Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 67 (всего у книги 87 страниц)

Как ни красиво зрелище такого количества кораблей, выплывающих на серо-зелёное зеркало, играющее яркими солнечными бликами, как ни празднично под юным рассветным солнцем сверкают золотые и медные украшения в нарядах бреммейров – картина эта всё же страшная. Потому что понятно – столько кораблей вместе не собираются просто так. Очень скоро безмятежная тихость и торжественность этого шествия взорвётся грохотом выстрелов, калейдоскопом разрушения, и море вскипит, глотая без счёта обломки, раненых и убитых.

Они долго спорили, плыть ли им всем на одном судне. С одной стороны, сосредоточиться всем на одном – это допустить в своих мыслях, что возможно, желанного берега может достигнуть только один корабль из всех, с другой – разделяться сейчас было просто страшно. Что будет, если море снова разлучит их? Где, и сколько времени, им потом искать друг друга? Этот крейсер – наверное, это можно назвать так – третий по величине из кораблей сводного мятежного флота. Один из самых первых здесь вообще… Из изначальной команды, когда-то взбунтовавшейся против нового командования, после чего крейсер круто изменил курс и блудил от одного необитаемого острова к другому, избегая попадаться кораблям гарнизонов лояльных к власти островов – они долго не могли решиться открыто и явственно примкнуть к мятежникам, выступить против своих, но в конечном счёте деваться было уже некуда – сейчас осталось около половины. Ну что ж, и то хлеб. Смысл теперь волноваться о том, что из них всех мало кто смыслит что-то в морских сражениях – придётся полагаться на тех, кто смыслит, сколько бы Ромм и Харроу ни иронизировали на тему бреммейров-моряков и бреммейрской армии вообще.

– Ну, вот они, голубчики… – удовлетворённо крякнул Ромм, – я уж боялся, мы будем выглядеть как дураки, выйдя таким парадом. Ну логично, не заметить происходящий тут движняк они не могли, оставить без внимания – тоже. Сколько Бул-Була мог терпеть это «своеволие и беспорядок»? Решил раз и навсегда установить порядок на море как и на суше, ууу, сколько смертничков выслал… Ну ничего, в океане места много…

Ромм, как и все тут, не мог, конечно, знать, что сейчас Бул-Буле хватает проблем и на суше. Наверняка, его порадовало бы это. Но в сущности, много ли это меняло – морские силы всё равно мало что могут сделать в ситуации на материке, вот их и послали решить хоть одну из разрастающихся проблем.

Один из мелких кораблей противника вышел вперёд. Ромм в оптику видел увешанного побрякушками какого-то военного чина с чем-то вроде рупора в руках.

– Э… а почему через матюгальники-то? У них что, связь коротнуло?

– Как я понял, она у тех и этих разная. Вроде как, есть связь – есть и перехват…

– Дебильная, конечно, но логика в этом есть.

Первым речь держал адмирал или кто он там противника. Закономерно, потребовал от мятежного сброда сдаться на милость законной власти, иначе испытают на себе всю мощь праведного гнева Бул-Булы. Правда, Сонара, вольно переводивший эту речь, как-то усомнился, что тут нужно говорить именно «милость», да и слово «праведный» произнёс несколько неуверенно. В общем-то, и «иначе» не предполагало, что в случае сдачи никакого гнева не будет, одним словом, аргументация у правительственных войск хромала. Кажется, это отметили и отвечающие на парламентёре пиратов, но это не было основным содержанием их ответа. Сонара разобрал только «как земля ты камень, как ветер ты несёшь зиму и смрад разложения» – может, звучит и как философия, но по смыслу это должно быть очень обидно.

– Ну, как-то и не ожидалось, что переговоры будут долгими и плодотворными…

Честь первого выстрела Ромм себе выторговал, видимо, ещё тогда, когда, пока шло обсуждение общего выступления, дважды принимал участие в рейдах на проплывающие поблизости правительственные корабли. Ну, а чего можно было ожидать от человека с эдакой алкогольной фамилией, выразился тогда Харроу, уж кто-кто, этот вполне акклиматизировался. Моралес с ним тут, правда, был не согласен – нет ничего такого удивительного, что человек вот так прогрызает себе путь к свободе. Всё-таки преступное прошлое Ромма, при всей несомненной его преступности, с вот этим равнять нельзя. Если на то пошло, вполне справедлив довод, что немногие из них могут позволить себе роль пассажиров в такой-то ситуации. Даже мисс Карнеску научилась стрелять там, на северном континенте, но сейчас Далва всё же настояла, чтоб Стефания осталась внизу, с Виктором, он, конечно, связан, но какой-то пригляд не помешает.

Носовые орудия были слегка сбиты, и поэтому приходилось стрелять не точно по центру, а слегка вбок, что давало некоторое преимущество вместе с кучей недостатков. Перепрофилированные катера береговой охраны обладали большей маневренностью, чем лёгкий крейсер, поименованный пришельцами между собой, за невозможностью выговорить сложносоставное бреммейрское название, «Эйфорией», на котором разместилась большая часть команды, но их орудия не могли пробить борт насквозь. Зато на одном из этих катеров находился Андо Александер, настоявший, что ему необходима несколько большая расторопность, и это компенсировало недостаток бронебойности всей эскадре. Это было не то же, что «расчистка коридора» выстрелами носовых линкора «Сюзанна Лученко» (так назвал корабль Моралес, выговорить его бреммейрское название потерявший всякую надежду, местным, правда, об этом не сообщали, им и так от косноязычия пришельцев сплошные огорчения), это было нечто ближе к точности и избирательности снайперской винтовки, хотя и не без промахов. На Центавре у Андо не было с этим проблем – оружие дракхов, несущее, как и они, след Теней, он чувствовал, это было не столько рассудочным, сколько импульсом на импульс. Здесь было сложнее, потому что устройство большей части орудий – вполне механических, не органики – он знал весьма примерно, и не всегда мог выбрать, какой элемент сместить, чтоб орудие заклинило – при том, что на это выбор было не более пары секунд, все эти схемы он проработал загодя, ошибка могла стоить дорого. То, что он не мог идентифицировать – что более чем логично, вооружение у сил Бул-Булы минимум вдвое обильнее и разнообразнее – приходилось нейтрализовать каким-то другим образом. Иногда – попросту некой воздушной подушкой в дуле (из-за чего одно такое орудие разнесло вместе с основанием и солидным куском палубы) или разворотом этого дула в другую сторону, иногда – солдаты по тому борту, который был ближе к кораблям мятежников, вдруг разом переставали стрелять и столбенели, или вообще принимались палить по своим.

– Только то их и выручает, что Андо у нас один, – кивнул Нефануэрмо, программируя пушку для очередного обстрела, – если б не видел собственными глазами, никогда б не поверил, что это человек, рождённый мужчиной и женщиной, как все мы, а не некое оружие прежних обитателей нашей планеты, по воле Наисветлейшего оставленное нам, и по его же воле покинувшее наш мир.

Пушка в руках Нефануэрмо была лорканской, до сих пор не использовавшейся, возможно, вообще ни разу – неизвестно, о чём думали те, кто продал такое бреммейрам, она требовала сложной корректировки после каждого выстрела, что у непривычного могло занимать до получаса – за это время цель успеет не только переместиться, а подойти вплотную и выстрелить в лоб. Но Нефануэрмо непривычным не был, в военной академии умели доводить такие вещи до полного автоматизма, пальцы плясали по глади экрана, на который ему не требовалось даже смотреть. Гарриетт, у которого опять сбился прицел, набрал в грудь побольше воздуха и… выдохнул. Такова уж выучка рейнджеров, даже в таких ситуациях ругательства даются им с трудом. Мимо прокатил свою установку, перемещая дальше по борту, долговязый молчаливый Эммет. Две флотилии сходились всё ближе, теснее, вгрызаясь в строй друг друга, и вот уже нос к носу сошлись «Кыутуклаастакыу» с вражеским кораблём того же класса, и уже разворачивался роммовский «Махатма Ганди» (в вопросе выбора имени корабля, это имя было единственное из невеликого перечня исторических личностей, которых Ромм помнил, что бреммейры почему-то могли произносить, не искажая), проскочивший между двумя крейсерами Бул-Булы, и это было не очень хорошо для них, так как их кормовые орудия работали уже только частично, а вот носовые «Махатмы» работали отлично… Нефануэрмо снова выругался. Впрочем, не его это дело, если люди решили всё же разделиться – им виднее. Ну, Андо была нужна маневренность самого быстрого катера во флотилии, который Ромм обозвал «Сперматозоидом», но официально он, конечно, носил другое название, а Алан просто не мог отпустить его одного, а Ромму хотелось идти на этом, и это тоже справедливо, потому что там одни из самых сильных носовых орудий, и потому что он ведь помогал его захватывать, и тут уже Сонара решил составить ему компанию… Неудачным манёвром «Аштайкштшаау» пропорола бок об острую пику на носу противника, впрочем, ущерб был обоюдный – эту самую пику, вместе с обеими носовыми орудиями, снесло начисто, бреммейры обоих кораблей азартно поливали друг друга огнём с близкого расстояния. Керадзуэрто, пытавшийся вести счёт, не успел заметить момента, в который оба вспыхнули единым костром, зацепив проходящий мимо торпедный катер – не разобрать в дыму, свой или противника… Пока 4:5, и не в нашу, увы, пользу. Но вот накренился вышедший наперерез тяжёлый крейсер – кажется, после близкого попадания с «Шетшамкхештш», и Эммет покатил свою установку на новую позицию.

– Этим там, в рубке… Надо отойти! Если щас рванёт – и нас накроет…

– Ну вот, ещё один наш взлетел…

Маленький «Эйкхтекхеайим» шёл на очередной разгон, пыряя носовой пикой борта огромного вражеского – было похоже на яростно жалящее насекомое, увы, у бывшего катера береговой охраны других возможностей против такого противника мало – когда его накрыл шквал огня. Увы для спасаемого корабля, взрывной волной сито от почти безвредного тарана разворотило до приличной дырищи. С бортов как горох посыпалось в воду офицерство – кажется, матросы экстренно захотели жить и настаивали на сдаче подошедшему «Шетшамкхештш», а начальство было против такой позорной капитуляции, надеясь на помощь защитившего их корабля, только вот у него сейчас была другая проблема – зашедшая с тыла «Сюзанна Лученко»…

– Какой счёт сейчас? – спросил Тшанар, оттаскивающий раненого Гарриетта к трюмам, где его могла принять и разместить Далва.

– 6:7, и ведём, в кои веки, мы… Вели. – Нефануэрмо приложил ладонь ко лбу в поминально-молитвенном жесте. Волна брызг и пара оседала на его волосах и одежде тонкой наледью. Тшанар проводил взглядом опадающий водяной столб.

– Это… был «Махатма»?

– Да. Ромм, этот храбрый до безрассудства человек, и ваш товарищ-бракири уже с Наисветлейшим. Может быть, и всем нам предстоит последовать за ними. Но мы должны теперь прорываться к берегу со всем возможным упорством и ожесточением…

– «Фа»… Обещаю, я не расстанусь с ней. Добровольно уж точно.

Андрес придирчиво ощупал крепление манжеты, выведенную на запястье панель управления и, видимо, остался доволен.

– Матери как объяснишь такое специфическое украшение?

– Ай, я и до всего этого пай-девочкой не была, переживёт как-нибудь. Если, конечно, я это всё переживу… Глупо, вообще, даже в шутку рассуждать сейчас, что будет, когда это всё закончится. Это другая жизнь, другая реальность совершенно. С шампунями, косметикой, людьми, которые могут болтать часа два и потом непонятно – что они сказали-то, в сухом остатке? Я от всего этого отвыкла совершенно. Ну, про шампуни и косметику не буду лучше, хотя у тебя на голове, смотрю, не такой апокалипсис, как у меня. Неужели у Гелена в загашниках что-то нашлось? По виду и не подумаешь…

Андрес сел на скамью, некоторое время задумчиво сплетал и расплетал пальцы.

– Вообще хороший вопрос, чтоб подумать, хоть сейчас, хоть в какую другую минуту. Кажется, что лучше отложить его на потом, но в этом «потом» будет… хорошо знаю, что. Я пять лет пытался с этой депрессией справиться, потом думал, что справился. На самом деле только теперь понимаю, что готов жить дальше. Кого-то война отпускает легко, потому что они ей и не принадлежали, жестокая необходимость, не иначе, кого-то – потруднее. И мне кажется, ты из второго типа.

– Андрес, людям этого типа нормальная жизнь всё равно тесна, в принципе. Тебе и мне хорошо в том, что эти войны в нашей жизни случились, на них можно всё спереть. А так бы просто идиотами называли. Я знаю, как ты на это смотришь, но я действительно не хочу думать, что потом. Я очень хочу увидеть маму, сестру, брата, правда. И я очень сожалею, что я не попала в этот новый мир, да и вы все из-за меня тоже. Но есть решения, которые надо принимать вот сейчас, ошибочны они или нет – но непринятие решения хуже. Так что сожалею я не о своих решениях, а о том, с чем они совпали. Я смогу оставить Бриму – смогла же Арнассию, хотя и там, и здесь я оставлю кусок себя. Но мне придётся расстаться с Аминтаниром, с Геленом… Вот об этом я не хочу думать. Что мне даст эта твоя обычная жизнь взамен их? Доброго, хорошего, скучного человека?

Бывший террорист покосился на неё с усмешкой.

– Даже не знаю, говорить ли тебе, что отношение Гелена к тебе – чисто отеческое? Уж не знаю, откуда такое отношение у мужика, у которого никогда не было детей, который и с женщиной-то близок не был… Да, зря я это сказал. Прав Гелен, я многовато языком треплю. Хотя мне и думалось одно время, что ты-то за два месяца могла его неплохо узнать… Но кажется, он такой человек, что говорит о чём угодно и о ком угодно, но о своей жизни – меньше всего. О Мэтью Гидеоне я за это время узнал как-то куда больше…

– Вообще-то, и моё отношение к нему… не такое, как ты тут себе придумал. А о таком отношении если уж говорить… я думала, конечно, но это слишком сложный пока что вопрос.

Андрес помолчал, рассеянно откорябывая ногтями пятна краски с тыльной стороны ладоней.

– Мы с тобой на самом деле очень похожи. Даже слишком, наверное. Нам обоим, как ты выразилась… тесно в рамках нормальной жизни. Мы оба незаконнорожденные дети.

– Только ты уже научился с этим жить, а я пока, извини, никак. Скажешь, просто у меня насчёт моего отца ещё могут быть какие-то иллюзии, в отличие от тебя…

– Мой отец – Хуан-Антонио Колменарес, и иного не было и не будет. Если загробная жизнь вообще существует, то он теперь явно в лучшем месте, в отличие от моего биологического отца. Я не знаю, что сказать тебе утешительного. Разве что – ты мне совершенно точно не сестра. Ну, может быть, твой отец был не очень хорошим учеником, можно же надеяться на это… А если нет – просто сумей преодолеть эту мысль. Я ведь сумел.

Постоянная ментальная концентрация давала о себе знать, и у телепата понемногу слабели ноги. Впившись пальцами в прутья борта, Андо сосредоточенно уничтожал оружие на ближайшем к ним крейсере, развернув канлодку противника прямо на него. Залп из всех орудий одновременно на какое-то время оглушил его, и в этот миг, когда корабль противника изнутри начали прошивать стремительные волны огня, реальность подёрнулась рябью, смазалась, словно размываемая водой акварель, и сквозь её полупрозрачную пелену проступило другое – чёрная сосущая пустота. Ещё с той поры, как они услышали, что Колодец Вечности крадёт время, он чувствовал это – как реальность, эта зыбкая драпировка, готова в любой момент разойтись по швам, явив то, что скрывается за нею – чёрное, беззвучное, безнадёжное ничто. Звуки исчезли, исчезла качка корабля, исчезли крики бреймеров, плавящееся на металле обшивки солнце, боль в плече от отдачи оружия. Все исчезло, опадая, как капли, в эту бездонную тьму. «Дэвид, Дэвид, Дэвид»… И это его грудную клетку сейчас ломали раскалённые обручи боли и отчаянья – что чувствует один, чувствует и другой. Эхо голосов – тихих, прорывающихся сквозь скованные мукой губы, стекало, как капли растворяемой реальности. Время утекало сквозь пальцы, и последняя капля только что упала… Боль пронзила все существо Андо, дрожащие колени все-таки подогнулись, и он упал на них, все еще мертвой хваткой вцепившись в борт.

– Отец… нет..

Время словно замерло, времени не существовало, и ничего не существовало, ни этого беснующегося хаоса воды, огня и металла, ни бессчётных километров холодного вакуума между двумя планетами. Только пульс Дэвида, стучащий в мозгу, боль Дэвида, струящаяся в теле, как огонь в нутре взрывающегося корабля, и он, не в силах распрямиться, пораженный, поверженный осознанием того, во что не хотел, не мог верить. Эхо боли – зеркальный коридор – разворачивалось внутри, и это немыслимо было осознать, и это невозможно было не признать. Кровь отхлынула от лица, онемевшие губы задрожали, а из глаз покатились слезы. Этого не могло произойти, не сейчас, еще немного, и он бы вернулся, он бы успел, он бы что-то сделал. Что-то… оружие, не способное созидать, оружие, не имеющее права желать большего. Дефектное, не способное на то, чего желает больше всего. Ни единого шага для того, что единственное стоило любой цены. «Просто живи, живи ради всех, кому ты дорог. Просто будь, будь солнцем, будь путеводной звездой». Да, что он мог? Он мог отправиться за этим шаттлом – ради него, не по его слову, по своему порыву, чтоб быть полезным там, в том, в чём возможно. Он мог выполнять долг – в каждом новом его виде, помощи ли терпящим бедствие, поиске ли пропавших. И он мог прорываться через весь строй препятствий здесь – к цели, которая лежит за бескрайним морем, к цели, которая лежит за бескрайним вакуумом. Это было правильным, это было нужным… и он это мог. Там, в том, что затмевало всё, само бытие – он не мог ничего. Андо сглотнул слезы вместе с горьким комом в горле, понимая, осознавая, что всё… кончено. Джон Шеридан ушёл. И поднятая взрывом ледяная волна рухнула, раздавив, разорвав его своим чудовищным давлением.

«Если я не могу смотреть тебе в спину, если не имею права кричать тебе вслед «не уходи!», если не дотянуться, не увидеть, зачем мне всё это? Зачем мне этот дар? Зачем мне эта жизнь? Зачем мне эта память? Память о тебе, о том тебе, которого я знал, которого знала Лита, которого знали все…»

– Андо!

Андо моргнул, тяжёлая капля слетела с ресниц, и разом вернулись все звуки, оглушительной какофонией ударив по слуху телепата. Ветер бросил в лицо мокрые рыжие пряди, острые солёные брызги – это перед глазами взорвался тот самый корабль, который несколько секунд назад разрушила его сила. Это Алан с перекошенным лицом тормошил его, это что-то кричали бреммейры. Смерть. Смерть пульсировала в каждом толчке сердца – не только его, она носилась от сознания к сознанию, она окружала, как стягивающиеся к ним вражеские корабли. Они поняли, конечно, где главная их угроза. И их было много. Слишком много, чтобы выжить… Слишком много, чтобы иметь право жить. Он понимал, сам поражаясь у себя этой способности, что он всё ещё может что-то мыслить, что он не исчез в тот же миг, когда увидел последнюю эту песчинку времени, укатившуюся в непроглядный мрак, из которого нет возврата, что он всё ещё дышит, всё ещё стоит, и всё ещё воюет. Это его долг, это его дань, это то, что в его силах. Боль скручивала всё внутри, когда Андо поднял руки, между дрожащими пальцами вибрировала опасная сила, очень много, больше, чем, возможно, нужно.

– Держитесь! – прокричал Андо, даже не обернувшись в сторону стоявшего позади него Алана.

Воздух наэлектризовало, и лёгкий катер качнуло в сторону. Сначала небольшая волна ударила о борта чужих кораблей, потом ещё, ещё и ещё, толщи вод пришли в движение, повели хоровод, подхватили, играючи, все три линкора врага. На какую-то секунду снова смолкли звуки, поражённая толпа бреймеров позади Андо ахнула, когда на огромной волне их корабль стал подниматься вверх, вращаясь по спирали и закручивая корабли противника, втягивая их в разгоняющийся водяной смерч.

– Наисветлейший, что это?

– Назад! На полной скорости назад!

Тёмный столб воды, при совершенно ясном небе, поднимался всё выше, и в нём не различить уже было хищных очертаний вражеских линкоров, бессильных игрушек в руках управляемой стихии. Минута, две, три? И смерч обрушился, рассыпался, раскидав по океанской глади безжизненные останки кораблей.

Кулак Винтари снова врезался в стену, на сей раз оставив в ней менее значительную вмятину, зато оставив кровавый отпечаток.

– Почему? За что? Почему – именно так, именно сейчас? Почему не… Мы почти закончили, мы почти скоро улетали и так! Почему он не подождал… почему эта связь… Почему, если б я смог… Я не отпустил бы его, я не дал бы, не позволил… Я горло бы выгрыз тому ангелу смерти, что пришёл бы за ним… Господи, что! Что я сделал тебе?!

Дэвид, не в первый раз наблюдающий буйство центаврианской натуры, но в первый раз так, мёртвой хваткой вцепившись в его плечи, почти висел на нём.

– Диус, прошу…

– Он не должен был умирать! Вообще не должен! Кто угодно! Я! Во всех мирах, во всех легендах есть способ отдать свою жизнь за другого… Я бы нашёл…

Дэвиду удалось повиснуть на его руках и своим весом прижать его к покалеченной стенке. В дверь, с опаской во взгляде, сунулись Брюс и Шин Афал.

– Диус, мне больно, как тебе… Мы с тобой весь последний год жили с одной болью… Которой он меньше всего хотел для нас. Он потому и отослал нас сюда, он потому и улетел сам… Чтобы не умирать на глазах тех, кто так его любит.

– Как будто это что-то меняет! – Винтари сполз по стене, увлекая за собой Дэвида, – как будто здесь, или где угодно, на краю вселенной, у чёрта в аду – было б легче это узнать, было возможно не… Дэвид, я наивно верил… Верил, что успею… Что не мог он послать нас сюда, зная, что нам больше не увидеть его… Словно… глаза мои покрыты тьмой, словно их выклевали хищные чёрные птицы, оба моих сердца стали добычей… неистовых тварей преисподней…

Не всё в этих причитаниях и проклятьях на центарине Дэвид понимал. Он просто обнимал названного брата, роняя на разбитые костяшки рук горячие слёзы.

Решив, что гроза вошла уже в более спокойную стадию, и можно уже рискнуть зайти, Шин Афал с бинтами и успокоительным переступила порог. Брюс, страхующий на случай нового припадка у Винтари или Дэвида, шёл следом.

Истерика Винтари, уже не имеющая возможности терзать ослабевшее тело, продолжалась ментально, и едва не сбила Брюса с ног. В ней был крик ребёнка, из слабых ручонок которого вырвали любимого отца. В ней был гневный, отчаянный клёкот птицы над сожжённым гнездом. В нём отражалась боль за Дэвида, за Деленн, за всех…

Дэвид, словно маленькая птичка крыльями, стремился закрыть брата – словно чьё-то приближение сейчас означало для него новую боль, ведь в каждом лице он увидит подтверждение – да, его кошмар, который он гнал от него столько дней и ночей, сбылся.

…Желать лишь одного – чтоб отец жил… Чтобы успех сопутствовал его делам, чтобы улыбка на его лице была вызвана иногда и его словами… Быть хорошим сыном, как сейчас, когда по отцовскому слову он отправился сюда, хотя сердце больше всего хотело остаться, никогда не отпускать, ни одного дня, ни одной минуты не упустить…

«Почему я не умер на Центавре? Всех дней, всех лет было б мало… Никогда нельзя жить, зная, что время конечно…».

Шин Афал почти силой влила в рот обоим пряный отвар – Рузанна готовила его под руководством местных знахарей. На Тучанкью, по понятным причинам, небогато снотворным, но некоторые травы, содержащие сильный наркотик, могут дать нужный эффект, известно, что центавриане, жившие здесь, пользовались ими, когда не могли уснуть… И это в любом случае лучше, чем то количество алкоголя, которое было бы сейчас эквивалентом…

– Что это, что за звук? Как будто льётся вода… У нас течь? Мы тонем?

– И давно. Я насчитал несколько попаданий, но сложно судить об их опасности… отсюда. До сих пор, во всяком случае, мы двигались, и достаточно быстро… Вот за шумом двигателей вы и не слышали воды.

– А теперь, значит, перестали… – Стефания подошла к двери, – почему никто не идёт? Они погибли? Может быть, над нами уже толща воды?

– Ну, в таком случае дёргаться и бесполезно. Здесь, конечно, ещё некоторое время сохранится воздушная подушка, но не знаю, возможна ли за нами какая-то спасательная экспедиция… В таких-то условиях. И есть ли, кому её отправить.

Стефания навалилась на дверь, она поддалась только немного.

– Ну, вода сюда, как видим, не хлынула. Но дверь чем-то заклинило…

– А вы решили вплавь? Похвальное мужество, учитывая некурортную температуру в океане. Надеюсь, вам будет сопутствовать удача, мне же, боюсь, в эту узкую щель не пролезть.

– Значит, вам придётся подойти и навалиться вместе со мной, чтобы она стала хоть немного шире. Вы всё время пытаетесь где-то остаться… Вам так понравилось на Бриме? Сожалею, но вас положено доставить для суда на Землю – значит, вы будете доставлены.

За дверью послышались сначала шаги, потом раздался голос Далвы. Стефания забарабанила в дверь, потом наполовину протиснулась в узкую щель и замахала рукой.

– Далва, Далва, мы здесь! Что случилось, мы тонем? Мы не можем выбраться!

– Мы эвакуируемся, тонем – поспешное выражение… Мисс Карнеску, можете пока закрыть её обратно? Эй, Керадзуэрта, сюда, сюда!

Тощая переводчица протиснулась в щель полностью, потом вместе с медиком навалилась на дверь, сверху посыпалась стружка – металлическая балка, вырванная из стены ударной волной, повредившей правый борт, взрезала обшивку, погружаясь глубже.

– Да, хорошо, что у меня груди, считай, нет… Но мы должны вытащить Виктора. Это можно как-то сдвинуть? Что-то только хуже становится…

Подбежавший Керадзуэрта растолкал их плечами.

– Сдвинуть, может, и нет, да и на кой грех это нужно. Виктор, слышите меня? Отойдите! Держитесь дальше, чтобы не пострадать!

Тонкий луч лорканского лазера впился в обшивку, полосуя её, как нож масло.

Палуба была скользкой от наледи и, показалось Стефании, крови. Хотя возможно, это просто сажа, пепел… Ночь бросала в лицо мокрую, холодную снежную крупу, ночь глухо ухала близкими и дальними взрывами, полыхала красноватыми вспышками, рвалась лучами прожекторов, криками, грохотом, скрежетом. Развороченная прямым попаданием пушка Гарриетта смотрела дулом в небо, два соседних орудия были снесены начисто. Эммет неимоверными усилиями сталкивал на платформу спасательного катера свою орудийную установку, лишившуюся большей части колёс. Два заряда встретились где-то в вышине, рассыпав дождь искр, угасающих в полёте до земли – как фейерверк, если б не было так страшно…

– Что происходит? Мы ещё сражаемся?

– Может, я ошибаюсь, но это – берег?

– Да. Мы доплыли. Мы и «Шетшамкхештш», и одна из канлодок… Здесь нас встретила береговая охрана, но их силы невелики, думаю, ещё час – и всё будет кончено. Особенно если подойдёт «Сюзанна Лученко»… Но «Эйфория» сильно повреждена, конечно, думаю, восстановить можно, но сейчас нам лучше сойти на берег, тем более что наша помощь не помешает…

– Так она не затонет? – Стефания оглянулась на корабль, неожиданно показавшийся таким родным.

– Смело, – рослый бреммейр, обнажённую грудь которого пересекали перевязи ремней, на которых болталось местное и хуррское оружие, протянул ей лапищу, – все на берег, там свои. Всех спасти.

Стефании стало стыдно, что она так и не запомнила его имени, а ведь знала его. Такой удивительный силач… На промозглом ветру, окатывающем дождём ледяных брызг, он почти голый. Бреммейры, конечно, легче переносят холод, чем гуманоиды, но и тепло они любят неизмеримо больше… Лодка качнулась под ногой, где-то, кажется, совсем недалеко в тяжёлую чёрную воду что-то врезалось, какой-то элемент корабля, оторванный прямым попаданием.

– Необходимо его развязать! Далва, он не сможет спуститься, развяжите его! Сейчас все эти соображения имеют мало значения…

– Я смогу, не стоит беспокоиться.

Лодку едва ли не швырнуло о борт «Эйфории». Это ещё что-то взорвалось? Наше, их?

– Садитесь, мисс переводчица, – Моралес осторожно трогал халтурно забинтованную голову, – понять бы, чего они там орут, чья берёт… Ну да если на берегу командный пункт уже захватили – долго они тут не проартачатся…

Сын Офелии Александер и сын Лаисы Алварес родились в одну ночь. Ту самую, когда на далёкой Бриме утихающая ярость океана выбрасывала на лёд обломки всесильной, самодовольной мощи, когда из сектора Корианны вернулась «Белая звезда-80», посланная на поиск «Белой звезды-1» или каких-то известий о её судьбе. Вернулась ни с чем… А ещё через три дня на космодроме Тузанора приземлился шаттл с вернувшейся с Тучанкью делегацией…

========== Часть 5. ТЕРНОВНИК. Гл. 12. Во имя революции ==========

Por justicia y verdad, junto al pueblo ya está,

con el fuego primero del alba!

La pequeña canción

que nació en nuestra voz

guerrillera de lucha y futuro!

Con Bolívar, Galán, ya volvió a cabalgar

no más llanto y dolor de la patria!

Somos pueblo que va, tras de la libertad

construyendo la senda de paz!

Estribillo (x2):

Guerrilleros de las FARC, con el pueblo a triunfar

por la patria, la tierra y el pan!

Guerilleros de las FARC, a la voz de la unidad

alcanzar la libertad!

La opresión secular, quiere aún acallar

el sentir de los trabajadores!

Compañeros, alzar, la bandera de paz

los sagrados derechos del pueblo!

El imperio brutal, ya se siente el final

con los brazos de América toda!

A los pueblos, la paz y la felicidad,

socialista el futuro será!

Estribillo (x2)

Himno de las FARC-EP – Испанский

Клаукту-Дакта ещё давно понял, что единственный плюс во всей этой ситуации – с некоторыми из иномирцев можно говорить мысленно. Увы, не со всеми. И конечно, это сложно. Бреммейрского языка они не понимают так же, как бремммейры – их языка, поэтому думать надо картинками, при чём «показывать» их чётко, последовательно, стараясь не допускать при этом в свои мысли ничего постороннего. К счастью, они способны правильно понимать эмоции, вопросительные и восклицательные интонации. Отвечают они так же картинками, которые появляются в его голове. Первое время это странно и даже страшно, но за это время и не к такому можно привыкнуть. Какими бы непостижимыми и чуждыми ни были эти иномирцы – это они освободили его и его товарищей по несчастью с шахты, а потом и вообще вон что случилось – всю администрацию, поставленную Бул-Булой на Второй земле, свергли. Там теперь свободная земля. Стало немного грустно, но Клактау-Дакта тут же смёл из мыслей эту грусть – он сам выбрал отправиться к Первой земле, чтобы и здесь испытать радость ту же и большую. Картинка, которую показал ему тогда маленький из иномирцев – как Бул-Буле надевают петлю на шею – ему очень нравилась, он прокручивал её в голове часто. Для иномирцев это символ уничтожения. Теперь они уже знают, что удавление в этом мире не распространено, здесь преступников убивают иными способами. Но всё это выглядело здорово – словно тирана, как деревенскую скотину, садят на привязь. Что ж, если даже маленькие острова, над самим существованием которых так смеялись в его деревне – как же они там живут вообще, тесно, наверное, и кругом вода подступает, ну какой же нормальный согласится так жить? – сумели отбить свою свободу, то Первой земле стыдно теперь мешкать. Иномирцы помогли освободить Вторую землю, потопили флот Бул-Булы, и корабли с островов пришли к берегам Первой земли – впервые не с войной, а чтобы помочь. В какое отчаянье сперва пришла команда, когда увидела, что их кораблик, рухнувший с высокого водяного столба, воля волн вынесла так далеко от всех остальных, его единственный привела к порту Наымтай, разбитый, неуправляемый – как бессильную жертву хищникам. А оказалось, что Наымтай – уже неделя как свободный порт, и хочется три ночи не спать, слушать рассказы местных и солдат с запада, как это было, и как до этого было в Шайтуе, и Кикту-Ноксе, и множестве мест, которых он раньше не слышал названий. Линия фронта пересекла континент, здесь вышла к морю. Ещё не вся Первая Земля свободна, конечно, силы Бул-Булы ещё крепки в центре и на юге, но и за этим дело не станет. Кто-то, конечно, радуется и считает, что главное теперь – укрепиться здесь, не позволить армии тирана ещё сюда сунуться – да разве он посмеет теперь, да разве силёнок хватит, у него теперь проблем-то много, ну и нечего о нём думать, думать теперь о многом надо – избрать новую, праведную власть, накормить голодных, отстроить разрушенное, чтоб краше прежнего было. Другие возражают, что рано радоваться – хорошо, конечно, наподдавали этим, но их всё ещё много, и нипочём тиран не отступится ни от чего, что успел подержать в своих лапах, тут и о других тоже надо думать, нам сюда пришли помогли, теперь нехудо б оплатить долг, и вот в частности – помочь этим двоим иномирцам пробраться к центру, к своим собратьям. Сколько здесь тех, кого от дома отделяют фронты, вражеские укрепления, а кого-то и океан – кто приплыл сюда, добавить свои силы к нашим силам, а мог бы тоже дома красоту наводить. А этих существ от дома космос отделяет, а ведь началось всё с того, что один из них проникся сочувствием к нескольким из нас, кого отделял от дома холодный враждебный космос.