Текст книги "Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том 2 (ЛП)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Дэн Абнетт,Сэнди Митчелл,Грэм Макнилл,Бен Каунтер,Гэв Торп,Стивен М. Бакстер,Энтони Рейнольдс,Крис Райт,Майк Ли,Уильям Кинг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 233 (всего у книги 296 страниц)

Эпилог

Силы Хаоса были окончательно сокрушены. Когда погиб Князь Демонов, Хрот Кровавый, они полностью утратили возможность сопротивляться. Многие племена бежали в окружающие Талабхейм леса по Пути Волшебника, но остальных уничтожили солдаты Империи под командованием капитана фон Кесселя.

Скавены, лишившись предводителя, рассеялись кто куда. Кто-то полез через стены, другие устремились обратно в Талабхейм, убивая всех, кто попадался на пути, потом ушли в подземелья.

Император лично поблагодарил инженера Маркуса, и тот на долгие годы остался в Талабхейме руководить восстановительными работами в туннелях.

Воинственный жрец Гунтар оправился от ран и путешествовал по Империи, искореняя зло повсюду. Он уничтожил вражеские банды, прячущиеся в лесах близ Талабхейма, разоблачил служителей темного культа при дворе самого Императора и провел последние годы своей долгой жизни в уединенном храме Зигмара в горах Остермарка.

Стефан перенес тело эльфийской волшебницы Аурелион на остров Ультуан, где ее похоронили с великими почестями и долго скорбели о ней. Ее статуя из цельной глыбы безупречно белого мрамора была поставлена в недавно основанных Магических Коллегиях Альтдорфа.

Десять лет спустя разведчик Вильгельм хладнокровно убил ни в чем не повинного человека и бежал в леса. Последние дни он провел как матерый преступник, грабя и убивая всех, кого только встречал.

Существо, которое было Судобаалом, под покровом темноты покинуло тело и нашло себе новую физическую оболочку, куда более крепкую. Оно проползло по усеянному трупами полю и нашло меч – Убийцу Королей, потом покинуло Талабхейм и направилось далеко на север искать Хрота Кровавого, бессмертного господина, с которым было связано нерушимыми узами.

Тело Рейксмаршала нашли в окружении более чем двадцати мертвых скавенов. Он погиб, сражаясь за Империю, и в память его было устроено великое всеобщее празднество.

Стефан фон Кессель стал графом-выборщиком Остермарка и еще не раз сражался с врагами Империи. Его знали как честного и достойного правителя, и в бою он всегда лично вел войска вперед. У него был лишь один наследник, и его благородная кровь течет в жилах представителей дома Остермарка.

Натан Лонг
Битва за Перевал черепов

Не переведено.

Роберт Эрл
Растоптанная честь

Не переведено.

Бруно Ли
Крысиный прилив

Не переведено.

К.Л. Вернер
Рунный коготь

Не переведено.

Дэн Абнетт
Ужасный груз

Не переведено.

Фил Келли
Флот Ужаса

Не переведено.

Джастин Хантер
Выкованный в битве

Не переведено.

Ричард Ли Байерс
Внутренний враг

Не переведено.

Роберт Эрл
Развращенный

Не переведено.

Брайан Крейг
Вино Мечтаний

Не переведено.

Мэтт Ральфс
Кровь и песок

Не переведено.

Адам Трок
На службе Зигмара

Не переведено.

Ник Кайм
Идеальный убийца

Не переведено.

Ричард Форд
Малое милосердие

Не переведено.

Роберт Аллан
Сыны Империи

Не переведено.

Роберт Баумгартер
Дар демона

Не переведено.

Пол Келли
Порченная кровь

Не переведено.

Дэвид Эрл
Дилемма убийцы

Не переведено.

Росс О'Брайен
Последняя поезда Хейнера Ротштейна

Не переведено.

Джош Рейнольдс
Мертвецкий покой

Не переведено.

Фрэнк Кавалло
Владыка-Лич

Не переведено.

Энди Хоар
Бич людей

Не переведено.

К.Л. Вернер
Болотные огоньки

Не переведено.

Энди Смайли
Пожиратель гор

Не переведено.

Джонатан Грин
Последняя битва Сира Дагоберта

Не переведено.

Роберт Эрл
Кошка из колючей проволки

Зверь по имени Скиттека сидел в темноте. Сидел и думал, и гладил свою домашнюю зверушку. Его выгрызенное в камне логово освещал единственный фонарь. Пламя за стеклом давало совсем немного света, лишь чтобы заставить мерцать глаза-бусинки, хотя и этого «немного» было достаточно, чтобы светлые волосы его зверушки засияли. Всё же остальное было в тени.

У Скиттеки раньше никогда не было питомца. Даже если не принимать в расчёт всё остальное, немногие люди могли вынести его прикосновение. Почти все съёжились бы и отпрянули, или даже не выдержали бы и попытались сбежать. Но Адора не была большинством. Она мурчала, когда он перебирал грязными когтями её волосы, и терпела грызуньи ласки, не дрогнув и даже с абсолютной имитацией удовольствия.

– Я гадаю, кошечка, – сказал грызун, – сколько же мне ещё придётся ждать, чтобы стать главным надзирателем.

Хоть Скиттека и был крупным, но голос его был пронзительным скрежетом, как ногтями по кровельному шиферу. Впрочем, сейчас Адора ничего не имела против. Как раз наоборот, когда она наклонила голову, чтобы послушать, в глазах светился интерес. И его-то изображать точно не пришлось.

– Рабы гадают о том же, хозяин, – сказала она голосом, выверенным и доведённым до совершенства в течение многих часов; голосом, лежащим как раз между ужасом и восхищением; голосом, услаждающим уши зверя. – Они видят, что вы самый могучий и самый великолепный. И боятся, что, когда это произойдёт, им придётся работать сильнее.

Скиттека присвистнул от удовольствия, огромные передние резцы блеснули в тусклом свете.

– И правильно делают, – похвастал он, запуская когтистые лапы ещё глубже в светлые волосы, чтобы показать своё удовольствие. – Этот глупец Иваскик не знает, как приструнить людей. Его надо устранить. Заменить.

Но дрожание лапы противоречило вызывающему тону, и Адора почувствовала краткое раздражение.

Так что подумала об отце. Он умер, когда она была ребёнком, и всё, что она помнила, было доброе лицо, запах дымящейся трубки и одну фразу, которую отец сказал, а она поняла и запомнила. Это плохой мастер, сказал он трёхлетней девчушке, который винит инструмент. Может, сейчас бы он гордился, зная, что кем бы не стала Адора, плохим мастером она не была. Игнорируя дрожь в лапе, она выгнула спину и замурлыкала так, как нравилось Скиттеке.

И сказала, когда тот перестал трястись: – Некоторые рабы слышали, что вчера говорил Иваскик, стоя в главной шахте и прячась за своими штурмовиками.

– Прячась, да, – сказал грызун, от этого слова воспрянувший духом. – И что же он говорил?

– Говорил, что устал всё время бояться, – решилась Адора. – Сказал, что с него уже хватит, и всё, чего он хочет – вернуться в нору и заделать много крысёнышей.

– Сказал, что с него хватит? – спросил Скиттека, и голос его был похож на клинок, скользящий по точилу.

– Так мне сказал раб, который это слышал, – сказала Адора, задумавшись, не зашла ли она слишком далеко.

Зашла.

– Нет, – сказал Скиттека. – Иваскик не мог сказать такого, тем более своим штурмовикам. Они убили бы его на месте.

– Должно быть, раб понял неправильно, – сказала Адора, перекладывая вину на другого с уже привычной лёгкостью.

– Может быть, – сказал крысюк, схватив клок её волос и потянув так, что каждый корешок закричал от боли. – А может, солгал. В любом случае, ему нельзя доверять. Кто это был?

Большинство людей бы поколебалось. Даже те, чью совесть уже давно пожрал ужас, не смогли бы так быстро и не моргнув глазом назвать козла отпущения. Но Адора не была большинством.

– Это был Жюль, – подписала она смертный приговор с инстинктивным пониманием того, кто представлял для неё ценность, а кто нет.

– Жюль, – произнёс Скиттека, пробуя на вкус имя жертвы, как какой-нибудь лакомый кусочек. – Жюль. Очень хорошо, кошечка. Пришли его ко мне. Я прочищу ему уши.

Адора притворилась, будто разделяет веселье зверя, вторя его убийственному смеху, похожему на шипение гадюки.

– Но сначала, – сказал он, кидая что-то, сочно ударившееся об каменный пол, – поешь, моя кошечка. В этой шахте мне нужны здоровые, полные сил помощники.

В грязи, поблёскивая, лежал бесформенный комок плоти. Адора бурно благодарила, когда ползла к нему. Это было мясо. Не больше и не меньше, твердила она себе. Мясо. Здесь, внизу, ты можешь есть его или быть им, но, в любом случае, мясо было жизнью. Отгрызла кусок и проглотила. Потом пошла искать Жюля.

Скиттека убил Жюля не сразу. Он никого не убивал быстро. Несмотря на глупость и неуклюжесть, у зверя была аккуратность хирурга. И раны, нанесённые им, хотя и всегда были смертельными, но редко убивали немедленно.

Адора нашла своего козла отпущения лежащим сбоку одного из входных туннелей. Его оставили здесь в назидание другим рабам, медленно тащившимся мимо кривых и дрожащих подпорок в зловредное мерцание главной шахты. Внутренности Жюля, заплетённые в причудливые узлы, лежали рядом. Конечности заканчивались прижжёнными обрубками. Его ослепили. И не только.

Рабы склонили головы в сочувствии к изуродованному человеку. Почему нет? Сочувствовать было легко. Ни один из них не осмелился бы бросить вызов хлыстам охранников, пожертвовав своим комфортом. Никто, кроме Адоры. Она села рядом с Жюлем и, обняв, стала баюкать, словно дитя. Он был тем, кто научил её, как делать здесь мыло: как соединять уголь и жир, как надлежащим образом смешивать грязь, чтобы достичь чистоты.

Он умер у неё на руках. Последние замирающие удары пульса исчезали в его опустошённом теле, их стук словно бы становился всё дальше и тише, в отличие от бешено барабанящего ритма, бьющегося в груди Адоры. До самого конца он, рыдая, звал свою мать, но то была не его мать, та, кто утешала его в последние часы этой вечной ночи. Это была Адора. Когда он умер, она поцеловала его, благословив напоследок, а затем покинула остывающее мясо его трупа и поспешила за остальными рабами. Как домашний питомец Скиттеки, она имела некоторые привилегии. Она была без оков, свободная и, в целом, нетронутая. Тем не менее, здесь были твари, чьи полномочия превышали её господина, и их кнуты оставили шрамы на теле Адоры.

Она поспешила вниз по вызывающему клаустрофобию узкому туннелю, чтобы воссоединиться со своими товарищами по неволе. Даже самый маленький в их рядах ходил постоянно ссутулившись: потолок туннелей их похитителей был слишком низок для рабов. Их охранники не имели такой проблемы. Этот подземный мир был построен сообразно их крысоподобным телам, и они легко сновали туда-сюда, режущие кончики их хлыстов шипели в сторону всякого, кто ослабел или споткнулся.

Когда колонна вошла в собственную, светящуюся странным зеленоватым свечением шахту, один из рабов упал на колени. Раздалась какофония голосов, потом визг взявшихся за работу кнутов, а затем – крики. Человек, шедший перед Адорой, воспользовался моментом неразберихи, чтобы повернуться и прошептать ей.

– Он умер? – спросил он, в его хриплом голосе слышался эсталианский акцент. Его звали Хавьер, и Адора считала его сильнейшим из всех здешних мужчин. Хоть и меньше, чем северяне, к которым она привыкла, он обладал своеобразной жилистой силой, которую даже адская неволя оказалась не в состоянии подорвать. Кроме того, в его глазах виднелась твёрдость. Это говорило о том, что, хотя он и был побеждён, в нём всё же оставалось достаточно гордости, чтобы мечтать о мести.

У Адоры были большие надежды на него. Настолько, что, бросив украдчивый взгляд кругом, она рискнула ответить.

– Да, – ответила она. – Он мёртв.

– Ему повезло.

– Не будь дураком, – резко сказала она ему.

Мужчина посмотрел на неё. В болезненном зелёном свете невозможно было ясно понять выражение его лица, но Адора могла заметить, что это был или гнев, или веселье. И то и другое беспокоили её в равной степени.

– Как давно ты здесь внизу… – начал он, но фраза превратилась в болезненное шипение, когда охранник достал его кнутом.

– Нет говорить, – пропищал он, а затем прочирикал что-то невнятное, вновь обрушив на него удар кнута. Бич прорезал равно и тряпьё, и кожу, и кровь Хавьера брызнула на пол, чёрная в болезненном свете.

Затем колонна возобновила движение. Зелёное свечение искажающего камня стало ярче. Адора почувствовала, как тело покрылось мурашками и заныли зубы, когда они достигли первого месторождения. Раздали инструменты, и она поковыляла вперёд, глаза заслезились, когда она начала рубить породу в поисках фрагментов искажающего камня, что залегал внутри.

Работая, Агора изучала своих похитителей. Как всегда случалось в присутствии искажающего камня, их поведение изменилось. Они никогда не становились спокойными, даже заворожённые тусклым зелёным свечением. Они по-прежнему наблюдали за рабами, за тем, сколько те доставали проклятого материала, но в основном они наблюдали друг за другом. Абсолютно чёрные бусинки их глаз блестели подозрительностью, и, хотя их кнуты отдыхали, их лапы частенько блуждали около рукояток отравленных клинков.

Адора вполне могла узнать алчность, когда видела её. Именно поэтому сегодня, как и каждый день, она выжидала, не появится ли для неё благоприятная возможность.

И она дождалась. Один из рабов прорубил скалу, высвободив искажающий камень и завопив от боли, когда тот возник в трещине с внезапной вспышкой болезненного света. Надсмотрщики сгрудились около находки, их мерзкие хвосты подёргивались в ужасном волнении, их глаза ослепли ко всему остальному, и в этот миг Адора ударила. Одним плавным движением она схватила кусок искажающего камня, который упал ей под ноги, и спрятала его в складках рванья, бывшего её одеждой. Он только на мгновение коснулся её обнажённой кожи, но в тот же миг её кости заныли, а мышцы скорчились, и ей пришлось приложить всю волю, чтобы загнать обратно внутрь непроизвольный крик ужаса, который подкатил к губам.

Пока она работала, боль постепенно исчезла. Она не обратила на это внимание. Однако отвратительный искажающий камень всё ещё был при ней, он был ценен для них, а значит, рассуждала Адора, – он был ценен и для неё.

– Он идёт? Сюда? – Иваскик обнажил клыки. Охранники, собранные в норе главного надзирателя, съёжились от волнения своего хозяина. Только гонец, что принёс весть, остался равнодушным к его реакции.

– Да, мастер, – ответил гонец, злорадно упиваясь страхом, вызванным его вестью. – Начальник Васс посетит шахту, чтобы убедиться, что всё хорошо. Он обеспокоен тем, что производство упало.

Иваскик хлестнул по земле хвостом, его глаза закатились в панике.

– Пласт почти выработан, – проскулил он. – С каждым днём камня всё меньше и меньше. Это не я, а месторождение.

Потом он вспомнил, с кем разговаривает. Васс – это одно, старый порочный дурак, но этот гонец не заслуживал оправдания. Заслуживал наказания, пожалуй…

Гонец, словно увидев мстительный ход мыслей главного надзирателя, прервал их.

– Мой господин Васс потребовал, чтобы я вернулся к нему с вашей оценкой количества камня, который вы будете иметь к его прибытию, – сказал он. На самом деле, господин Васс не просил ничего подобного. Это была простая маленькая ложь, так как усы гонца дёргались от понимания того, что главный надзиратель хотел жертвы, а он не стремился ею стать.

– Скажи ему сорок кусков, – решил Иваскик.

– Это всё? – спросил гонец, испытывая судьбу.

– Может больше, – сказал Иваскик, вдруг осознав, насколько опасно было позволить его штурмовикам унюхать его страх. – Теперь иди. У меня ещё есть работа, которую предстоит сделать.

– Я знаю, – сказал гонец, и, перед тем как злость Иваскика смогла преобладать над его осторожностью, повернулся и поспешно юркнул прочь из норы.

– Пойди и приведи Скиттеку, – сказал Иваскик в конце концов. – Он является мастером над рабами, а рабы добывают камень. Если мы добываем недостаточно камня – это его вина.

Это была обнадёживающая мысль и первая, в которую вцепился Иваскик, когда думал, как переложить вину на кого-нибудь другого.

Рабы не имели понятия, как долго длилась их рабочая смена. Здесь внизу не было дня – только вечная ночь. Охранники просто ждали, пока первый из их подопечных не свалится от изнеможения, после чего позволяли остальным возвратиться в их жилища. Всем, кроме одного, естественно. Он будет освежёван заживо, шахтёрская канарейка человеческой слабости, который заплатит наивысшую цену за право отдыха для остальных.

Тогда те, кто пережил смену, устало тащили себя назад, туда, где они были расселены, глотали миску отвратительной похлёбки, которую предоставляли им их похитители, а затем спускались в неосвещённый каменный мешок, где их и держали. Не было иных выходов из подземной темницы, кроме единственного отверстия в крыше, через которое по лестнице рабы спускались внутрь. Промозглая пещера провоняла человеческими страданиями и продуктами жизнедеятельности, и если бы в скале пола не было трещин, то заключённые уже давно бы утонули в последних.

Теперь, после того как она проглотила миску чего-то жирного и застывшего, Адора спустилась в эту вонючую яму. Остальные рабы уже рухнули там же, где стояли, позволив ужасу и истощению побороть себя. Адора чувствовала лишь презрение к ним, когда заставляла себя всё время двигаться, всё время думать. Держаться на один шаг впереди.

С лязгом закрылся люк у неё над головой, и тьма стала абсолютной. То была тяжёлая свинцовая тварь, эта тьма, она как будто содержала в себе каждую унцию тонн скалы, которая лежала наверху. Вес раздавил некоторых рабов, и их вой и рыдания эхом отразились от влажных стен. Другие возвысили свои голоса в нестройном хоре отчаянной молитвы, монотонно бормоча зигмаритские псалмы в слабом неповиновении всепобеждающей ночи.

Адора проигнорировала их, как проигнорировала мягкую путаницу сломанных тел под ногами. Она была слишком сосредоточена на своей добыче, спрятанной в одной из трещин вдоль стен.

За последние недели она уже накопила невероятные полкило искажающего камня. Фрагменты излучали покалывающее нервы тепло даже сквозь тряпки, в которые были завёрнуты, и неслучайно, что именно рядом с ними было единственное место, свободное от упавших человеческих тел.

Когда она поместила своё ядовитое сокровище в безопасность, Адора сделала глубокий вдох и, наконец, позволила себе задуматься о сне. Впрочем, не здесь. Не рядом с искажающим камнем.

Она начала пробираться обратно через скопление тел, не обращая внимание на стоны и вопли протеста. И тогда она услышала из-под себя один голос, голос, в котором не было ни страха, ни боли.

– Я был бы благодарен вам, если бы вы сошли с моей руки, – произнёс он, и Адора поняла, что нашла эсталианца.

– Тогда я была бы благодарна вам, если бы вы освободили место для леди, – сказала она и, остановившись лишь для того, чтобы коленом отпихнуть кого-то в сторону, скользнула рядом с ним.

– О, прошу вас, не стесняйтесь, – сказал он, и сердце Адоры подпрыгнуло, когда она услышала безошибочный оттенок иронии в его голосе. Ирония. Это было похоже на глоток свежего воздуха или зрелище чистого неба, вещи, которые могли исходить только от места свободы.

– Меня зовут Адора, – сказала она, словно бы вручая ему ключи от царства.

– А моё имя – Хавьер Эстебан де Соуза, – ответил он таким тоном, будто она и в самом деле это сделала.

– Ты недолго пробыл здесь, не так ли? – спросила она и, абсолютно не стесняясь, наклонилась к нему. Он был худ, но не истощён, его стройное тело обвивали жёсткие мышцы фехтовальщика или, возможно, акробата. Она прижалась к нему, наслаждаясь теплом его тела.

– Может быть, месяц, – ответил он, стараясь не двигаться. – Может больше. Здесь трудно отслеживать время.

– Попробуй, – сказала Адора.

– К чему беспокоиться?

Адора не ответила. Вместо этого она скользнула рукой под его предплечье, нащупала волосы и резко дёрнула. Он вскрикнул от столь неожиданной и сильной боли.

– Если тебе и мне предстоит стать друзьями, – сказала она ему, – ты больше никогда не задашь этот вопрос. Даже не подумаешь о нём.

Эсталианец хмыкнул, и Адора решила, что он понял. Он надеялась, что это было так. Никто ещё не выжил здесь, после того как начал задавать этот вопрос. Никто.

– Откуда ты? – спросила она, поглаживая предплечье в том месте, откуда только что выдернула волосы.

– Из Эсталии, – легко ответил он. – Я фехтовальщик, как и мой отец, и отец моего отца.

– Ты хорош? – спросила Адора и, как она могла судить по тому, что он слегка выпрямился, сие было так.

– Один из лучших. Когда мы были мальчиками, сыновья нашей фамилии обучались в загонах полных торос негрос, диких горных быков. Их рога чернее, чем эта ночь, а нрав столь же непостоянен, как и любая женщина.

– Непостоянен, как что? – переспросила Адора.

Хавьер усмехнулся и звук был настолько чуждым во тьме, что вокруг них всё погрузилось в тишину.

– Да, – сказала он. – Именно так. Ты никогда не сможешь угадать, когда они нападут на тебя или твоего оппонента. Это дало тем из нас, кто пережил это, глаза на затылке.

– Если у тебя есть глаза на затылке, – поддразнила его Адора, – как же ты позволил схватить себя?

– Волшебство, – просто ответил Хавьер. – Я был охранником каравана. Однажды ночью поднялась тревога и вдруг мы все начали задыхаться. После этого я ничего не помню. Нас разделили, а затем были бесконечные переходы. Бесконечные дни.

– Здесь нет такого понятия, как бесконечные переходы, – сказала ему Адора с непоколебимой уверенностью матери, рассказывающей своему ребёнку, что монстров не существует.

Хавьер всего лишь пожал плечами.

– Ты права, конечно, – он встряхнулся. – Но бесконечные они или нет, я собираюсь выбраться через них. Просто пока ещё не нашёл способа, как.

– Может быть, я смогу помочь с этим, – сказала Адора. – Но в то же время, давай не забывать о том, ради чего мы собираемся это сделать.

Она повернула к нему голову и поцеловала его, и среди убожества, безумия и страха они напомнили друг другу, ради чего стоило оставаться в живых.

Бесчисленные часы спустя крышка люка наверху открылась, и лестница опустилась в яму. Во внезапной вспышке света факелов Адора смотрела за борющейся массой рабов, когда те бились за право первыми забраться на неё. Они пихались локтями, отталкивая друг друга в сторону, усталость была забыта, когда они подняли свои голоса и сжали кулаки.

Один мужчина ударил другого так, что раздался треск костяшек. Другой был снесён и растоптан людской толпой, напиравшей сзади. С внезапным визгом ещё один человек впал в панику и бросился к лестнице, пытаясь «плыть» через своих собратьев. Далеко он не «уплыл».

– Почему они так спешат возвратиться к своим трудам? – спросил Хавьер стоявшую рядом Адору. – Они спятили?

– Нет, просто глупы, – ответила она. – Надсмотрщики всегда бьют выходящих последними.

– Может, тогда нам тоже стоит поспешить? – сказал Хавьер, но Адора покачала головой.

Даже в этом мраке он видел, как свет играет в её волосах, своим незапятнанным светом. Она красива, решил он. Единственная красота, оставшаяся в мире.

– Береги силы, – ответила она. – Всегда остаётся несколько, оглушённых ближним боем.

– Что делать, если нет? – нахмурился Хавьер.

– Ну что ж, тогда мы оглушим пару, – сказала Адора и улыбнулась, показав зубы белые, словно у акулы в океане, полном тюленей.

Хавьер хмыкнул и решил, что она шутит. Вскоре толпа рассосалась, и она повела его вперёд, проталкиваясь мимо слабых рабов, оставшихся в яме. Хавьер не заметил, как некоторые из них вздрогнули, когда увидели, кто толкает их, а если и заметил, то предпочёл тогда не задумываться об этом.

Он позволил ей подняться по лестнице первой, любуясь её фигурой. Затем последовал за ней в ожидающий свет факелов. После часов, проведённых во тьме ямы, он прищурился от яркого света, после чего протёр свои заслезившиеся глаза, пока вокруг лодыжек замыкались железные кандалы, которые соединяли членов одной артели. Но когда он поднял глаза, его дыхание перехватило.

Адора не была закована в цепи вместе со всеми остальными. Вместо этого она присела перед поглаживавшим её монстром. Как и все остальные из этого отвратительного рода, зверь имел острые долотообразные зубы и мерзкий хвост-плеть. Он также обладал чёрными глазами-бусинками, которые блестели злобой и коварством, и непристойно голым морщинистым рылом. В отличие от своих собратьев, он был огромен. Даже ссутулившись, крысолюд был ростом с человека и даже шире в плечах.

Но то, что вызвало у Хавьера удушающий ужас, было не сама тварь, но то, как она касалась Адоры, поглаживая своими грязными когтями её волосы в некой гротескной пародии на привязанность.

Прежде чем осознал, что делает, он вскочил на ноги, сбалансировав вес и расслабив плечи. Если бы не оковы на его лодыжках, то он напал бы, вооружённый или нет, и это стало бы его концом. Впрочем, тяжесть стали на ногах и мёртвый вес толпы рабов вокруг дали ему некоторую паузу, и в этот миг Адора посмотрела на него.

Она подмигнула, и впервые он заметил, какие голубые у неё глаза. Как чистые моря и ясное небо, что ожидали их на поверхности. Затем она наклонила голову, показывая, чтобы он оставил её. Этот знак был едва заметен, но он последовал за ним, бездумно, как бык за мелькнувшей красной тряпкой.

Они выживут, Хавьер понял это. Выживут вместе.

Он позволил увести себя вместе с остальными рабами и даже не оглянулся, когда услышал успокаивающе-сладкий голос Адоры, зашептавший позади.

А Адоре нужно было успокаивать. После того, как его подчинённые унеслись прочь, их кнуты радостно танцевали по коже рабов, Скиттека развернулся и неуклюже побрёл к святилищу своей норы. И только тогда, когда они благополучно устроились за тяжёлыми железными дверями, только тогда он обратился к Адоре и излил душу.

– Васс идёт, – просто сказал он. Как только он произнёс эти слова, то его хвост задрожал, и даже Адора смогла учуять изменение его запаха. Она ничего не сказала. Она и не должна была. Скиттеке, очевидно, нужна была возможность выговориться, а из всех живых существ Адора была единственной, кому он мог довериться.

– Иваскик, Иваскик, Иваскик, – повторяло существо, его голос поднялся до высокого пронзительного воя. – Он предаст меня, мерзкая тварь. Он использует меня, чтобы избежать расплаты за собственные неудачи и сделать их моей виной. Когда прибудет Васс, Иваскик будет винить меня за ослабление потока камня, трижды проклятый лжец.

Скиттека вцепился в неё, пока говорил, но она перенесла его болезненные ласки так же терпеливо, как и всегда. На самом деле, она даже практически не чувствовала их: когда её отвратительный монстр говорил, Адора увидела первые трещины, появляющиеся в её заключении в стенах её темницы.

– О, Васс, – Скиттека застонал, в его испуганном голосе слышалось сочетание ужаса и восхищения. – В Кааске он сковал вместе всех укротителей и позволил их же рабам отплатить им. Ни один не пережил своих собственных кнутов. Потом был Тсатсабат, где он, как говорят, просто запечатал шахту и заполнил её отравленным ветром. Представь себе, как они, должно быть, царапались и бились, пока их лёгкие плавились.

Скиттека остановился и облизал пожелтевшие клинки своих резцов длинным розовым языком.

– А в Искуваре он запечатал надзирателя в котёл, а затем добавил его в кашу для рабов. Говорят, что он добавлял в огонь по одному угольку, и прошёл целый день, прежде чем его жертва перестала кричать. Целый день. Имей в виду, тот был пойман на краже искажающего камня.

Трещины, которые увидела Адора в своём заключении, постепенно становились реальными возможностями. Это были слабые возможности, чтобы обрести уверенность, но достаточные, чтобы заставить пылать бережно взращённые угли её надежды. Пока Скиттека продолжал говорить, её синие глаза горели во тьме.

– Проклятый Иваскик, – продолжал Скиттека, восторг перед Вассом сменился пронзительной жалостью к себе. – Он сдаст меня Вассу, и произойдёт что-то ужасное.

Адора почувствовала вспышку презрения и подумала, как этот слабак стал мастером над рабами. Скорей всего, это было из-за его мышц, решила она. Конечно, не из-за его мужества.

– Мой господин, – сказала она, её лицо опустилось. – Если Иваскик действительно предаст вас, то мне конец. Без вас я ничто.

Скиттека ударил её. Это оказалось для неё полнейшей неожиданностью, и Адора закувыркалась по каменному полу норы. Боли не было, пока не было, но она почувствовала, как онемение поползло вниз по одной стороне тела, и потёк тёплый ручеёк крови.

– Неблагодарное существо! – взвизгнул Скиттека, когда она, шатаясь, поднялась на ноги. Вытащил свой кинжал, и, хотя само лезвие было тупым, но жидкость, покрывшая его, светилась с ядовитой интенсивностью. – Как ты можешь быть столь эгоистичной?

Он наклонился к ней, его чудовищная туша заслонила свет от фонаря, и Адора поняла, что в этих кошмарных глубинах смерть, наконец, доберётся до неё. Она не стала попусту тратить время на то, чтобы волноваться об этом.

– Простите меня, мой повелитель. Я только намеревалась испросить вашего позволения убить Иваскика.

Скиттека остановился и попятился назад, как будто в него выстрелили из джеззайла.

– Убить его? – переспросил он, надежда наполнила его голос. – Но как может такая кошечка, как ты, убить Иваскика?

Адора посмотрела на него и в первый раз, после того как она встретила существо, не предприняла ни единого усилия, чтобы изменить свои черты. Показное смирение не омрачило фарфоровую твёрдость её лица, от ложного страха не расширились её хищные глаза и не задрожали её исхудавшие, но всё же совершенные губы. Её прямая спина не склонилась с показным раболепием, и не сгладилось то высокомерное спокойствие, с которым она держалась.

Она стояла перед ним, сбросив маску, и Скиттека сделал ещё один шаг назад, и ещё один. Он чувствовал себя, словно вонзил зубы в мягкую плоть, но нашёл там лишь острое лезвие. Адора, увидев, что его глаза-бусинки неуверенно забегали, вновь скромно опустила голову.

– Я сделаю это, потому что должна. Без вас я ничто, господин мой. Сделайте так, чтобы Иваскик оказался в пределах моей досягаемости, и я займусь им.

Скиттека колебался, парализованный надеждой. Затем он вложил кинжал в ножны, лезвие зашипело как змея, когда скрылось с глаз, и откинулся на спинку кресла.

– Может быть, – пробормотал он, копаясь зачем-то в своей робе. – Может быть, ты сможешь.

Первым свидетельством для рабов скорого визита стало неожиданное прекращение работ. В дни, предшествовавшие прибытию лорда Васса, его слуги настояли на проверке каждого дюйма шахты на наличие ловушек, и, пока они занимались этим, рабов заперли обратно в каменный мешок.

Сначала они упивались бездельем, смакуя его, как смаковал бы голодающий каждое мгновение застолья. Но с течением времени их постоянное изнеможение сменилось иными пытками. Голод стал взимать свою дань с забытых в ослепляющей тьме рабов.

Чтобы пошли слухи о каннибализме, потребовалось не так уж и много времени.

– Мне кажется, это время для побега, – сказал Хавьер, шепча Адоре на ухо, чтобы их не подслушали. – Что ты думаешь?

Адора наслаждалась теплом его дыхания на теле. Она давно научилась использовать такие моменты удовольствия, чтобы отвлекаться от…ну, от всего. Она наклонилась к нему поближе, прежде чем ответить.