Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 87 страниц)

– Да уж, определённо не для дракхов…

Мужчина кивнул.

– Вероятно, вы скажете – я не должен был отпускать их разведчики живыми… Но я не желал убивать, я никого больше не желал убивать. Я думал, что может быть, дети Теней тоже захотят забыть войну и создать для себя другую жизнь… Что дети Теней и дети Ворлона смогут протянуть друг другу руки здесь. Я чувствовал черноту и воинственность их мыслей, когда они были здесь, но я надеялся, что они станут другими, когда будут знать, что им ни от кого больше не нужно прятаться и защищаться, когда получат свой новый дом… Как жаль, что я ошибся.

Винтари подавил усмешку. Странная наивность для новоиспечённого, но всё же бога… Или как раз для бога – нормальная?

– Если они собирались, отбывая, убить миллионы невинных жизней – наверное, едва ли их творение было бы чистым… Но больше они не причинят вам вреда.

– Я могу защитить свой мир. Но мне хотелось бы, чтоб мне не пришлось этого делать. Я надеюсь, в эти края никогда не придёт война. Этот светлый новорожденный мир должен быть пристанищем, сбывшейся мечтой, а не яблоком раздора. Я дарю его расе, которая так же была лишена своего дома и надежды. Расе, к которой принадлежал сам, ещё когда был Джейсоном Айронхартом. Телепатам Земли. Прошу вас, передайте им, что они могут придти и жить здесь. Здесь никто их не обидит, здесь никто не заставит их делать то, чего они не желают, не заставит доказывать, что не такие, как все – не угроза большинству. Передай им, Андо. Людям Ледяного города. Они долго бежали, долго скрывались, они сражались и умирали за это. Скажи им, это не было напрасным. Гибель твоей семьи, Андо, их вера не была напрасной. Их дом ждёт их, они могут придти и обустраивать его. Я знаю, они придут не сразу, не сразу все… Те, кто придут первыми, смогут потом помочь тем, кто придёт вторыми.

Существовало ещё кое-что, что просто необходимо было сказать…

– Джейсон… наверное, вы знаете… Таллия жива. Её нашли. Она… Она сейчас у Ивановой…

Бог грустно улыбнулся.

– Знаю. Мне очень хотелось бы, чтоб Таллия тоже была здесь, чтоб первой ступила на эту землю… Но я пойму, если этого не произойдёт. Пойму, если она решит остаться с Сьюзен.

– Вы любили её… То есть, любите…

– Я больше не человек. Тому, чем я сейчас являюсь… уже не нужна женщина, как мужчине. Недоступна та, прежняя любовь… Как вашему пониманию недоступна та любовь, которая переполняет теперь меня. Когда что-то приобретаешь, что-то неизбежно утрачиваешь. Я утратил физическое тело и все его радости. Иногда я жалею об этом… Но нечасто. То, что я приобрёл – это немало… А когда на мою землю ступят первые из моих сестёр и братьев… это счастье, которое я не смог бы даже представить, если б был человеком.

– Мы скажем им. И думаю, они придут.

Винтари бросил взгляд на панель. Снова полный заряд, словно не преодолевали они огромное расстояние… Айронхарт? Думается, для него такой подарок, действительно, совершенно не проблема…

– Я благодарен вам за то, что вы так самоотверженно бросились на защиту этого юного мира. Мне удалось нейтрализовать то, что они материализовали здесь в свой первый визит… но если б они пришли снова – боюсь, мне пришлось бы очень тяжело… Конечно, я не отпустил бы их обратно в ваше пространство с тем, что они планировали создать… Мне пришлось бы запереть их здесь, в себе… и либо изменить, либо уничтожить. В дальнейшем я надеюсь разработать защитные системы, вам не придётся об этом беспокоиться. Но всё же я буду благодарен вам, если никто лишний, не готовый, не узнает об этом мире, пока он не будет заселён жителями, которым он предназначен. Кто породит здесь не новых ужасных созданий, яды или оружие.

– Об этом не стоило даже говорить, господин Айронхарт, мы сами это прекрасно понимаем.

– Летите и ничего не бойтесь. Вы защищали меня – и моя защита будет с вами. Я не могу создавать оружие… Но я окружу защитой корпус вашего корабля. Если даже кто-то из них вырвется и атакует вас – он не причинит вам ущерба. И я заберу эти бомбы… Вам непросто было бы аннигилировать их так, чтоб не принести этим никакого ущерба себе и миру вокруг, а для меня это не составит труда.

– Это больше, чем мы могли бы ожидать, господин Айронхарт.

– Я не столь многое могу вам дать… Но кое-что могу. И ещё один подарок я хочу сделать прямо сейчас. Мисси, подойди, не бойся.

Мисси, всё это время стоявшая в дверях, приблизилась к экрану. Мягкое сияние, льющееся с него, окутало её фигуру.

– Ты ведь этого хотела, Мисси? У тебя чистое сердце, и ты заслуживаешь этого.

– Это… это правда? Так странно… внутри себя я совершенно точно понимаю, что это так, но мне кажется, что это сон. Спасибо… наверное, надо сказать: господи?

– Ты сумеешь распорядиться моим даром правильно, Мисси. Я знаю это. И если однажды – не скоро, конечно… ты тоже придёшь сюда… Здесь будут тебя ждать.

========== Часть 4. МАК И ВЕРЕСК. Гл. 1. Возвращение ==========

Дорога до Минбара была без происшествий – ну, если верить сообщениям с «Белых звёзд», то беспокоить их было уже и некому, последний из известных дракхианских кораблей был настигнут и взорван в гиперпространстве. Да, не исключено, что где-то осталось ещё некоторое количество дракхов, но, во всяком случае, их количество должно быть столь невелико, что досадить кому-то они едва ли смогут ближайшие полсотни лет, если каким-то образом не нарастят свои силы. Да и в общем это уже забота рейнджерской разведки. Эту же миссию можно было считать успешно выполненной, хотя и ценой чудовищных потерь. Потери – были ожидаемы, были, если можно так выразиться, предусмотрены планом – при тяжести и рискованности возложенной задачи, даже если б всего один член команды уцелел, чтобы вывести бомбы с Центавра, и это бы был успех. Победа – избавить Центавр от гибели, какова бы ни была цена. Победа – что всё же столько героев сумели уйти живыми. Победа – то, что те, кто не сумел, не предали, не подвели, не провалили миссию. И их жизни были отданы очень дорого… Всё это говорил себе Винтари ещё на Центавре, всё это же повторял себе в дороге, но принять смерть от этого было не легче. Он впервые в жизни потерял так много важных для него людей. Да, впервые. Смерть отца не была для него потерей – по правде, где-то внутри жило облегчение от того, что он больше никогда его не увидит. Это было новой неожиданной переменой в жизни, угрозой прочности их положения, но только не потерей. Смерть родственников тоже не была таковой – когда умирал двоюродный дед или дядя, бывало проблематично даже вспомнить его лицо, главное было вспомнить его место на фамильном древе. Эти смерти остались в памяти семейными праздниками – а чем ещё они могли остаться. Семейство пировало, вспоминая умершего, его характер, привычки, заслуги, различные истории, героем которых он был. Скорбь на таких поминках не проявлялась, скорбь – дело личное, ему место за закрытыми дверями. Нет, ему не с чем было сравнить боль, грусть, досаду, когда он услышал о смерти Селестины, Кристиана, потом других… Это были его ученики. Само это чувство ему тоже прежде не с чем было сравнить. Испытывал ли кто-то из его учителей гордость и привязанность? Может быть, и было так, но никто из них ничего такого не проявлял, не остался в его памяти. Эти молчаливые старательные ребята стали ему дороги. Их успехами он гордился как собственными. Знать, что они не сделают новых шагов в постижении центаврианского языка и культуры, не зададут ему новых вопросов, ставящих перед ним, как перед учителем, более сложные интересы и задачи, не помогут новым взглядом взглянуть на нечто давно знакомое и привычное, было мучительно. Потом – Джирайя и Милиас, соотечественники, отважные парни скромного происхождения и великой души. Он больше не мог уже сожалеть о том, что он не император. Никакими жалованными чинами, орденами, землями, богатствами не вознаградить их подвига. А Рикардо… Об этом вовсе невозможно было думать. Абсурдно, но ему казалось, видимо, что Рикардо не умрёт никогда. Таких светлых, сильных, уверенных в себе людей смерть просто не может коснуться. Наверное, это один из тех случаев, когда наружность обманчива. Он видел Рикардо всегда спокойным, всегда опорой и источником оптимизма, отвечающим шуткой на любой вызов судьбы, и не думал, чего стоит сильным их сила. Какое напряжение он, командир, отвечающий за всё дело, прятал от них всех, какой надлом он носил в себе после каждой потери. Впрочем, можно ли сказать, что у него сдали нервы? Мог бы он сам найти там и тогда какой-то другой путь, кроме как соревноваться с судьбой, ожидая подхода подмоги? Рикардо умел отдаться течению судьбы тогда, когда от него ничего не зависело, когда нужнее было сберечь душевные силы свои и окружающих, но он действовал всегда, когда была возможность хоть для какого-то, для самого малого действия. Если он знал, что есть способ остановить врага и спасти всех – он не смог бы ждать. Он всегда предпочитал самое трудное действие самому благостному бездействию в уповании на случай.

И конечно, думать о том, что будет после посадки, как их встретят, как они будут рассказывать бесчисленным жаждущим, что и как было – в дороге невозможно было совершенно. Не было просто времени опомниться. И пожалуй, они как-то так себе представляли, что их посадка произойдёт тихо и буднично, хотя с чего бы? А в первую минуту показалось, что встречать их вышел весь Минбар. Ну, весь Тузанор уж точно был здесь, Тжи’Тена и Амину было не видно из-за толпы эйякьянцев – они, наверное, уже знают и про товарищей, и про Рикардо. Это жизнь рейнджеров, конечно, они готовятся к этому с первых своих шагов в этой новой жизни. Но всё же – как давно Альянс не знал войн и военных потерь… И Ледяной город здесь, наверное, весь. Их молчание, как всегда, режет слух нормала. Вот им-то это за что? Они-то не должны были готовить себя ни к каким больше потерям. Но их чувство благодарности за годы безопасной жизни толкнуло их на это дело, в котором никак не обойтись без телепатов. Как скоро он решится сказать им, что разделяет, хотя бы отчасти, их боль? В земле Центавра остались его ученики.

Слёзы в глазах, новые серебряные нити в волосах отца и матери. Они по очереди обнимали его, Дэвида, Андо. Снова услышать стук их сердец – не об этом ли он мечтал все эти месяцы?

…Как-то само получилось, что, когда врачи объявили состояние Зака и Крисанто пригодным для выписки, они все отправились в Ледяной город. Он не мог вспомнить потом, чтоб они говорили, обсуждали это, чтоб телепаты предлагали, чтоб остальные обсуждали предложенное, или же просто это стёрлось из его памяти. Наверное, это был такой редкий момент единения без слов, когда всеми владели одни импульсы, одни желания. Им всем необходимы были эти дни – дни тишины и уединения, чтобы привести в порядок мысли и чувства, осознать, что всё закончилось, что они вернулись, оплакать мёртвых, найти слова для живых. Рваный ритм этих месяцев должен был хоть ненадолго смениться тишиной. Что-то вроде медитации для тех, кто не считает себя способным к ней.

Об отправке тел Милиаса и Джирайи на Центавр договорятся – как только Центавр выйдет на связь. Тут Винтари был исключительно рад, что это делать не придётся ему. С него хватило видеть их мёртвые тела, вспоминать их живыми и пытаться осознать, уложить это в голове. А от большинства погибших не осталось того, что можно б было похоронить. Только общий обелиск в Эйякьяне, только могилы в сердцах…

Да, Ледяной город был именно тем, что нужно сейчас. Пронизанный звенящей тишиной, величавым спокойствием ледяных скал и молчаливостью его обитателей. Светом, белизной, холодом просторов. Теплом, норным уютом непритязательных жилищ. Днём они больше гуляли – взбирались на ледяные скалы, ходили к морю. Вечерами сидели, наблюдали за работой вышивальщиков, иногда вполголоса переговаривались.

Иногда Винтари очень переживал из-за того, что не может найти слов, чтобы выразить Уильяму признательность за такое доверие и расположение. Но потом он вспоминал, что в общении с телепатами есть несомненное преимущество, выраженное тогда так просто и откровенно детьми – если у тебя и возникнут затруднения со словами, твои побуждения прочитают, при чём такими, какие они есть, не искажёнными неуклюжими словесными конструкциями…

Он так и не смог понять, кто же из этих печальных женщин является матерью Адрианы. Он так и не понял, всё же есть ли у Уильяма и другие дети. Он так и не понял, знал ли о ребёнке Андо. Наверняка, конечно, знал. Даже если не предполагать между ними запредельной любовной откровенности – многое ли можно умудриться успешно скрыть от Андо? Говорил ли он с ней об этом? Никто из них, пожалуй, не замечал такого… Не замечал, чтоб они склонялись к каким-то отношениям, подобным семейным, кажется, Андо к Уильяму тянулся больше… Само по себе это и не было б для Винтари странным – ну, кто сказал, что это была непременно большая любовь, а не мимолётная связь? Да и не каждый способен в 16 лет осознать отцовство, не каждый будет к такому готов… Себя вот в такой ситуации он даже представить не мог.

Впрочем, жизнь и отношения Андо – это личное дело Андо. Лично он предпочитал предаваться таким размышлениям не на людях, а во время прогулок. Благо, здесь скрыться из пределов видимости всегда есть, куда.

Пожалуй, так стоять он мог бы очень долго. Благо, традиционные комбинезоны Ледяного города – белые, специально для маскировки на снегу, цветные одевались только в тех исключительных случаях, когда надо было встретить на посадочной полосе кого-то нового – были очень тёплыми. Поднимающееся над морем солнце казалось ослепительно белым, рисунок далёких скал и ледяных торосов рождал в душе странное умиротворение. В самом деле, непривычный климат Винтари даже нравился. Было в нём что-то такое… обостряющее и делающее ясными все чувства…

Он снова и снова думал о Рикардо. Каковы были его мысли в последние минуты жизни? Он ведь оставлял Лаису, оставлял – уже знал об этом – племянника… И если об Андо даже судить сложно, то боль Лаисы определённо неописуема… Наверное, никак не отделаться было от мысли, что это он, своими настойчивыми уговорами разыскать биологическую семью как-то приблизил, предопределил именно такой исход. Разум понимал – не он это сделал, это дракхи, это бомбы, это слабая мощность «Асторини»… Но в сердце что-то противно скребло, и видимо, только время может это унять. Зачем вообще это было нужно – чтобы он всё же узнал? Только для этих безумных прощальных слов, которые потрясли каждого, кто знал их значение? Он всё равно пожертвовал бы собой, чтобы спасти их – как рейнджер, как чистый и благородный человек. Зачем нужна была эта новая рана для Дэвида, ненавидящего это старое противостояние Изначальных больше, чем подобает любому из «орудий»? Зачем было Андо узнать о своём родственнике в момент его смерти? Сразу после Адрианы… Мог бы и позже. …Все близкие Андо погибли в огне…

Мысли перешли на Дэвида. На это чувство огромного облегчения, что он жив, что с ним всё в порядке – что он обнаруживал, осознавал, как нежданный подарок, каждое утро после их старта… нет, даже в тот миг, когда он бешеным зверем вцепился в горло дракху, он и мысли не допускал, что… Мысли не допускал, нет… Это вообще, кажется, не мысли… Единый протест всего его существа…

Дэвид – пожалуй, образ и откровение этой войны. Тревога за него – каждодневная, подспудная, безусловная, то самое «господи, сохрани», как у землян. Нет, может быть, он права не имел ждать от судьбы, что именно с ним никакого зла не случится – раз уж сам Шеридан отказался беречь его больше, нежели остальных. Но если о чём по-настоящему в кои веки хотел просить высшие силы – так это чтоб с его младшим братом ничего не случилось, чтоб они вместе покинули Приму Центавра, чтоб вместе пережили… И так бесясь на эти кошмары с огнём, он каждый раз радовался – что только кошмары. Что жив, здоров, цел. Они могли вернуться только вместе. Без него он не вернулся бы, и всей дракхианской крови не хватило бы, чтоб оплатить эту кровь. Для многих их главной силой был Андо, и это справедливо, конечно. Но для него – Дэвид. Его совершенно немыслимая для такой самоубийственной миссии хрупкость, его открытое для каждого сердце. И финал, апофеоз, боевая песня – тонкая, изящная разящая сталь… Если как-то представлять земную богиню возмездия Немезиду, то именно так…

Именно Дэвид находил его там, на берегу. И, молча ли они стояли рядом, или беседовали тихо о чём-то – он чувствовал это волшебное, ни с чем не сравнимое единство, и тихо, совсем как в его давнем видении, кружились редкие снежинки.

Они вместе возвращались в дом. Пожалуй, они и правда многому научились от людей Ледяного города – выражать самое важное, самое ценное просто соприкосновением рук. Тут вообще мало говорили – и тем более теперь, когда слова найти сложно. Только о бытовом, что неизбежно с не местными, нормалами. Довольно значительный разговор был один – когда они присутствовали при обсуждении имянаречения. За время их пребывания на Центавре в Ледяном городе родилось несколько детей. Обычно из выбора имён не делали какого-то торжественного события, но на сей раз решили дождаться Уильяма и остальных уехавших собратьев. И теперь было принято решение назвать детей в честь погибших – Адрианы и студентов Винтари. Что ж, это понятно и правильно. Пусть их имена снова звучат здесь – не в прошедшем времени, а в настоящем.

Человек из Лапландии – откуда была Мисси, откуда были Вероника и Ангус – удивил Винтари просьбой написать ему имена других погибших соратников, не телепатов.

– У нас тоже родились дети. Но наших собственных героев будет недостаточно. У нас было мало мужчин, а сейчас родилось много мальчиков… Как, говорили вы, звали этого юношу, возлюбленного Селестины?

– Фальн, – пробормотал Винтари, чувствуя, что несколько смущается от слова «возлюбленный».

– Хорошо. Хорошее имя. Скоро должен родиться ребёнок моей дочери, если это будет сын, его будут звать так. И – кто ещё? Джирайя, Милиас?

Они записали даже имена рейнджеров с взорванного корабля. Странновато, наверное, будут смотреться нарнские и дразийские имена у землян, но есть ли для этой публики что-то достаточно странное? Винтари уже достаточно знал о землянах, чтобы удивляться тому, что видел и слышал здесь, и достаточно знал об этих снежных жителях, чтобы не удивляться вообще ничему. Происходящие из разных земных народов – здесь были и светловолосые, и темнокожие, и с раскосыми, как у Алисы, глазами, и с широкими плоскими лицами – они были, несомненно, одним племенем. В какой-то мере живущим, как древние племена в истории многих миров – промыслами, в единении с суровой природой, и дети по сути общие, считающие родителями всех взрослых своего поселения, и непонятно, как они определяют, где чьи… И то, как они принимали пришельцев – молчаливо, сдержанно, но дружественно – в этом тоже чувствовалось что-то такое, уникальное и объединяющее их.

И если спросить, что они делали там – наверное, можно ответить «ничего». Они – были. Просто были, осмысляя, прочувствуя свое бытие. То, что живы, что смогли, что помнят, и готовы иди дальше. Один раз Винтари принял участие в рыбном промысле – и это оставило у него неизгладимые впечатления. В море выходили на широких суднах с толстыми стенками, явно старинных – Уильям пояснил, что судна подарены минбарцами из приморских сёл, так как здесь не растёт вообще ничего и плавсредства сделать не из чего. Винтари уважительно водил ладонью по тёмному, очень плотному шершавому дереву – как ни сложно поверить, это, несомненно, дерево, но ледяная вода, видимо, закалила его почти до состояния камня. Два таких судна медленно плыли, а мужчины, стоящие на них, держали рыболовную сеть. Потом судна сходились и рыба вытаскивалась на борт. Вот тут и стало понятно, зачем на рыбной ловле так много народу – рыба сортировалась тут же и очень быстро. У маниакально бережливых к природе минбарцев даже в этих суровых широтах есть своеобразный календарь – в какой месяц какую рыбу ловить позволено, какую нет. Рыбу, которую не позволено – тут же выпускают обратно в море. Остальную же необходимо прямо здесь при помощи острого ножа, перебив шею, лишить жизни – обрекать живое существо на смерть от удушья у минбарских рыбаков считается позорным, рыба, которая мучилась перед смертью лишние минуты, не является полезной и благодатной пищей. Поэтому руки помощников мелькали в сети очень-очень быстро. Понятно, в общем, почему минбарцы точно не раса обжор.

Часть из этой рыбы идёт в пищу племени, часть – на обмен на другие продукты питания, которые здесь просто никак не получить. В пищу так же идут немногочисленные здешние птицы, но стрелять их можно редко, два месяца в году. И, разумеется, только лучшим стрелкам, умеющим поразить цель сразу насмерть. Настоящим праздником для поселенцев является удачная охота на камана – самого крупного хищника этих широт. Размышляя, с кем это животное можно сравнить, Винтари подходящей аналогии так и не нашёл. С виду каман, в котором не менее 100-150 кг живого веса, может показаться неповоротливым и поэтому удобной мишенью – и это самое большое заблуждение из существующих. Самец камана – а охотиться можно только на самцов – случалось, догонял даже удирающих от него на снегоходе, и его длинные, острые, как мечи, когти способны разрубить тело на куски. В драках самцы, которые не переносят друг друга круглый год с той поры, как выходят из возраста детёнышей, а в пору спаривания особенно, рвут друг друга в мясо. Иногда охотничьей удачей может быть найти тушу убитого соперником камана, но тут нужно быть осторожным – если хищник только ранен, а не убит, приближение к нему будет последним, что ты сделал в жизни. В древнем фольклоре рыбацких племён имя камана – символ смерти, и это заслуженно. В представлении, что тёмно-рыжие разводы, которые проявляются на белоснежной с рождения шкуре этого зверя с возрастом – это пятна чьей-то крови, есть резон. Взбудораженный такой рекламой, Винтари, конечно, высказался, что не отказался б принять участие в такой охоте, но Колин, брат погибшего Ангуса, сдержанно ответил ему, что присланный на Центавр расчленённый труп точно приведёт к войне. К такой охоте нужно долго готовиться, не каждому можно выйти против такого хищника и хотя бы надеяться вернуться с пустыми руками, но живым.

Потом было возвращение в Тузанор. Церемония прощания… Винтари понимал, что это и естественно, и необходимо – официальное заявление, торжество окончательной победы над давним врагом и чествование тех, благодаря кому эта победа состоялась. Хотя он чувствовал, что не только он не подготовился бы к этому событию и за год, не нашёл бы подобающих слов, не нашёл бы достаточно сил. Эти дни в Ледяном городе чуть притушили огонь отчаянья внутри, но было их мало, слишком мало. Но столько, сколько нужно, не дал бы никто. Потому что нужно бы навеки похоронить эту боль под безмолвной толщей снегов, как сделали это телепаты. Потому что он не рейнджер, его никто не учил расставаться, терять. Хоронить. Эти люди – могли научить. Они делали это много лет, и все эти три дня он чувствовал именно это – их руки, вводящие и его на их тропу. Там, среди безбрежного снега, у кромки тёмной, тяжёлой ледяной воды он нашёл свою могилу и свою колыбель. Он рождался здесь другим – осознающим свои переживания и чувства, знающим, что такое любовь и что такое боль.

…Никакой прессы, официальных представителей миров, кроме Минбара. По крайней мере сейчас это было бы неразумно – операция была тайной, они нарушили суверенитет Центавра, чем меньше подробностей выйдет за пределы их круга – тем лучше. Огромный зал здания Альянса в строгих, торжественных траурных тонах был полон исключительно тех, кто так или иначе знал и волновался об исходе операции – друзья, коллеги, родственники, главы рейнджерских школ, старейшины кланов. Почти виденные лица Винтари узнавал, либо мог догадаться, кто это такие. Речи Шеридана, Маркуса, Зака, белоснежные жреческие одеяния, чёрные рейнджерские и воинские, рука Дэвида в его руке, Тжи’Тен, обнимающий Амину, Уильям, Андо, Ада рядом с матерью…. Вручение Звёздного креста – воинской награды Альянса. Имена… встающие перед глазами лица – живые, улыбающиеся… хотя некоторые улыбались уже из-за черты…

Он знал – обычно рейнджеров не награждают. Нет смысла награждать за выполнение повседневного долга. Это не исключало словесной похвалы и благодарности, но орденов – не было. Однако в этой операции совместно с рейнджерами участвовали и обычные люди. А проводить разграничения, награждая одних и не награждая других, было бы вовсе неловко и неэтично.

Голос Шеридана гулко метался под высокими сводами. Не все награждённые могли принять награду лично из рук президента. Но казалось, вместе с эхом звучал их тихий шёпот…

– Зак Аллан… Тжи’Тен… Энтони Карлстаун – посмертно… Табер Тасевил… Эмилия Эстерман – посмертно…

Страшно оно, конечно, вот это «посмертно». Слово короткое, но и слово «смерть» в большинстве языков, говорят, короткое. Иногда как взмах клинка, иногда как тихий горестный вскрик, обрывающийся вечной тишиной. Смерть кажется нормальным, естественным ходом вещей, пока не умирает кто-то, кто не был тебе безразличен. В этом его детство было, конечно, счастливым – и в этом было несчастье дня сегодняшнего. Он не мог принять, не мог смириться. А лицо Табер так непроницаемо торжественно. Она потеряла самых дорогих для неё, отдала их за то, во что верила – это жертва больше, чем собственная жизнь. И таков каждый рейнджер, никто и ничто не встаёт для них выше долга. Неужели Дэвид выберет это? Или он уже выбрал, ещё тогда, на том совещании…

– Гаррисон Бин – посмертно… Далва Касига… Уильям Ларго… Селестина Лиаль – посмертно… Адриана Ларго – посмертно…

Смуглое лицо Далвы непроницаемо. Гаррисон Бин, второй врач отряда Зака, был её давним хорошим другом. А перед мысленным взором Дэвида стоял закатный пляж, звон их беспечного смеха. Выжил только он. Волны смыли с песка их следы, поглотили отзвуки их голосов. Только стены пещер хранят знаки, оставленные Селестиной, и будут хранить их, наверное, тысячи лет, если какая-нибудь безбожная рука не сотрёт…

– Вероника Дель Торо – посмертно… Ангус МакЭбердин – посмертно…

Но есть хотя бы что-то, что искупает для них понесённые потери. Долгожданный дом для беглецов – его ведь тоже защитили все эти отданные жизни. И их имена всё же прозвучат в этом новом доме – у малышей Ледяного города. И даже имена чужих для них нарнов, дрази, центавриан…

Да, они услышали. Они приняли. Первые сто человек планировали отправиться к «Солярису» уже через месяц. А пока можно было только с некоторым удивлением наблюдать небывалый наплыв жителей Ледяного города на континент… Здесь, в одном только этом зале, их было более пятидесяти.

Не удивительно, что здесь был Уильям – помимо, закономерно, участия в церемонии прощания, они с Алисой Белдон занимались подготовкой будущего переселения, снаряжением корабля.

Не удивительно, что здесь была Мисси – она тоже получала свой орден… Удивительно было то, что в Тузанор она приехала – жить.

– Я, конечно, долго не могла определиться… Я и там нужна. Но я подумала, что было бы неправильно изолироваться… теперь…

Пожалуй, именно это и было главным удивлением. О даре Айронхарта они сперва подумали, что это исцеление – от зависимости и её последствий. Нет. Айронхарт пробудил в Мисси недоступный прежде дар. Теперь она обладала пси-способностями без приёма наркотиков. И поскольку главной составляющей этого дара было даже не чтение мыслей, а целительство – она намерена была развивать и использовать этот дар, отдав его на службу людям.

– Он прочитал во мне, кажется, даже больше, чем когда-либо смогла бы я сама. Это лучший подарок из возможных. Знаете, так бывает иногда в детстве, от ощущения, что родители прямо прочитали твои мечты, даже не те, о которых ты писал Санта-Клаусу, а те, которые… настоящие… И понимаете, вот теперь, когда я знаю, что есть кто-то, кто знает Мисси целиком и полностью, досконально – мне спокойно… Потому что всё правильно. Потому что бог должен быть добрым.

Винтари думал о том, что, возможно, они наблюдают сейчас первые шаги зарождения новой цивилизации. Конечно, это переселение не будет быстрым… Но сколько оно продлится? Все ли они уйдут туда? Как воспримут эту идею те, что живут на Земле, присоединятся ли? Кто-то наверняка останется, не пожелав расставаться с друзьями и родственниками-нормалами… В конце концов, теперь, после уничтожения Пси-Корпуса, жить им стало гораздо легче. Наверное, полного разделения телепатов и нормалов всё же не произойдёт… Присоединится ли Андо – он почему-то не думал.

– Ада Бранкнер…

Подталкиваемая в спину матерью, девочка, сильно смущаясь, взошла на помост. Она никогда не смущалась, там – никогда… А сейчас, чувствуя, как восторженные и почтительные взгляды сошлись на её хрупкой фигурке, обвязанной платком голове – краснела и смотрела в пол. Стать героиней в 12 лет – как оказалось, это совсем не сложно…

– Диус Винтари…

Он вздрогнул, услышав своё имя. Ему-то, ему-то за что? Он сражался всего лишь за свой мир. Как Дормани и Тевари, как все те, кто погиб при Мальдире и Канне…

Да, он шёл в составе рейнджерского отряда, шёл тайно, не объявляя Центавру своего имени… Он был капитаном корабля, вывезшим бомбы из пределов сектора Центавра. Он шёл по слову его, с заветами его… Принимая из рук Шеридана орден, он чувствовал происходящее каким-то странным сном. Всё было как-то слишком… правильным, слишком соответствовало его желаниям, подумал в этот миг он. “Бог должен быть добрым, – как-то некстати вспомнились слова Мисси. И продолжение, – иначе всё не имеет смысла”.

– Дэвид Джеффри Шеридан…

Никакого изменения интонации. Шеридан никак не выделяет сына, и Дэвид принимает награду как любой из солдат. С тем же плохо сдерживаемым смущением и сквозящим сквозь него тихим ликованием. Так же спускается обратно в зал, кажется, не видя перед собой дороги, едва не спотыкаясь на ступеньках. А Винтари почувствовал шевеление некоторой нотки самодовольства – что они все, что приветствуют его сейчас, могут знать о том, как там всё было, что именно называется героизмом? Перелёты, с пересадками с транспорта на транспорт, в грузовых трюмах, среди бочек с горючим и контейнеров с запчастями, долгие пешие переходы, когда расстояния были небольшими, и привлекать транспорт агентов было нерационально… Временные штабы в цехах заброшенных заводов, в подземельях старых храмов, в школах, домах неравнодушных-сочувствующих… Испещренные метками и стрелками карты, самодельные передатчики для связи с агентами Арвини, перекусы на ходу, на ходу же отрабатываемые техники ухода от шпионов, которые потом снятся во сне…