете представить, как определённые силы на Земле… могли быть заинтересованы в нём. Да и быть наследником Г’Кара не очень безопасно для жизни.

– Действительно…

Винтари наконец смог сфокусировать взгляд на встревоженном лице Дэвида.

– Вы в порядке, ваше высочество?

– Думаю, уже да.

Только всё ещё вспыхивали перед глазами огни рождественской ёлки. Огни «Старфьюри» Шеридана в тот их первый полёт. Огни далёких звёзд, к которым он снова тянул доверчивые детские руки.

– У меня есть имя, Дэвид. Не зовите меня высочеством… даже при других. Не после… всего, чем мы делились друг с другом.

Вечером, не в силах совладать с настойчивыми мыслями, Винтари постучался в комнату Дэвида.

– Вы не спите?

– Нет. Столько впечатлений…

– В общем-то, у меня то же самое.

Винтари прошёл в комнату, в сиянии разноцветных призм ночника выглядящую так маняще уютно. Сколько вечеров прошло здесь, под этой мягкой искусной иллюминацией, за тихими, самыми интимными в жизни разговорами. Странно ли, что самым доверенным, самым интересным и незаурядным собеседником в его жизни оказался настолько не равный ему по возрасту? Но за эти годы странное стало его воздухом и пищей.

– Всё хорошо? – Дэвид легко коснулся его руки, выводя из задумчивости.

– Да… Наверное… – Винтари повёл плечами, наслаждаясь лёгкостью и мягкостью домашней одежды после парадной, – не знаю. Видите ли, со мной никогда такого не происходило. Я слышал, глубокое сканирование бывает даже болезненным… Но это не было глубоким сканированием, Дэвид. При сканировании телепат как бы идёт из комнаты в комнату в твоём сознании, ища то, что ему нужно, кидая некие позывные, позволяющие этому чему-то поскорее найтись. Здесь же… Он оказался сразу везде, понимаете? Он не проходил по этим комнатам, он пронзил их, как лучи радиации. О чём только думал Г’Кар…

– О чём вы?

Центаврианин неуверенно коснулся гирлянды колокольчиков у стены, они не зазвенели, а засветились.

– Принять под свою опеку ребёнка-телепата… ребёнка настолько сильных телепатов! Будучи настолько… давно исторически не готовыми к этому. Я понимаю, нарнам очень хотелось компенсировать историческую несправедливость, но… Он мог бы сжечь кому-то мозг, не желая этого. Что будет, если он этого пожелает!

– Он… Затронул в вас какие-то неприятные воспоминания?

– Приятные тоже, от чего страшнее. Нет, я… Наверное, я на самого себя злюсь.

– Ваш шок – это нормально…

Они опустились рядом на тонкие подушки, разложенные вокруг низенького столика. На столике громоздились главным образом книжки – Дэвид, похоже, писал какую-то домашнюю работу на тему старинных иллюстраций. На краю стола лежал карандашный набросок – попытка разбить некий сложный узор на простые элементы.

– Если вы боитесь, что он теперь может… кому-то что-то о вас рассказать…

Винтари раздражённо махнул рукой.

– Он дик и наивен, он просто не знает, что можно, а чего нельзя! Ребёнок со смертоносной силой. Да, я должен… Должен поговорить с ним. Когда найду слова, конечно…

– Отец как-то сказал: «Главная причина, по которой люди боятся телепатов – это то, что они не могут разобраться в себе, и боятся, что в них разберётся кто-то другой». Вы знаете, я никогда не боялся телепатов. Может, потому, что минбарские телепаты никогда не позволяли себе никаких неделикатных действий, а может, потому, что мои мысли едва ли являются настолько интересными, чтобы все стремились узнать их. Знаете, он коснулся и моего сознания. Вы правы, это так страшно… Думать, спрашивать себя – достаточно ли чисты твои мысли, не откроется ли в них что-то тёмное, пугающее.

– Вот с такой стороны я не смотрел, честно говоря. … Да что нечистого может быть в мыслях у минбарцев? Что вы вообще о нечистых мыслях знаете?

Подросток рассмеялся, на его щеке проступила ямочка – такая же, как у отца. Винтари вспомнил фотографии с «Вавилона-5» – Шеридан в форме космофлота Земли, Шеридан в форме времён мятежа… Открытое, ясное лицо с самой солнечной улыбкой на свете, за одной этой улыбкой можно было пойти – и во тьму, и в огонь…

– У каждого из нас есть тайны, – молвил Дэвид, уставившись на свои руки, будто внезапно нашёл в них что-то очень занимательное, – то, что нам кажется в себе смешным, или постыдным, или недопустимым, недостойным. У каждого есть то, о чём он избегает думать, что несёт слишком сильную боль… или слишком сильное наслаждение. Я напоминаю себе об этом, о том, что никто из живущих не может считать себя чистым, никто никогда не открыт для собственного взгляда – даже среди учителей, мастеров, величайших людей. Я напоминаю себе об этом, чтобы не впадать в опасное зацикливание на своих слабых местах, на том, чтоб избегать своих слабостей. Как ничто другое, это ведёт к ослаблению духа.

Сумел ли он преодолеть то, что мучило его больше всего, что, по его собственному признанию, разъедало ему душу – ненависть к Земле? Обиду за отца, спасшего эту неблагодарную планету и за это пошедшего под трибунал, боль и гнев за столетний кошмар телепатов? Винтари не хотелось спрашивать. Хотелось верить, что да. У минбарцев ведь куча способов очищать и успокаивать свой дух, который-то должен был подействовать… Уж точно, он не станет лишний раз напоминать, тревожить эту рану. Хотя она и так растревожена появлением рыжеволосого нарна.

– А что делать, если о чём-то и правда тяжело думать, и хочется стереть, выжечь это из своей памяти? Когда кажется, много б отдал, чтоб переправить какую-то страницу в своей книге?

Подросток завозился, устраиваясь на подушках поудобнее, на стене качнулась тень остреньких рожек.

– Если б вы взглянули на эти страницы… вполне вероятно, вы и не нашли бы, чему там ужасаться. Уж точно, они, если б прочли ваши мысли, не поняли бы, чему ужасаетесь вы. Свой стыд самый стыдный, потому что свой. Но будем объективны, мы в нашем возрасте не успели совершить ничего по-настоящему ужасного. Глупого – ладно, допустим… Однажды на уроке, когда учитель объявил новую тему и спросил, не имеет ли кто что сказать по ней, я вызвался. Мне казалось, что я знаю. Лишь когда слова уже слетели с моих уст, я понял, какой сморозил откровенный бред. Да, в тот момент я дорого б отдал, чтоб отменить своё последнее действие! Я сел весь красный, учитель как-то прокомментировал сказанное, и мне хотелось провалиться сквозь землю, мне казалось, что все, абсолютно все смотрят на меня – хотя я, конечно, не отслеживал, я не мог оторвать взгляда от пола. Уж лучше бы промолчал, честное слово! Я ел себя этим неделю, не меньше, спать спокойно не мог. А потом тот же учитель, объясняя уже новую тему, рассказал, как некогда на уроке очень долго спорил с учителем, пытаясь доказать ему, что тот не прав, спорил задорно и даже с апломбом. И опозорился в пух и прах, когда оказалось, что примеры, которые он приводил, были совсем из другой темы, которую он проходил и должен был знать хорошо. В моём представлении, от такого вообще умереть можно было, но странно, учитель говорил об этом с улыбкой. Именно тогда я понял, как это важно – умение переживать и отпускать. Как важно уметь взглянуть на свои проблемы отстранённо, сторонним взглядом. Проходит время – и то, что заставляло нас мучиться и переживать когда-то, больше не имеет на нас влияния.

Что ж, это прекрасно, что он говорит о чём угодно, только не об этом…

– Пожалуй, тут вы правы. Хотя я очень самолюбив, но я уже замечал, что боль от неудач и поражений притупляется со временем. Наверное, телепаты в этом плане счастливее, чем мы, они не настолько наедине с собственными мыслями.

Дэвид усмехнулся.

– Редко от кого услышишь, как телепатов называют счастливыми.

– Ну, я говорю больше применительно к телепатам Центавра, у нас они привилегированный класс. Детей-телепатов, родившихся в бедных семьях, забирают на усыновление в знатные дома, они получают щедрое вознаграждение за свою работу, и наша гильдия телепатов не налагает на них таких ограничений, как на телепатов-землян Пси-Корпус. Мы не заставляем их подчиняться какой-то единой структуре, не ограничиваем их в проявлении их способностей. Телепат подчиняется в первую очередь роду, ну, как и любой из нас. Гильдия служит больше для организации, объединения, например, чтоб семьи, которым не повезло иметь своего телепата, знали, куда обращаться для найма.

– Значит, у вас не могло бы произойти подобное истории родителей Андо?

– Это действительно маловероятно. Наши телепаты не скованы неволей большей, чем все остальные, по крайней мере. И нормалу, и телепату условия жизни диктует семья, в которой он вырос. А в некоторых случаях им даже позволяется больше – как привилегированному классу, им делаются поблажки. Ну, например, были случаи, когда давалось разрешение на поиск биологической семьи… Такое желание, впрочем, выражалось нечасто, телепатам более чем привольно живётся и в приёмных семьях, они являются сокровищем и предметом гордости принявшего их рода, а семьи получают за ребёнка-телепата солидное вознаграждение, позволяющее вырастить двух обычных детей или дать полноценное образование по крайней мере одному, это сделка, выгодная для обеих сторон. У нас так же не существует запрета на брак телепатов с нормалами, это было глупо – их мало… К тому же, хотя союз телепата с телепатом и повышает шанс передачи способностей, твёрдой гарантии нет – известен случай, когда у родителей, уровень которых соответствовал земному П11, все трое детей родились без способностей. Но это, конечно, просто образец чудовищного невезения.

– То есть, получается, вторжение в частную жизнь, которого так боятся земляне, вас не пугает?

– У нас свободная конкуренция, – усмехнулся центаврианин, – разумеется, никому не хочется, чтобы его секреты были раскрыты. Но хочешь защититься – умей избегать встреч с телепатами враждебных тебе родов. Да лишний раз и с телепатами родов дружественных. Либо ходи в сопровождении собственного телепата, чтобы он мог засечь и заблокировать вторжение. Владеющий информацией владеет миром, это понимаем мы и понимают земляне. Разница в том, что мы делаем это открыто.

Дэвид прикрыл глаза. Нет, это не прошло, думал Винтари, глядя на скорбную складку между бесцветными бровями. Разве что – он смог обуздать эту боль, но едва ли излечить. Обида за отца разделяет его с отцом же, остающимся патриотом Земли. «Это… как «любить родителей такими, какие они есть»! Я не мог бы любить недостойных родителей, не представляю этого, мои родители – идеальны!». Обида за телепатов… Если честно, непостижима разуму. Сколько людей узнал он на Минбаре? Ни в ком больше он не встретил такого надлома, они могли вспоминать о телепатах, о связанных с ними моментах истории спокойно. Разве что – Иванова… Но ведь у неё особый случай. А у Дэвида даже нет близких друзей-телепатов, если не считать таковыми девочек Коул! В этот момент Диусу абсурдно захотелось подобный дар, чтобы заглянуть в мысли Дэвида. Он никогда не лгал, но не говорить – это не то же, что лгать.

– На Минбаре телепатия считается великим даром… На Земле – великим проклятьем… По большому счёту, Пси-Корпус ведь расформировали не из-за сочувствия к телепатам, а из-за всё возрастающих властных амбиций, из-за нехорошей роли на политической арене. Хотя наверное, просто надо верить – что люди научатся бок о бок с телепатами работать, жить, идти к общему будущему. Что хотя бы по малой капле в день, но преодолеют это параноидальное недоверие. В конце концов, за эту веру родители Андо отдали жизнь.

Винтари покачал головой.

– Ничего не скажешь, повезло парню. Вырасти в мире, где он – единственный телепат… Как он вообще выжил там?

– Интересно, каково это – после стольких лет встретить наконец себе подобных…

– «Себе подобных»… Мне вот интересно, почему он для обучения отправился не на Землю, а сюда, и почему только сейчас?

– Это было завещание Г’Кара. Г’Кар, выполняя волю Литы, сделал всё, чтоб об Андо не знали как можно дольше. Но теперь развитие его способностей больше не позволяет ему жить, как жил. Однако на Землю… Думаю, это можно понять. Пси-Корпуса больше, конечно, нет, но память, для него – ещё жива, он пока не готов к встрече с родиной родителей – потому что это родина и тех, кто оставил его сиротой.

– Хорошо, что он был так мал, когда это случилось, а отца и вовсе не знал. Боль его была бы сильнее. Я вообще не хочу представлять, что чувствуют телепаты, теряя друг друга – это ведь потеря целого мира, для них… Мы теряем лицо, голос, сказанные слова. Они – весь внутренний мир, который они знали. Сейчас он словно изучает само понятие семьи, ищет в чужих сознаниях, на что похожи чувства к родителям.

– Он проник туда, куда не следовало бы, задел струны, больнее которых нет… но я не в силах обижаться на него за это. Он искал не только определения чувств, но и определения потери. И напомнил мне о потере, которая и меня ждёт.

– Ему больно. Его родители покинули его раньше, чем он мог их хотя бы запомнить, а ваши родители живы и проживут ещё много лет…

Лицо Дэвида помрачнело, и у Винтари кольнуло оба сердца. И ему даже, кажется, смутно хотелось, чтоб Дэвид не продолжал, сдержал эту откровенность, оставил его в счастливом неведенье…

– Вы не всё знаете, Диус. Это мало кто знает… Но от меня не скрывали, не смогли скрыть. Тогда, на За‘Ха’Думе, когда мой отец взорвал цитадель Теней… Он погиб. Погиб по-настоящему. Лориен, один из Изначальных, задержал и продлил уходящую жизнь, но лишь на время. Он не отменил его смерть, он только дал ему отсрочку. Жизненной силы, которую он ему передал, было лишь на двадцать лет.

– Что?!

– И когда это время пройдёт… «Он просто остановится».

В глазах Винтари стоял физически, им самим ощущаемый, ужас.

– Но… Это было в 2261 году… Значит… Дэвид, почему вы сказали мне об этом только теперь?

К чёрту всё… И гордость, и комплексы, и всё, как ещё это может называться. Пусть он не может выразить свои чувства – он не может их не чувствовать, не может не погибать сейчас в их пучине. Пусть он не может прямо сейчас закричать от ожидания грядущей боли, броситься прочь, по коридору дальше – найти, припасть к дорогим рукам, поклясться, что каждый день, каждую минуту будет рядом, что сделает всё… Но сдержаться сейчас, перед Дэвидом, он не может тоже.

«Сколько, сколько у меня осталось на то, чтоб бороться с единственным настоящим желанием – обнять своего отца и сказать, как сильно я его люблю? Я думал, что у меня на это вся жизнь, что я могу позволить себе роскошь всю жизнь бежать, как маленький глупый ребёнок, от правды, что привязался… Что у этой привязанности есть имя. Что мне должно быть безумно стыдно… И мне стыдно… Я должен был принимать свою жизнь, свою судьбу такой, какая она есть – но я захотел другой судьбы… Я захотел присвоить то, что не моё. Как мне пережить, когда его не станет, как напомнить, что он мне вовсе не отец? И как ещё оставить сил на то, чтоб бороться с желанием обнять и утешить свою мать в этой потере?»

– Диус, – руки Дэвида легли на сотрясаемые рыданьями плечи, – Диус, это…

– То, чего не изменишь, да? – Винтари вытирал злые и отчаянные слёзы, а они всё набегали и набегали, – сколько в жизни того, чего не изменишь… Я ничего не могу изменить. Ничего по-настоящему важного. Я всю жизнь желал только одного – сделать что-то по-настоящему важное, прожить жизнь не зря… Но я проживу её зря, потому что напишу сколько-то книг, займу какое-то место в истории и может быть, даже стану императором Центавра… но не смогу защитить единственное, что для меня по-настоящему значимо. Вашу семью, Дэвид.

Мальчик смотрел на него потрясённо, этими огромными материнскими глазами. Он потрясён этим откровением? Наверное, он и не предполагал, что загостившийся у них гость настолько отчаянно не хочет уезжать?

– Какого чёрта, Дэвид, какого чёрта? Он сделал так много… Он сделал столько, что уже бы хватило… Почему он должен был сделать ещё и это? Неужели победить Теней нельзя было без этой жертвы?

– Этого уже не узнать. Он только говорил, что видел будущее… Будущее, в котором флот Теней всё-таки достаточно силён, чтобы, отступая под натиском сил Света, причинить ещё много зла. Он видел разрушенный Центавр…

– Центавр?

– Да. В том варианте будущего они, уже проиграв, отыгрались на Центавре.

– Так он это… он это сделал ради Центавра?

– Ради Центавра в том числе, но и в целом… Это ведь было поворотным моментом – ударом в самое сердце тьмы, взрыв цитадели, считавшейся неприступной. До этого немногие верили, что Теней можно победить. Теперь уже – мир знал.

– Какая ирония… Что ж, хотя бы так… он подарил жизнь и мне…

Совместные завтраки и ужины в те дни дали Винтари неплохое представление о том, что такое чувство неловкости, при том коллективное. Андо оказался… довольно тяжёлой и бестактной в общении личностью. Попросту говоря, для него за столом существовали только трое – Шеридан, Деленн и Дэвид. Прочих будто и не было здесь, он не обращал на них никакого внимания, мог не отвечать на их вопросы. Винтари вполне понял бы такое отношение к себе – пора вспомнить, в конце концов, что не все нарны рейнджеры, но не более тёплого обращения удостаивалась и Райелл, которая, как минбарка, может, и казалась холодной и отстранённой, но точно не была невежлива и невнимательна, и присутствовавшие иногда Маркус и Зак Аллан. Зака Аллана Винтари до этого видел раз или два и не имел о нём ровно никакого представления как о человеке, разве что он казался несколько мрачноватым и нервным, но это тоже не казалось поводом вести себя с ним так пренебрежительно и даже резко. Порой казалось, что, по земному выражению, между ним и Андо успела пробежать какая-то кошка, и это было удивительно – разве они не познакомились только на Вавилоне? Но по-видимому, Андо тот человек, что может испортить ещё не начавшиеся отношения. Глубоко потрясло Винтари, когда он, на брошенную Шериданом фразу «Ваш друг» спокойно ответил: «У меня нет друзей». И это при сидевшем там же К’Лане! Среди не приходившего в голову абсурда было и такое, чтоб когда-нибудь ему захотелось вступиться за нарна, но в этот момент ему захотелось ударить Андо. Но он так долго учил себя не делать скоропалительных выводов, не поддаваться первым импульсам, и решил просто послушать дальше.

– Мне это просто не нужно.

На это, в самом деле, сложно с ходу придумать, что ответить. Сникший Дэвид преувеличенно внимательно ковырялся в тарелке, на лице Деленн была написана болезненная досада.

– Почему вы так говорите? Понимаю, со своим даром, да ещё и при внешнем отличии от окружающих, вы чувствовали себя, должно быть, очень одиноко… Но друзьями становятся не только те, кто во всём похож между собой. Даже если вас… не принимали до сих пор…

– Нет, не могу сказать, чтоб это было так. Я не ребёнок-изгой, если вы об этом. Мне самому не нужно.

У него сильный акцент, иногда он совершенно неправильно строит фразы – Винтари даже в какой-то момент почувствовал лёгкое превосходство. Понятно, у него было маловато практики в земном языке, ещё научится… И он отвечает, не дожидаясь окончания фразы, что тоже бывает у телепатов, не выработавших необходимой деликатности.

– Может быть, сейчас вы и думаете так. Но человек не может без привязанностей…

– Друзья и привязанности нужны, быть может, всякому, но не мне. Это лишнее. Мне не нужны ни развлечения, ни утешения. У меня есть цель.

– Какая же?

– Служить Богу. А Богу нужно отдавать себя целиком, не разделяя.

– Ну… – видно было, Шеридан старательно подбирал слова, – я понимаю, вы, воспитываясь как нарн, восприняли и религию нарнов, это естественно, однако…

– Нет, это ни при чём. Конечно, я соблюдаю все законы Г’Квана, но Бог – больше священных книг и обычаев мира. Другие могут искать Бога и гадать о нём. Я видел и чувствовал Бога, ничто иное мне не нужно.

Винтари видел, что каким-то особенно мрачным становится лицо Дэвида, хотя не мог понять причину. Впрочем, ему этот разговор тоже не особо нравился.

– Вы полагаете, значит, что другие верующие служат с недостаточным рвением? – решил всё же закончить свою мысль Шеридан, – потому что отвлекаются на дружбу, любовь, добрососедские отношения? Но религия…

– Это не важно, что и почему они делают. Это их жизнь. Их не касалось то, что касалось меня.

– И каким же образом вы намерены служить? – решила вклиниться Деленн, – что вы намерены делать для этого?

– Кое-что я уже сделал. Я здесь.

– Но… как это связано? – лицо Шеридана было обескураженным, даже до того, как он услышал ответ на свой вопрос, – вы здесь намерены обрести Бога?

– Я обрёл. Вас.

– Он обожает моего отца, – вымолвил Дэвид, когда они остались одни.

– Да, я заметил.

– Интересно, заметил ли он, насколько отцу это не по нраву? Такие вещи, при таких способностях, надо бы чувствовать.

Винтари присел, досада Дэвида, он мог поклясться, ощутима вполне и нормалу, и сейчас ему нужно выговориться, желательно тому, с кем привык делиться не только приятным. Прибавлять негатива родителям он сейчас точно не будет, их чувства в этой связи и так далеки от восторга. И чем скорее он выплеснет это, тем легче ему будет вернуть минбарское самообладание, и без того дающееся ему труднее, чем чистокровным.

– Сейчас как-то с этим стало попроще, а сколько отцу пришлось перенести этого… фанатизма в первое время – после всего, что… Почему почитатели совершенно не щадят почитаемых? Великие люди бегут от чествований, удаляются в пустыни, но их находят и там. Мой отец не тот, кто хотел бы отгораживаться, охраняться от народа, почему из-за подобного он должен делать то, что ему неприятно? Как объяснить им, что великому человеку вполне довольно и этого величия, чтоб нагружать его восхвалениями, чаяниями и божескими почестями? Вот Андо как объяснить?

– Интересно, и почему он такой? Какими бы там религиозными ни были нарны (тем более, не все) – это не причина.

– Есть у меня кое-какие соображения…

Увидев на своём пороге Зака, Иванова нисколько не удивилась. Поскольку никого сейчас не могла посещать она, все, кто мог, когда только могли, посещали её. Она провела Зака вглубь дома, вновь извинившись за невозможность предоставить какую-то другую обстановку, кроме очень специфической, распорядилась Софье насчёт чая и пододвинула, за неимением стульев в этой комнате, одну из подушек. Таллия на вошедшего не отвлеклась, продолжая на полу свою странную игру.

– Что она делает?

– Честно? Не знаю. Ну, то есть, пока не понимаю до конца. Знаешь, в больницах… в специальных больницах, ты понимаешь, что я имею в виду… они ведь чем только не занимаются. Рисуют, лепят из пластилина, аппликации клеят. Уж не знаю, каким образом, но считается, что им это полезно… Она вот складывает кубики. Рисовать не может – она ничего не видит… Врачи предполагали, что она, возможно, и звуков не слышит, а реагирует на мысли… Рассказывай, что там у вас нового. Встретили гостя? Я ведь здесь практически без новостей сижу, только иногда отбегаю к мониторам… Похож он на Г’Кара? Хотя, что б я понимала в нарнском фамильном сходстве.

Зак потёр ладонями лицо.

– В том и дело, Сьюзен… Он не нарн.

– То есть как?

– История не на пять минут… Чёрт бы меня побрал, Сьюзен. Вроде бы я не особенный какой-то, чтобы жизнь устраивала мне подобные экзамены…

Таллия кончиками пальцев огладила получившуюся башенку. По лицу Ивановой пробежала минутная тень боли.

– Извини, Зак, что?

– Нет, это ты извини, если я не вовремя… Ты плохо себя чувствуешь?

– Я просто не расслышала, она… перебила тебя, можно сказать. Видишь ли, она общается со мной мысленно. Это бывает немного больно, всё-таки я… отвыкла. Сейчас она спросила меня, нравится ли мне её башенка.