Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 68 (всего у книги 87 страниц)

Клаукту-Дакта очень о многом хотелось расспросить иномирцев. Чем дальше оставался Наымтай, чем дальше они шли по изрытым недавними боями равнинам, пересечённым редкими полосами лесов – только и жди, что издали ещё заметят, организуют «тёплую встречу» озверевшие от понимания, что дело их проиграно, ошмётки карательных отрядов Бул-Булы – тем больше щемило сердце, скоро они расстанутся. Каждый, наверное, из тех, кто шёл рядом, успел возненавидеть пришельцев за свою недолгую жизнь – даже если не встречал их лично, этих жестоких, надменных, алчных торговых партнёров и советников из хурров, гроумов и ещё каких-то рас, которых не вспомнить названия, кто прилетал в этот мир забирать золото, камни, зерно, и оставлять взамен смерть в тысяче разных упаковок. Это, конечно, был самообман – не пришельцы принесли войну, жадность, любовь к власти. Всё это зрело в каждом из местечковых князьков столетия, и просто ярче всего, полнее всего явилось в одном. Но мог ведь быть и любой другой, кому повезло бы воспользоваться поддержкой негодяев и своего мира, и чужих. Нет такого поля, которое не могло б родить и доброе семя, и дурное. Не только с чёрными мыслями приходят в чужие миры. Эти пришельцы были во многих мирах, как многое они могли б рассказать… Если б хоть один язык был общим для них. Эти пришельцы, такие странные, чужие, с белой, страшной, как снежная гладь, кожей, с звериной шерстью на голове, с непонятным, тягучим, как смола, языком оказались близкими им. Многое, очень многое должно стать по-другому теперь. Бреммейры – народ неамбициозный и, наверное, правильно сказать – ленивый. Умеющий довольствоваться тем, что есть сейчас. Кто-то, конечно, не довольствуется – и хочет больше знать, больше уметь, изучать языки, знать строение молекул и звёзд, изобретать машины, лекарства, всякие неожиданные вещи, которые могут сделать жизнь в чём-то сложнее, в чём-то проще. Ну, и пусть, думали они, если кому-то так хочется. Да, если они поделятся чем-то из этого – машинами, с которыми можно убрать урожай в десять раз быстрее, устройствами, делающими возможным общение на расстоянии, то очень хорошо, это правда. Но если не поделятся – то и так хорошо, жили без этого, и дальше жить можно. Кто-то хочет управлять, принимать решения за всех – ну и пусть, думали они, если им так уж хочется. Власть – это сложно и беспокойно, нормальный, конечно, это не выберет. Но кто-то ж должен этим заниматься. Это правда, от власти беспокойство всем, те, у кого власть, постоянно чего-то хотят – новых знаний, новых богатств, ещё больше могущества. Ну, пусть, им там, наверное, виднее. Больше не должно быть так. Одни правители, торговцы, мудрецы считали нужным много знать, больше видеть, держать в руках нити чужих жизней, чтобы тянуть их, куда считают правильным – и вон, к чему это привело… Больше нельзя допустить не только, чтоб появился ещё один Бул-Була – но и чтобы появился кто-то из таких, что были до него.

В следующем коридоре Дэвид налетел на врача-землянина – немолодого, темнокожего, с серебристой от седины головой. И не сразу понял, почему его руки вцепились в его плечи, не выпускают их, только через какое-то время стены дрогнули и снова обрели чёткие очертания, и память вынырнула из омута боли, чтобы глотнуть воздуха.

– Доктор Франклин?

– Дэвид, господи боже… ты здесь. Как бы я хотел увидеть тебя снова… не при таких обстоятельствах.

Странно, раньше он никогда не казался старым. Может быть, детская память, они ведь, действительно, так редко виделись… Он всегда был воплощением ума и энергии, он был из тех, кто не войдёт в тихую гавань, не остепенится – покуда есть во вселенной места, где он ещё не бывал. А теперь из глубины его глаз смотрела безысходная, щемящая тоска, которую он старался спрятать дальше, глубже – ради этого места, где они сейчас находятся.

– Как Офелия? Я… знаю всё, в общих чертах. И хотел увидеть её, если можно. И малыша.

Пожилой врач кивнул.

– Да, таково неуклюжее извинение вселенной – рядом со смертью рождение, рядом с огромной скорбью новая надежда… Жаль, что не Андо я говорю сейчас эти слова.

Сердце Дэвида снова сжал болевой спазм.

– О нём всё это время… ничего не было слышно?

Франклин отвёл взгляд.

– Ты ведь слышал, думаю… Они считаются пропавшими без вести – чтобы не произносить бесповоротно страшных слов. Хотя это было бы честнее, наверное. Их корабль ушёл к границе исследованного мира… Это было безрассудство, конечно, и сейчас думается – им должны были отдать приказ возвращаться. Но кто мог решить так тогда? Спасти безрассудных детей, предотвратить скандал между мирами… Жаль, что не получилось. Знал бы ты, как эти лорканцы выступали, спасибо бракири, что как-то их утихомирили…

Слова застряли комом в горле. Никто не верит, что они ещё живы… А он? Палец скользнул по холодному металлу кольца, и Дэвид проглотил эти слова. Правильно и уместно сказать Офелии, что он верит вместе с нею. Верит, а не знает. О странных, безумных снах, о зеркальном коридоре ледяного мрака он ей сказать не может. Непроизнесённое чёрной тенью шло за ними по коридору, дробясь беззвучным эхом между гладких светлых стен, окутывало их единым шлейфом безмолвия – не для всего существуют слова, нет, не для всего…

В палате витал едва уловимый цветочно-травяной запах, светло-зелёные конусы двух светильников источали мягкий свет, сливавшийся на кровати – земной, горизонтальной, где сидела, подобрав ноги, она – такая непостижимо крохотная, хрупкая, даже в большей степени, чем спящий на её руках ребёнок. На стуле рядом дремала Мисси – удивительно, как она умудрялась это делать, при том, что стул не имел спинки.

– Офелия… – от волнения его голос дрожал, – здравствуйте, Офелия. Я Дэвид.

Её взгляд, метнувшийся к нему, вспыхнул радостью, лицо расцвело улыбкой.

– Дэвид… Андо столько рассказывал о вас. Если б я не видела вас в его мыслях, я б никогда не смогла вас представить. Простите, я… Я знаю, что это глупо, но мне неловко, вы… и не только вы… приходите меня навестить, в то время как у вас… не очень удачное время, чтобы выдавливать из себя улыбки и поздравлять кого-то.

– Андо… не смог быть сейчас здесь, это не его вина, не его воля. Но где бы он ни был сейчас, пусть он почувствует тепло этого момента, ему очень нужна эта поддержка…

Улыбающаяся Офелия осторожно переложила ребёнка в руки Дэвида.

«Андо, если ты меня слышишь… Через мои руки, ты ведь можешь это чувствовать? Это ты должен был стоять на этом месте… Я стою вместо тебя, и если мы действительно всё это время делили и восторг, и боль…»

Только зыбкий отзвук, как расходящиеся по тёмной воде круги…

– Знаешь, Дэвид, парень ты, конечно, хороший, – Франклин шутливо подставил ладони, якобы чтобы поймать младенца, – но к отцовству, прими уж мой вердикт, категорически не готов. Не мне, конечно, такое говорить, я-то пелёночно-позгузничного периода удачливо сумел избежать… Правда, у меня ещё есть шанс наверстать упущенное, со мной месяц назад Шон связывался, сказал, они с женой выгревают первое яйцо… Ну, энфили же тоже яйцекладущие… Я – будущий дед… Дед – яйца! С ума можно сойти… Ладно, Дэвид, думаю, вам найдётся, о чём побеседовать, а я должен ещё заглянуть к Лаисе…

– Ну, пойду и я Лаису проведаю, – поднялась со своего стула Мисси, – как доктор пустит, конечно. А то, может, и на маленького взглянуть даст. Богатырь, говорят, родился!

Лаиса, хоть и была ещё очень слаба телом, была бодра духом.

– Да когда его принесут уже, а? я, конечно, понимаю, на него там, наверное, весь персонал сбежался глазеть, и все больные, которые ходячие… Шутка ли, гибрид центаврианина с человеком… Я их понимаю, я б вот и сама посмотрела! В процессе-то, как-то, не до того было… Четыре килограмма! Четыре килограмма, Мисси! Где во мне поместилось-то столько… Доктор, ну не томите матери душу! И вообще, его кормить ещё не пора? Господи, я и во сне не видела, что кормить ребёнка буду…

В дверь, последовательно, просунулись головы Крисанто и К’Лана, затем оба букета. Зрелище было до того умильное, что Мисси покатилась со смеху.

– Чую, и отсюда скоро выкатываться надо будет, не протолкнуться в палате.

– Молодые люди, вы, может, подождёте с изъявлениями восторга?

– …Хотя маленького-то тоже увидеть хочется… Ну да увижу поди ещё… А ведь с Андо они двоюродные братья, получается! Ой, и забыла ж я Дэвиду на радостях-то сказать… Хотя знает он уже, поди…

Их грузовик пропорол колёса незадолго до поворота дороги, в спускающейся темноте, в сыпящем всё гуще снегу заметить эти растянутые по дороге шипы было невозможно. Едва ли это свои. Значит, враг может быть где-то недалеко. И не повернуть – позади на многие вёрсты только пожарища, здесь негде найти другой транспорт. Что ж, у них есть оружие, даже пешие, они будут нерадостной встречей для солдат Бул-Булы. Кшейкья-Тойма вынул карту, бледный свет фонаря проскользнул по прихотливым изгибам дороги, соединяющей деревни и городишки, большинство из которых стояли опустевшими, разорёнными ещё с весны – когда в этих краях был большой мятеж, и каратели Бул-Булы всех, кого не убили, вывезли на Вторую землю, искупать своё неповиновение на добыче металла для кораблей, которые могут лететь к другим планетам, за новыми ресурсами, которые сделают бреммейров такими же сильными и могущественными, как хурры, гроумы и даже лорканцы. Не всех бреммейров, конечно…

– Может быть, где-то да стоит ещё отряд наших, у них найдётся какая-то машина… А здесь, вот здесь – генерал Выр-Гыйын. На карте кажется, что не так уж и далеко до этого. Понятно, то карта, а то жизнь, но ведь если думать так – легче, правда?

– Дойдём! – весело загалдели бреммейры, – на Второй земле потяжелее было. Там всегда пешком ходили. Да по горам, а то по болотам этим ненавистным…

– По родной земле не идут – летят! Вот здесь, в Акштемеш, я жил. Там сейчас генерал Выр-Гыйын. Может быть, в моём доме. Какой красивый у меня дом! С самым красивым садом в городе…

Выр-Гыйын… Виргиния. Алан улыбнулся, вспомнив, как командир Наымтая с гордостью показал им послание от генерала – приветствие очередному свободному городу. Хоть бы слово, конечно, он понимал в бреммейрских значках, но это было дело уже десятое. Как он в обморок-то не упал, бросив взгляд на личную печать генерала…

Андо шёл чуть впереди от остальных. Слипшиеся, смёрзшиеся волосы облепляли ввалившиеся щёки, его всё ещё шатало из стороны в сторону, руки безвольными плетями висели вдоль тела. Сгущающиеся сумерки обманывали зрение, в особо тёмных уголках возникали призраки прошлого. Вот лицо Ну’Ран, серьёзное и строгое лицо учителя нарнской военной школы. Она смотрит почти осуждающе, потому что Андо проиграл на поединке. Вот лицо Г’Кара, с грустью взирает на него из холода космоса, он дарит Андо последний взгляд, прежде чем навсегда покинуть его. Вот лица телепатов Ледяного города, одно за другим встающих из мрака, тянущих к нему руки в безмолвном абсолютном принятии. Вот Адриана, её последний, горячий взгляд, когда всё вокруг растворяется в кровавом мареве, во вспышках пулеметной очереди, и она тает на его глазах, растворяется, улыбаясь до самого последнего мига. Вот Рикардо, осторожно касающийся его лица, снимающий жар болезни, добродушное лицо К’Лана, улыбающееся ему сквозь подкатившие к глазам слёзы, фриди Алион, складывающий руки в традиционном приветственном жесте, заплаканное лицо Офелии, встревоженное лицо Дэвида. И совершенно естественным было то, что из наступающей темноты к нему шагнула Лита, тоже протягивая ему руку, смотря в его глаза. Она знает, что такое потеря, она понимает его, она смотрит на него теми же самыми глазами, которыми смотрела тогда, когда Байрон попросил её не оборачиваться. Сейчас Андо был её копией, её подобием, тень Литы даже двигалась точно так же, как и он сам, словно разбитая, переломленная в нескольких местах шарнирная кукла. «Тебе было так же больно?» Глупый вопрос глупого ребёнка. Лицо Литы подёрнула рябь, тень всколыхнулась и растаяла. Кто-то тронул Андо за плечо, а затем перехватил его руку, переплетая их пальцы.

– Это нормально, что я не могу поверить, не могу осознать, – остановившись произнес рыжий телепат, – Я буду делать то, что должен, буду делать это снова и снова, пока буду нужен. Но сейчас… Сейчас единственное, что я ощущаю – это пустота внутри. Её так много, как может быть так много пустоты? Внутри словно пробили огромную дыру. Я потерял Литу, потерял Байрона, потерял Г’Кара, Рикардо, а теперь еще и Джона… Все потери имели смысл… Все до единой, и я не должен думать, что я какой-то особенный, чтобы ради меня они сделали хоть что-то, хоть какой-то шаг, чтобы жить. Но Джон… Я не знаю, каких из богов мне нужно было умолять помочь мне. Может быть, я был недостаточно верующим, может быть, мой голос просто не стоит того, чтобы его слушать… Я молился мёртвому богу… Но ушедшие, совсем, навсегда исчезнувшие из нашего мира не отвечают на молитвы…

– Верить в силу молитвы могут те, кому ещё есть, на что надеяться. Нам – не на что. Мы остались посреди снежной пустыни, посреди войны, посреди чужого сектора космоса, и у нас один шанс из тысячи – выжить, выбраться, вернуться. Даже не знаю, стоит ли нам хвататься за этот шанс. Но если мы выжили там, в море – наверное, мы не можем просто упасть в этот снег и ждать, когда метель скроет всякую память о том, что мы были… Моя пустота другая, чем твоя. Пустота вместо тех слов, которые я должен сказать тебе, но их нет. Я не переживал ничего подобного, такой потери, такой тоски, боли… Я говорил тебе – бог должен услышать твою молитву, я говорил тебе – ты живой, ты имеешь право на счастье. А что я могу сказать тебе сейчас? Только то, что цель наша теперь так близка, та цель, которая привела нас сюда… Виргиния. Всего три мёртвых города отделяют нас от неё. Да, это не означает даже спасения с этой планеты, и тем более ни капли не осушает той боли, в которой тонешь ты теперь… Но это означает, что всё не зря, понимаешь? Мы сделали уже столько невозможного…

Снова ночь ощерилась чёрными изломанными зубами обгоревших домов. Ветер гулял из окна в окно, стёкол давно нет, снег лежит на подоконниках, дикие животные встревоженно поднимают головы, заслышав шаги и речь разумных. С весны тут никто не жил. И не понять, проходили ли здесь войска, всё занесло снегом, снег занесёт и их следы… В мёртвом городе застал их рассвет, и было решено, хоть снег и стих, не искушать судьбу, дать отдых усталым ногам и отогреться.

– Хоть один добрый, живой огонь разведём здесь. Ненадолго, естественно, но как обещание… Вернутся жители – кто живы, конечно… Ох, не для всех домов теперь найдутся жители! Ох, сколько домов осиротело! Сколько костей поглотили болота Второй земли, сколько поглотило море…

Засыпали под горестный шёпот заброшенного, неухоженного сада, повторявшего, верно, всё то же – не вернутся, не вернутся… Первым из всех Бул-Була сосчитал, сколько подданных в его владении – так много, оказалось, три миллиарда… Конечно, думали тогда многие, что ж ему, да и малым правителям до него, было жалеть, если тысячи-другой не станет – убыли-то и не заметно особо. Но иномирцев ведь, говорят, кого 5, а кого и 10 миллиардов – где-то помещаются все…

– Я рождён оружием огромной, разрушительной силы. Оружием, уже не нужным ни для чего, просто след тысячелетней, законченной наконец войны. Лита оставила мне всё, что могла, все программы, все способности. Кроме одного, самого главного ответа – как остановить смерть… И никто в этой вселенной не может дать мне этот ответ. Они не боги, они просто свет… Просто свет. А бога, который слышал бы молитвы и исполнял самое сильное, самое заветное желание, в этом мире нет.

– Те, кого мы любим, всегда уходят слишком рано. Это Джек сказал, о своей матери… Разве даже тысяча лет будет – мало? Виргиния говорила, последние месяцы жизни его отца были мукой для всей семьи. Он не хотел провести их в больнице, и дома пахло лекарствами, стояли стойки капельниц, и мать просыпалась от каждого его стона. Его смерть была освобождением, для него и семьи – ведь надежды на выздоровлением не могло быть… И всё же в день, когда Виргиния узнала, что отец умер… Даже зная, что это произойдёт со дня на день, не легче потом – солнце сменяет луну, а запах лекарств ещё держится, стоит эта капельница, которую так никто и не убрал, и всякие его вещи, которые он больше не попросит принести, и никаких стонов по ночам, этого человека больше нет, совсем, навсегда нет, никогда уже не будет…

– Хорошо, что я вижу сейчас вокруг – Бриму. Чужой, странный мир, как сон. Я не смог бы знать, как хрустальный замок, где ещё отражается от стен его дыхание, остался стоять, не разлетелся на тысячу осколков…

Вышли в путь на закате, шли за солнцем, весело переговаривались – ну, есть ведь и хорошее в ночных перемещениях, днём пеший отряд заметнее, уязвимее… Ещё один город прошли – увидели на подступах несколько брошенных машин. Не заводятся, видать, в бою выведены из строя. Ну да, бросил бы кто в здравом уме работающее что-то… Не понять, давно ли бросили – снежные наносы где до середины колеса, где и не видать совсем. Алая закатная полоса и бледнела, угасала вроде бы, и дразнила – как можно больше пройти, да если честно, на что тут надеяться, кроме как на собственные ноги? Конечно, пришельцам тяжелее – бримские ночи для них тёмные. А бреммейрам не понять, как это – когда есть два солнца, дневное и ночное? Побывать бы там, своими глазами увидеть эту сказочную картину, показанную маленьким пришельцем.

– Ну, здесь-то эти проходили точно, да недавно совсем. Вон, видите – снегу на поле всего ничего, земля чернеется… Это не нангим-ныог, это колёсные машины были, значит, основательно они отступали…

– Бежали на юг, от Выр-Гыйын, ясно же. Неуютно, однако, сидеть между нашими отрядами с той и с другой стороны. Вот смех, жалко, не увидели, как они удирали… А то бы наподдали ещё, чтоб быстрее бежали-то!

Вдали, в черноте приближающегося леса повиделись какие-то огни.

– Далеко вроде до города-то. Что это такое может быть? Может, они?

– Как-то вряд ли, чего б они тут сидели до сих пор? До снега проезжали ещё…

Клаукту-Дакта тронул маленького пришельца за руку, показал ему в мыслях картинку – как он идёт через поле разведать, что это там такое за деревьями. Может быть, враги? Тогда они нападут внезапно и уничтожат врагов. Может быть, друзья? Тогда кто-нибудь поможет им добраться в Акштемеш. А может, там сам генерал Выр-Гыйын, как знать?

Маленький пришелец покачал головой в знак отрицания, показал ответную картинку – как в разведку к лесу идёт он. Да, его белая кожа заметнее в сумерках. Зато он может слышать мысли, может издали понять, друг там или враг.

Перепаханная огромными колёсами земля ещё не полностью смёрзлась, ощутимо хрустит под ногами. Повезло Алану, конечно, в том, что размер ноги позволяет носить бреммейрскую обувь, Андо вот ещё на Северном континенте босым остался, и отморозил бы ноги, если б по-быстрому не сшили ему некое подобие обуви из шкуры какого-то подстреленного там животного. Правда, без подошвы получилось. Так что ноги всё равно мёрзнут, а кроме того – каждый камень чувствуется. По глубоким рытвинам, оставленным тяжёлыми колёсами военных машин, каждый шаг даётся нелегко. В снегу не разобрать их глубины. Напасть бы на какой-нибудь склад, где хуррское обмундирование найдётся. Правда, хурров сейчас на Бриме мало осталось. Почуяли, что дело серьёзный оборот приняло, решили переждать, посмотреть, чем кончится. Им-то какая разница, с Бул-Булой сотрудничать или с кем другим… Свои жизни вот только в чужом мире они терять не хотят. Несколько «военных консультантов» уже с камнями на шее бойцы Сопротивления в прорубь отправили, летом видно будет, добрая ли рыба народится на хуррском мясе.

– Алан, Алан, подожди. Не ходи один. А если тебя схватят?

– Не схватят. Отобьюсь. Ты бы не дёргался с места, в твоей-то горе-обуви…

– Я сильнее тебя всё-таки, если там вражеский лагерь – лучше мне и увидеть это первым. Чем меньше жертв, тем лучше…

В памяти обоих синхронно встаёт столб воды и огня на месте «Махатмы Ганди». А скольких потеряли на «Эйфории»? Этого они даже знать сейчас не могут. Но по крайней мере, Виргиния жива. Да, Виргиния ещё как жива, и это даёт ощущение, что хоть что-то в мире делается правильно, справедливо. Удивится ли она, когда узнает, что они всё ещё ищут её, всё ещё идут по следу?

Алан вдруг замер, словно прислушиваясь. Знакомый мыслефон. Кого-то, кого он определённо знал когда-то. Не очень давно, но словно в другой жизни. Телепата. Он хватался за этот сигнал, ловил его в мельтешащем гуле мыслефона бреммейров, сигнал такой слабый, что порой кажется, он только почудился… Быть может, он просто обманывает себя?

– Ты тоже слышал это?

– Да.

– Это ведь… И, да? Это же И?

Андо тоже остановился – отвлекали отмерзающие, сбитые о ледяные колдобины ноги, и общая усталость, конечно, тоже, но сигнал, вынырнув даже раз из омута других, бреммейрских, плеснул в кровь адреналином. Всё возможно… Действительно, всё возможно, даже встретиться вновь с теми, с кем расстался больше двух месяцев назад, увидеть их живыми, услышать их голоса.

– Да, тот телепат, который отправился с капитаном Ли и прочими. И кто-то из лорканцев, кажется… Я не уверен, я не могу разобрать, с такого расстояния… Что они делают здесь?

– А что мы делаем здесь? Вот что пытался дать мне понять Клаукту-Дакта, а я всё понять не мог, что он показывает – он слышал, что здесь, на континенте, тоже есть пришельцы в Сопротивлении. И это не об Аминтанире только было, когда говорили, что есть лорканцы. Это генерал Аламаэрта и те его люди, что пошли с ним. И капитан Ли с рейнджерами… Интересно будет узнать, что же с ними произошло…

Андо кивнул. Чего они только, в самом деле, не передумали, пока сами, день за днём преодолевая отчаянье, прокладывали путь сюда. В худшее верить не хотелось, но о худшем неизбежно раз за разом думалось. Бул-Була уж точно не тот, кто отпустит живыми свидетелей того, что творится здесь. Потом следующим будет утверждать, что знать не знает ничего ни о каком капитане Ли…

– Я могу позвать их. Если всё в порядке, если они здесь с каким-нибудь отрядом, а не, например, в плену, то они выйдут к краю леса… Надо быть осторожными – это мы мало что увидим отсюда, а поле из леса просматривается как на ладони, и дорога тоже. Перестрелять в два счёта можно успеть.

– Если б это были враги, они б уже нас перестреляли, не находишь? Просматривается как на ладони ведь, в самом деле.

Андо не ответил. Он настраивался на волну, ловил этот сигнал, отметая окружающий мыслешум, словно шум деревьев, которые, казалось, уже над головой, вокруг, хотя на самом деле сколько идти ещё до них… Удивление, неверие, радость промелькнули такими же зыбкими огоньками. Но он услышал. Определённо, он услышал. И может, это игра теней в сумерках, или какие-то фигуры зашевелились на краю леса? Андо покачнулся, не в сумерках дело, это в глазах темнеет.

– Андо, там кто-то есть? Там кто-то стоит, мне ведь не кажется?

И кажется, что они что-то кричат, только конечно, отсюда не разобрать ни слова… Только полпути они прошли по этому полю, а кажется, что это путь длиной в вечность.

– Ты подвернул ногу? Не трогай, сиди, я пойду до них один, они помогут тебя донести…

– Алан, стой!

Мальчик замер, пригвождённый этим неожиданным, страшным криком.

– Стой где стоишь! Алан, умоляю, не двигайся! Стой так, как стоишь, ничего не делай!

Уже понимая, Алан перевёл взгляд под ноги. Тускло в вечереющем свете мелькнул округлый бок в витой сетке гравировки – хуррская…

– Если схватить её и швырнуть подальше – успеем?

– Нет. Как только ты уберёшь ногу, она взорвётся. Они не просто отступали тут. Они заминировали «ничью» территорию…

– Как же нам удалось пройти половину пути? Что же теперь?

Андо, осторожно перешагивая с борозды на борозду, подошёл вплотную, взмахнул руками, едва не схватившись за друга – подвёрнутая нога болела. Но не так сильно, как сжимающий сердце ужас.

– Сейчас я поставлю ногу рядом с твоей, просуну под твою… Мне это легче, у меня мягкая обувь. Потом ты уберёшь ногу, и пойдёшь по своим следам обратно. Не стоит искушать судьбу дальше. Вы встретитесь с ними, когда обогнёте эти поля, пусть это дольше, у Виргинии встретитесь… Теперь не важно, где, как, теперь день промедления ничего не решает, всё уже хорошо, мы дошли, все найдут друга, все, кто выжил…

– А ты?

Андо замолчал. Какой простой вопрос, и как непросто на него ответить сейчас и здесь. Тело Андо немного трясло от холода, который, кажется, пробрался в самые дальние уголки его души. Пустота, высасывающая из него жизнь по капле, теперь делала огромные глотки.

– Я уже мёртв. И не спорь со мной сейчас, Алан, хоть сейчас не спорь.

– Андо. Я просто не позволю тебе этого.

Один сдвигал своей ногой маленький облепленный землёй бреммейрский ботинок, другой никак не хотел уступать.

– Мы не погибли там, на Второй земле, не погибли в море, почему мы должны погибнуть здесь? Вот так глупо, на полпути до своих, от какой-то нелепой случайности… Я знаю, что ты скажешь. Тебе и говорить не нужно. Но нет, нет. Просто не могу позволить. Почему бы это тебе не вернуться по следам?

– Твоя жизнь только началась, неправильно заканчивать её здесь, так. Тебе надо жить. Вернуться к матери – ты у неё один, ты её счастье. Отправиться в новый мир, если ты всё ещё хочешь этого. Не может быть, чтоб вы навсегда опоздали, чтоб не было ещё шанса… Подумай о Виргинии, ты снова встретишь её наконец… через несколько часов. Об Офелии, твоей сестре… Ты ведь хочешь увидеть её снова?

– А ты? Как ни велико твоё отчаянье – я знаю, я чувствую, хотя мне этого не понять и не измерить – неужели оно перекрыло любовь к ней, о которой ты говорил? Твои друзья… Дэвид… Ты готов оставить их всех? Считаешь, что мне жить нужнее? А я считаю – что тебе. Слушай… может быть, она вообще не взорвётся? Хурры ведь такие, часто продают всякое дерьмо… Мы ведь спокойно дошли досюда, может быть, мы уже наступали на такие, просто не видели?

Увы, Андо просто физически сильнее. Нога Алана медленно, миллиметр за миллиметром, сползала с серого смертоносного металла. И каждый из этих миллиметров он чувствовал, наверное, острее, чем ступни Андо – камни на дороге, и это захлёстывало злостью и отчаяньем. И хотелось толкнуть Андо, и он бы даже сделал это, если б не страх, что одно неверное движение приведёт взрывной механизм в действие.

– Иди.

– Ты ведь знаешь, что не уйду. Что ты можешь сделать с этим? Я останусь с тобой. Я же сказал. Я люблю тебя. Не Виргинию, не кого-то ещё – тебя.

– Алан, это глупо.

– Может быть. Я помню всё, что я теряю, и жизнь с этого места может выглядеть в ярких красках. Я ведь теперь здоров – благодаря тебе, у меня новая жизнь – благодаря тебе… Но ведь мне решать, что с нею делать. Ты сам сказал, что я свободен, что эта жизнь у меня есть. Вот я и выбрал.

Андо молчал. От напряжения в ноге начали собираться мурашки, и если она дрогнет… И просто хотелось закончить это поскорее. Но пока Алан здесь – это невозможно.

– Ты же понимаешь, что нельзя стоять так вечно.

– Конечно. Но я не уйду без тебя. Давай пойдём вместе. Может быть, у нас будет ещё один шанс? Или у обоих, или ничего. А какие ещё варианты?

Снова время замерло. Но не так, как было тогда, на борту катера – словно бесконечно долгое, мучительное, как существование предельно натянутой струны, которая всё никак не лопнет – падение последней песчинки в песочных часах. Песчинка давно упала, струна давно оборвалась. Это было бессилие времени, ненужность времени. Андо убрал ногу, сделал быстрый шаг назад, столкнувшись плечом с Аланом, слыша почему-то только стук его сердца, не своего. Ещё шаг, ещё…

– Она не взорвалась…

– Дай руку. Вот так. Видишь, я был прав.

Они синхронно отступили ещё на шаг. И сгустившиеся сумерки разорвало вырвавшееся из земли пламя.

– Дэвид, Дэвид, что с тобой?

Зрение после огненной вспышки восстанавливалось медленно. Нет, не так, конечно. Его глаза не могли это видеть. Это просто боль… Боль, пронзившая нерв – от кольца прямо до мозга. Встревоженное лицо К’Лана проступало не из черноты зимней ночи – в приглушённом свете больничного коридора, всего лишь. Он здесь, здесь… Только смертельный холод, смертельная усталость ещё держат его за плечи, это не холод каменных плит, нет, это поле, где один из них умер, не он, не он…

– Доктора кто-нибудь найдите!

– Не надо… Не надо доктора. Он не поможет здесь. Он не вернётся. Он никогда не вернётся.

К’Лан взял руку Дэвида и дёрнулся в ужасе, коснувшись раскалённого кольца.

– Я думал… думал сейчас о том, чтоб отдать кольцо ей… Ведь оно её по праву, это было бы… Это было бы гибельной глупостью, она не должна переживать этого…

Рейнджер довёл полуобморочного юношу до скамьи у высокого витражного окна. Едва ли Дэвид видел, куда ступал. Зеркальный лабиринт взорвался, разлетелся тысячью осколков, они впивались в мечущееся сознание тысячью острых жал.

– Дэвид… О ком ты говоришь?

Он понимает. Конечно, понимает, хоть и не хочет этого признавать.

– Он выбрал меня, чтобы отдать это – значит, мне это и нести. Хотя не очень много уже в этом смысла… Но я обещал никогда не снимать это кольцо – и я не сниму.

Луны у Бримы не было. Это, пожалуй, было грустно – Виргиния думала, что, наверное, не отказалась бы сейчас увидеть луну… Не земную пусть, земную она вспоминала уже как что-то из давнего сна, какую-нибудь. Без луны небо уж какое-то слишком тёмное. Вот на Арнассии луны было аж две, какое небо там было ночами…

Завтра бой за столицу – в общем-то, силы Бул-Булы загнаны в угол, окружены, с запада подступают войска, возглавляемые Аламаэртой, готовы спорить с ними, кому первому удастся захватить космодром и отбить «Белую Звезду», а в войске, идущем с запада, оказывается, идёт сборный экипаж «Сефани». Все, кого жестокая прихоть судьбы разбросала по этому миру. Все, кто выжил.

Она не вспомнила бы сейчас этого Синеасдана – он вставал в памяти не более, чем размытой фигурой, на тот момент она была ещё далека от того, чтоб уверенно различать лорканцев. А вот Талеса она помнила. Немолодой, обманчиво грузный и безобидный на внешний вид, кажется, ближайший друг Гарриетта. Далва сказала, что они непременно заберут Гарриетта, но сейчас ему лучше оставаться в Кау-Огэй, там очень хороший госпиталь. На бреммейрском уровне – очень даже хороший. Был… Пока какие-то существенные средства ещё тратились не только на военную промышленность. А на энтузиазме долго ли можно продержаться?