Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 87 страниц)

Разумеется, сообщение, что отец его теперь император, а сам он – будущий наследник престола, должно было разделить жизнь малолетнего Диуса на до и после, однако по факту в этой жизни мало что поменялось. В дворцовую жизнь они с матерью были не очень вхожи – новоиспечённый император смотрел на свой статус иначе, чем тот же Турхан, и семейное положение воспринимал не то чтоб как помеху (мешать ему вообще мало что могло), но как нечто совершенно ему не интересное. Что, впрочем, не особо скандализировало общественность – отдельные дворцы для императриц были нормальной практикой всегда, в этом смысле вся аристократия жила по единым законам. На то же, что императрица и наследник присутствуют не во всех полагающихся церемониалах, а лишь по прихоти вседержителя, уже никто не обращал внимания за всеми прочими прелестными событиями и тенденциями. Да, период правления незабываемого Картажье был, конечно, недостаточным для того, чтоб осознать себя принцем и проникнуться этим статусом, зато для этого более чем хватило всего времени после…

Амина спускалась к реке своей любимой тропинкой – мимо цветущих кустов шиповника. Шиповник был обыкновенный, земной, завезён и высажен первым набором эйякьянских рейнджеров, удивительно прижился и разросся, и сейчас цвёл и благоухал вовсю. Рановато, по сравнению с Землёй, но здесь климат другой…

Река в лунном сиянии тихо несла свои воды, из зарослей травы слышался стрёкот насекомых. На утёсе на противоположном берегу трепетало сияние над могилой Дарона, одного из великих учителей анлашок, обучавшего Рикардо и ещё нескольких учителей Эйякьяна. Уже спустившись, Амина услышала тихие всплески – кто-то умело грёб к берегу. Подойдя к своим любимым камням почти у самой воды, Амина узнала в стоящей по пояс в воде фигуре Тжи’Тена.

– Ой…

– Извини, я тоже люблю искупаться ночью. И да, кстати, если не хочешь, чтоб я простоял так всё то время, что ты на берегу – кинь мне, пожалуйста, свой халат.

Амина покраснела, сообразив, что нарны – одна из тех рас, у кого принято купаться полностью обнажёнными.

– Ночью здесь особенно волшебно… Мне не спалось, я решила придти сюда, просто посидеть, разобраться со своими мыслями.

– Сожалею, что помешал.

– Ты никогда не мешал мне, Тжи’Тен.

Взявшись за руки, они отошли за камни, сели на траве.

– Радостные или грустные мысли привели тебя сюда, Амина? Что-то беспокоит тебя?

– Сложно сказать… Может быть, всё сразу. Я увидела тебя после долгой разлуки – и онемела от радости. И эта радость затмевает грусть от того, что встреча эта ненадолго, что скоро ты улетишь вновь… Но всё же я не могу не думать об этом. Просто думать, никакого протеста во мне нет, я счастлива за тебя, за твои успехи, и мне лишь немного досадно, что я в это время отсиживаюсь здесь.

Нарн обнял девушку со спины, легонько прислонился щекой к её волосам.

– Ты нужна здесь. Конечно, пока ты не налетаешь достаточно часов, не поучаствуешь в нескольких операциях – звание учителя тебе не присвоят… Но благодаря тому, что ты делаешь здесь, мы уже знаем, что однажды славу Эйякьяна увеличит и зет Амина.

– Тжи’Тен…

– Я серьёзно. Твои успехи, твои способности не могли остаться незамеченными. Ты хороший пример для новичков и хорошая помощница для учителей. Я бы не хотел, чтоб ты думала, что жизнь проходит мимо тебя, что тебя заставляют отсиживаться в тылу.

– Поверь, я и не считаю так. Я там, где мне велено быть, где нужно.

– Вот это – самая восхитительная в тебе черта… Многим юным воинам приходится объяснять, что задания могут показаться не только трудными, но и скучными, героизм повседневности им долго остаётся неведомым. Ты же, наверное, восприняла бы с энтузиазмом, даже если б тебе велели целыми днями штамповать конверты, следить за свечами в храме или пересчитать все песчинки на этом берегу и потом сложить их, как было.

Девушка благодарно стиснула его руки.

– Я действительно восхищаюсь этим, Амина. Я вырабатывал в себе качества, необходимые анлашок, долго. Ты превзошла меня в этом. Ты думала, что училась у меня – но на самом деле я учился у тебя.

– Тжи’Тен, милый мой, моё солнце…

Нарн сплёл пальцы с пальцами девушки.

– Нет ничего прекраснее, чем когда учишься друг у друга. Я поражён той силой, что ты явила мне, силой хрупкого и прекрасного создания. И я был в шоке, когда узнал, что и у тебя ко мне… нечто большее, чем… Я надеялся быть тебе другом и опорой, твоим рыцарем – хоть и недостойно говорить так применительно к тому, кто воин не хуже, чем ты сам… Я получил больше, чем мог надеяться. Право возвращаться к тебе.

Девушка откинулась на его грудь, запрокинув голову. Тихо несла свои воды река, серебряная в лунном свете, вторая луна едва виднелась над горизонтом, молчали прибрежные кусты, и так нежен, так тонок был аромат цветов. Такие ясные, такие тёплые звёзды сияли над головой – казалось, вся любовь вселенной льётся сейчас с небес.

– Пусть наша встреча будет сколь угодно короткой – ты умеешь дарить счастье каждой минутой. Я до сих пор не могу до конца поверить в это счастье, мне кажется, что это прекрасный сон, который однажды кончится… Может, поэтому мной владеет эта неясная тревога, но мне снились странные сны… Мы, центавриане, верим, что в снах нам открывается будущее. Я чувствую, что-то ждёт нас… какое-то испытание. Что-то зреет.

– Всегда что-то, да зреет, что будет однажды нашей работой. Не тревожься, Амина, путь наш ясен, озарён звёздами.

– Я знаю, Тжи‘Тен. Я лишь о том молюсь, чтоб быть готовой, чтоб справиться… Ты знаешь, я много думала о том, что меня оставили здесь из-за способности к языкам. Раньше центаврианский входил во все учебные программы, что естественно – центавриане долго господствовали в космосе, вся техническая документация и все переговоры велись на нём… Но после того, как единым дипломатическим стал земной язык, часы, конечно, сократили. После изоляции Центавра и подавно. И вот для чего мне, единственной центаврианке во всём анлашок, было вести углубленное изучение центаврианского? Но не моё дело рассуждать, моё дело исполнять. Вот теперь многое становится понятным…

– Я думаю, это добрый знак, Амина. Центавр выйдет из изоляции и снова займёт своё место как полноправный член Альянса. Твой несчастный народ много и долго платил за ошибки… Пора уже над ним взойти солнцу нового дня.

– Спасибо тебе… Но не стоит утешать меня так, ты не скроешь от меня ту же тревогу. Ты видишь то же, что и я. Мы не к радостному воссоединению готовимся, а к войне. Принц преподаёт центаврианский телепатам. Твой отряд отрабатывает антидракхианскую тактику. Новая партия вакцины ушла месяц назад, и подтверждения о получении мы всё ещё не получили… Они там, Тжи’Тен. Они там, они были там всю мою жизнь, и я не знала… Весь мой народ в их власти, и весь мой народ слеп.

– Он начал прозревать – значит, им недолго осталось. Они не поднимут твой народ на войну. Если им захочется войны – им придётся воевать и с твоим народом, и с Альянсом. Будет воссоединение, Амина, будет.

– Да запечатлит Г’Кван твои слова, Тжи’Тен.

– Любя тебя, Амина, как могу я не желать спасения твоему народу? Если нарн и центаврианка любят друг друга – значит, тьма непременно отступит, и мы будем теми, кто разгонит тучи, закрывающие звёзды.

– Ох, Тжи’Тен…

– Что, что такое?

– Нет, ничего, я… невольно… Просто… ты прижимаешься к моей спине…

– Я доставляю тебе неудобство, моя любовь?

– Не сказала бы именно… Просто, особенности нашей физиологии…

Тжи’Тен подумал, что это как-то даже несправедливо, что нарны не краснеют.

Физиология большинства гуманоидных рас всё же схожа. Они могут иметь существенные различия, внешние и внутренние, но общего как правило больше. Они дышат кислородной атмосферой, имеют по два глаза, по две пары конечностей и чаще всего прямоходящи. Они размножаются половым путём, и половые органы… у большинства располагаются между ног. Но центавриане в этом плане исключение, центаврианские мужчины имеют шесть очень гибких органов-щупалец, которые располагаются у них на боках, центаврианские женщины – соответственно, шесть отверстий на спине, в районе поясницы. И именно туда сейчас упирался, расположенный, здесь законы физиологии те же, что у землян и минбарцев, внизу живота, член Тжи’Тена. Он, помилуй всевышний, сам того не заметив, прикасался к ней так, что интимнее невозможно.

– Одна из величайших загадок вселенной, – голос Тжи’Тена едва его слушался, – что представители разных рас способны к соитию… Даже такие разные, как нарны и центавриане.

– Что же в этом странного? – пальчики Амины ласково гладили его руки, и от этих лёгких, почти невинных прикосновений словно пробегал ток, – мы не настолько и разные.

– Но наше физиологическое устройство… Не предназначено друг для друга.

– Оно не предназначено, разве что, для создания общего потомства, но неужели двое, если не могут зачать ребёнка, меньше любят друг друга, меньше получают радости от близости? Бесплодные пары поспорили бы с тобой. Если ты испытываешь ко мне не только духовную сторону любви… А я чувствую, что испытываешь… То какие преграды могут чинить нам расовые различия?

– Мой орган… – молодой нарн чувствовал, что в спокойной воде, где он купался сейчас, начали подниматься высокие волны, и на гребне такой волны его поднимает сейчас – так что кажется, где-то далеко внизу останется спящий берег, а звёзды… звёзды совсем близко, к ним можно протянуть руку, – сильно отличается от органов центаврианина. Я не уверен…

– Что можешь доставить мне удовольствие, а не неприятные ощущения? У меня, знаешь ли, не было возможности оценить то и другое… Но задумайся сам, мы не первые нарн и центаврианка, стоящие на пороге близости. Разве столько раз в нашей непростой истории центаврианские аристократки отдавались бы рабам, если б им не доставляло это удовольствия?

– Амина…

– Что? Неужели ты думал, что всё это ложь и домыслы? Или что я должна бы, отстаивая честь расы, отрицать саму возможность подобного? Я всё же поищу честь в чём-нибудь другом! Тжи’Тен, если б мир не был устроен так, что большинство рас не могут иметь от межвидовых связей потомство естественным путём… Неизвестно, сколько молодых центавриан сейчас было бы пятнистыми и красноглазыми! Списать всё это на насилие не получилось бы при всём желании самых фанатичных нетерпимцев. Центаврианка не будет делать того, что не доставляет ей удовольствия – если уж оно сопряжено с таким риском. И раз уж, несмотря на весь возможный риск, центаврианка не отказывает себе в этом удовольствии – значит, оно многого стоит, поверь.

– Ты убедила меня, Амина, – улыбнулся нарн, целуя девушку, – узнаю и властность центавриан, и их авантюризм…

Амина обернулась и накрыла губы Тжи’Тена своими. Немного сладких ягод и пьянящих вин пробовал в своей жизни молодой воин, но знал сейчас – даже если б перепробовал их все, что есть во вселенной, не нашёл бы ничего слаще, нежнее и крепче этого поцелуя. Руки её – тонкие, ловкие, сильные – обвили его плечи, ни за что не разомкнуть этих объятий. Шёлк её волос пробегал между его пальцами и казался ему песней. «Какой восторг дарит одно лишь прикосновение к тому, кого любишь… Как могут эти несчастные обрекать себя на брак не по любви?»

И то он замирал, когда она осыпала поцелуями его плечи и грудь, уже высвобожденные из халата, то она таяла в его сильных и нежных руках, трепетала под его пальцами, скользящими по её коже. Всё теснее сплетаясь в объятьях, они упали в мягкую траву, обволакивающую запахом грядущего лета, шепчущую о жизни вечной.

Пальцы Тжи’Тена осторожно коснулись краёв её отверстий. Амина застонала, выгибаясь.

– Амина, мы всё ещё можем остановиться.

– Только попробуй! Я слишком долго этого ждала. Я ждала бы и больше, клянусь, сколько угодно, сколько нужно… Но если дело только за моим словом – я не желаю ждать ни одной лишней минуты!

Тжи’Тен отбросил их одеяния прочь.

– Единственное, о чём мне жаль… Я не смогу видеть твоего лица.

– Разве это нужно? Ты всегда можешь знать, каким оно будет… рядом с тобой.

Когда-то сад при резиденции казался просто огромным. Сейчас уже было известно и понятно, что он не бескрайний, но порой Дэвид, прогуливаясь по дальним его участкам, забывал об этом. Очень талантливо в этом смысле он был спроектирован – деревья, кустарники, ярусные клумбы были расположены так, что создавали хитроумные лабиринты, в которых можно блуждать часами – что вполне удобно, если нужно предаться размышлениям в одиночестве или поговорить с кем-то по душам с глазу на глаз.

– Вам понравился Эйякьян?

Он не видел в этот момент лица Андо, так как шёл по узкой, едва угадывающейся тропинке, впереди, порой порываясь оглянуться, всё ещё идёт тот следом или отстал, но всякий раз отказываясь от такого проявления недоверия.

Ответ был даже неожиданным.

– Да.

– Но вы, кажется, не горите таким желанием вступить в анлашок, как ваш друг.

– Я не уверен сейчас, что это то, что будет мне полезно. Но если будет полезно – то, конечно, вступлю. Мне нравится их серьёзность и ответственность, их подготовка, то, как они говорят о самоотречении и преданности делу. Но надо понять, то ли дело, которое моё. На взгляд со стороны, много лишнего.

Низкие ветви цеплялись за волосы. Наверное, ещё труднее в этом отношении Андо, хотя сейчас его волосы хотя бы собраны в небрежный хвост. Интересно, почему он не стрижёт их, почему носит настолько длинными? Живя среди нарнов, логично, наверное, было б брить голову… Хотя то же самое, наверное, можно б было спросить и у самого Дэвида. Впрочем, он-то живёт не совсем среди минбарцев. У него вся семья с волосами.

– Лишнего?

– Мне лишнего. Будь то медитации или много общения.

– Понятно, – кивнул Дэвид, – командная работа не для вас. Ну, вы лично полагаете так. Действительно, кому-то другому можно б было возразить, что у каждого в жизни неизбежно были и будут ситуации, когда они не справятся без коллектива, ведь силы любого человека ограничены. Но можно ли это сказать вам? Я не знаю, чем ограничены ваши силы, и знаете ли это вы? Вы видите себя борцом-одиночкой, которому команда или напарник только помеха? История не раз доказала, что такой путь ошибочен.

– Возможно. Я буду действовать так, как нужно, чтоб быть максимально полезным.

Быть может, он действительно не понимает… или не хочет понимать. Как хорошо сказал Диус: «Как будто он один служит, а остальные так, рукавами машут». Конечно, про недопустимость гордыни ему скажут ещё не раз… Но лучше б, если б он понял сейчас. Не хотелось обнаруживать его поведение таким перед учителями.

– Но в вашем сердце по-прежнему не будет любви и расположения ни к кому, только раздражение? Простите. Конечно, я не вправе рассуждать о вашем сердце.

– Вам всем кажется, что я жесток с К’Ланом. Но я много раз объяснял ему, что не могу быть ему другом, и никому другому. Ему лучше держаться подальше от меня, ради его безопасности.

Они наконец вышли туда, куда шли – это место нельзя бы, конечно, назвать беседкой и с натяжкой, уголок дразийского ландшафтного дизайна, с некоторой примесью всепроникающего земного. Несколько фрагментов кладки из груботёсаного камня на первый взгляд выглядели остовами разрушенных стен, но на второй было видно, что в их «разрушенности» есть система. В середине размещался камень, за день вбирающий солнечный свет и светящийся в тёмное время суток. Здесь, в тени, казалось, много не вберёшь, но дразийский посол, восторженно рассказывавший о такой беседке в саду его родного дома – по его описаниям и эскизам, собственно, и был обустроен этот уголок – утверждал, что там тоже стояла вечная тень, однако ночами камень сиял, подобно звезде. Дэвид ночами здесь, понятно, не бывал, но из окон иногда видел призрачное сияние вдалеке. Да и на Минбаре ли удивляться сияющим кристаллам? Это на Захабане такие вещи редкость.

Они расположились на ближайших к камню фрагментах кладки, самых низких, едва виднеющихся от земли, почти полностью поросших мягким голубоватым мхом. Андо был в обычной земной одежде, к счастью, было у него в его невеликом гардеробе сколько-то земного. Дэвид, примерно представляя вес нарнского одеяния, в особенности парадного, восхищался силой, а главное – упорством Андо, надевающего этот панцирь на каждый выход куда-либо в люди и даже на обеды, если за ними присутствовал кто-то ещё из гостей. Впрочем, он слышал и относительно минбарской одежды недоумение, как в этом можно ходить всё время и не взвыть.

– Вот как? Значит, вы таким своеобразным способом бережёте его? От чего – от вашего опасного дара, или от вашей сознательной жестокости? Это хочется понять, потому что в первом случае это ошибка, ведь забота о близких является одним из лучших мотивов учиться контролировать себя, а во втором… Сложно обвинять человека в том, что у него нет чувств, но ещё сложнее поверить, что человек может быть таким по природе своей.

Андо склонил голову набок, глядя на Дэвида изучающе.

– Вежливость… – произнёс он медленно, старательно выговаривая слова земного языка, – странная вещь, которую считают необходимой. Как и честность, отсутствие двуличия. Но быть любезным, когда этого не хочется – разве не двуличие?

– Нет, я вовсе не имею в виду, чтоб вы лгали, – Дэвиду было неуютно, Андо затронул тему, о которой он и сам нередко думал, – вежливость не означает лжи. С той ложной вежливостью, о которой вы говорите, я мог бы не говорить вам того, что может звучать неприятно, выказывая вам внешнее расположение и удовлетворяясь тем, что очень скоро проблемы с вами будут не моими проблемами. Но для минбарца ложь неприемлема…

– Но для минбарца приемлемо обсуждать кого-то за его спиной.

Дэвид вспыхнул.

– Здесь я не говорю вам иного, чем говорил без вас. Не обсуждать кого-то в его отсутствие – это…

– Невозможно, – подсказал, просто считывая его лихорадочно формирующуюся мысль, Андо, – ведь когда мы просто рассказываем о своей жизни, мы так или иначе обсуждаем родителей, учителей и прочих… В особенности с тем, кого считаем близким. Хотя принц Винтари не близкий ведь вам.

Волнение грозило перейти в возмущение. Ради Валена, Диус тут при чём? Не Диус ведёт себя с окружающими как угрюмый заносчивый баран.

– Это не так. Конечно, он не мой родственник по крови… Но мы много лет живём под одной крышей, с восьми моих лет. Он мне как брат. Мы действительно многим делимся друг с другом…

– Чем не можете поделиться больше ни с кем? И вы верите, что он честен с вами, хотя он центаврианин, им не запрещено, как минбарцам, лгать?

Разговор принимал какой-то нехороший оборот. Это, наверное, нормально, когда плохой оборот принимает разговор, касающийся нарнов и центавриан, но вот Дэвид привык считать, что это в прошлом. Действительно, если иметь в виду в первую очередь рейнджеров, то так может казаться… И он понимал сейчас, что Андо достаточно безыскусно свернул с темы, но что с этим можно сделать?

– Разве у вас есть какие-то основания подозревать его в нечестности? Быть может, я прав буду сейчас, если предположу, что вы из-за своих способностей, прочитав в ком-то разницу между словами и мыслями, теперь считаете всех людей лицемерами, и теперь чувствуете себя выше их, потому что вы способны видеть их настоящие побуждения, а они ваши – нет? Но Диуса всё это никак не касается.

– Вы сами сказали. Я могу видеть настоящие мысли человека. От меня вы можете знать, честен он с вами или нет. Хотите знать?

Дэвид вскочил.

– Нарнам лгать тоже не запрещено. Могу ли я знать, что вы говорите мне правду, что вами не движет расовая неприязнь? Могу ли я верить вам?

Если б он мог видеть выражение лица Андо, смотревшего ему вслед, он не решился бы подобрать ему определения.

* фриди – один из вымышленных терминов, учителя телепатов на Минбаре

========== Часть 2. ДЖАТИЛ. Гл. 3 Голос пламени и льда ==========

Комментарий к Часть 2. ДЖАТИЛ. Гл. 3 Голос пламени и льда

Все совпадения названия с чем-то иным – чистая случайность) Когда писал, я ни о каком таком Мартине ничего не знал, да и был ли он тогда уже известен? Я и сейчас о нём знаю немногим больше)

Шапками льда покрыто четверть поверхности планеты. Кто-то сказал бы, что Минбару в этом плане крупно не повезло – в случае угрозы перенаселённости им пришлось бы тяжеловато. Правда, угрозы перенаселённости на Минбаре нет давно, в последнее время динамика сокращения численности населения не столь тревожна, но всё же она остаётся.

Но и в лучшие в демографическом плане времена минбарцам не приходило в голову заселять территории, настолько, по всему, непригодные для жизни. Здесь могли быть тренировочные лагеря, исследовательские базы, метеорологические станции, но здесь нельзя было жить. В этом были уверены до 2262 года, пока первые беглые телепаты не назвали ледяной ад раем.

Из естественных ресурсов – солнце, воздух и вода. Ну, и рыба в воде. Всё. Здесь ничего не растёт, да и найти хоть клочок земли, свободный от льда – проблема. Ну так они высекли свои дома прямо в толще многовекового льда, поставили солнечные и ветряные генераторы, несколько водных торговых путей давали возможность для подвоза всего необходимого – сырья для работы, продуктов питания, медикаментов. Бывало, весенний ледоход на границах обитаемого мира прерывал водную связь – тогда оставалась воздушная. Бывало, зимняя метель лишала и этой связи… Они всё равно выживали. Они никогда не роптали. Может быть, их улыбки и нельзя было назвать открытыми, дружелюбными, солнечными – но эти тихие улыбки были счастливыми.

– Мы зовём это место Йедор2, или Йедор-Северный, – сообщил Дамир, провожатый, – они ведь высекают жилища в кристаллах, совсем как мы на заре веков. Правда, они – в кристаллах льда… И их архитектура более проста, у них мало в этом опыта. Двухэтажных зданий не так много, их помогали строить мы. Часто их дома растут вниз – сперва разрабатывается верхний этаж, потом прорубается лестница вниз…

– Когда я впервые увидел Йедор, я сказал, что он ослепителен. Сейчас готов сказать то же о Йедоре-Северном. Да, кроме всего, пожалуй, тоже защитная система – солнце, отражающееся на гранях льда, способно ослепить…

– Стёкла идущих сюда транспортников дополнительно тонированы. Но чисто визуально – да…

Впечатлён, кажется, был даже Андо. Во всяком случае, он не отрывал взгляда от картин за окном. А может быть, уже сейчас, издали, слышал мысли живущих здесь…

– Предлагаю всем надеть защитные очки – день выдался солнечный.

Их уже встречали. Несколько человек в разноцветных утеплённых комбинезонах стояли, запрокинув головы, на посадочной полосе. Среди встречающих были и дети.

Винтари покрепче застегнул воротник и первым спрыгнул на укатанный снег.

Это было… действительно, волшебно. И на Центавре, и на Минбаре Винтари жил в тёплых климатических зонах, и снега вживую практически не видел. Лёгкий бодрящий морозец, щиплющий щёки, сверкающие сугробы вокруг – всё это было ему внове. Солнце, плавящееся и дробящееся на гранях ледяных кристаллов, бросало радужные отсветы на снежную гладь. Один из встречающих вышел вперёд, сдвинув капюшон, лёгкий ветер растрепал выбивающиеся волнистые каштановые пряди.

– Приветствую тебя, Дамир, – он говорил медленно, с особенной отрешённой торжественностью, из-за которой казалось, что в самые обычные слова он вкладывает некое глубокое значение, – рад снова видеть тебя. Приветствую тебя, Диус с Центавра, будь гостем в нашем поселении, у тебя чистое сердце. Приветствую тебя, Дэвид, сын Джона Шеридана. Меня зовут Уильям.

Андо он ничего не сказал, поклонился молча – глубоким, поясным поклоном. Андо ответил нарнским.

– Телепаты… – проворчал Винтари, – разговорчивы, как всегда. Особенно друг с другом.

Уильям повернулся к нему, улыбаясь.

– Да, это так. Между собой мы редко разговариваем. Сперва и приходящих к нам мы приветствовали мысленно… но мы слышали в их мыслях, что им хотелось бы слышать наши голоса. Один мудрый минбарец сказал: «Вам нужно говорить, иначе у вас атрофируются языки». Но то, что могли бы сказать друг другу мы с Андо, невыразимо словами ни одного языка. Пойдёмте же, я познакомлю вас с моими братьями и сёстрами.

Спутники Уильяма приступили в разгрузке привезённого Дамиром провианта, а Уильям повёл гостей к ближайшему зданию.

Бодрый скрип снега под подошвами завораживал Винтари. Если б не солнцезащитные очки – он бы, верно, ничего не видел ни вокруг, ни под ногами. Сияние и поднимаемая ветром лёгкая снежная пороша сливались в некий туман, из которого вставали, как удивительные видения, силуэты зданий – преимущественно в форме усечённых пирамид и полусфер, но были и более сложные конструкции. Они ярусами вставали над ярусными же, гигантскими ступенями во льду, дорогами. Интересно б было увидеть, как падает снег… Крупные пушистые хлопья, тающие на ладонях, это наверняка так красиво… Интересно… Они ведь земляне. Справляют ли они здесь Рождество? И если да – то как у них это проходит, в условиях, где трудновато достать ёлку, да и подарки не купить, разве только сделать своими руками…

Отодвинув плотный полог, они прошли в дом. Между входом и собственно жилой зоной располагалось три тамбура, служащих кладовыми и шлюзами, защищающими дом от внешнего холода. Уильям скинул капюшон, снял очки – это оказался мужчина лет сорока с длинными вьющимися каштановыми волосами, с отрешённо-печальным взглядом карих глаз.

– Наш быт скромен, у нас мало мебели… Но мы украшаем наши жилища как можем, надеюсь, вам не будет тут слишком некомфортно.

Стены украшала роспись – прямо по льду, на полу лежал настил из термопокрывал, который не позволял в равной степени таять льду и мёрзнуть сидящим прямо на полу людям. Через арки видно было, что одно из соседних помещений – похоже, кухня, а другое – спальня, оно было перегорожено свисающими с потолка портьерами и на полу там, кажется, кроме термопокрывал, лежали подушки. Винтари слышал, что телепаты селятся коммунами человек по десять, не считая детей, чёткого деления на семьи у них нет, впрочем, есть устойчивые пары. Однако стремления к какому-то обособлению нет даже у них, и эти-то ширмы нужны больше затем, чтоб свет или шум от ещё бодрствующих соседей не мешал спать.

На звук голосов из других комнат в эту – видимо, своего рода гостиную – начали выходить ещё люди. Тихо, молча, словно бесплотные духи – в этом было что-то если не зловещее, то во всяком случае мистическое. Они не обменивались друг с другом ни единым словом, только взглядами и жестами. И при наблюдении этой картины Винтари вдруг пронзила внезапная догадка – кем были эти странные рейнджеры, его отдельная группа по изучению центаврианского. Те же взгляды и лёгкие прикосновения между собой, те же отрешённые голоса в общении с ним.

– Да, это так, – раздался над ухом голос Уильяма, – это юноши и девушки из нашего народа. Одни из первых, кто решили выйти…

– Что?! Почему я узнаю об этом только теперь?

– Но ведь они не доставляли вам проблем? Скажем так, упомянуть об этом сочли несвоевременным. Вам ещё многое предстоит узнать, ваше высочество.

Винтари, внутренне кипя, опустился, вслед за Дамиром, на пол. Несвоевременным… Интересно, а когда было б самое время? Ну да, действительно, проблем они не доставляли, учениками были прилежными и старательными, вели себя тихо. Слишком тихо даже… От чего, в самом деле, это вызывает такой мороз по коже? Наверное, они просто кажутся какими-то… ненастоящими. Или заколдованными. На взгляд центаврианина уж точно. Хотя и на взгляд многих землян… Правда, зная даже немногое из прошлого этого своеобразного маленького народа, ожидать от них открытости и весёлости и сложно…

Ухо уловило тихий шёпот. Одно слово в нём опознавалось уверенно: «центаврианин». Винтари обернулся и увидел в дверном проёме, ведущем в соседнее помещение, столпившуюся стайку детей, самое большее лет семи. Заметив, что на них смотрят, они быстро шмыгнули за косяк.

Как, наверное, любой бессемейный юноша, Винтари несколько побаивался детей, да и их тоже смущать не хотел, но любопытство было сильно. Когда он шагнул в соседнее помещение, оживлённый шёпот смолк, десяток пар глаз уставились на него.

– Приветствую. Мне кажется, если хочется познакомиться, лучше знакомиться напрямую, а не тишком из-за угла, а? Меня, по правде, жестоко мучают два вопроса. Первое – как вы догадались, что я центаврианин?

Несколько детей одновременно хотели, видимо, что-то сказать, но смутились, заозирались друг на друга и принялись мяться. Наверное, только то же сильное смущение мешало им сорваться с места и убежать. Бедняги… Конечно, когда живёшь в таком замкнутом поселении, посторонних очень стесняешься. На галёрке снова кто-то тихо перешёптывался.

– Учтите, любопытство для центавриан смертельно! И я уже прямо сейчас начинаю умирать!

– Значит, вы и правда центаврианин?

– Мы просто… Мы увидели ваши зубы!

– А вы очень наблюдательны.

Девочка, сказавшая про зубы, зарделась.

– Когда я болела, я очень плохо слышала. и училась читать по губам. Теперь я снова слышу, но всё равно смотрю на губы. При привычке.

– А ещё вы иначе говорите, чем земляне.

– О ужас! У меня акцент?

– Нет, не совсем. Просто вы говорите очень чисто и правильно. А земляне коверкают и глотают слова.

Ну да, распространённое явление, он и сам нередко так определял, на родном ли языке кто-то говорит…

– А второе что, что вы хотели спросить? – включился один из самых старших мальчиков.

– Ну, собственно – почему вы говорите. В смысле, почему вы между собой говорите речью, хотя большинство здесь живущих, как я понял, предпочитают вообще не раскрывать рта?

– Ну, это просто. У нас ещё не проявились способности.

– О, вот как…

– У кого-то они есть с рождения, у кого-то проявляются, только когда они становятся взрослыми…

– А бывало так, что у кого-нибудь здесь они вообще не появлялись?

Дети пожали плечами.

– Мы не знаем. Наверное, нет.

– Кому шестнадцать, вроде у всех есть.

– Может, в других селениях…

– Мы не слышали.

Ну да, пожалуй, рано задавать такие вопросы, с той поры, как эти люди здесь поселились, едва успело подрасти только одно поколение детей. Примерно ровесники Андо…

– А вы все живёте здесь, в этом доме?

– Нет. Я живу. И Лилиана, и Дженни с Глори.

– А мы просто в гости пришли. Мы часто друг у друга в гостях. Ну, иногда живём друг у друга. Но наши мамы в другом доме живут.

– А мы приехали в гости из Аляски. Семья наша приехала…

– Аляска? – слово было знакомое, и, как отчётливо казалось Винтари, связанное всё же с Землёй, а не с Минбаром.

– Это недалеко отсюда, за тремя холмами и…

– Странно…

– А, вы, наверное, слышали о таком же месте на Земле. Кто-то уже удивлялся так. Мы просто назвали наше селенье так. Ну, кроме вот этого, Йедора, у остальных всякие «холодные» названия с Земли.