Текст книги "Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том 2 (ЛП)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Дэн Абнетт,Сэнди Митчелл,Грэм Макнилл,Бен Каунтер,Гэв Торп,Стивен М. Бакстер,Энтони Рейнольдс,Крис Райт,Майк Ли,Уильям Кинг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 123 (всего у книги 296 страниц)

Глава 25
Павшие

Альтдорф. Зима, 2051

– Они идут снова! – крикнул кто-то.

Людей побеждали. Усталость давила на них. Проклятая тьма не желала рассеиваться. Передышка оказалась плачевно коротка. Верховный теогонист, вскинув топор, ходил по крытому проходу, ободряя солдат перед лицом безымянной смерти, карабкающейся по лестницам. Затем он прислонился к расщепленному зубцу крепостной стены, наблюдая за вновь начавшимся штурмом.

– Милостивый Зигмар… – выдохнул стрелок рядом с ним, увидев звериные морды ринувшихся вперед вампиров во главе с самим фон Карштайном.

– Храбрись, солдат. От следующих часов зависит, погибнем мы сегодня или выживем.

Лучник слабо кивнул:

– Да, мы будем биться с демонами, пока не падем, а потом… – Он замолчал, обрывая на полуслове горькую мысль.

Плечо и колени жреца горели; каждый шаг дорого стоил ему, но он не мог допустить, чтобы солдаты увидели его слабость. Вот почему он натянул поверх кольчуги белую рубаху, символ своего бога, – чтобы каждый на стене видел его и черпал силы в его стойкости, даже когда мрак раздавит их. Он старик, и он умирает. Эти два факта неоспоримы, и все же когда люди глядят на него, они видят самого Зигмара, который шагает по укреплениям, сокрушая недругов и воодушевляя сердца.

Он не имеет права подвести их.

Кровь забрызгала его белый плащ и серебряные звенья кольчуги, но кровь эта, милостью божьей, принадлежала не ему.

Жрец посмотрел на лучника. Глаза человека тонули в красных кругах усталости. Он напоминал побитую дворнягу. Кое-кто из защитников сидел, привалившись спиной к стене, кое-как восстанавливая остатки сил. Некоторые закрыли глаза и задремали, пользуясь временным затишьем. Поскольку осадные машины развалились, они считали, что в данный момент им ничто не грозит. Остальные стояли, глядя на наступающих вампиров, и выражение чистого ужаса не сошло с их лиц, даже когда они принялись готовиться к возобновлению боя.

– Посмотри на них и скажи, что ты видишь, – попросил жрец, опустив руку на плечо лучника.

– Конец света.

– Пока я живу и дышу, парень, он не наступит, нет, пока я живу и дышу. Посмотри еще раз.

Стрелок окинул взглядом шеренги вампиров и остановился на фон Карштайне.

– Он похож… на одержимого бесами.

– Уже лучше. А еще он боится. Мы сделали это, солдат. Он поднял на нас глаза – и узнал страх.

– Думаешь?

– О, я это знаю, поверь мне.

Вампиры добрались до стены и принялись карабкаться по ней, как мухи по трупу. Они стремительно поднимались по каменной кладке.

Жрец горько рассмеялся.

– Что тут забавного? – спросил стрелок. Бесстрашие жреца ужаснуло его.

– Моя глупость, – ответил старик. – Я думал, мы выиграли несколько часов. Но смерть снова тут, смерть, ставшая быстрее и ловчее, поскольку мы устали и ослабли. Что ж, будь что будет. Поднимайся, солдат, заставим их заработать наши трупы.

Жрец послал гонца предупредить резервистов, что сражение вот-вот начнется снова, и передал им приказ разбиться на три группы, которые должны быть готовы заткнуть любую образовавшуюся в стене брешь. Для него и для людей вокруг него обратной дороги отсюда не было. Жрец смирился с мыслью, что погибнет на стенах, и успокаивало его лишь то, что умрет он свободным, – этого было достаточно. Он закашлялся и сплюнул сгусток крови и слизи. Приступ встряхнул старика; он не собирался жить вечно, но умереть надо с честью. Придать своей смерти смысл.

– Смолу! – крикнул он, и последние глиняные кувшины полетели в монстров, взбирающихся на стены. Одни пронеслись мимо, другие разбились. Густой черный вар расплескался по камням, попав и на вампиров.

– Огонь!

Вниз полетели горящие стрелы, с глухим треском поджигая смолу. Вампиры дюжинами посыпались со стены, полыхая живыми факелами. Но остальные, не обращая внимания на дикие крики объятых огнем товарищей, продолжали быстро ползти наверх, точно упорные пауки.

Жрец выпрямился во весь свой немалый рост и вскинул тяжелый топор.

– Давайте-давайте, красавчики, чем скорее вы заберетесь, тем скорее мы сбросим вас в ад.

Солдаты вокруг него приготовились к отпору.

Они знали, что им предстоит, и все же ни один не поддался инстинктивному желанию бежать. Жрец гордился ими больше, чем когда-либо за тысячу дней, в тысяче разных ситуаций. Это были славные люди. Они предпочли погибнуть героями. Печаль и гордость распирали грудь старика – оттого, что он знал их, оттого, что был вместе с ними. Одно дело – разделить с кем-то свою жизнь, и совсем другое – смерть.

– ЗА ЗИГМАРА! – внезапно воскликнул он, занося над головой топор.

– ЗА АЛЬТДОРФ! – ответили ему, и все защитники на укреплениях подхватили клич:

– ЗА АЛЬТДОРФ! ЗА АЛЬТДОРФ! ЗА АЛЬТДОРФ!

Возможно, они и не были религиозными, но их слова потрясли город до основания. Древки копий и рукояти мечей застучали о камень, поддерживая ритм скандирования.

– Да поможет нам Зигмар, – произнес молодой лучник, когда первая из тварей оседлала гребень стены.

Пущенное в лицо чудовища копье сбросило его вниз. Вампир рухнул на землю, цепляясь за окровавленное оружие в том месте, где оно пробило мягкую плоть и твердую кость.

Следующего вампира он знал – этого человека жрец считал мертвым. В своей прошлой жизни Йерек Крюгер был его другом. Теперь же жрец смотрел на предводителя Белых Волков, все еще облаченного в доспехи и шкуры, с огромным молотом в руке, с мертвенно-бледным, подернутым синевой лицом, и знал, что его друга больше нет. Тварь, занявшая его место, – это хладнокровный убийца. Волк взвыл и бросился в гущу битвы, и череп первого же, кто встал на его пути, расплющился под ударом тяжелого молота. Волна вампиров перехлестывала через стену, несмотря на все усилия защитников дать отпор врагу.

Сверхъестественная скорость вампиров вкупе с их чудовищной силой делала их смертельно опасными противниками. В узких крытых проходах, где было почти невозможно замахнуться мечом, их преимущество оказывалось подавляющим. Они дрались как одержимые. На каждого зарубленного вампира приходилось по восемь, десять, двенадцать погибших солдат.

Жрец проглотил комок в горле, загоняя назад подступающий к горлу ужас.

Вот почему Зигмар избрал его. Он был в первую очередь бойцом и лишь во вторую – служителем бога. Жрец ринулся в бой. Вампирской ярости он противопоставлял спокойную отстраненность, инстинкты руководили его действиями. Поймав удар мечом на топорище, он повернул его против своего несостоявшегося убийцы и вогнал в лицо вампира, сминая хрящи носа противника и заставляя его отступить на шаг, чтобы удобней было рубануть лезвием топора по горлу врага. В этот удар жрец вложил всю свою силу. Сталь легко рассекла мертвую плоть и с хрустом врезалась в позвоночник. Полуотрубленная голова монстра качнулась назад, руки слабо задергались, пытаясь дотянуться до горла, а тело осело на землю.

Старик спихнул чудовище со стены и встретил следующую атаку.

Вокруг него умирали добрые люди, а он не мог позволить себе скорбеть по ним.

Стена обязана выстоять. Если они отступят, фон Карштайн окажется в городе. Картины неминуемой бойни мелькали в мозгу жреца даже в тот момент, когда он всадил топор в грудь очередного вампира, разрубив его от ключицы до паха. Внутренности твари вывалились на камни. Чудовище ухватилось за рукоять топора жреца и подняло к нему лицо прекрасного юноши. Жреца поразило мирное выражение этой смертельной маски, составлявшее такой резкий контраст жестокой смерти вампира. Третий враг рухнул под его топором с расколовшейся, точно перезрелая тыква, головой.

Поднырнув под несущийся на него меч, жрец развернулся и одним взмахом выпотрошил плотоядно уставившегося на него гада.

Старик перешагнул через упавшее тело и кинулся на подмогу защитникам, прогибающимся под натиском нежити.

Пылающий череп разбился у его ног, обдав жреца искрами.

Старик попятился, ожидая, когда пламя спадет.

В воздухе витал жуткий запах смерти. Мир купался в кровавой бане.

Защитники падали со стен, изломанные и окровавленные, разорванные в клочья зубами и когтями, вспоротые холодной сталью, раздавленные ударами боевых молотов, расплющенные камнями возобновивших бомбардировку катапульт.

Здесь, в конце своей жизни, на стенах Альтдорфа, старик вернулся к тому, кем он был до того, как Зигмар спас и вознес его. Он вновь стал убийцей. Круг замкнулся. Хотя не совсем: приняв имя Вильгельма Третьего, он отрекся от жестокого мужлана и пьяницы, обуреваемого приступами гнева и насилия, которого избегали друзья и близкие. Его вылепила заново воля Зигмара, его закалил огонь веры и искупления – чтобы он погиб здесь, бросив свою жизнь на алтарь защиты величайшего города человечества. Он – рукотворный молот Зигмара.

– Я не подведу тебя, – поклялся он, переступая угасающий огонь.

И увидел фон Карштайна.

Может быть, он когда-то и размышлял о природе властелина мертвых, но сейчас было не до раздумий. Фон Карштайн не человек; он – все, чего боялся жрец, он одержим демонами.

Он – машина смерти.

Разъяренный граф-вампир пробивал себе путь к жрецу.

Звуки сражения обострились, кристаллами застывая у него в ушах. Он запоминал их, все вместе и каждый в отдельности, словно они были последним, что ему суждено услышать: крики, стоны, проклятия, мольбы, звонкий лязг и тупой хруст. Еще один снаряд взорвался над его головой, и черный дым заволок все перед глазами. Жрец заставил себя шагнуть в зловонное облако. Когда дым развеялся, он увидел, что стоит на скошенной полосе горящей и обугленной плоти, среди раненых и истекающих кровью. Огонь лизал их кожу, завитки дыма тянулись от тел. Повсюду чернели лоскутья мяса. Жрец зажал нос рукой. Его тошнило от запаха паленого.

Обожженное, сочащееся кровью и гноем, потрескавшееся, неузнаваемое лицо возникло перед ним, остатки руки умоляюще потянулись за помощью.

Жрец перешагнул через павшего. Он уже ничего не мог сделать для этих людей.

Фон Карштайн уложил двух защитников – его воющий клинок отсек одному из них руку до локтя, а другому – голову.

– Я вижу тебя, жрец! – взревел он, и крик этот заглушил шум битвы.

В какофонии звуков жрец различил резкий свист, за которым последовали грохот и крики. На нижнем переходе люди бежали, прикрывая головы. Кто-то уже упал. Остальные пытались дотянуться до них, столкнуть вниз, уничтожить, пока трупы не поднялись против горожан. Повсюду полыхали маленькие пожары.

– Тогда иди ко мне! Иди, взгляни в лицо своей смерти, вампир! – рявкнул жрец, неимоверным усилием воли не дав голосу дрогнуть, и шагнул навстречу врагу.

На него брызнули осколки камня, больно жаля лицо.

Вампир отшвырнул от себя еще одного солдата.

Теперь их разделяло пятнадцать шагов, которые надо было пройти по скользкой от крови и грязи крепостной стене. Верховный теогонист вскинул топор, черпая уверенность в его обнадеживающей тяжести.

Позади него рухнул кусок кладки, а затем посыпался целый град камней – это развалилась одна из башен. Часть перехода провалилась.

Десять шагов.

Рот графа-вампира открылся, фон Карштайн заревел и бросился на жреца. Старик ждал, занеся топор, предчувствуя свирепый удар. Противник налетел на него с разбегу, отбросив назад на четыре шага, но жрец направил топорище в лицо вампира, угодив ему в щеку. Фон Карштайн взвыл от ярости и с головокружительной скоростью нанес человеку три удара подряд. Голова старика трижды содрогнулась. Граф вампиров неистовствовал.

На руки верховного теогониста брызнула кровь из его же разбитого носа. Привкус крови остался и во рту.

– Время умирать, святой человек, – ожесточенно рявкнул фон Карштайн.

Вампир провел двойную атаку, правой рукой замахнувшись мечом и ударив сжатой в кулак левой жреца в лицо. Удар был свиреп, но боли не последовало. Старик как бы окаменел. Он ничего не чувствовал. Жрец только всхрапнул, и топорище обрушилось на локоть вампира, а сам топор взлетел к виску фон Карштайна. Вампир отшатнулся, уклонившись от удара, но жрец выиграл бесценную секунду передышки.

– Для мертвеца ты слишком много болтаешь.

– Тоже можно сказать и о тебе.

Жрец перешел в наступление, бешено вращая топором. Фон Карштайн поднырнул под два удара, но два других попали в него – один пришелся в челюсть, другой – в левое плечо. Вампир провел ладонью по губам, и она стала скользкой от крови. Он ответил молниеносным выпадом, едва не выколовшим жрецу глаз. Из рассеченной левой брови старика хлынул алый поток, глазница стремительно залилась багрянцем. Полмира вокруг него расплылось – он почти потерял зрение.

– Ну и как это – быть смертным? – с издевкой осведомился фон Карштайн, хохотнул и описал мечом широкую дугу, целясь в бедро человека.

– Может, ты мне скажешь? – презрительно бросил жрец, парируя выпад вампира. – Как ты собираешься вернуться на этот раз без своего проклятого кольца?

Безумный гнев полыхнул в мертвых глазах графа. Он пренебрежительно поднял правую руку, демонстрируя старику сверкающий перстень на среднем пальце.

– Твой человек не справился с задачей, жрец.

Жрец вскинул голову навстречу первым мягким хлопьям возобновившегося снега. Жизнь, надежда – конец всему. Манн потерпел неудачу. Они обречены, все они.

Фон Карштайн нанес удар.

Верховный теогонист словно врезался лицом в каменную стену. Жало страха пронзило его насквозь, от желудка до горла, накатила тошнота, от ужаса пересохло во рту, сковало члены. Холодные снежинки целовали кожу, таяли и сбегали каплями по шее, затекая под доспехи.

Мрак сомкнулся вокруг него.

Он был старым человеком, его силы медленно иссякали с каждым нанесенным и полученным ударом, в то время как его враг был бессмертен, а кровь и смерть погубленных им людей вливали в него силы. Жрец всем своим существом понимал, что его смерть неизбежна. Они обменивались ударами, жестокими ударами. Внезапно его охватил приступ кашля. Вампир безжалостно воспользовался своим преимуществом. Его клинок взлетал снова и снова, как бы щекоча жреца, оставляя неглубокие саднящие раны. Два пореза оказались посерьезнее – на левом предплечье и на боку. Оба сильно кровоточили, но все же старик продолжал упрямо сопротивляться фон Карштайну.

Воющий клинок вновь врезался в его левый бок, вминая в плоть звенья кольчуги, и старик вздрогнул от резкой, немыслимой боли. На миг в глазах его почернело, а в сознании осталось лишь страдание. Он пошатнулся, но не упал.

– Давай, вампир. Что же ты? Где же хваленая мощь Влада фон Карштайна? Похитителя душ, короля мертвецов? – Он покачал головой. – Я старик. Я не поднимал оружия тридцать лет. Ты ничто, вампир. Ничто. Тебе конец.

Жестокий бой шел между двумя противниками, смерть вихрем вилась на укреплениях и улицах внизу. Крики ярости и боли мешались с лязгом стали и треском пожаров.

Старик умирал. Силы покидали его тело вместе с горячими красными ручейками.

– Ты дурак, жрец, как и вся твоя порода. Вы говорите о добре, о зле. – Фон Карштайн вновь пошел в наступление. Глаза его горели лютой ненавистью. – Нет ни добра, ни зла. Я переступил черту смерти, жрец. Там ничего нет. Я был там. Я убедился во лжи ваших обещаний. Мое тело умерло давным-давно, очень далеко отсюда, и все же я здесь. Живой. Существуют вещи – силы, жрец, силы, – столь далекие от вашей философии, что твоему разуму их не постигнуть, вещи столь древние, что смерть не касается их. Понимаешь, смерть их не ослабляет. Посмотри на себя, жрец, а потом посмотри на меня. Ты чувствуешь это в себе, не так ли? Ты чувствуешь, как она вползает в тебя через раны, как тянется через разъятую плоть к душе. Смерть. Она в твоих глазах.

Громадный валун врезался в бастион; пол не раскололся, но содрогнулся под ногами, и старые трещины заметно расширились.

Жрец не обратил внимания на грохот. Он даже не опустил глаз. Он смотрел только на вампира.

– Цепляйся на свою полужизнь, мразь. Живи в вечной тьме, только это ты и умеешь. Ты потерпел неудачу. Все закончится здесь. Оглянись вокруг. Альтдорф не покорился. В дыму и пыли люди уже начали исцеляться. Они продолжают жить – на то они и люди.

– Они продолжают умирать, – прорычал фон Карштайн, и воющий клинок глубоко вонзился в правую руку жреца.

Стальные кольца кольчуги лопнули, острые концы вонзились в тело.

Жрец стерпел.

С огромным усилием вскинул он свой тяжелый топор. Старик едва видел сквозь пелену боли, застившую ему глаза.

– Ты можешь сжечь и обескровить нас, фон Карштайн, но ты не раздавишь нас. Заруби меня – и на мое место встанет другой. Ты проиграл, вампир. Старик и несколько отважных мальчишек одолеют тебя.

– Вряд ли, кретин. Ты едва стоишь. Тебе конец. Это все. Но… – добавил граф вампиров как бы в раздумье, – из тебя выйдет хороший вампир, жрец. Я еще никогда не брал святош.

Жрец наклонил голову, так что стала видна пульсирующая на его шее яремная вена. Руки его крепче стиснули топорище:

– Я так и думал.

Вильгельм Третий, верховный теогонист, выпрямился во весь рост. Ему потребовалась вся сила воли, чтобы не закричать от острой боли. Голова кружилась. Ему осталось немного, и он это знал.

Фон Карштайн ударил снова: меч его отсек жрецу ухо и вонзился в плечо.

Жрец, пошатнувшись, шагнул вперед, едва держась на подгибающихся ногах. Боль была невыносимой. Зрение на миг помутилось, потом очистилось, и он с поразительной ясностью увидел, что должен сделать.

Слезы обжигали щеки.

Фон Карштайн воткнул воющий меч в левое плечо жреца и, слегка повернув, выдернул его из плоти противника. Боль ослепляла. Второй удар пришелся в грудь, между ребер, он распорол легкое. За всю свою жизнь старик не чувствовал ничего подобного. Он был мертв, он доживал взятые взаймы секунды – последний дар Зигмара. Но он знал, что должен сделать. Топор оттягивал руки. Он уронил его.

Фон Карштайн расхохотался – какой горький, насмешливый звук.

– Кажется, ты ошибся, жрец, пообещав мне, что я умру здесь. Теперь это мой город. Мой, жрец! Это ты проиграл, старый ханжа, набожный дурак. Посмотри на себя. Посмотри на себя! Ты развалина. Ты позоришь своего бога, ты знаешь это? Ты позоришь своего бога.

Жрец проглотил грызущую его боль. Он выглядел так, словно кровь вытекла из него вся, до последней капли. Не осталось ничего. Ничего. Он едва мог приподнять голову, чтобы взглянуть в лицо монстра.

Не тратя жизнь на слова, жрец закричал, и крик этот, подстегиваемый жгучей мукой, был звериным, первобытным и смертельным.

Он бросился на вампира всем телом, увлекая их обоих к бойнице.

На одно мгновение они застыли там, балансируя между крепостной стеной и пустотой. Фон Карштайн вложил всю свою невероятную силу в то, чтобы оттолкнуть жреца, но когда уже казалось, что последний отчаянный рывок старика был напрасен, нога вампира провалилась в глубокую щель в каменном полу. Вес жреца давил на него, и фон Карштайн не сумел восстановить равновесие. Он был беспомощен. Жрец крепко обнимал его, не давая поднять руки, не позволяя уцепиться за что-нибудь. Хватка старика была железной.

А жрец не видел ничего, кроме размытого черного силуэта попавшего в капкан противника.

Застонав от напряжения, старик вложил весь остаток сил в последний толчок. Вампир ничего не смог сделать. Отчаяние жреца – вот что сбросило их обоих с укреплений.

Они упали, сплетенные в смертельном объятии.

Никто из них не закричал, даже когда тела врезались в землю. Они рухнули в ближайшую мелкую канаву, не долетев до рва со стремительно бегущей водой Рейка.

В канаву, утыканную заостренными кольями.

Кол вонзился в спину фон Карштайна, вышел из груди и вошел в грудь жреца. Глаза вампира недоумевающе распахнулись – вес старика насадил его еще глубже на деревянную пику.

Оглушительный гром, пробирающий до костей, расколол мир.

Вампир задохнулся, кровь выплеснулась у него изо рта. Он пытался заговорить. Жрец не мог выдавить ни слова, но это не имело значения. Кровь сказала ему все, что он хотел знать. Теперь он мог ступить на тропу душ и отправиться к Зигмару.

– Я не подвел тебя…

Пусть никто не слышит – не важно.

Боль исчезла, сменившись благословенным облегчением.

Он уронил голову и отпустил жизнь на волю.

Первый луч солнца расколол черноту небес и упал золотым столбом на поле боя.

Они умерли вместе, накрепко скованные друг с другом, умерли на свету – вампир и святой человек.

Глава 26
Улицы пепла и надежды

Альтдорф. Зима, 2051

Города, в отличие от людей, бессмертны. Это сказал какой-то ученый. Феликс не помнил, кто именно, возможно, Райтцайгер. Не важно, все равно вор был полностью согласен с этим утверждением. Там, где сдают плоть и кровь, камни стоят крепко, а когда распадаются кирпичи и известка, бывшее великолепие всегда можно восстановить. Так расцветают города. Они сами исцеляют себя и восстают из пепла, точно феникс, блистательными. Дни сумрака сотрутся из памяти, как только красота и изящество займут место развалин.

Солнце воскресло, и Альтдорф начал долгий и болезненный процесс возрождения. Те, кто уцелел, простились с павшими, которые защищали их право на свободу; обычных людей, которые не хотели драться, которых никто не просил драться, похоронили вместе с солдатами, добровольно отдавшими свои жизни. Такова была цена возрождения. Невинная кровь.

Тяжким грузом легла она на плечи горожан.

Люди утратили простодушие. Их грубо лишили чувства безопасности, главнейшей из свобод. Они больше не верили в неприкосновенность своих домов. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо – потому что люди стали ценить то, что имели. Плохо – потому что они узнали, что все хорошее может быть отнято у них в любой момент. Это усиливало горе города. Здания можно построить заново, укрепить. Народ выживет, но пройдет еще немало времени, прежде чем человек вновь обретет чувство уюта, защищенности, сознавая, что дверь его заперта на ночь. А некоторым так и не удастся оправиться.

Город лежал в развалинах. Не скоро еще шпили Альтдорфа взмоют к небесам в прежнем величии; под разбитыми крышами чернели угли, на месте домов зияли рваные дыры. Умелые зодчие по необходимости и по доброй воле, конечно же, залатают их, крыши и стены всего лишь камень, но эти раны выдают истинное страдание Альтдорфа. Дело было не в кирпичах и не в штукатурке, дело было в детях, которым суждено расти сиротами, в женах, на коленях рыдающих над могилами, не в силах думать о том, как жить дальше, в матерях, размышляющих, хватит ли у них любви, силы, надежды, чтобы встречать каждый наступающий день. Дело было в людях.

Феликс Манн шел по разрушенным улицам, вслушиваясь в звенящий над городом рассветный хор.

Это был его дом. Это был его народ.

И не важно, что несколько дней назад он готов был бросить этих людей на произвол судьбы. За эти дни он стал частью великого города и вскоре должен будет покинуть его, чтобы никогда не вернуться. Тяжелая потеря. Выбравшись из вампирской палатки с железным кольцом в кулаке, он впервые обрел чувство сопричастности, а теперь поворачивался ко всему этому спиной.

Он поднял взгляд на окна своего дома. Нет, туда он не мог пойти. Вот в чем была трудность. Все изменилось. Он не мог пойти домой. Вор безотчетно еще крепче стиснул кольцо фон Карштайна, вдавливая его в ладонь. Неужели эта безделица действительно поддерживала жизнь вампира?

На улицах, конечно, болтали о чуде. Святость верховного теогониста и милость Зигмара, говорили горожане, наконец-то покончили с чудовищем. Они всегда были склонны гораздо охотнее верить в нелепое, чем принимать мирское.

И это нравилось Феликсу в людях.

Чем больше ложь, тем радостнее они заключают ее в объятия. Люди уже говорили о Вильгельме Третьем с благоговением, приберегаемым обычно для святых или мучеников. Феликс был уверен, что старик наверняка заслужил это; гибель явилась как бы завершающим штрихом его деятельности. И удивительно, Феликс ни капельки не завидовал священнику. Народу Альтдорфа были нужны герои, и, магия там или нет, жрец был достоин этого звания.

Он зашагал прочь от своего дома. Он знал, куда идти: к собору Зигмара. Сегодня утром ему казалось, что все дороги ведут туда. Многолюдность улиц угнетала не меньше, чем их прежняя пустота. Даже самые маленькие переулки бурлили жизнью.

Феликс, протискиваясь между людьми, оглядывался на ходу. Всеобщее облегчение было очевидно. Вокруг разговаривали. Смеялись. Несколько дней назад мысль о том, что смех вновь зазвенит над Кайзерплац, была просто невообразимой. Но люди хохотали. Они выжили. Приспособились. И находили радость даже в мелочах.

И все же пройдет еще немало времени, прежде чем восстановится жизнь, хотя бы отдаленно напоминающая нормальную.

Действительно, пусть сам Влад и погиб, как и больше половины его проклятых вампиров, потери альтдорфцев были так тяжелы, что остатки вражеского войска отступили, не опасаясь преследования. Трудно было наблюдать за бегством неприятеля, но кидаться вдогонку в их положении было бы равносильно самоубийству. Так что герои Альтдорфа лишь высыпали на стены, освистывая спасающуюся от света нечисть.

Феликс шел медленно, совершенно не торопясь оказаться там, куда он направлялся. Он еще скажет свое тихое «прощай» – потом, после помпезного официального ритуала похорон. Сейчас его интересует практическая сторона дела. Надо получить с причетника плату, а потом отправиться на север, в Рейкспорт, и сесть на корабль. Он поразмыслил, трудно ли будет исчезнуть, и решил, что наверняка нет. Вор знал, что именно нужно соврать людям, чтобы они приняли его за кого-нибудь другого; в конце концов, он врал всю свою жизнь. Он будет скучать по городу и по своему дому, но и то и другое – всего лишь камни, которые можно воздвигнуть где угодно. Пора призадуматься о совершенно другой жизни: например, ученого. Феликс представил себя, запертого в пыльных библиотеках, стареющего в окружении еще более старых книг.

Кроме того, он все-таки вор, а в поговорке «Раз укравший – навеки вор», честно говоря, есть смысл.

Не важно, кем он назовется, – сердцем он понимал, что так и останется Феликсом Манном, вором, пускай у него и не будет возможности купаться в лучах славы благодаря величайшей работе в своей карьере. Ладно, он унесет эту тайну с собой в могилу.

За два последние дня это были вторые похороны, на которые он приходил, хотя и совсем не похожие на вчерашнюю тайную «церемонию» в стенах собора, куда он, в сущности, не был приглашен, – погребение тела фон Карштайна. Любопытство привело Феликса на крышу, откуда было хорошо видно кладбище. Могилу чудовищу вырыли в святой земле, предназначенной Вильгельму, – последнее средство защиты от воскресения твари. Верховного теогониста положат сверху.

Причетник обезглавил труп фон Карштайна, выскреб из черепа серое вещество и мягкие ткани на сожжение, а сам череп закопал в безымянной могиле – с белой розой во рту и зубчиками чеснока в глазницах.

На похоронах вампира присутствовали лишь четверо: Манн, причетник, Людвиг претендент и, наконец, Рейнард Гримм, новый капитан альтдорфской гвардии. Тело положили ничком, руки связали за спиной проволокой, коленные чашечки раздробили, а черное сердце фон Карштайна вырезали из его груди и сожгли вместе с мозгом. Он уже не вернется. Никогда.

Заровняв могилу, ее приготовили для приема тела Вильгельма. Святой отец сослужит Зигмару последнюю службу – он станет вечным стражем графа-вампира.

Феликс ожидал слез, но излияние горя на Соборной площади не могло сравниться ни с чем, что он когда-либо видел. Вдоль улиц выстроились истерически рыдающие люди. Среди всхлипываний и икоты слышались приглушенные голоса:

– Он нас спас.

– Без него мы жили бы во тьме.

– Ты должен верить… Должен… Зигмар послал его, чтобы спасти нас.

– Он всегда смотрел на тебя так, словно видел твою душу.

– Он был особенный. Такого, как он, больше нет.

– Говорю тебе, он совсем не человек – это был сам Зигмар.

– В темные времена он светил нам как маяк!

– Он был светом нашей жизни.

– Он наш спаситель.

И все это было для них в известной степени правдой. Феликса не удивили высказывания о святости верховного теогониста. Замечательное завершение величайшей аферы всех времен. Он продал чудо целому миру – и мир купил его.

Некоторые горожане завернулись в знамена Альтдорфа и стяги Зигмара, другие тихо сидели на брусчатке, плача в открытую, словно потеряли лучшего друга. Феликс протискивался между ними, прокладывая себе путь к боковым дверям собора, – не через ворота же ему идти.

На стук открыл молодой послушник, очевидно ожидавший вора, кивнул и пригласил его внутрь.

– Причетник в подземелье, беседует с… э-э… пленным. Капитан Гримм еще не вернулся с поля, он отправился обследовать палатки вампиров. Не желаете выпить, пока ждете? Погребение состоится через несколько часов. Вы, конечно, можете присутствовать в капелле.

Послушник зашагал по холодному коридору, жестом пригласив Феликса следовать за собой. Собор оказался удивительно скромным, в обстановке не чувствовалось ничего показного. Золотая отделка или бархатные занавеси, которые обычно так любят священнослужители, здесь отсутствовали. Простота, доходящая до аскетизма. Место для поклонения, без всяких ловушек материального мира. И Феликсу это понравилось. Прекрасное отражение личности верховного теогониста. Непритязательность. Близость к земле. Конечно, фасад собора, его официальный лик, был совсем иным, но здесь, в глубине, вдали от взглядов прихожан, более всего чувствовалась рука Вильгельма Третьего.

– Он был хорошим человеком, – произнес Феликс в спину послушника.

– Да. Он умел слушать. Внимательно слушать. По-настоящему внимательно.

– Я сожалею о вашей потере. И это действительно было так.

– Мы не скорбим о его уходе, мы радуемся времени, которое делили с ним.

Юноша провел Феликса в маленькое помещение, которое с большой натяжкой можно было назвать комнатой. Здесь стояли деревянный стул, столик и кувшин с водой. Феликс невольно улыбнулся: похоже, его пригласили в келью кающегося грешника.

– Ждите здесь.

И Феликс остался один. От нечего делать вор углубился в размышления.

Последние дни выдались напряженными. Он узнал о себе кое-что, что оказалось не слишком приятным.

Чуть погодя Феликс услышал шаги, и коридор осветился колеблющимся светом свечи. В дверях показался человек, длинная тень которого тянулась в глубину комнаты. Он был в официальной мантии духовенства и был, похоже, не очень доволен тем, что его оторвали от того, чем он занимался, – чем бы он ни занимался.

– Да?

Лаконичность вошедшего слегка сбила Феликса с толку. Он ожидал, что придет, ему заплатят, и он уйдет. В конце концов, бизнес есть бизнес.

– Я пришел за платой.

– О чем это ты лопочешь, парень?

– Мне обещали прощение и деньги. Я пришел за ними.

– Это какая-то шутка?

– Да нет. Меня… э-э… нанял верховный теогонист для одной работы. Свою часть сделки я выполнил и теперь хочу, чтобы вы выполнили свою.