Текст книги "Венок Альянса (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 87 страниц)

Селестина и Милиас переглядывались, Дэвид перехватывал их взгляды, пытаясь понять, о чём они думают – верно, очень хотелось обсудить мрачное описание велида, означало ли оно, что острова настолько заброшены, что и бомб там быть не может? Да, добыча вулканического стекла прекращена уже лет тысячу как, не меньше, наверняка обвалилось всё… Сколько ж в истории других миров таких примеров, когда хищной, бездумной эксплуатацией уничтожали, разоряли чей-то дом. Верно, правду говорят, что центавриане потому заняли такое положение в космосе, так много заимели колоний, что в собственном мире разграбили и истощили всё, что могли. Теперь так же истощают колонии, чтобы метрополия могла жить беспечально. Не вся, конечно… И схожим путём шли в космос земляне. Неоспоримо, повезло минбарцам в том, что их природа всегда была к ним намного более сурова. Научила уважать её, быть рациональными. Всё же – возможно ли, что бомба спрятана на одном из островов?

– Да, война, будь она неладна, многое порушила…

– Ну, там-то и до войны… Остров – это страшно, вообще. Пока ты маленький – тебе ещё кажется, что он огромный, целый мир. А становишься старше – и понимаешь, что это чулан, в котором тебя заперли. Кругом вода, да не просто вода – по ней не уплывёшь, ну, не на наших лодках. А вообще чтоб уплыть – нужны деньги. А островные деньги на материке – это не деньги совсем. Там дом продашь – здесь на это костюм только купишь. Ну, а война – это понятно, скотину им давай, рыбу лови давай, мужчин, кроме совсем уж немощных, давай. Отец без руки вернулся – понятно, какой после этого работник. Да даже компенсацию выдали – мы на эту компенсацию сестру замуж отдали, платье ей пошили и козу купили, наших-то всех подчистую выгребли. А отдавать невесту с пустыми руками у нас не принято… А у кого и вообще не вернулись. Там-то компенсация, конечно, побольше, да вот не дошла она что-то до острова.

– Зато герои, – невесело усмехнулся себе под нос Милиас.

– Ну куда там. Я тогда ещё в штаны гадил, тоже думал сперва, что отец на войне был, с нарнами дрался. Мы никто тех нарнов даже на картинках не видели, телевизор на острове один всего… А он потом сказал, что руку ему в машину затянуло. Какую такую машину – не знаю. Кто ж неотёсанных островитян на войну-то? Даже и в пехоту, а то ещё скажи – в истребитель. Было б время их учить всему, когда они и грамотны-то не все… На войну городских, а вот на их место – со всяких окраин сброд. Они, конечно, и там ничего не соображали, вот и гибли, и увечились массово. Мы ж там по скотине – умеем, рыбу ловить, сети и лодки мастерить – умеем, птицу добывать, яйцо птичье… А техника всякая – не. У нас и ружья-то пороховые были, не стреляли, правда, половина – старые, чинить замучаешься. Да и пороху мало, раньше у нас делали, потом перестали…

– Охотничьи ружья? Разве здесь ещё охотятся?

– Теперь уже почти нет. Так, зверей от стад отгонять… Пасти-то гоняли к горам, а с гор гости зубастые спускались. А нам эти козы таких нервов и крови стоили, что за них и голыми руками порешил бы, не то что из ружья. Ну, после войны толком некого стало охранять, кого не забрали, тех сами подъели – куда деваться было. Рыбачить женщины выходили, много-то не наловишь – там силища нужна, корху-то даже одну вытащить попробуй, а если сеть? А больше троих в лодке – перевернётся лодка, вот просто не гадай. Сестра моя вторая так погибла… Дети ходили яйца собирать – тут везде по берегам тевиги яйца откладывают – ну, не тут, понятно, тут людно слишком, а вот там, дальше – можно уже найти… Раньше больше было, конечно. «Завтрак бедняка», так и называют. Главное только, чтоб ни одной тевиги на берегу не было, иначе беги так быстро, как только можешь. Так что продукт хоть и даровой, но не совсем лёгкий. Но тем и выживали, а иначе б не знаю, как. У многих семей лодки поразбивались, у кого и сеть корхи порвали или утопили, новые сделать время нужно, да и сеть ладно, а лодки сроду не женским делом были. А рыбу сдать надо – столько-то вынь да положь, не дай бог меньше. Города кормить, пока доблестные воины воюют… Вот так смешно – воевали вроде с нарнами, а разрушения нам свои же принесли.

Дэвид слушал, пытаясь представить себе всё это – выходило плохо. Всё то, что читал он по истории других миров, обычно долго укладывалось в голове, немного помогали видеохроники, но они же не всегда есть. Миры неохотно делятся неприглядными страницами своей истории, парад – пожалуйста, торжественное погребение павших – тоже ладно, ну, разорение, принесённое враждующей стороной, тоже покажут. А несправедливость по отношению к собственному народу – не то, чем можно похвастаться. Цинично заставлять бедняков работать на войну, ещё циничнее убеждать, что эта война им зачем-то нужна.

– Ну да, у нас-то тут хоть сытнее было, – кивнул старший, – работа была…

– Так то брат мой в город и подался, ещё в войну. Он тоже мальчишка тогда был, но способный, пристроился. Пересказывал потом, как удивлялся, что война ведь, а стекляшки эти выпускают, нужны кому-то… Потом уже, как подрос, меня к нему отправили – хоть дома работники и нужны, а заработок дело выгодное, что-то удавалось и домой присылать. Девчонок отправлять дело всё равно дохлое – девчонок тут и своих девать некуда, а островитянок ни в один дом прислугой не возьмут, быт-то наш скромный, а по-здешнему – свинский, тут мы ни прибрать, ни приготовить, дольше учить будешь.

Дэвиду сразу вспомнился рассказ Винтари о своей матери, не решавшейся доверить нарнам никакую работу. Выходит, такое отношение у центавриан и к своим согражданам бывает…

– Удавалось, правда, первые годы, а к тому времени нормальные работники вернулись, брата в зарплате урезали, так ещё меня ему не хватало. Ну, я учился маленько, и в квартире их общей прибирался, ужины готовил – их там когда семь, когда десять человек жило. Там один из его соседей меня на личные услуги и уговорил, тоже какой-никакой, а приработок был.

– А где сейчас ваш брат?

– Как где? Домой вернулся. Отец когда помер, вот в наследство вступать поехал. А на меня, сказал, там не рассчитано уже, только хозяйство какое-то снова появилось, и теперь надвое делить? Наследство-то между сыновьями делится, закон. Так что много сыновей это не всегда хорошо, только если скота много и есть на что дом новый построить.

Об этом Дэвид немного слышал от Винтари – в некоторых местностях, где сильны ещё были традиции прошлых веков, раздел имущества после смерти главы семейства происходил «сейчас или никогда», при чём неженатые сыновья получали равные доли, а у женатых их доли увеличивались в соответствии с количеством жён и детей, естественно, за счёт неженатых. Если же неженатые отказывались забирать свою мизерную долю и уходить куда глаза глядят, то следующий раздел мог состояться только после смерти нового главы семейства, и остающиеся в родительском доме должны были в самое ближайшее время жениться, в противном случае считалось, они будут покушаться на жён братьев. И они, и жёны практически становились рабами старших братьев, жили в куда более стеснённых условиях, чем «главная семья». По сути, у младших сыновей в больших семьях участь чаще всего была незавидна – сперва они были в положении рабов у родителей, а потом у них был выбор оставаться рабами братьев или стать бродягами, работающими там-сям, чтоб сколотить себе однажды на собственное хозяйство. Нередко семьи и попросту продавали младших в рабство – иногда это было выгоднее, чем дополнительные рабочие руки в семье. Дочери доли в наследстве как таковой не имели, но им обязательно должно быть обеспечено то, что они принесут при свадьбе в новый дом – как правило, это были не деньги, а что-нибудь вещественное, скотина или ткацкий станок. Мать-вдову и малолетних детей, которые быть наследниками ещё не могли, обязан был содержать старший наследник либо, иногда, ближайший из дядей. Естественно, такие сомнительной гуманности традиции были по нраву далеко не всем, и постепенно, век за веком, отходили в прошлое, видоизменялись, но отдельные их рудименты сохранялись в таких вот диких местах, где время будто замерло. У многих народностей, в особенности после продолжительных войн, существенно сокращавших мужское население, наследниками в состоятельных семействах могли быть и дочери – это было как-то предпочтительнее, чем передавать имущество братьям. Да и раздел между сыновьями был более справедливым.

– Как-то это… отвратительно. Он что же, просто бросил вас здесь? А остальная семья? С ними вы виделись?

– Нет, зачем? Сплавать-то туда можно, паромы ходят. Но смысл? Что я там забыл? Они теперь сами по себе, я сам по себе. Они мной тоже не интересовались, у них там своих проблем навалом. Там нет такой уж прямо родственной любви, ну, не в обычае как-то. Детей рождается много, гибнет тоже много – кто в море, кто в горах, о каждом что ли жалеть… Ой, к чему мы всё о грустном? Ты, сестра, из других мест, у вас другая жизнь, не надо вам о таком слушать. Хотя и у вас вот много такого, что сердце ранит, происходит. Но у вас-то хоть чужие семейства друг другу вредят, не собственные…

– Ну это как посмотреть, – хмыкнул голубоглазый, – отравить возлюбленную сына – это и сына, как ни крути, почти что убить. Они, конечно, иначе рассуждают, мол, он молодой и ещё забудет… Я б не забыл. Я б самих на тот свет отправил, нашёл бы способ. Потому что после этого они мне не родители. А ты, Фальн, всё в очень мрачном свете видишь и однобоко. Не может быть такого, чтоб у твоих соплеменников совсем любви друг к другу не было. Мерзко твой брат поступил, но не думаю, что все такие, как он. Общество, состоящее из одних эгоистов, не выживет просто. Конечно, нужда и страдания ожесточают многих, но многих и наоборот, делает более чуткими. Как я вот замечал, там, где нет больших денег, где нечего делить – там и чувства крепче, и проявления их сильнее. Мои отец и мать крепко друг друга любили, и нас с братьями любили, и не война эта б – всё, наверное, было б и дальше хорошо. Хоть и работали от зари до зари, но вместе ведь все, и в один дом возвращались… Больше я таких дружных семей что-то не видел, а ведь я много видел.

– Ну а мне всё-таки с богатыми легче, – возразил его ровесник, – они над каждым дукатом не трясутся, нет у них этой животной зависти к лучшей доле. Образование, культура, опять же – с ними и поговорить всегда есть о чём. Они любят широко жить, да, в удовольствии толк знают. Ты только похвалил какую-то вещь, ни о чём не помышляя, а завтра раз – и приносит её тебе.

– Будто тебе есть, с чем сравнивать, – ухмыльнулся Фальн, – у тебя небогатые-то бывают? Ты у нас переборчивый… В наружности только не переборчивый, страшные все как на подбор, хоть музей уродов у тебя на квартире открывай.

– А жалко мне их! Что им жёны-то дают, мымры холодные…

– Ну вот есть, как видишь, большой недостаток в богатой жизни – жену по любви не возьмёшь, хорошо, если хоть терпеть её сможешь.

– Ой, а прямо бедные семьи все по любви создаются! Когда о голоде речь, тут не очень-то до любви.

– Ну, может, в таких дырах так и бывает, а в больших городах… Ой, да что ж мы о всякой гадости-то? Будто нашим гостям своих проблем мало – ещё о наших слушать!

– А как мы начали-то это? А, с островной романтики. Ну так вот, нет там никакой романтики. Лучше тут вот по окрестностям погулять, виноградники посмотреть, мельницы старые, а там дальше замки красивые, правда, их два только целыми остались, от остальных по одной-две башни… О, пещеры! Про пещеры ведь слышали? Слышали наверняка, самые роскошные пещеры на всём Центавре! Говорят, они на самом деле огромны, оплетают тут всё сплошной сетью – и под городом, и много дальше. Место, правда, не так чтоб туристическое… Но незабываемое, это правда.

– Нашёл, что предлагать, – фыркнул тот, что с цветком, – что не туристическое, это мягко сказано! Сколько тут народу пропало за последние лет десять? их даже и не искали толком, потому что пещеры действительно огромны, там неделю можно блуждать и далеко не продвинуться, маршруты-то только вот по такому небольшому пятачку прописаны, потому что все нормальные люди у входа, считай, топтались. А искатели приключений уже ничего никому не расскажут…

«Пещеры! Может это быть нашей целью? Если они так далеко простираются, и у них такая слава, что отпугивает от них – могли ведь бомбу спрятать там?»

– Чушь всё! Да если б там так уж много кто пропал… да это просто невозможно, и всё. Может, какие-нибудь заезжие бездельники и заблудились пару раз, вышли в другом месте где-нибудь, а уже сразу – пропали, пропали… Не такое время сейчас, чтоб в пещерах пропадать, ты ещё придумай – в лесу заблудились. Мы с одним моим там были, между прочим, и довольно далеко зашли, но он потом устал, изнылся, пришлось вернуться. А так бы, может, точный маршрут составили, для таких с воображением, как ты.

– Значит, вы могли бы… быть нашим провожатым? Мы действительно хотели бы там побывать. Пещеры – это очень интересно! В наших краях никаких пещер нет. Не беспокойтесь, – Селестина повернулась к остальным, – мы основательно подготовимся. Запас еды, верёвки, фонари, всё по-взрослому.

– Вот не любы ж вам, молодёжи, более безопасные развлечения! То острова, то пещеры… Съездили б в самом деле сначала на виноградники, может, уже и пещеры б не интересны были…

– Боюсь, – тихо и напряжённо проговорила Селестина, и Дэвид испытал одновременно восхищение и отвращение к этому актёрскому таланту, такому изящному давлению на эмоции, – у Налани не будет другой возможности увидеть пещеры. Луга, поля, замки и мельницы она уже видела. Теперь видела и море. Мы понимаем, что это опасно. Но мы знаем кое-что об опасности, мы не робкого десятка. И может быть, мы и в самом деле составим точную карту, как знать? Это было б достойным даром Налани, лучшим способом завершить такой короткий путь.

«Так, похоже, я умираю? Меня отравили родственники моего жениха, то есть, Милиаса, и теперь мои дни сочтены… Надо, видимо, изображать это как-то. Как же противно. Неужели нельзя было придумать что-то попроще?»

«Я всё слышу! Нет, нельзя. Эти люди падки до чужого несчастья, их собственная жизнь была нелегка. К их костру может подойти любой бездельник, желающий весело провести время, а вот чтобы остаться и получить какую-то информацию – надо тронуть их сердце»

«Это безнравственно!»

«А начинять планету бомбами, вообще, нравственно? Или может, скажем прямо сейчас честно, кто мы и зачем здесь? Ну, зачем лишние сложности?»

«Не вижу, чем трагические истории помогут нам в поисках!»

– В самом деле, Паламо, имей понимание! Сестра хорошо говорит, достойно. Веселье перед лицом смерти – правильно, а бесстрашие, жажда приключений – ещё лучше. Такие истории заставляют сердце петь, трепеща от гордости. Зря глупцы говорят, что настоящий центаврианский дух угас – он жив даже в юных девушках… Жаль мне, что я не могу пойти с вами.

– Не можете?

– Увы. Завтра у меня начинаются хлопоты – квартиру меняю. Перевозить-то много всего – больше десяти лет жил, обжился. А вот поди ж ты, плату подняли, да так, что накладно оно. Хорошо вон молодым ребятам – они полегче живут, обстановку шибко не заводят, хотя шмотья-то поди тоже не меньше вагона. Да и куда мне в спелеологи, годы не те уже для таких дерзаний… Впрочем, из нас всех ведь только Фальн был там и годится на роль проводника…

– Когда вы хотите идти? Завтра? Ну, так даже лучше, долго собираться – ещё запал растратишь. Но нужно закупить необходимое, так что выдвинемся не раньше обеда. И туда идти полдня самое малое… Ну да это ничего. В пещере-то какая разница, день, ночь…

Других вариантов, собственно, и не было – остальным мешали кому работы-заботы, кому непреодолимый страх перед пещерами, и только Фальн, видимо, как самый молодой, не имел ничего против спонтанных авантюр с дальними путешествиями. Велида несколько раз переспросили новых знакомых, точно ли им есть, где остановиться, Селестина заверила, что конечно же есть – это было неправдой, но воспользоваться гостеприимством было сейчас не с руки – требовалось многое обсудить. Да и Дэвиду, если уж честно, страшновато было знакомиться с такой стороной жизни Центавра ещё ближе. Слишком много роилось в голове вопросов, из которых, правда, едва ли многие слетят с языка…

Фальн и старший – Лузано – всё же проводили их часть пути, Селестина взяла направление к одной гостинице, которую заприметила неподалеку. На самом деле едва ли у них хватило бы денег даже на неё, но если сказать при велида, что ночевать собрались в третьесортной ночлежке – точно со своей заботой не отцепятся.

Идти пришлось через парк – довольно запущенный, но явно пользующийся ещё вниманием у романтичных особ, тут и там на скамейках виднелись обнявшиеся парочки, некоторые – благо, ночь тёплая – возлежали на давно не стриженных газонах и, уговаривал себя Дэвид, целовались, просто целовались. Фальн походя отметил, что узнал там-сям кого-то из коллег, что весьма достойно, учитывая, что половина фонарей не горели, Лузано пару раз шутливо отбился от нетрезвых прохожих, предлагающих провести приятно часок всё равно с кем из компании. Конфликтов не возникало – такими приятными летними ночами на пляже и в парках найти досуг совсем не сложно, сюда сползается множество как профессиональных продавцов наслаждений, так и просто лиц не очень тяжёлого поведения обоих полов, потому Фальну ничего не стоит сорваться и отправиться в поход к пещерам – да, «работы» сейчас много, но и «работников» видимо-невидимо, а он, молодой-красивый, свой приработок всегда найдёт-наверстает. То, что любовные ласки можно не дарить избранному, а продавать первому встречному, примерно как предприимчивые окрестные жители сдавали комнатёнки на сутки или даже часы желающим уединиться не на скамейке или газоне, вообще долго не могло уложиться у Дэвида в голове, так что то, что это возможно не только с противоположным полом, было уже вопросом вторичным, совсем фантастическим. Что ж, надо уважать, а для этого – понимать традиции других миров, и не может же это касаться только религии и прочих церемоний…

В середине парка был, по-видимому, в прошлом фонтан, сейчас огромная чаша была засыпана землёй и там пытались расти несколько довольно чахлых кустиков – их, как тут же объяснил Лузано, нещадно обрывает местная голытьба на букеты своим подружкам. В центре возвышалась сгорбленная коленопреклонённая фигура. Не рядовой, кажется, сюжет для Центавра, где больше любят изображать кого-либо в гордой, величественной позе, если уж не на троне или с разящим мечом.

– Интересная статуя… Скопировано с какой-нибудь земной?

– Нет, что вы. Ей 500 лет, а вернее – даже и больше, 500 лет стоит эта, а до этого стояла каменная… Это местная легенда, памятник нашей истории. Сейчас, правда, никому особо не интересный.

– Неправда, мне интересно, – вскинулась Селестина, – то есть, эта женщина – реальный человек, живший более 500 лет назад?

– Ну, если верить легенде – то да, – Лузано указал на неразборчивую надпись у основания статуи, видимо, 500 лет всё же не проходят даром, и памятник очень просил очередной реставрации, Дэвид, например, при всём желании не смог бы прочитать тут ни одного значка, – это княгиня Озелла, несчастная представительница рода Корда, известного вообще весьма печальной историей… В моём селенье, которое отсюда недалеко, кстати, до сих пор поют о ней песни. Её замок стоял вон там… В той войне он был разрушен почти до основания.

– «В той войне», – хмыкнул Фальн, – тогда войны случались практически непрерывно, не понять, когда закончилась одна война и началась другая. И уж будем честны, это Озеллин муженёк первым ощерился на соседей. Хотя это тоже иногда пойми, кто первым начал. Но она-то, конечно, не виновата.

Дэвиду, откровенно, не очень хотелось слушать, какой смертью умерла эта незнакомая ему женщина, древние времена любого мира отличались прискорбной изобретательностью по части способов отъёма жизни у ближнего.

– Когда убийцы ворвались в замок, она с семейством пряталась в дальних комнатах, считалось, что проникнуть туда невозможно. Однако видимо, среди слуг нашлись предатели, и по мере того, как убийцы становились всё ближе, несчастные отступали всё глубже, пока не укрылись в тайном схроне, о существовании которого знали только члены семьи…

– Отчаянье делает человека безумным, – проворчал Фальн, – можно подумать, был смысл прятаться, отсрочивая неизбежное, когда город захвачен врагом! Наверное, она надеялась, что сию минуту в замок ворвётся её супруг и порубит всех злодеев своим знаменитым мечом… Те, кто учили историю не по легендам, говорят, что на тот момент он был так стар, что едва ли мог этот меч поднять. Какой самонадеянностью надо было обладать, чтоб развязать войну, когда ты командовать войском можешь только из кибитки… Впрочем, жениться в двенадцатый раз – это тоже самонадеянность.

– В конце концов, только очень тонкая деревянная стенка отделяла убийц от их возможных жертв. Бедняги замерли, стараясь даже не дышать, в надежде, что враги поверят, что им удалось бежать, и покинут замок. На беду, на руках у Озеллы спал её новорожденный сын. От шума он начал просыпаться. Понимая, что будет, если он закричит, Озелла с силой зажала ему рот. Кто может представить, каковы были эти ужасные, невыносимо долгие минуты, пока злодеи прохаживались по комнате, осматривая шторы и гобелены, а Озелла, сёстры и дочери князя беззвучно молились, чтоб боги пронесли смерть мимо них… Когда убийцы ушли, княгиня увидела, что ребёнок мёртв – она нечаянно задушила его.

– Во имя Валена! – пробормотал Дэвид, и смертный ужас, которым была полна атмосфера рассказа, тотчас охватил его всего. Но никто, к счастью, не расслышал.

– Что же было дальше? – спросила Селестина, неотрывно глядящая в лицо древней центаврианки.

– Много что. Князь, конечно, был к тому времени мёртв – погиб он позорнейше, его кибитка перевернулась и он был затоптан, даже не заколот… Трое его сыновей погибли тоже, но хотя бы в бою, как мужчины. Четвёртому удалось спастись. Многие потом упрекали его в трусости, однако ему удалось, укрывшись со своим небольшим отрядом, выждать время, захватить сыновей вражеского князя, а потом и отбить город… Ну, Озелле это мало помогло – она, разумеется, сошла с ума. Дни и ночи она бродила по руинам и искала своего сына. Новый князь взял её второй женой в надежде, что новое материнство излечит её…

– Новый князь – это же… выживший четвёртый сын, или как?

– Ну да, её пасынок, а больше было кому?

Бедная Селестина, верно, не сообразила, что там и тогда такая степень родства – не кровное ведь – препятствием к браку не была, тем более если это касается князя.

– Молодец князь, – хмыкнул Фальн, – ему-то хорошо – он то в походах, то на охоте, а домашним наслаждаться общением с сумасшедшей.

– Ну, в общем, да. Озелла, как говорит легенда, превратила жизнь семьи в тот ещё ад. Ей теперь повсюду мерещились убийцы, она будила домашних по ночам громкими криками. В конце концов… тут две версии. По одной – старшая жена князя, не выдержав, утопила её. По второй – она, украв её младенца, сама бросилась в воду, спасаясь от преследующих её видений.

– Обе версии чудо как хороши, да уж.

– Каких только жутких легенд не рождает народ, – проговорил Милиас, – откуда только такая любовь к нереальным ужасам? Допустим, война и захваченный замок – это верю. И в сумасшедших княгинь верю, мало ли их было. Но в то, что мать может задушить своего ребёнка – пусть даже невольно, пусть из страха за жизнь других – не поверю никогда.

– И всё же – такое бывает, – тихим, очень странным голосом проговорила Селестина.

Они разошлись вскоре по выходу из парка, сначала на тихую боковую улочку свернул Лузано, потом у высокого помпезного здания, первый этаж которого занимал ресторан, распрощался Фальн, ещё раз уточнив, точно ли не проводить их до гостиницы. Диверсантская троица продолжила путь по проспекту, залитому, несмотря на поздний час, светом многочисленных окон и витрин – жизнь здесь не стихала ни на минуту, то и дело навстречу попадались обнимающиеся парочки, из дверей кабаков и кинотеатров вываливались хохочущие компании.

– Позволю себе один вопрос, – прошептал Милиас, выбрав момент, когда их никто не мог услышать даже случайно, – найти проводника было, конечно, замечательной удачей… Но как мы планируем при нём искать бомбу? То есть, на определённой стадии он неизбежно заметит, что увеселительная прогулка приобретает некий… планомерный характер… Проще говоря – планируем ли мы посвятить его в некоторые детали, или как-то искусно запудрить мозги?

– Я думала об этом. Но пока не решила. Завтрашний день покажет, оправдается ли моё хорошее впечатление. Если да… Я думаю вообще о том, чтоб сманить его с нами. Сдаётся, он был бы не очень против. Молодые велида любопытны, авантюрны и легки на подъём – пока не обросли добром и скарбом, как тот же Лузано. А нам бы такой кадр совсем не помешал.

– Вот как? Почему?

Взгляд Селестины можно было расшифровать как сомнительный комплимент интеллектуальному уровню.

– Во-первых, агенты среди местных нам вообще во как нужны, а их пока хоть и есть, но недостаточно. А это знание языка, знание реалий… Во-вторых, велида, при том, что сами вроде как из низов, вхожи в самые разные круги, они могут завязать контакт практически с кем угодно, кроме разве что императора. Среди их клиентов попадаются и чиновники, и генералы. Это неисчерпаемый источник информации. Ну а имеешь в друзьях одного велида – имеешь всех, чего не знает десять – знает одиннадцатый, нужные сведенья они достанут, если они вообще есть.

– Может быть, я не всё понимаю, – произнёс после долгого молчания Дэвид, – может быть даже, многого не понимаю… Но не гнусно ли это? Значит, мы будем эксплуатировать их печальное положение, в котором они вынужденно, из-за нужды, оказались, в наших интересах? Да, не мы виноваты, что материальные проблемы толкнули их на путь порока – но кто мы будем, если будем подталкивать?

Селестина закатила глаза.

– Ваши предложения, сударь? И вообще, а что плохого, если они будут это делать для пользы большого дела, освобождения своей родины, между прочим, вместо того, чтоб делать просто так, для выживания?

– В истории какую только дрянь не оправдывали государственными интересами.

– Знаешь что!.. Наша задача здесь, вообще-то – не в сожалениях рассыпаться, а выжить и достичь цели. Если мы этого не сделаем, они все умрут. И велида, и их клиенты, и вообще все, от последнего островитянина до императора.

Дэвид обхватил руками плечи – словно, несмотря на довольно тёплую ночь, его бил озноб.

– Иногда я думаю – что же мы спасаем… Вот это всё? Мир ярких витрин, пышных нарядов, роскоши, нищеты, порока, злодеяний… Я думал, я достаточно много знаю о Центавре, благодаря Диусу. А получается, что ты принимаешь Центавр как-то легче, чем я. Я знал язык, литературу, верования Центавра, знал песни, рецепты блюд, некоторые генеалогии… Это ничего не стоит на самом деле. Центавр ещё совсем недавно – главная сила в изведанном космосе. Технологии гиперпространственных ворот, терраморфирования, уникальные разработки в химической промышленности, особенно фармакологии – и много чем ещё более молодые расы обязаны им, да? И рядом с этим – рабство, династические браки и нищие жители окраин, продающие самих себя за бесценок. Меня учили, что вселенная стремится к развитию, что всё живое неуклонно, непрерывно развивается, становится лучше, осознанней. Как же здесь тысячами лет может всё быть так?

– А на Земле как? Ну да, на Земле формально нет рабства, формально нет династических браков, зато и нищета, и проституция, есть не только фактически – это в голову никому не придёт отрицать. Если так рассуждать, может, только Минбар заслуживает жизни? Знаешь ли, если они умрут – они уже точно никогда не изменятся. Развиваться и совершенствоваться можно, только пока ты жив.

– Кто говорит, что кто-то недостоин жизни? Но я вижу, как они сами сеют свою гибель каждый день. Ещё тысячи лет назад они посеяли своё нынешнее рабство. Диус тоже считает так… Возможно, ты скажешь, что мне, с такой наивностью, нечего здесь делать, и правы были те, кто не хотел моего включения…

– Отнюдь. Я думаю, что как раз наивным тут и надо быть. Тех, кто принимает как данность любую несправедливость и гнусность, тут и так предостаточно. Разве наша миссия вообще не верх наивности? Разве не с наивности, идеализма начинается всякое большое изменение? Для кого как, а для меня очевидно – мы не сможем спасти их без их помощи. Если же мы сможем… мир определённо уже не будет прежним. То, что я делаю здесь – бесценно, даже если это единственное, что я сделаю в жизни. Будет справедливо, если как можно больше из них смогут в этом поучаствовать, а не просто сохранить свои жизни такими, какие они есть. Тогда жертва становится осмысленной, а не просто мучением…

– Что ты имела в виду, говоря, что так бывает? – спросил Милиас, видимо, чтобы увести разговор с тяжёлой темы, – там, в парке, возле статуи? Это что-то личное, что известно тебе?

Селестина отвернулась. Дэвид, которого некоторое время назад занимал тот же вопрос, подумал, что не так уж сильно хочет знать ответ.

– Да. Одна женщина в нашем селенье… Это её история. В нашем селенье мало детей моего возраста, в основном младше. Долгое время заводить детей всё ещё было страшно – неизвестно, сколько мы здесь пробудем, не придётся ли уже завтра отравляться неведомо куда… Но страх однажды кончается, и контрацептивы тоже. Такова была жизнь моего племени очень долгое время – могло не хватать еды, могла быть одна кофта на двоих и ночёвки в портах между ящиками, но контрацептивы должны быть всегда. Почему? Потому что ребёнок не умеет прятаться. Ребёнок может, не желая того, сдать всех… И вообще хорошо подумаешь, нужны ли тебе дети, если ты беглец-нелегал. Та женщина однажды в скитаниях родила ребёнка. Во время одной облавы их несколько человек пряталось в схроне, пси-копы ходили буквально у них над головами. Есть определенные методики… Этому первым делом учатся, прежде, чем подделывать документы и пользоваться условными сигналами. Мимикрия, «растворение»… На какое-то время можно освободить своё сознание от мыслей, сделать видимость, что тебя нет. Это сложно, но когда хочешь жить, сложным вещам быстро учишься. Но грудной младенец неспособен на это, тем более когда у него ещё не проснулись способности. Она стала подавлять, блокировать его сознание, проецируя и на него то же «растворение»… Вероятно, она сожгла его мозг. Но они смогли выжить и выбраться.