Текст книги "Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том 2 (ЛП)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Дэн Абнетт,Сэнди Митчелл,Грэм Макнилл,Бен Каунтер,Гэв Торп,Стивен М. Бакстер,Энтони Рейнольдс,Крис Райт,Майк Ли,Уильям Кинг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 186 (всего у книги 296 страниц)

– Тебя не было в койке, когда мы поднялись, а когда ты не появился к завтраку, Ганс послал меня на поиски Парни из Серого отряда сказали, что видели тебя в Храме на рассвете.

– Со мной все в порядке, – сказал Эйнхольт, отвечая на молчаливый вопрос своего друга, но почувствовал он себя глупо. Подушечки его пальцев побелели и сморщились, как сушеные фрукты, а вода в каменном бассейне давно остыла. «Ульрик, человеку не может потребоваться целый час, чтобы смыть с себя ночной пот!»

Но может потребоваться куда больше усилий, чтобы смыть неприятный налет с души.

Эйнхольт вылез из ванны, и Каспен бросил ему грубое полотенце и рубаху. Пожилой воин стоял на каменном полу, капли воды падали с него на плиты, он усиленно вытирал влагу и отмершие частички кожи шершавой тканью.

– Значит… все в порядке. – Каспен повернулся к двери и подхватил со стола намазанное разбавленным медом овсяное печенье. Эйнхольту был знаком этот тон. Они с Каспеном сильно сдружились за годы, прошедшие с той поры, как рыжий парень присоединился к Отряду. Это было… двадцать лет тому назад. Тогда Эйнхольт был в самом расцвете сил, ему было двадцать пять, а юный Каспен был одним из тех щенков, что были отданы ему в обучение. Длиннорукий и неуклюжий рыжий подросток познакомился со вторым волчонком Эйнхольта уже в первом бою.

«Драго».

Эйнхольт натянул рубаху и накинул полотенце на шею.

– Что у тебя на уме, Кас?

– А что у тебя? Снова этот сон?

Эйнхольт вздрогнул. Каспен был единственным человеком в Отряде, который знал о его снах.

– Да. Нет.

– Это что, загадка? Что случилось?

– Спал я плохо. А почему – не помню.

Каспен жестко посмотрел на него, очевидно, ожидая большего. Когда продолжения не последовало, он передернул плечами.

– Ну, старик, ты хорошо отдохнул, чтобы помахать молотом?

В промежутке между третьим и шестым колоколами каждый Храмовник оттачивал свои боевые навыки. Каждый день недели, независимо от уровня опыта и срока службы в рядах Волчьих Отрядов. На учебном дворе Грубер, Драккен, Левенхерц и Брукнер уже работали вовсю, так же, как и Волки из Красного Отряда. Другие Белые Волки сейчас несли караульную службу в Храме.

Эйнхольт и Каспен в полных доспехах спустились во двор по ступеням, откинув шкуры так, чтобы они не мешали работать с молотом. Утро было сырым и прохладным, хоть предрассветная гроза уже прошла. Свет осеннего солнца натыкался на ряд навесов на восточной стороне двора и заполнял его длинными тенями. Грубер и другие Белые Волки работали в тени у ряда деревянных тренировочных столбов, совершенствуя мастерство и развивая силу с помощью молотов, которые были вдвое тяжелее боевых. Красные Волки боролись на соломенных матах или толкали тяжелые камни на дальность. Эйнхольт не испытывал желания присоединиться к кому-либо Он остановился посреди двора, на хорошо освещенном пятачке Там, где не было теней.

– Пусть Ульрик направляет нас, Каспен, – сказал Эйнхольт, как он говорил каждый раз на этом дворе, приступая к тренировке.

Каспен не ответил Он знал, что означают слова Эйнхольта, знал это с того дня, когда старина Ягбальд, его друг и наставник, впервые вывел его на учебный плац. Он встал рядом с Эйнхольтом, также устремив взгляд в сторону утреннего солнца, тщательно вымеривая расстояние – между воинами оказалось две длины руки и молота.

Они начали молчаливо и спокойно. Выверенными, одинаковыми движениями они подняли молоты и начали раскручивать их. По дуге налево, круг, обратное движение направо, петля, взмах над головой слева, удар наискось направо, хват двумя руками, мастерски остановивший полет тяжелоголовых молотов, и очередной круг, описанный с левой стороны. Молоты резко остановились в верхней точке вращения, замерли на три бесконечно долгие секунды, а потом руки расслабились и позволили молотам начать падать. Ровно до той точки, когда они уже набрали большую скорость, но еще могли быть уведены направо, где их разлет давал возможность без усилий начать новый круг.

Молоты свистели, нарезая круги в воздухе. Темп движений начал расти. Неуловимым движением рабочие кисти Волков оказались в ременных петлях на концах рукоятей. Каждый молот теперь вращался одной рукой, и можно было только восхищаться той уверенностью, с которой бойцы перехватывали рукояти Вверх направо, восьмерка, перехват. Вниз налево, восьмерка, обратный перехват На прямой руке молот пошел вправо, описал круг над головой, остановился и перескочил в другую руку. Молот влево и над головой, ноги слегка развернулись, возмещая этим тягу вращающегося молота. Кроме рук, ничто не двигалось в этих боевых машинах, казалось, оба даже перестали дышать.

Все еще ускоряясь, словно невидимый безумный барабанщик задавал ритм этому убийственному безмолвному танцу, два воина демонстрировали искусство владения оружием, какого могли достичь только два мастера, годами сражавшиеся бок о бок и учившиеся друг у друга.

Теперь увеличившаяся скорость и мощь их неистового оружия начала двигать Волков Удары правыми руками назад по широкой дуге заставили их обоих развернуться быстрым прыжком, чтобы не дать молотам вырваться. Зеркальный повтор, обратный подшаг.

Потом они схватили оружие двумя руками. Правая легла на конец рукояти, левая прикоснулась к железу тяжелого Молота. Они принялись работать молотами как посохами, отрабатывая применение рукояти для блокирования вражеских ударов. С каждым возвратным движением бойцы делали шумный выдох и шажок вперед. Правый блок, рукоять вверх. Верхний блок, рукоять встала поперек предполагаемого удара. Левый блок, рукоять вверх. Повтор. Ускоренный повтор. Снова, снова, снова…

Брукнер остановился и мотнул головой своим друзьям, привлекая их внимание к тому, что происходило во дворе. Все, даже парни из Красного Отряда, остановились. И пусть даже зеленые новички в Храме владели молотом как настоящие профессионалы, лишь немногие-храмовники во всех благородных Отрядах могли продемонстрировать столь совершенное по единству и гармоничности выступление, каким уже не раз поражали Волков Эйнхольт и Каспен. На это было приятно смотреть.

– Во имя Ульрика! – выдохнул изумленный Драккен. Он много раз видел, как тренируются эти двое, но никогда это не было столь потрясающе. Никогда они не работали с таким безупречным изяществом, с такой точностью, с такой скоростью.

Грубер нахмурился, хоть он и видел такое несколько раз. «Они подгоняют друг друга. Словно они хотят что-то доказать. Или один из них, по меньшей мере».

– Смотри и учись, – сказал он Драккену, который, впрочем, не нуждался в лишних указаниях. – Я знаю, что ты владеешь молотом достаточно хорошо, но совершенству нет предела. Видишь, как они меняют руки? Они не сжимают рукояти, а позволяют самому молоту делать большую часть работы, применяя силу его полета для того, чтобы он оказался в нужном им месте.

– Это как с конем, – сказал Левенхерц из-за их спин, тоже явно под впечатлением боя. – Ты не переставляешь за него копыта, а только направляешь его силу и вес.

– Хорошо сказано, Сердце Льва, – отметил Грубер, хорошо зная, что угрюмого Волка мало кто может учить обращению с оружием. – В умелом применении одного боевого молота больше искусности, чем в дюжине мастеров меча со всеми их финтами, шустрыми кистевыми движениями и забавным подпрыгиванием.

Драккен улыбнулся. Но его улыбка быстро угасла.

– Что они делают? – нервно спросил он. – Зачем они сближаются?

– Криг, дружище, – хохотнул Брукнер, – поверь, тебе это понравится…

Теперь Эйнхольт и Каспен орудовали молотами в пределах опасной досягаемости друг от друга. Они гордо и высоко держали головы, а руки и молоты, вращавшиеся с огромной скоростью, превратились в размытые пятна. Тренировочный двор наполнился свистом разрубаемого молотами воздуха. Каждый удар одного Волка с неимоверной точностью проносился мимо удара второго, и Каспен с Эйнхольтом стояли посреди двора как две ветряные мельницы, чьи крылья терзает жестокая буря.

Красные Волки оживленно обсуждали происходящее в своем углу двора. Грубер, который знал о Каспене и Эйнхольте почти все, предугадывал, какое движение будет следующим.

Вырвавшись из ритма затянувшейся череды взмахов, Эйнхольт присел и провел молот на уровне коленей Каспена. Рыжий перепрыгнул древко, запустив свое оружие по широкой дуге над лысой головой своего друга. Не останавливаясь, они поменялись ролями – Эйнхольт подпрыгнул, Каспен нырнул. Ни один из них не сдерживал полет молота. Если кто-то не устоит, если хоть раз молоты соприкоснутся друг с другом или с человеком, удары могут оказаться смертельными. Повторяя движения друг друга, бойцы грянули молотами, одновременно уходя от ударов. Эйнхольт отшагнул вправо, Каспен – влево. Молоты вернулись в атакующую позицию, Волки снова встали друг напротив друга и повторили удары с других рук.

– Безумие какое-то! – выдохнул ошеломленный Драккен.

– Не желаешь попробовать? – подколол Брукнер молодого Волка.

Драккен не ответил. Он был загипнотизирован танцевавшими воинами и их смертоносными молотами. Он хотел вырваться отсюда, найти Лению и рассказать ей о том невероятном зрелище, что он увидел, хотя, хоть убей, он не мог понять, как опишет ей это или как заставит ее поверить.

Налево, направо, вверх, вниз.

Драккен посмотрел на Грубера с таким видом, словно готов был разразиться аплодисментами.

Сверху налево, снизу направо.

Бойцы, вращая молоты, перемещались по двору, обходя друг друга, приближаясь к зрителям.

Справа вверх, слева вниз.

Их ноги ступили на границу света и тени от одного из навесов. Левенхерц вдруг схватил Грубера за рукав.

– Что-то…

Вниз, налево, направо, направо…

Рукояти молотов скрестились в воздухе. Оглушительный треск раздался над двором. Эйнхольт и Каспен разлетелись в разные стороны от удара, рукоять молота Эйнхольта раскололась надвое.

Разразившись проклятиями, Белые Волки рванулись к упавшим друзьям, на полшага опережая Красных храмовников.

Эйнхольт сидел на плитах двора, прижимая к груди правое предплечье. На его опухающей руке наливался синим здоровый кровоподтек. Каспен неподвижно лежал на спине с раной в левом виске, из которой на землю лилась кровь.

– Кас! Каспен! О, дьявол! – Эйнхольт попытался подняться, но боль в его поврежденной руке отбросила его назад.

– Он в порядке! С ним все хорошо! – рычал Левенхерц, склонившись над Каспеном, прижимая к ране край своей волчьей шкуры чтобы остановить кровь. Каспен зашевелился и застонал.

– Рана пустяковая, – настаивал Левенхерц. Он бросил на Эйнхольта успокаивающий взгляд, пока Брукнер и Грубер помогали Ягбальду встать на ноги.

Оберегая руку, Эйнхольт протолкался через товарищей к Каспену. Его лицо было темным, как Мондштилле.

– Разрази меня, Ульрик! – пробормотал он.

Каспен уже сидел, уныло улыбаясь. Время от времени он дотрагивался до головы и болезненно содрогался.

– Похоже, я где-то заснул, Яг. Ты меня здорово подловил.

– Давайте, отнесите Каспена в лазарет! – прикрикнул Грубер. Брукнер, Драккен и пара человек из Красных Волков подняли истекавшего кровью Каспена и отправились со двора. Грубер огляделся вокруг. Эйнхольт смотрел вниз на свой сломанный молот. Он растирал свое распухшее багровое запястье.

– Эйнхольт! Тебя это тоже касается. Быстро в лазарет! – рявкнул Грубер.

– Это всего лишь растяжение…

– Быстро!

Эйнхольт подскочил к Груберу.

– Это просто растяжение! Холодный компресс и травяные притирания – вот все, что мне нужно! И никаких лазаретов, ясно?

Грубер невольно отступил на шаг назад. Эйнхольт, спокойный и уравновешенный Эйнхольт никогда не говорил ни с ним, ни с кем-либо еще в таком тоне. До сих пор…

– Брат, – сказал Грубер, пытаясь сохранять спокойствие, – ты отважный человек…

– … и я не зайду в тень! – огрызнулся Эйнхольт и пошел со двора.

Левенхерц тихо пробрался в полковую часовню Волков. Воздух был наполнен ароматом ладана, густой запах разливался в осеннем холоде.

Эйнхольт стоял на коленях перед пустой плитой, на которой некогда лежали Зубы Ульрика. Его раненая рука была прижата к груди, и засученный рукав открывал взору огромную почерневшую опухоль.

– Эйнхольт?

– Вы знаете меня?

– Как брата, я думаю, что знаю. – Эйнхольт обернулся к нему, и Левенхерц с удовольствием отметил, что из взгляда воина исчезла необъяснимая ярость.

– Это же все из-за тени, правда?

– Что?

– Тень от навеса. Ты из-за нее сбился и неправильно повел молот.

– А, может быть.

– Никаких «может быть». Я там был и все видел своими глазами. Ты знаешь это. И я слышал, что сказал тебе Шорак. Эйнхольт поднялся и повернулся к Левенхерцу лицом.

– Тогда вспомни и свой совет. «Делай, как он сказал. Не заходи в тень». Разве не так было, Сердце Льва? Левенхерц отвел взгляд.

– Я помню свои слова. Но, клянусь Ульриком, я не знал, что еще сказать.

– Ты не такой, как другие. Не такой, как я. Ты принимаешь магов и всю их породу всерьез. Левенхерц пожал плечами.

– Иногда, возможно. Я знаю, что они могут быть правы, когда кажется, что их и слушать не стоит. Но магистр Шорак всегда старался произвести впечатление, по крайней мере, насколько я его знал. Он часто пускал в ход дешевые фокусы. Тебе не стоит принимать его слова близко к сердцу.

Эйнхольт вздохнул. Он уже не смотрел на Левенхерца.

– Я знаю, что он сказал. Я знаю, о чем мои сны. Левенхерц замолчал на минуту.

– Тебе нужна помощь, брат. Помощь более серьезная, чем я могу оказать. Оставайся здесь. Никуда не уходи, слышишь. Я найду Ар-Ульрика, и он успокоит твой разум.

Левенхерц двинулся к выходу.

– Как там Кас, в порядке? – тихо спросил Эйнхольт.

– Сегодняшний урок он не забудет, а так все нормально. Он поправится.

– Много воды утекло с той поры… когда я научил его чему-то в последний раз, – горько сказал Эйнхольт, снова переводя взгляд на Волчью Шкуру на стене. – Двадцать зим… – Он закашлялся. – Я подвел уже двух учеников.

– Двух?

– Драго. Тебя тогда еще не было с нами.

– Каспен уже давно не ученик, – сказал Левенхерц. – Он знал, что делал сегодня на плацу. Несчастные случаи бывают. Я однажды палец сломал…

Эйнхольт не слушал его.

Левенхерц задержался в дверном проеме.

– Брат, ты не одинок, знай это.

– Мой молот, – тихо сказал Эйнхольт. – Я его сломал. Забавно, но я хотел, чтобы это произошло с тех пор, как разбил им Челюсти. Мне казалось, что больше он уже ни для чего не пригоден.

– Оружейники освятят для тебя новый молот.

– Да… это было бы здорово. Старый-то свое отслужил – сам помнишь, как.

– Оставайся здесь, Ягбальд. Я найду Верховного.

Левенхерц ушел, и Эйнхольт снова упал на колени перед Великой Шкурой. Его пальцы сводила судорога. Шрам пронзала острая боль. Разум снова и снова затуманивали картины битвы при Хагене.

Зеленокожие. Белые, острые клыки. Ивы. Драго. Крик. Удар. Тень деревьев.

«Не заходи в тень».

– Все никак не успокоишься, Волк? Старческий голос разбил тишину капеллы. Эйнхольт взглянул вверх. Это был тот древний, хрупкий старик в капюшоне, которого он видел на рассвете.

– Отче?

Эйнхольт предположил, что Левенхерц послал священника к нему, а сам ушел искать Ар-Ульрика. Хрупкая фигура приблизилась к нему, придерживаясь одной костлявой рукой за стену часовни. На Эйнхольта упала длинная тень, и он непроизвольно отстранился.

– Эйнхольт Разорвавший чары. Разбивший Челюсти. Ульрик доволен тобой.

Эйнхольт помолчал, глядя на свои колени.

– Да, так вы говорите… но в вашем голосе есть что-то… словно вы не довольны мной, отче.

– Мир, вся эта жизнь учит человека, что он должен приносить что-то в жертву. И чтобы жертвоприношение наделило человека силой, жертва должна иметь для него особую ценность. Вещи, жизни, люди. Все равно. Я считаю, что самым ценным для Храма Волком из всех ныне живущих является тот, кто разбил Челюсти Ульрика и развеял тьму. И это ты, Эйнхольт.

Эйнхольт встал. Пульсирующая боль в растянутой руке была просто невыносимой.

– Да, отче, это я. Что из того? Вы считаете, что я каким-то образом стал иным человеком, чем раньше? И что мое деяние придало мне какое-то особое значение? – Эйнхольт старался, чтобы в его голосе не было слышно страха, но именно страх, первобытный и всепоглощающий, он сейчас испытывал. Ничто в этом святом месте не могло приободрить его. Слова старого жреца непонятным образом лишили его спокойствия. – Вы говорите так, будто я теперь обладаю каким-то могуществом…

– История нашего Храма, нашей империи – даже всего мира – рассказывает нам о многих людях, которые поднялись над простыми людьми благодаря своим свершениям. Защитники, спасители, герои. Немногие выбирают эту роль. Еще меньше людей готовы к тому, что эта роль на самом деле означает. Твой поступок сделал тебя героем. Это твоя судьба. Кровь героев более свята, чем кровь простых смертных. И для невидимого мира такие люди излучают особый свет.

Эйнхольт открыл было рот, но звуки умерли, не родившись; он дрожал, дыхание участилось.

– Н-невидимый мир? Только сегодня утром в Храме я рассказал вам о словах мага, о том, что невидимый мир знает меня, о том, что невидимый мир сказал магу мое имя. И вы велели мне забыть о словах Шорака. Отбросить это как пустой вымысел. А теперь… вы повторяете мага.

– Ты неправильно меня понял. Храмовник…

– Не думаю! Что это, отче? В какую игру вы играете?

– Успокойся. Нет никакой игры.

– Тогда, во имя Ульрика, отче, что же вы мне наговорили?

– Тебе просто надо понять свое предназначение. Увидеть свою судьбу. Жребий, выпадающий немногим. Отыщи свою судьбу, и твой разум обретет покой.

– Но как?

– Ульрик всегда изумляет меня, брат. Одним он задает вопросы, другим вкладывает в руки ответы.

– Что это значит? – проревел Эйнхольт еще громче и озлобленней, чем раньше.

Старик поднял трясущиеся, хрупкие руки в успокаивающем жесте.

– Ульрик задал тебе вопрос. Ответ на него он дал другим.

Эйнхольт схватил жреца за ворот его рясы и сжал его так, что старик начал задыхаться под своим капюшоном. Его дыхание отдавало старостью и гнилью. Эйнхольт попытался заглянуть ему в лицо, но свет словно отказывался проникать под этот клобук.

– Каким другим?

– Мне больно, Волк! Мои кости!

– Каким другим?!

– Моргенштерн. Моргенштерн знает ответ.

Эйнхольт отбросил жреца в сторону и вырвался из часовни. Пантеры, Волки и почитатели Ульрика, которые были в Храме, ошеломленно глядели на Волка, мчавшегося из полковой часовни к выходу, при этом старательно огибая каждое пятнышко тени, бегущего по полосам света, падавшим из западных окон Храма.

Эйнхольт чуть не сбил с ног Арика, поднимавшегося в Храм.

– Моргенштерн где?

– Эйнхольт?

– Моргенштерн, Арик! Где он?

– Сменился с вахты, старина. Ты знаешь, что это значит…

Эйнхольт помчался дальше, снова едва не повалив Арика на ступени.

Ни в «Рваном покрове», ни в «Медниках» его не было. В «Лебеде и Парусе» его не видали с прошлого вторника, и он задолжал этому кабаку пару монет. Мрачный кабатчик в «Тонущей Крысе» сказал, что Моргенштерн зашел недавно, выпил слегка и отвалил в поход по альтквартирским трактирам.

В Альтквартире Эйнхольт оказался, когда день шел к вечернему звону, а солнце – к горизонту на западе. Эйнхольт мчался по крутым улицам и неровным, замшелым ступеням Мидденхейма, а последние прохожие расходились по домам и тавернам, избегая оставаться на улице после захода солнца. С каждой секундой Эйнхольту становилось все труднее избегать теней. Он прижимался к восточному краю каждой улицы и каждого переулка, двигаясь по последним светлым полосам, высвечиваемым солнцем, еще не спрятавшимся за крыши домов. Эйнхольт не пошел по трем улицам, которые были полностью затенены. Но он продолжал идти.

«Ты отважный человек. Не заходи в тень».

«Карманник». Фонарь зазывно освещал вход, хотя солнечные лучи еще плескались на перекрестках. Обезумевший от напряжения этого дня, он бросился к фонарю и ворвался в бар так резко, что все посетители обернулись ко входу.

– Моргенштерн?

– Здесь был час назад, сейчас должен быть в «Дерзкой Барышне», – сказала девчушка, разносившая пивные кружки. Она отлично знала, что ее хозяин никаких проблем с Храмом иметь не желает. И не он один.

Эйнхольт бросился вон из этой таверны и побежал по улицам – так одинокий волк убегает от своры гончих. Боль в руке была забыта – другие чувства были сильнее ее. Он ловил каждое озерцо света, стремительно огибая быстро растущие тени раннего осеннего вечера.

Гром. Отдаленный раскат грома. Как копыта.

Он с шумом вломился в «Дерзкую Барышню», стоявшую у самого подножья городских склонов, в самом глубоком закоулке Альтквартира. Он столкнул двух выпивох со скамьи, когда ворвался в дверь кабака. Рыцарь поднял их и сунул в изрыгающие проклятия пропитые лица несколько монет Злобное рычание сменилось настороженной тишиной, когда они увидели, кто их побеспокоил.

– Волк Моргенштерн здесь?

Прямо перед ним возникла напудренная распутная баба с несколькими почерневшими зубами, в грязном берете, вонявшая застарелым потом, запах которого не мог перебить даже целый флакон духов, хотя именно столько она на себя и вылила. Она оскалилась в похотливой щербатой улыбке и выпятила грудь, затянутую в платье с большим вырезом.

– Нет, мой любезный волк, но здесь есть более интересные вещи…

Он оттолкнул женщину от себя.

– Где Моргенштерн? – прорычал он в лицо стоявшего за стойкой кабатчика, схватив перепуганного малого за ворот его залатанной куртки. Эйнхольт приподнял свою жертву и перетащил его через стойку, разбрасывая горшки и кружки.

– Иди уже! Нет его здесь! – заикался кабатчик, пытаясь вырваться из рук сумасшедшего Волка, взирая на него в ужасе. Вся таверна смолкла. Драки здесь были обычным делом, но видеть дерущимся в Альтквартире обезумевшего Волка в доспехах и шкуре никому еще не доводилось. И это была жуткая новинка…

– Куда он ушел?

– Какое-то новое заведение в Старых Кварталах! На днях открылось! Я слышал, он говорил, что хочет проверить его!

– Что за место?

– Я не помню…

– Вспоминай, разрази тебя Ульрик!

– «Судьба»! Вот как он ее назвал! «Судьба»! Раньше называлось как-то по-другому, а теперь – «Судьба»!

Эйнхольт вылетел из «Дерзкой Барышни» и остановился. Он тряс кабатчика раненой рукой, не подумав о последствиях. Теперь он разбередил успокоившуюся было боль, и она сжигала его руку огнем. Ему надо было быть сдержанней, принять совет Грубера, показать руку врачевателю. Для этого безумия времени хватило бы и завтра. И завтра это было бы безопаснее. А сейчас солнце село. Колокола отзвонили вечерню.

И теперь тени были везде. Длинные вечерние тени. Черные пятна сумерек. Темные прогалины ночи. От дневного света осталось только слабое напоминание в виде светлой полосы над крышами. Даже если бы его рука работала нормально, это не спасло бы его от теней.

Эйнхольт повернулся, тяжело дыша. Он потянулся, чтобы снять один из фонарей, освещавших вход в «Капризную Барышню», потом содрогнулся и опустил руку, тихо проклиная свою глупость. Сплюнув, он повторил попытку, теперь уже здоровой рукой и осторожнее, прижав больную к нагруднику. Он снял фонарь с крюка и поднял над головой Свет окружил его. Он отбрасывал только небольшую тень, которая образовывала маленькую лужицу тьмы у него под ногами. Высоко держа фонарь, он пошел в указанном ему направлении по улицам Альтквартира. Кровь колотилась в виски, рука болела, мысли путались.

Через некоторое время ему отчаянно захотелось сменить руку, но поврежденная была просто бесполезна. Он покрылся потом, пытаясь удерживать светильник над головой. Фонарь был медным со свинцовым переплетом – и тяжелый, как молот. Дважды Эйнхольту приходилось ставить его на мостовую и усаживаться рядом, давая отдых перенапряженной руке.

В дергающемся свете за очередным поворотом он увидел свежую вывеску: «Судьба». Один из зловонных гнойников Альтквартира, крохотное питейное заведение в зловещем окружении трущоб, оно меняло хозяев и названия изо дня в день, как и большинство местных таверн. «Судьба». Против воли он усмехнулся. Вот он и нашел свою судьбу, теперь все будет замечательно.

Эйнхольт вошел в дверь.

– Моргенштерн! Где же ты, Моргенштерн! – крикнул он, обводя пространство вокруг себя рукой с фонарем. В полумраке кабака выпивохи расползались от него, избегая света его назойливой лампы.

Он пошел в глубь кабака, чуть не споткнулся о какую-то доску, валявшуюся на полу. Ага, старая вывеска, снятая за ненадобностью, когда пришел новый хозяин.

Он подошел к бару. На нескольких бочках лежала тиковая доска. Эйнхольт опустил фонарь на стойку, задев стоявший рядом стакан.

– Моргенштерн? – окончательно выдохшись, спросил он у кабатчика.

– Нету, Храмовник, тут никакого Моргенштерна… но если тебя зовут Эйнхольт, то вон тот приятель тебя давно ждет.

Схватившись за фонарь, как за амулет, Эйнхольт посмотрел в нужную сторону. У конца барной стойки он увидел…

… старого жреца. Как, во имя Ульрика, эта дряхлая развалина добралась сюда раньше него? Откуда он мог знать?

– Отче? Что-то случилось?

– Все кончено, Эйнхольт.

– Что?

– Выпить не желаете? – весело спросил бармен, подходя ближе. Эйнхольт грубо отодвинул его.

– О чем вы говорите, отче?

Голос старца вылетал из-под клобука, острый и болезненный.

– Ты – Волк, уничтоживший заклинание. Разбивший Зубы Ульрика. Спасший свой город.

– Да, отче.

– Хорошо. Это не мог быть никто иной. Ты больше других… виновен.

– Что?

– Ты мой самый заклятый враг. В Храме я не мог до тебя дотронуться, но теперь я выгнал тебя в тени, я выследил тебя, и теперь ты, наконец, стал уязвим.

Сухощавый жрец повернулся к Эйнхольту Медленно. Капюшон откинулся назад. Эйнхольта ужаснуло то, что скрывалось под его рясой. Он был Волк-Храмовник, слуга Ульрика, он сражался с полулюдьми и созданиями тьмы – но он никогда не видел ничего столь чудовищного.

Эйнхольт попятился.

– Смотри, – сказала неживая тварь и указала на сброшенную вывеску, о которую споткнулся Эйнхольт.

Он увидел, что на ней написано.

«Ты отважный человек. Не заходи в тень».

Эйнхольт начал кричать, но костлявое существо неожиданно быстро рванулось вперед. Он заметил только размытое пятно. Эйнхольт знал, что грядет. Это было… как мгновение пробуждения в старом сне. Мгновение, которое всегда будило его, и он вскакивал в поту и с сухостью во рту. Каждую ночь. Двадцать лет.

Удар.

Эйнхольт увидел, как его кровь заливает темную, грязную стойку позади него. Он услышал гром снаружи. Грохотали копыта всадников невидимого мира, которые мчались забрать его туда, где потерянные души, такие как Драго и Шорак, обретают свои печальные судьбы.

Эйнхольт рухнул поперек старой вывески. Жизнь вытекала из него, как вода из треснувшей фляги. Его кровь, кровь героя, более святая, чем кровь простых смертных, заливала выцветшие буквы, которые он едва успел прочитать: «Добро пожаловать в Питейный Дом „Тень“!»

«Не заходи в тень».

Тварь стояла над ним, и кровь капала с ее древних, черных, как смоль, заостренных пальцев. Фигуры в темном кабаке вокруг таинственного существа, посетители и прислуга, разом рухнули на пол, как марионетки, у которых обрезали нити. Они были мертвы уже несколько часов.

Глаза твари блеснули один раз, другой… неприятным розовым огнем.