Текст книги "Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том 2 (ЛП)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Дэн Абнетт,Сэнди Митчелл,Грэм Макнилл,Бен Каунтер,Гэв Торп,Стивен М. Бакстер,Энтони Рейнольдс,Крис Райт,Майк Ли,Уильям Кинг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 76 (всего у книги 296 страниц)

4

Она пропустила главную службу в храме, но приняла участие в вечерней церемонии. В храме не было скамеек. Во время богослужения последователи Зигмара стояли или преклоняли колени на твердом полу. После пережитого за день Розана решила опуститься на колени, хотя от каменных плит по ее ногам и телу распространился холод. В любом случае соприкосновение с землей помогало ей приблизиться к богу, поскольку она ощущала энергию многих горячих молитв, вознесенных в этой маленькой часовне. Конечно, там присутствовали и постыдные, безбожные мысли, даже постыдные, безбожные молитвы, но провидица привычно, отгоняла дурные чувства, погружаясь в многовековую атмосферу набожного поклонения святому покровителю Империи.

Ее задержали в участке на Люйтпольдштрассе до позднего вечера, заставив перебирать случайные обрывки одежды, оставшиеся от прежних жертв. И не относящийся к делу мусор, найденный на месте преступления. Розана не занималась некромантией и не умела вызывать души умерших, чтобы расспросить их о последних мгновениях жизни. Ее способности лежали в области психометрии: она умела считывать образы и впечатления с неодушевленных предметов, а также сильные эмоции, которые ассоциировались с людьми, вступавшими в контакт с данными предметами.

Розана невероятно устала, пережив семь смертей, но ей не удалось вынести из своих мучений ничего, кроме смятения и воспоминаний о реках крови. У нее сложилось впечатление, что Тварь – это сумасшедший, вооруженный ножом, однако она не могла отделаться от мысли, что его сущность подверглась изменениям. Сквозь боль она разглядела только светящиеся глаза. И еще ее преследовало видение зеленого бархата.

Однако помимо шокирующих подробностей жестоких смертей провидицу тяготили сведения, которые она получила о жизни несчастных жертв. Голод, холод, бедность, вечные унижения и безрадостная любовь. Одна женщина родила семнадцать детей, но ни один из них не выжил. Другую отец в младенчестве приучил к «ведьминому корню», и с тех пор она ни дня не провела без дурманящего зелья. В конце концов, Тварь прогонят из доков, но страдания и горе останутся.

Розана молилась Зигмару, желая очиститься после того, как узрела гибель семи женщин. В центре восьмиугольной часовни, глядя на стилизованное изображение молота над алтарем, она пыталась дотянуться мыслью до бога, бывшего мужчиной. Иногда дар провидицы вызывал сверхъестественные видения. Однако Розана не доверяла им, поскольку не знала, действительно ли божество является ей, или она разделяет экстатические грезы верующих, приходивших в храм на протяжении трех тысячелетий.

Большинство людей были склонны не замечать очевидного, однако Розана Опулс часто видела слишком многое. И порой это оказывалось хуже, чем вообще ничего не видеть.

Священнослужитель, отправлявший ночные богослужения, закончил обряд. Помимо Розаны в часовне находились пожилая женщина, которая участвовала во всех храмовых службах с утра до поздней ночи, и Тило, рассеянный послушник-заика с перепачканными чернилами пальцами. Девушка встала и принялась растирать колени, чтобы согреть замерзшие ноги.

– Р-р-р-ро…

– Да, – отозвалась провидица, не дожидаясь, когда послушник закончит фразу.

Он собирался пригласить ее в кофейню – она прочитала это в его мыслях. Юноша уже начал лысеть, хотя ему было немногим больше двадцати. Его лоб покраснел, а кожа черепа под жидкими волосами стала пунцовой.

У Розаны он вызывал симпатию.

– Извини, Тило. Меня вызвал ликтор.

– Мм…

«Может быть, в другой раз?»

– Может быть, Тило.

Молодой человек с усилием улыбнулся.

– Извини.

Девушка направилась мимо послушника к двери часовни. Казалось, Тило случайно запнулся и врезался в нее.

Сознание Тило лопнуло, как пузырь, заполнив мозг Розаны.

…она видела себя со стороны, нагой и привязанной к кровати. По ее коже бежали языки пламени. Ее лицо было накрашено, и она улыбалась, как пустоглазая дурочка, нажравшаяся «ведьминого корня». Ее груди и бедра были увеличены в размерах, как у фигурки богини, вырезанной гномами, а тело покрывала тонкая пленка ароматического масла, которое горело, не причиняя ей боли. Розана содрогалась в своих путах, изгибаясь дугой на кровати. От ее горячего центра поднимались невидимые облака тепла и мускусного запаха. Она о чем-то молила, и слова непрерывным потоком лились из ее рта…

Розана отпрянула от послушника, разрывая контакт.

В его глазах она прочла ужас.

– Ты видела! – воскликнул он, внезапно перестав заикаться. – Ты видела!

Он убежал, путаясь в длинном одеянии.

Рядом с часовней бил фонтанчик. Провидица окунула лицо в чашу с водой и постаралась смыть воспоминания о Тило.

– Я вам не милашка, – сказала девушка, пытаясь обмануть себя. – Я не то, что видят люди.

Розана ополоснула глаза и щеки холодной водой. Она никогда не пользовалась румянами и помадой, а длинные рыжие волосы обычно прикрывала шарфиком. Не в ее правилах было завлекать мужчин, подобных Тило, однако, куда бы она ни пошла, ее везде преследовали мужские взгляды. Розана подозревала, что все женщины испытывают схожие чувства. Однако не все женщины обладали ее восприимчивостью и могли прочесть похотливые желания мужчин, проникающие в их разум.

– Розана, – окликнули ее.

Девушка выпрямилась. С ее лица капала вода, а перед платья промок и лип к телу.

В проходе стоял мужчина в плаще с накинутым на голову капюшоном. Это был Симен Рухаак, посвященный из ордена Факела, представлявшего собой административную ветвь культа. Рухаак обычно сопровождал приглашенных на аудиенцию. Послушники его боялись, поскольку он всегда появлялся, когда они заслуживали взбучки за провинность. Розана испытывала легкое сочувствие к клирику, видя сомнения за его напускной суровостью. Если ликтор Микаэль Хассельштейн был рыцарем культа Зигмара, то Симен Рухаак служил при нем оруженосцем.

– Я опоздала? – спросила девушка.

Рухаак покачал головой:

– Я просто пришел за тобой.

– Ликтор готов меня принять?

– Да. Он только что вернулся из дворца. Я буду благодарен, если ты не станешь его слишком сильно тревожить. Он выглядит расстроенным. Кажется, ему многое нужно обдумать.

Розана не совсем поняла смысл этого предупреждения. Попытка угадать мысли Рухаака тоже ничего не дала. Мужчину терзало смутное беспокойство, причины которого он и сам не вполне сознавал.

Рухаак знал о провидице больше, чем Тило. Пока они шли по коридорам к кабинету ликтора, клирик держался от нее на расстоянии. Он даже подобрал рукава своего облачения, чтобы избежать случайного соприкосновения.

Мужчины вокруг Розаны делились на две группы: одни ее желали, другие – боялись.

Перед кабинетом ликтора навытяжку стояли два рыцаря из ордена Пламенного Сердца, в полном вооружении. Обычно Хассельштейн не прибегал к таким предосторожностям, но в кризисные периоды он почти всегда обращался за помощью к военному подразделению культа. При всем своем могуществе – в Альтдорфе Хассельштейн согласно внутренней иерархии занимал вторую ступень после великого теогониста Йорри XV, – ликтор отличался повышенной мнительностью.

Рыцари шагнули в разные стороны, и Рухаак открыл дверь. Склонив голову, Розана вошла в кабинет. Дверь закрылась, и девушка увидела перед собой Микаэля Хассельштейна, исповедника Императора. Рухаак не последовал за провидицей.

Девушке случалось беседовать с Хассельштейном и раньше, но никогда наедине. В основном она видела его издалека, в то время, как он направлялся куда-нибудь по делам Храма или Императора. Обычно это происходило, когда он садился в карету или выбирался из нее, придерживая дорогие одеяния. Розана знала, что, по мнению ликтора, хранитель имперской казны Морнан Тибальт был его смертельным врагом, поэтому он постоянно плел и расплетал интриги, дабы завоевать благорасположение Императора. Хассельштейн проводил больше времени во дворце, чем в храме, красноречиво доказывая, что культу необходимо держаться в центре политической жизни. У Зигмара был молот, но ликтор предпочитал вести борьбу при помощи пера и бухгалтерских книг.

Розана подняла голову.

Ликтор лежал на кушетке, сняв башмаки. На нем было священническое облачение, однако оно застегивалось на манер пальто. Из-под него виднелся роскошный наряд придворного. Хассельштейн неважно выглядел. Его кабинет был большим, но казался несколько захламленным. На стене висел невыразительный портрет Императора, придавая помещению официальный вид. Перед высокими, узкими окнами стояла старинная ширма в ниппонском стиле, которую украшали изображения Зигмара, размахивающего молотом. Комнату освещал единственный канделябр. У Розаны сложилось впечатление, что ликтор погасил большую часть ламп, чтобы свет не резал ему глаза. На столе жреца лежали книги и груды бумаг, а на специальной подушечке были выставлены печати, рассортированные по размеру и назначению. Хассельштейн устремил взор на девушку и сел.

– Опулс, – резко бросил он, – оставайся там, где стоишь.

Розана застыла, как рыцарский караул за дверью.

– У тебя за спиной стул, – сказал ликтор. – Возьми его и садись.

Розана послушно села, скромно прикрыв ноги платьем. Стул был низким, и она почувствовала себя ребенком.

– Так-то лучше, – буркнул жрец, успокоено вздохнув.

Если Рухаак избегал прикасаться к провидице, то Микаэль Хассельштейн панически ее боялся. Розана подумала, что, будучи исповедником Императора, Хассельштейн знал много такого, о чем даже под пыткой не осмелился бы поведать никому, кроме своего бога.

– Опулс, – повторил жрец. – Розана, не так ли?

– Да, ликтор.

Хассельштейн встал и, как был, в чулках, начал ходить взад и вперед по комнате. Он двигался по полукругу, в центре которого находилась девушка. Даже не прикасаясь к жрецу, Розана почувствовала, что его обуревает множество забот. Тревожные мысли потрескивали и разлетались, словно искры. Рухаак был прав: ликтору предстояло многое обдумать.

– Дитя, ты уже несколько лет служишь Храму?

Розана кивнула.

– Ты хороший и верный слуга Зигмара. Я слышал о тебе только хвалебные отзывы.

Жрец налил себе бокал отличного эсталнанского шерри. Ему никогда не был свойствен аскетизм. На полу рядом с кушеткой стояло блюдо, на котором лежала остывшая курица с обглоданными ребрами и вывернутыми ногами. Розана вспомнила, что сегодня ей так и не довелось поесть.

Цыпленок жил себе счастливо, клевал зерно, рылся в соломе. Он был любимцем фермерской дочки. Но деревенская девчонка любила его не столь сильно, чтобы забыть о выгоде. Однажды она взяла птичку в руки и свернула ей шею. Перед Розаной часто представали такие видения, повествующие о судьбе животных. Стоит ли удивляться, она стала вегетарианкой.

Хассельштейн остановился, потягивая вино.

В его мыслях господствовала женщина. Розана услышала шорох юбок, почувствовала аромат духов, медленно тающий в воздухе, и прикосновение теплого, податливого тела. Насколько она знала, у Хассельштейна не было официальной любовницы. Провидица отдернула незримые щупальца и представила, что они, как и ее руки, покоятся на коленях.

Хассельштейн сделал еще глоток. Он устал.

– Ты сегодня была в порту?

– Да, отец Волрафф поручил мне помочь стражникам.

– Волрафф? Он человек деятельный. Молодец.

Розане показалось, что ликтор не собирается награждать отца Волраффа за проявленную инициативу. Она не удивилась бы, узнав, что молодого умного клирика внезапно отправили с миссией куда-нибудь за Море Когтей.

– Я пыталась выяснить что-нибудь о Твари.

Хассельштейн осушил бокал.

– Убийца, да. Я слышал о нем.

Розана не могла удержаться. Образы, источаемые Хассельштейном, были слишком сильны, чтобы их игнорировать. В них присутствовал и женский смех, и навязчивый сладкий запах. Ликтор думал не так, как Тило. Мальчик фантазировал о том, как проведет ночь. Хассельштейн не воображал, он вспоминал. Розана увидела тела, прижавшиеся друг к другу в торопливом любовном акте, в котором синяки и кровоточащие ссадины перемежались с ласками и поцелуями. И еще тьму, словно жрец пытался стереть часть своих воспоминаний.

– Мерзкая история. Что тебе удалось узнать?

Розана заставила себя не обращать внимания на картинку в мозгу Хассельштейна.

– Боюсь, немного. Думаю, убийца – это мужчина. Во всяком случае, он человек. Или принадлежит к расе, близкой людям.

Хассельштейн нахмурился. Вокруг него полыхал красный гневный ореол.

– Судя по жестокости, с которой совершались убийства, я полагал, что мы имеем дело с монстром, порожденным Хаосом.

– Я так не считаю. У Твари искажен рассудок, а не тело. По крайней мере, мне так показалось. Образы были неясные. В убийце есть нечто странное, физически. Это все, что мне удалось прочесть по предметам, которые сохранили стражники. Меня преследует ощущение, будто нечто важное находится совсем рядом, но все время ускользает от меня в сумятице чувств.

– Ты молода, – заметил Хассельштейн, – поэтому тебе еще не удалось отточить свои способности.

– Может быть, Храм назначит кого-нибудь более опытного вместо меня. Есть ведь еще Ханнелора Цишлер и Беата Хеттиш.

Ликтор на мгновение задумался, затем принял решение:

– Нет, Розана. Ты тоже имеешь право проявить себя. Подключая к делу другую провидицу, мы только добавим неразберихи. И потом, сейчас в Альтдорфе нет никого, кроме тебя. По всем признакам, убийства будут продолжаться, поэтому у нас нет времени, чтобы посылать за Цишлер или Хеттиш. Тварь нужно поймать как можно скорее.

– Да.

– Ты можешь еще что-нибудь рассказать об убийце?

Розана не была уверена, что ей следует упоминать об этом, но…

– Это не имеет прямого отношения к моим видениям, однако незадолго до моего прибытия стражники нашли важную улику, а затем ее уничтожили.

Хассельштейн заинтересовался.

– Вот как, – нетерпеливо сказал он. – И что это было?

– Обрывок зеленого бархата, ликтор. Вроде того, из которого шьют одежду придворные.

Хассельштейн стиснул пальцы так, что бокал разлетелся вдребезги. Розана вздрогнула, почувствовав, как гнев иерарха заполнил комнату.

Лицо жреца осталось спокойным и безучастным, однако в его душе клокотала ярость. Он достал платок и перевязал пораненную руку.

– Розана, ты давала какие-нибудь обеты? Я знаю, что ты не послушница, но тебя связывают с Храмом определенные обязательства, не так ли?

– Я принесла обеты верности и послушания.

– Послушания? Хорошо. Храм должен стоять на первом месте, ты понимаешь? Империя переживает опасные времена, и только мы ставим интересы Империи превыше всего.

Хассельштейн повторил фразу, которую произнес однажды в частной проповеди для служителей культа. Отец Волрафф посмеялся над этой речью и спросил у Розаны, может ли она припомнить такой период в истории, когда Империя не подвергалась бы опасности.

– Обо всем, что тебе станет известно о Твари, ты должна докладывать мне первому. Если меня не окажется на месте, обратись к Рухааку. Это жизненно необходимо.

– Я… я понимаю.

– Надеюсь на это. Помни, у нас есть орден Пламенного Сердца. Все, что может сделать стража, наши воины сделают гораздо лучше. Я не доверяю стражникам. Слишком многие преступники ускользнули из их рук.

С этим Розана не могла не согласиться. После того, что она увидела, портовая стража представлялась ей сборищем жадных болванов. Окажись Тварь богатым человеком, она легко откупилась бы от ареста. Провидица не желала отвечать за этих хапуг.

– И необходимо держать все в секрете. Возможно, правда такова, что чем меньше людей знает ее, тем лучше.

Мысли Хассельштейна снова переключились на любовницу. Женщина стонала от страсти в его объятиях. Неужели все здесь думают только об одном?

– Я понимаю.

– Наш Храм богат, Розана. И я не вижу причины, по которой ты не могла бы получить вознаграждение за свои труды.

Розану это заявление шокировало сильнее, чем если бы ликтор залепил ей пощечину.

– Если ты оправдаешь мое доверие, думаю, я смогу назначить тебе солидный пансион. Достаточно, чтобы ты могла поселиться в любом уголке Империи и заниматься любым делом, которое придется тебе по душе. Ты получишь хорошее вознаграждение, независимо от того, решишь ты найти себе мужа или продолжишь охотиться на убийц. Если тебя утомят твое имя и твое происхождение, ты получишь новую биографию.

Это было поразительное предложение.

– Я подчеркиваю, что это дело представляет огромную важность для меня – для культа Зигмара, поэтому я буду живо интересоваться твоими успехами. Служи нам хорошо, и лишь немногие из твоих желаний я не смогу исполнить.

Розана склонила голову. Шарф соскользнул с ее головы.

Забывшись, Хассельштейн шагнул вперед и привычно протянул руку, словно намеревался одарить целительным прикосновением просителя. Этот жест традиционно заканчивал исповедь, обозначая, что жрец принимает на себя грехи кающегося.

В дюйме от рыжих волос, слегка приподнявшихся навстречу ладони, рука Хассельштейна застыла.

В своем воображении он обладал женщиной в тесной темной каморке – в нише или маленькой комнате. Колени женщины были напряжены, и она опиралась на спинку стула, чтобы удержаться на ногах. Они оба удовлетворенно урчали, и запах похоти висел в воздухе, как альтдорфский туман. Юбки женщины и одеяние жреца были смяты и растрепаны, его руки шарили под ее одеждой, как пиявки впиваясь в ее тело. Лицом жрец уткнулся в волосы любовницы. Сначала они были рыжими, как у Розаны, но затем стали светлыми и мягкими, как шелк. Когда любовники достигли пика наслаждения, женщина обернулась лицом к жрецу и жадно лизнула его в подбородок. Глядя сквозь глаза Хассельштейна, Розана вновь увидела свое лицо, однако изображение дрожало, как потревоженная поверхность пруда. Желания жреца накладывались на его воспоминания. Глаза Розаны изменили цвет с зеленого на голубой, ее черты начали меняться. Лицо исказилось и превратилось в несколько других лиц. Одно из них – провидица была абсолютно уверена – принадлежало Маргарет Руттманн, последней жертве Твари. И другие тоже казались смутно знакомыми, однако она не могла их узнать.

Ликтор отдернул руку и вытер ее о свой плащ.

– Благословляю тебя, – сказал он. – Иди…

5

Девушка убегает сквозь туман, однако Тварь проворнее всех в городе. Она не знает, на двух ногах мчится или на четырех, но ее когти высекают искры из мостовой. Девушка хромает, она подвернула лодыжку, попав ногой в выбоину. Ее тело сотрясают рыдания, поскольку она знает, что будет дальше.

У беглянки уже есть отметина. Царапины на ее лице все еще кровоточат.

Булыжная мостовая кончается. Деревянные доски шатаются и гремят под их ногами, значит, они выбежали на пристань.

Они в доках. В старых заброшенных доках. Вокруг ни души. Они здесь одни. Тварь довольна.

Мальчишеская оболочка медлит, давая девушке несколько мгновений, чтобы принять меры. Беглянка находит лестницу и начинает спускаться с причала на каменистый берег реки.

Тварь сбрасывает мальчишескую оболочку и хватается за деревянные жерди, которые выступают над лестницей.

Внизу девушка продолжает спускаться. Она исчезает в тумане, но Тварь слышит ее всхлипывания и стук ее сердца. Она чует страх своей жертвы.

Тварь знает ее. У добычи есть имя: Труди.

Туман великолепен. Твари кажется, что он стал частью ее самой, возник из ее сгустившегося дыхания. Туман сродни Твари, она чувствует себя уютно в серой пелене. Туман ее друг, подобно извилистым переулкам, штабелям товаров под пристанью и ночи, которая опускается на город, как черный бархат.

Лестница старая и прогнившая. Ступенька ломается, и девушка падает. Тварь слышит стон, означающий, что добыча неудачно приземлилась, и у нее перехватило дыхание.

Где-то за рекой звучит сирена. Две баржи проходят в опасной близости друг от друга. Тварь слышит, как бранятся между собой ночные сторожа. Они находятся очень далеко.

Дабы не утруждать себя спуском по лестнице, Тварь прыгает с причала. В это время суток вода опускается, поэтому Тварь приземляется на мелководье. Ее колени и лодыжки подгибаются, и она вынуждена встать на четвереньки.

Под ногами и руками она чувствует гальку и осколки глиняных курительных трубок, которые моряки и грузчики бросали сюда веками. И хотя до моря далеко, иногда попадаются морские раковины, отвалившиеся с днища океанских судов, приходящих по Рейку из Мариенбурга.

Тварь встает на ноги, рассекая воздух когтями. Оболочка-мальчик сгинула в тумане, пропала навеки…

Девушка рядом. Затаив дыхание, она скорчилась за толстым деревянным столбом.

Тварь скачками направляется к своей жертве, не обращая внимания на шорох гальки под ногами.

Она хочет произнести имя девушки, как пыталась сделать это и раньше, с другими. Но слово застревает у нее во рту. Ее челюсть отказывается нормально работать.

Тварь находит девушку…

…И девушка испускает истошный вопль.