Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 87 страниц)

Что сказать, в центаврианские традиции вполне укладывалось приходить в гости голодным, чтобы суметь оценить хозяйский стол как можно более глубоко и всесторонне, иногда, отказавшись что-то попробовать, можно и оскорбить невзначай. Минбарские традиции были в этом плане куда более сложными, а главное – кулинария Минбара… ну, совершенно схожа была с центаврианской. И если уж рейнджеры питаются скромно по минбарским-то меркам – значит, приходить туда лучше сытым, чтобы не огорчать своей голодной физиономией. Как они умудряются при таком рационе показывать чудеса физической подготовки, вот что надо как-то уложить в голове… Но если Дэвид считает, что в данном случае правильнее так, то ему виднее, менее всего хотелось бы сейчас тратить даже минуту на споры.

Отправиться только вдвоём, на целых два дня, в лагерь рейнджеров! Иметь возможность всё увидеть своими глазами, поприсутствовать на тренировках и даже попросить несколько уроков, задать вопросы не только простым рейнджерам, но и мастерам, наставникам… О таком разве что мечтать можно было. Действительно, более тесное знакомство Дэвида со своей дальнейшей будущностью должно было однажды состояться, но то, что это коснётся и его – большая удача. Невозможно переоценить, что сейчас анлашок стали гораздо более открытой миру структурой, это не уменьшает интереса к ним, но делает меньше страх, прежде останавливавший тех, кто просто хотел узнать больше, без намерения присоединиться к ним. Интересно, насколько реально попросить о помощи Амину Джани? Она могла бы быть его рецензентом, оценить качество его переводов на центаврианский, конечно, она изучает минбарские языки всего год – зато, как рейнджер, имеет ни с чем не сравнимую практику…

Эйякьян был, как и многие рейнджерские лагеря, хорошо сохранившейся покинутой базой касты воинов, ещё с доваленовских времён. Расположенный на берегу реки, идеально вписанный в рельеф, он произвёл на Винтари впечатление с первого взгляда, и он тут же сунулся в рюкзак за блокнотом, в котором делал путевые заметки. Скомканный лист из детства всплыл в памяти. Если б он не был тогда хорошим мальчиком, серьёзным, послушным, понимающим. Если б не забросил «нелепую мазню». Может быть, сейчас он мог бы запечатлеть открывшуюся ему картину, вряд ли это было бы просто, найти самые правильные, самые близкие штрихи и краски, чтобы передать простор и чистое сияние неба вокруг, древних камней, молчаливых свидетелей истории и славы, но гораздо сложнее искать для этого слова. Ещё издали они заметили скопление народа, напоминающее больше стихийное собрание, нежели тренировочное построение, и это не огло не быть интересным. Подойдя ближе, они увидели увитую цветами каменную глыбу, у подножия которой лежали большие плетёные корзины.

– Что это? Какой-то праздник?

– Верно, – обернувшись, они узнали Ше’Лана, – древний нарнский Праздник Даров. Вступление в ряды рейнджеров не означает отказа от своей религии и своих традиций – в той, конечно, части, что не противоречит принципам анлашок… Г’Кар, ещё когда был с нами, часто говорил, что хорошие традиции нужно возрождать, а плохие забывать. Праздник Даров – несомненно хорошая традиция. В прошлом году, к сожалению, мы не смогли его провести… Изначально это праздник деревенский, праздник крестьян, но постепенно он проник и в города. К этому дню каждая семья, кроме самых бедных и неимущих, плетёт большую корзину и наполняет её пирогами, которые пекутся в ночь перед этим днём, чтобы наутро они были ещё горячими. Ночью, тайно, чтобы никто не видел, эти корзины выставляются к столбу на центральной площади или к воротам деревни. Дары предназначались главным образом для нищих и сирот, для проходящих через деревню путников, но любой мог подойти и вкусить от любого пирога. Корзины совершенно анонимны, никто не знает, где чьи дары, более того, объявлять об этом, хвастаясь количеством принесённого, считалось дурным тоном. Это общий стол, к которому приглашаются все, но главное место за ним уступается самым нуждающимся. Так же в этот день в домах принимали бедняков и путников, и девушки в каждой семье, непременно девушки на выданье, одаривали их специально сшитой для этого одеждой и обувью. Девушки готовились к этому дню заранее и усердно – случалось, под видом нищих бродяг из далёких деревень приходили в поисках невест… «Если нищего одела и накормила – так и семью оденет и накормит». Эту традицию мы здесь не воспроизвели – девушек у нас тут вообще всего две, и на рукоделие тоже как-то времени нет… Ну, сельское хозяйство в военном лагере тоже не особо процветает, но всё необходимое мы загодя купили и оставили в общем доступе на складах… Странно…

– Что такое?

– Я вижу тут десять корзин. Но нарнов в нашем лагере всего десять.

– И… что не так?

– Корзина приносится одна от одной семьи. Тжи‘Тен и Тжи’Ла – одна семья. От кого ещё одна корзина?

– Может быть, они принесли Дар порознь?

– Обычно так не делается… Впрочем, проблемы в этом нет. Десять так десять. Просто странно. Ну и… поскольку нищими, хоть нарнами, хоть какими угодно, на Минбаре как-то небогато… Угощайтесь! Пироги есть мясные, овощные, сладкие… В качестве питья есть отличный цветочный чай.

Подошёл, уже с набитыми щеками, Рикардо, поздоровался.

– Идею следует пустить в массы. Я такой вкуснятины с детских лет не ел, после пирогов матери… Рекомендую вооон тут корзину, и приступим, наверное, к экскурсии?

О зете Рикардо Винтари слышал много восторженного ещё в беседе с Тжи’Теном и Ше’Ланом, да и ранее – от Дэвида и Ивановой, последнее особенно дорогого стоило, об Ивановой как о начальнике в земной армии, говорят, до сих пор ходят легенды. Тем удивительнее было увидеть не престарелого строгого учителя, от одного взгляда которого душа уходит в пятки, не воина богатырского роста, способного шутя победить любого соперника. Позже, конечно, Винтари убедился, что соответствующих таким стереотипам среди рейнджерских учителей вообще не так уж много. Большинство из них с первого, невнимательного взгляда можно назвать «обыкновенными». И даже несерьёзными, как казалось об этом сорокалетнем землянине в соломенной шляпе, жизнерадостно болтающем с набитым ртом.

Сначала Рикардо обвёл их по периметру, прочтя краткую лекцию о фортификационных сооружениях прошлого и практики их приспособления к нуждам дня настоящего. Показал полигон, спортивные площадки, познакомил с планировкой лагеря.

– Казармы три, по числу взводов. В каждом взводе по одиннадцать воинов, есть старший, следящий за порядком, два его помощника… Внутри казарма – единое помещение, разделённое на общую зону и маленькие келейки со спальными местами, по два спальных места – напарники живут вместе.

– Можно вопрос, Рикардо? Напарники назначаются как? Жребием, случаем?

– В большей мере случаем. Воин должен уметь сработаться с кем угодно – на войне не всегда приходится выбирать, с кем идти на задание или бежать из плена.

– Но ведь… Как я понимаю, в одном взводе хоть как не окажется равное количество мужчин и женщин. Как же…

Рикардо посмотрел на него даже как-то удивлённо.

– Любой мужчина в анлашок, вне зависимости от возраста и расы, не допустит непорядочного отношения к женщине, если вы об этом, принц. Уличённый в подобном, кроме исключения из ордена, понесёт суровое наказание по минбарским законам. Но те, кто сюда пришёл – пришёл не за плотскими утехами. Мы умеем держать под контролем помыслы, не то что порывы тела.

– Медитация? Понятно…

– Конечно, случается, что двое разнополых воинов проникаются друг к другу взаимной симпатией – это естественно, все молодые и жизнь – везде жизнь… В таком случае они могут попроситься в напарники… Но при этом они помнят, что дело – прежде всего.

– А как же в расовом отношении? Допускаю, минбарцы и люди у вас научились уживаться… А другие расы? Дрази, нарны, пак’ма’ра, наконец?

Рикардо дожевал и проглотил последний богатырский кусок, его загорелое лицо при этом было таким счастливым и умиротворённым, что это невольно заставляло снова вспомнить о сходстве людей и центавриан, в части удовольствия от хорошей, сытной еды.

– Не суметь ужиться могут и двое людей, и двое минбарцев – если не будут прилагать к тому никаких усилий принципиально. Расовые и прочие предрассудки воины оставляют за порогом, когда приходят вступать в орден. Прежде всего каждый из них – анлашок, а потом уж дрази, нарн или человек. Пак’ма’ра у нас двое, оба при жребьёвке, так получилось, попали в один взвод. Конечно, их напарники сперва были уверены, что это какое-то особое испытание им от меня, потому что они вызвали чем-то моё недовольство… Потом познакомились поближе – и ужас как-то постепенно сошёл на нет. Тем более что, между нами говоря, при ограниченных возможностях к привычному питанию – вместо выдерживания мяса до нужной стадии, ну нет у нас просто такой возможности, мы даём им специальный субстрат, помогающий частичному разложению – не так уж от пак’ма’ра и смердит. Вообще наши реакции в плане обоняния – в немалой степени привычка, воспитание. Конечно, и физиология тоже, работа рецепторов, химия… Но не быть рабом этой химии вполне реально. Человек ко многому привыкает… При том они весьма миролюбивы и старательны. Бойцы из них, конечно, по-прежнему неважнецкие, но у каждого свои сильные и слабые стороны. Уметь круто драться – не главное достоинство рейнджера.

Винтари заметил Амину на высоком уступе над рекой. Лёгкий ветер шевелил её короткие тёмные волосы и полы длинного балахона.

– Отдыхаете?

– Да. Через полчаса у нас лекция, потом медитация… Вы уже успели осмотреть лагерь, принц?

– Прошу, хотя бы здесь – без титулов? Мы ведь не на Центавре. Так непривычно видеть центаврианку необритой…

– Здесь это как-то незачем, и я просто забываю об этом. Ну и, мне тут сказали, что мне идёт с волосами, – она рассмеялась, – лично мне всё равно, но почему не попробовать походить так.

Винтари присел рядом. Да уж, кому бы и чем попрекать… Его-то собственные волосы, тоже уже давно не помнящие укладки, так же сейчас развевает ветер.

– К тому же, неплохая маскировка. Даже я не догадался. Хотя не думаю, что какие-то проблемы могут возникнуть, если уж твоя семья до сих пор не бросилась в погоню, и если энтил’за Иванова приняла тебя без какого бы то ни было направления.

Амина рассеянно поглаживала горячий от солнца, покрытый сетью трещин камень, как поглаживают подлокотник знакомого, много лет прослужившего кресла, и странно, так трудно было представить её в декорациях Центавра, в платье, с традиционной причёской, казалось, только здесь, среди этих камней и холмов, она и могла бы существовать, при том, что он ни на миг не обманывался её видом, он помнил, что перед ним центаврианка, более того – он чувствовал это, так ясно, как может только тот, кто прожил в окружении практически одних иномирцев почти пять лет.

– Моя семья, по счастью, не столь богата и влиятельна, чтоб гоняться за мной по галактике. Мы мелкопоместные дворяне из Тулани, в моём родном городе на каждом шагу встретишь что-то, к чему имел отношение мой отец – к строительству, учреждению, содержанию… Древняя дворянская фамилия, но у себя в столице вы её могли и не слышать никогда. Джани никогда не были слишком амбициозны, держались корней и не лезли в большую власть. «Не летай высоко, чтоб не было больно падать» – девиз, доставшийся от дедов.

– Редкость… А вас что же, не устроила тихая жизнь? Я думал, вдали от дворцовых интриг и кровавых перепитий…

– За минусом интриг и крови всё то же самое, ва… Винтари. Думаю, я не скажу ничего нового и удивительного, чего не могли б сказать многие… Мне нужны были возможности, которых они просто не могли мне дать. Я росла балованным ребёнком, Винтари, две мои старшие сестры давно вышли замуж и покинули родное гнездо, я была отрадой семьи и мне многое позволялось. Я получила лучшее образование из возможных, но мне и этого было мало. Мне хотелось кем-то стать… Быть может, врачом, или учёным… Именно самой стать, самой что-то делать, не представлять род отца или мужа, вкладывать что-то от себя, а не быть членом попечительского совета или меценатом, не просто сопровождать мужа или передавать кому-то его слова. А мне готовили роль жены и матери, продолжательницы чьего-то знатного рода, украшения балов. Говорящей куклы. Моя мать, конечно, была властной женщиной и заправляла в семье – но не такого мне хотелось. Она умна, образованна – знает в совершенстве историю, литературу, читает на трёх языках… И для чего это всё? Для того лишь, чтоб поддерживать светскую беседу? Женщины Центавра ничем, в общем-то, не хуже мужчин. Но они не занимают постов, не совершают открытий, не спасают жизни, не летают к далёким звёздам. Просто так не принято. Почему? Какой в этом смысл, зарывать такой потенциал, в Звёздную эру жить по феодальным законам? Разве я многого хотела, скажите? У тех же нарнов, которых так любят называть варварами, женщины могут служить в армии, становиться чиновниками, изобретателями, исследователями космоса. Говорят, даже среди Кха’Ри была одна женщина. У землян, у минбарцев давно нет такого неравноправия полов. Я хотела подать документы в Академию, надеялась уломать отца – сложнее было б уломать мать… Но в один прекрасный день к нам приехал гость – старинный друг отца, когда-то сделавший для него нечто очень важное, я так и не поняла, что… Отец захотел сблизить наши рода, выдав меня замуж за его сына. Вся семья была единодушна в том, что это хорошая партия… Винтари, я готова глубоко уважать этого человека, так много значащего для моего отца, но я совершенно точно не хочу замуж за его сына – это скверный, пустой человек, отец в своей любви слеп и не видит этого… Я понимаю, мой отец испытывает к нему признательность, благодарность… Но скажите, при чём здесь я? Почему эту благодарность надо оплачивать моей жизнью, и ничем другим? Видит бог, я хотела бы послужить роду, послужить всему Центавру… Но не в качестве же очередной проданной невесты, каких много было до меня и много будет после? Брак поставил бы крест на всех моих мечтах и возможностях, этот человек не позволил бы мне продолжать образование, тем более заниматься какой-то деятельностью, не нужной лично ему. Кроме того, я просто не хочу связывать свою жизнь с не то что нелюбимым, а глубоко неприятным мне мужчиной. Да, я сбежала. Я пробралась тайком на торговый корабль, потом на другой… Придумала очень хороший маскарад – балахон пак’ма’ра, даже горб соорудила. Никого не тянуло заглянуть под капюшон, и меня никто не беспокоил… Конечно, денег у меня было с собой совсем немного, поэтому я не собиралась бродяжить долго, надеялась прибыть в такой мир, где я по крайней мере смогу дальше учиться… Мне очень жаль, что я расстроила этим отца, я действительно люблю своего отца… Но может быть, он однажды поймёт меня. Когда вспомнит, что хоть он всё же смог полюбить мою мать – она так и не смогла полюбить его.

Винтари покачал головой. Центаврианский образ мыслей требует называть подобное возмутительным эгоизмом, неблагодарностью, предательством интересов рода. Как же много оттенков у смелости центавриан, но смелости эгоизма большинству из них не хватает…

– Но ведь вы так и не стали ни врачом, ни учёным…

– Я нашла путь лучше, достойнее. О рейнджерах я слышала на Центавре лишь самое общее, я думала, что это какой-то закрытый, элитный рыцарский орден… я и мысли не держала, что мне туда дорога. Но когда в скитаниях по галактике я услышала о них больше – я поняла, что это именно то, чего я хочу. Лучшая возможность, какой можно пожелать. И познание, и служение, и изменение – себя и мира. Да, энтил’за приняла меня, несмотря на отсутствие разрешения от семьи или правительства – просто выслушав мою историю. И я делаю всё, чтоб не разочаровать её. Каждый свой успех – в учёбе, в боевых искусствах – я посвящаю тем, кто в меня поверил.

Он следил за тем, как пальчик Амины задумчиво обводил пальцем узор трещин.

– И вы готовы… «Жить ради Единственного и умереть ради Единственного»? Готовы не только к этим тренировкам, но и к настоящим боям, к неизведанному?

– Готова. Поверьте, я здесь не от безысходности, не потому, что прячусь. Я мечтала сделать что-то большое не только для своего рода, но и для всего Центавра. Здесь я могу сделать что-то для всего мира. Да, быть может – погибнув рядовым солдатом. Это именно та свобода и то величие, которых я искала – не носить высокое имя, как вериги, не занимать высокую должность, на которой была б не вольна творить благое. Служить. Делать малое в составе одного большого дела. И своим служением прославить своё имя, если будет суждено. Я ношу звание первой центаврианки-рейнджера с гордостью, и я всё сделаю, чтоб оно осталось чистым, чтоб послужило достойным примером. Нет, мне не нужно, чтоб меня знала вся вселенная. Мне достаточно того, что меня знают здесь, и считают достойной.

Винтари рассеянно повертел в руках рюкзак. Сунул в него руку – за блокнотом, а рука попала в то отделение, где остался ещё один пирог из плетёной корзины.

– Кстати… Угощайтесь, если хотите. Меня однажды погубит жадность. Взял больше, чем смог съесть, но уж очень вкусны эти пироги… А как складываются ваши отношения с сослуживцами других рас? Ведь они-то знают, что вы центаврианка. Извините за такой вопрос, но мне интересно.

Амина приняла из его рук пирог, улыбнулась.

– Поверьте, прекрасно складываются. Из мест во вселенной, куда я могла попасть, это, кажется, последнее, где я могла б встретить расовые предрассудки. Проявление нетерпимости для рейнджера – как минимум нарушение дисциплины. Старший в нашем взводе – Тжи’Тен, поверьте, нет советчика мудрее и надёжнее его. Когда меня одолевали комплексы по поводу моих недостаточных, по моему мнению, успехов в рукопашном бою, я пришла к нему. Он предложил устроить мне несколько дополнительных тренировок. Мы боролись почти до полного изнеможения, в отчаяньи я воскликнула: «Вот видишь, я не могу победить тебя!» Он ответил: «Нет, не так надо говорить. Ты до сих пор не побеждена, до сих пор стоишь. Вот это и имеет значение. Не каждого на своём пути ты сможешь победить. Главное – чтоб ни один не заставил тебя сдаться». Ведь он реально намного сильнее меня, и при этом я чувствовала, что он не подыгрывает мне… С тех пор я поверила в себя. А моя напарница – девушка из бракири, Табер. Это чудеснейшая подруга, какую можно б было встретить. Другая моя лучшая подруга – Эмилия, землянка. Мне пора на лекцию, Винтари. Вы тоже собираетесь присутствовать? Тогда поторопимся.

Быстрым шагом, почти вприпрыжку, они устремились к виднеющемуся вдалеке учебному корпусу.

За уступом крепостной стены они едва не налетели на держащуюся за руки парочку. Быстро поздоровавшись, Амина потащила Винтари дальше.

– Упс… Надеюсь, не слишком мы смутили их. Они всё же объяснились… Похоже, за Табер можно начинать радоваться.

Винтари отметил, что, может быть, ему показалось, но юноша рядом с Табер был… землянин?

– Теперь она, должно быть, попросится в напарники к нему?

– Вовсе не обязательно. Хотя если попросится – я пойму, разумеется. Но Табер весьма щепетильна в таких вопросах, она не считает, что какие-то изменения в личной жизни должны что-то менять в дружбе.

– Складывается какое-то прямо идиллическое ощущение…

Амина обернулась с лукавой улыбкой.

– Не берусь судить уверенно, но возможно, ваше ощущение верно, Винтари? Рискну предположить, вы слишком недоверчивы к хорошему.

– Это верно… Я ведь центаврианин. Хотя… не аргумент… вы тоже… Просто… Когда Тжи’Тен поймал меня, свалившегося со смотровой площадки, я был в шоке. Я думал, что единственный достижимый максимум между нашими расами – это не вцепляться при встрече друг другу в горло. Что есть расы, духовно, телесно, генетически не способные выносить друг друга, и мы вот как раз такой пример.

Девушка остановилась, серьёзно взглянула ему в глаза.

– Вы ошибаетесь, принц. Разумеется, сложно перешагнуть и оставить в прошлом огонь, кровь, вероломство, жестокость, раны, нанесённые обеим сторонам. Никто не ждёт, что это произойдёт быстро, никто не ждёт, что это произойдёт со всеми. Но кому, как не нам, молодым… Г’Кар сказал, что хорошие традиции надо чтить, а дурные забывать. Он первым подал нам всем пример… А ещё – знаете, ещё на Центавре я слышала одну легенду. Возможно, это лишь романтическая выдумка, но непонятно, зачем она существует на Центавре, хоть и передаётся шёпотом, как страшная сказка… Но такие легенды есть, наверное, у каждого народа во вселенной. О том, как давным-давно, ещё во времена первой оккупации Нарна, одна центаврианка и один нарн полюбили друг друга. Звучит как нечто невозможное, немыслимое… и именно поэтому, наверное, такие истории запоминаешь и думаешь о них потом очень часто. Они сбежали… но на всей планете, конечно, не было для них места, где они могли укрыться. Их поймали… нарна приговорили к смерти, а девушку собрались выдать замуж за богатого друга семьи, чтоб он увёз её в далёкую колонию… Ночью она отдала слугам все свои драгоценности, чтобы они тайно провели её к любимому. Она принесла ему не еду или питьё, и не лекарство для его ран. Она принесла меч, которым они, одним ударом, пронзили свои сердца, чтобы уже никто никогда не смог разомкнуть их объятий. Я не думаю, что эти близкие души были единственными на две наших расы. Но это не главное, о чём я думаю. Я думаю о том, что тогда, в то скорбное время, лишь в смерти души получали освобождение, отдавая нам свой свет верности и мужества, чтобы мы однажды отплатили им не только молитвами и памятью, но и – построенным нами миром, протянутыми друг другу руками. Даже если этой истории на самом деле не было, её стоило выдумать.

– Вообще-то, я тоже слышал эту легенду, хотя и в несколько другой, конечно, редакции.

– Когда я спросила об этой истории Тжи’Тена, он сказал, что слышал другое – нарна обвинили в изнасиловании центаврианки, но казнить не успели – он покончил с собой. А девушку да, хотели выдать замуж… Но жених отказался от опозоренной, и она была убита собственными родственниками. С моим вариантом его роднит то, что девушка прислала нарну в камеру меч, спасая его от смерти куда более мучительной… А я сказала, что, в общем-то, мы никогда не узнаем, как было на самом деле, но можем верить, что души эти хотя бы после смерти получили покой.

– Мой вариант никуда не годится. Мне рассказывали, что сбежавшие были убиты нарнами. И хотя такое вполне могло произойти… Я почему-то хочу верить в ваш вариант. Каким бы детским романтическим бредом это ни звучало – мне доказали, что любовь не признаёт границ рас, политических реалий и законов, она сильнее войны и смерти. Доказала та пара, у которой я сейчас живу.

На ночлег их с Дэвидом определили в одном из тренировочных залов. Что было даже удобно – Винтари опасался, что своей болтовнёй они не дали бы соседям спать. Поскольку не весь день они провели вместе, впечатления были различными, и ими хотелось поделиться.

– …Одна из любимых курьёзных историй Кейта, старшего во втором взводе – как он, задумавшись, промахнулся кельей и зашёл в келью Эмилии…

– Застал её переодевающейся и получил травму?

– Лучше! Застал там с нею дрази, наряженного в её платье, да ещё и накрашенного! В шоке заорал, что в лагере извращенцы… Получил от Эмилии по голове, да. Оказалось, Хорн – женщина-дрази, у них с Эмилией был культурный обмен, Хорн показывала ей моду дрази, а Эмилия, соответственно…

– Ну да, этих дрази поди определи, где у них мужчина, где женщина, как сами-то не путаются…

– С тех пор всякие разговоры про извращения Кейт не любит и пресекает на корню, вспоминая о собственном невежестве… Говорит, нет извращений, есть недостаток знания.

Сквозь матовый пластик раздвижных створок в комнату лился лунный свет, ложился на пол вытянутыми квадратами и треугольниками. Винтари размышлял, как же плохо, что он не додумался взять с собой какое-нибудь записывающее устройство, лекция учителя Зехси была очень интересной, а он едва успевал записывать… Честно говоря, хотелось засыпать его вопросами, но он постеснялся – всё-таки он здесь не один, да и не хотелось блистать невежеством – рейнджеры-то учились уже давно… Хорошо, что удалось так много спросить у учителя Аана – им разрешили присутствовать при медитации, и даже не шикали, когда они говорили громко – рейнджера ничто не должно отвлекать, хоть бы даже вокруг шумел целый базар… Всё равно это удивительно, как они так могут. Дэвид немного учил его медитации, но честно говоря, так ничего у него и не получилось. Он не может успокоить свой дух, хаос своих мыслей.

И конечно, продолжался разговор, начатый ещё два года назад, когда он впервые решился спросить:

– Дэвид, а почему вы непременно должны стать рейнджером? То есть… это было именно ваше желание?

– Разумеется. Рейнджером нельзя приказать быть. К этому надо быть готовым… И не каждого, кто только изъявил такое желание, примут. Я высказал такое желание – и мне сказали: что ж, у тебя есть время определиться в своих потребностях и способностях.

– Да, я понимаю, в вашем мире… Это почётно и романтично, в каждом мире есть своё представление о том, кем следует стремиться стать…

– Опять вы говорите – «следует». Возможно, в этом есть правда, в других мирах есть такие… престижные, как вы говорите, профессии. Но на Минбаре нет «не престижных». Почётно любое дело, любой труд, который несёт благо обществу. Не почётно – не делать ничего.

– И всё же – вы выбрали именно это. Что-то повлияло ведь на ваш выбор?

Он понимал, что наверняка несвоевременно задаёт такие вопросы, что Дэвиду, как всякому ребёнку, важно мечтать о том, что является образцом, идеалом в его мире, и однажды, став старше, он как-то сам, тихо, оставит эти честолюбивые мечты в пользу чего-то более прозаического, но преступно пытаться отнять у него эту мечту сейчас… Но Винтари осознавал свой эгоизм, он оставался эгоистом и здесь. Он не хотел терять. И чем скорее он получил бы уверенность, что этой нависающей в далёком завтрашнем дне угрозы разлуки не стало, тем ему было бы спокойнее.

– У кого бы здесь вы ни спросили о подобном – вам скажут о велении сердца и о долге. И вам покажется, что вам говорят о противоречащих, взаимоисключающих вещах. Но на Минбаре веление сердца и есть долг. Сердце велит каждому минбарцу следовать долгу. Конечно, вы скажете – окружение влияет, и это во многом правда, я с детства общаюсь с Ивановой и Маркусом, другими учителями… И… Понимаете, мои отец и мать…

– Герои.

– Ну да. Но одного лишь желания быть достойным своих родителей мало. Я хотел бы не оставаться вечно лишь сыном Шеридана и Деленн, я хотел бы сам сделать… что-то значительное… Но чтобы делать что-то значительное, надо начинать с малого и терпеливо, шаг за шагом, работать над этим, работать над собой… Надо много работать. Тогда вселенная устроит для тебя путь.

Винтари живо помнил тот вечер, комнату, освещённую мягким призрачным сияние разноцветных пластин, собранных в причудливый светильник – их можно было компоновать множеством разных способов, в зависимости от этого менялся рисунок, отбрасываемый их светом на стены. Чаще всего это были абстракции, но иногда довольно сложные картины, некоторые такие светильники состояли из ста и более элементов, и он не представлял, как можно было рассчитать, подобрать их так. А иногда пластины были из такого материала, который при нагреве мог издавать тихий, едва различимый ухом звук, и собрать из отдельных элементов можно было не только картину, но и мелодию…

– Да. Я тоже в это верю… теперь. Знаете, теперь мне очень стыдно… За то, что в колледже я часто пренебрегал занятиями, предпочитая развлечения… Я многое упустил из того, что мне давалось. Правда, потом я осознал это, и довершал образование самостоятельно, благо, возможности у меня были. Если я однажды стану императором… я должен знать, по возможности, всё. Очень плохо, когда верховный правитель оказывается совершенно несведущим хотя бы в какой-то одной отрасли. Это даёт очень много возможностей для злоупотреблений, им становится легко манипулировать.

Дэвид рассмеялся, словно не он был в этой комнате младшим, словно он слушал сейчас наивный лепет ребёнка. Впрочем, это был совсем не обидный смех, в этом он очень напоминал отца.

– Невозможно одному человеку вместить в свою голову всего. Правильно бы было окружить себя доверенными, компетентными помощниками.

– Где ж их возьмёшь… То есть, может потребоваться очень много времени, чтобы понять, компетентен ли этот человек и стоит ли ему доверять. В этом смысле очень тяжело, когда ты уже сразу обладаешь именем, титулом… Все вокруг рады заверить тебя в своей преданности и готовности служить верой и правдой! Если б у меня была возможность пройти с ними какой-то долгий и трудный путь, который мог бы проверить меня и их… Случай обнаружил ненадёжность моих друзей в колледже. А ведь могло случиться так, что мы выросли бы и я всё так же верил бы им. И мог назначить их на какие-то ответственные посты…

– Здесь нельзя руководствоваться одним лишь дружеским расположением. Друг может быть золотым человеком, но ничего не смыслить в том, что ему поручено… Хотя, ради дружбы, ради оправдания доверия он сделает всё, чтоб справиться, и если не умел – научиться.

Теперь уже Винтари улыбался этим наивным речам, и надеялся, что его улыбка не выглядит насмешкой. Но Дэвид не смотрел на него, он смотрел на отсветы на стене с нежностью и, кажется, лёгкой грустью.

– У нас смеются – трудно быть минбарцем, с таким сверхсерьёзным отношением ко всему. А ведь в самом деле трудно…

– Про центавриан тоже говорят, что ими трудно быть.

– И это тоже верно… Про вашу расу некоторые говорят, что вы всё время молитесь, а про нас – что мы всё время пьём. Интересная характеристика, да?

– Глупая.

– Знаете, зачем нам нужны пиршества с обильными возлияниями, Дэвид? Мы очень часто в своей жизни говорим друг другу пышные слова о дружбе, верности и преданности. Это не более чем формула вежливости – ведь как-то некрасиво б было, в самом деле, говорить что-то противоположное… Но там, где много вина, музыки, веселья – сердце расслабляется, теряется контроль. И могут прозвучать слова настоящего признания, настоящего расположения… Эти моменты мы очень ценим. Вы… вы думаете, должно быть, что мы очень жалки, Дэвид?

– Отнюдь. Я думаю, что вы очень сильны. Вам приходится, словно молодой траве, пробивающейся сквозь камень, бороться слишком со многим… Бороться с теми словами, которые слышите о себе, бороться с теми словами, которые есть внутри вас и которые вы по тем или иным причинам не смеете произнести.