Текст книги "Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том 2 (ЛП)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Дэн Абнетт,Сэнди Митчелл,Грэм Макнилл,Бен Каунтер,Гэв Торп,Стивен М. Бакстер,Энтони Рейнольдс,Крис Райт,Майк Ли,Уильям Кинг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 296 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Они объединились ради одной цели – увечить и убивать, разрывать на куски и проливать кровь. А это событие вполне заслуживало того, чтобы быть занесенным в анналы истории, – разумеется, при условии, что в живых остался бы хоть один свидетель его.

Но когда заходящее солнце бросило последние лучи на неубранные поля, улицы и дома, когда ночные тени, наконец, легли на изрытую землю и дымящиеся руины, в долине не осталось ни одного живого человека.

Словно здесь никогда никого и не было; словно не существовало людей, которые здесь рождались и жили.

Погибшие не могли рассказать, что здесь произошло, равно как и победители, ибо даже захватчики не смогли пережить тот день.

Расправившись с обитателями долины, мародеры бросились друг на друга, сцепившись в смертельной схватке. И кровь полилась еще сильнее, когда победители принялись истреблять друг друга во имя богов Хаоса.

Так прекратила свое существование и была предана забвению деревня в долине, исчезнувшая с лица земли вместе со всеми своими жителями.

И уже никто не помнил, что здесь когда-то находилось – или могло находиться…

У него не было ничего. Даже имени.

Его всегда называли «парень!», «ты!», «эй!», «крысеныш!», «паразит!» или еще как-нибудь вроде того. Имена были у тех, кто имел настоящий дом, настоящую семью и нормальное место, чтобы спать. У тех, кто не спал в грязном хлеву вместе со скотиной и кому не приходилось драться с собаками за кости, на которых еще оставались куски мяса, – эти кости предназначались для хозяйских гончих. Хозяин обращался с ними лучше, чем со своим «парнем».

Имя обычно дают родители, а их у него никогда не было. Его хозяина звали Адольф Бранденхаймер, но он не был ему отцом. Ни один отец не стал бы так обращаться со своим сыном.

По той же причине не могла быть его матерью и Эва Бранденхаймер. Если уж на то пошло, она обращалась с ним даже хуже, чем ее муж. Именно она любила сажать его на цепь в свинарнике. Одним из его первых воспоминаний был сыромятный ремень в ее руке. И чем сильнее он кричал, тем сильнее она его хлестала.

Тогда он научился не кричать, а вскоре и вообще стал невосприимчив к наказаниям.

Зная, что дети обычно похожи на своих родителей, он радовался, что ничуть не походит на толстобрюхих Бранденхаймеров и их шестерых жирных отпрысков. Даже если бы его нормально кормили, между ним и семьей хозяина не было бы ничего общего. Он знал, что никак не может быть их родственником.

Но кто же его родители? И почему он живет у Бранденхаймеров?

Эти вопросы занимали его с давних пор, а ответов на них не находилось. Никто не рассказывал о его семье, а сам он не спрашивал. Разговаривать с Бранденхаймерами ему было решительно не о чем, поэтому он всегда и молчал, сделавшись для них чем-то вроде домашней скотины.

Животные не разговаривают; он тоже.

У животных нет человеческого имени; у него тоже.

Прошло уже несколько недель, и он решил, что Элисса о нем забыла. Они встречались в деревне два-три раза, но оба делали вид, что незнакомы. Он уже начал думать, что так будет всегда, но вот однажды ранним морозным утром по деревянному мосту застучали копыта лошади.

Он привык, что в деревне к нему относятся с презрением или вовсе не замечают. Он был низшим из низших, а она – единственной дочерью Вильгельма Кастринга, богатейшего человека в долине.

Была вторая половина зимы, вторая неделя месяца нахексен. Солнце остановило свой путь на юг, и день начал медленно, но неуклонно увеличиваться. Как и прежде, он каждое утро ходил в лес за хворостом.

Все дни были похожи один на другой. По утрам он приносил хворост и разжигал в доме огонь; по вечерам не ложился спать до тех пор, пока не удостоверится, что угли во всех печах прогорели. За всю свою жизнь он не знал ничего другого – и, по-видимому, никогда не узнает.

Правда, иногда ему казалось, что он живет словно во сне. Будто все происходящее относится не к нему, а к кому-то другому, будто ему рассказывают о чьей-то жизни.

Доехав до середины моста, Элисса остановила лошадь и огляделась по сторонам. Может быть, она просто выехала на прогулку, снова нарушив запрет отца?

Он вышел на открытое место, хотя еще не набрал полную вязанку хвороста. Он не стал ее звать. Если он ей нужен, она его заметит сама.

Элисса пришпорила лошадь и подъехала к нему.

– Хорошо, что ты здесь, – сказала она.

– Я всегда здесь, – ответил он. – На заре.

– Я только сегодня смогла вырваться. – К седлу был приторочен сверток, который она протянула ему. – Это тебе.

Развернув холст, он обнаружил лук и колчан с десятью стрелами. Это было великолепное оружие, оружие воина, а не охотника. Оно предназначалось для войны и битв с врагами, а не для того, чтобы набивать мясом кладовые.

Все было черного цвета. Лук был сделан из гладкого дерева и обтянут мягкой черной кожей. Там, где крепилась тетива, в дерево был вделан маленький золотой знак в виде двух перекрещенных стрел и сжатой в кулак руки в железной перчатке. Даже тетива лука была черной. Такой же рисунок – две перекрещенные стрелы и кулак – красовался и на черном колчане.

Он внимательно рассматривал стрелы, вынимая их одну за другой, в то же время пытаясь придумать, что следует сказать. Все стрелы были совершенно одинаковы – из черного дерева, с угольно-черным оперением и наконечником из черного матового металла. Каждую стрелу обвивала узкая золотая лента, на которой повторялся уже знакомый ему рисунок – стрелы и кулак.

Он уставился на Элиссу, забыв, что нужно поблагодарить ее, и только тряс головой.

Девочка с улыбкой смотрела на него, и он снова заметил, что она смотрит ему прямо в глаза. Тогда он быстро отвернулся, сделав вид, что разглядывает великолепное оперение стрел.

Почему она заглядывает ему в глаза? Что она там видит? Никто никогда не смотрел ему в глаза, так зачем это нужно Элиссе? Потом он вспомнил: она ведь волшебница…

– Это лук моего отца, – сказала она, спрыгнув с лошади. – Но он им никогда не пользуется, наверное, даже забыл, что у него он есть. Смотри, какая пылища.

Она провела пальцем в перчатке по колчану. Он повторил ее жест и посмотрел на свой грязный палец.

– Как твои раны? – спросила она.

Он показал ей руки. На коже не осталось и следа от ожогов, оставленных ядовитой кровью твари.

Стянув с руки перчатку, Элисса взяла его руку и стала ее внимательно разглядывать. Ее глаза стали круглыми от удивления, словно она сама не верила в то, что сделала. Однако она промолчала, он тоже, решив об этом не думать.

– Как тебя зовут? – спросила она.

Во время их первой встречи он ей не ответил, а сейчас сказал:

– У меня нет имени.

– Неправда. У всех есть имя.

– Нет.

– А как ты сам себя называешь?

– Я, – ответил он и рассмеялся. И сам удивился этим звукам. Странные звуки, их он никогда прежде не издавал. У него никогда не было причин смеяться.

Элисса тоже рассмеялась.

– Надо же тебя как-то называть, – сказала она. – Хочешь, я дам тебе имя?

Он пожал плечами. До сих пор он прекрасно обходился без имени. И даже не задумывался об этом.

– Можно?

Он взглянул на лук, колчан и стрелы. Впервые в жизни ему что-то подарили, и он был счастлив. Что ж, если Элисса хочет дать ему еще и имя, то пусть дает. Он кивнул.

Лошадь стояла рядом, и Элисса погладила ее по шее.

– Когда я была совсем маленькой, у меня был друг. Не настоящий, настоящих у меня не было. Это был мальчик, который всегда оказывался рядом, когда был мне нужен. Он жил только в моем воображении, и о нем никто не знал. Я его придумала. Но он не появлялся уже очень давно.

Помолчав, Элисса спросила:

– Хочешь быть моим другом?

Он молча взглянул в ее темные глаза. Он боялся Элиссы, ведь они с ней такие разные. У нее есть все, у него ничего. Он спас ей жизнь, но она его за это отблагодарила. Так зачем он ей нужен теперь? И зачем он разговаривает с ней, забыв о своем решении никогда и ни с кем не говорить?

Она колдунья. Вот почему. Она его заколдовала. Наложила на него чары, так что ему выбирать не приходится.

– Хочу, – ответил он.

– Тогда тебя будут звать, как моего друга, – сказала она. – Твое имя – Конрад.

– Конрад, – прошептал он, произнося незнакомое имя. – Конрад, – громче повторил он, с удовольствием произнося эти звуки.

Он никогда не слышал такого имени, но всегда его знал. Это было его имя, его собственное имя, которое дожидалось его всю жизнь.

– Конрад! – выкрикнул он, подняв над головой лук и колчан со стрелами. – Конрад!

Спрятать лук и стрелы оказалось труднее, чем кинжал. Лук и половину стрел он спрятал под мостом, привязав их снизу, под бревнами. Колчан с оставшимися стрелами – в хлеву за таверной.

Даже Элиссе он не сказал, где спрятал свое оружие. Он относился к девочке настороженно, даже слегка побаивался ее. Он никому не верил и полагал, что она может его предать. Ведь Элисса запросто могла сказать отцу, что лук, колчан и стрелы у него кто-то украл.

А деревня принадлежала Вильгельму Кастрингу. Судьба каждого ее жителя находилась в его руках. Казнить или миловать – решал он.

Элиссе запрещалось покидать пределы усадьбы без охраны. Только он знал, что она нарушает отцовский запрет.

Так что при необходимости она вполне могла бы заставить его молчать, пригрозив, что расскажет о черном оружии.

Но такой необходимости не было. Он и без того молчал и разговаривал только с ней. Элисса назвала его другом – и они действительно стали друзьями.

А он стал Конрадом.

Разумеется, так его звала только Элисса, потому что об этом никто больше не знал. Но теперь он и сам стал так себя называть. Она дала ему имя, и его жизнь, словно сдвинувшись с мертвой точки, пошла вперед.

Элисса когда-то придумала себе друга по имени Конрад. Выходило так, что его она тоже придумала, своего второго Конрада.

Но ведь и Элисса родилась во второй раз – если бы не он, ее бы уже не было в живых. Так благодаря друг другу они как будто родились заново.

Поначалу лук был для него великоват, но вскоре он научился с ним обращаться. Каждое утро он стрелял, неделю за неделей, месяц за месяцем, пока не приобрел достаточный опыт.

От частого использования, холода и сырости его первые тренировочные стрелы искривились, их наконечники затупились, оперение истрепалось. Зато пять других, которые он хранил в хлеву, пребывали в прекрасном состоянии. Регулярно наведываясь в хлев, он доставал стрелы, проводил пальцем по древку, металлическому наконечнику и перьям, восхищаясь работой мастера, сумевшего слить все это воедино.

Он протирал колчан маслом, чтобы кожа не загрубела, размышляя о том, из кожи какого животного могли его сделать, смотрел на перекрещенные стрелы и кулак и пытался угадать, что они означают, поскольку эмблема не была гербом рода Кастрингов.

Кожа, из которой был сделан колчан, наверное, принадлежала одному из тех полумифических существ, которые жили на самом Краю Мира. А может, и в соседней долине. Для Конрада это было одинаково далеко.

Как и кинжал, черная кожа колчана и этот таинственный знак были символами неизвестных земель, простиравшихся за лесом, рекой, холмами. При мысли о подобных чудесах ему становилось и весело, и страшно.

Он научился метко стрелять, целясь в стволы и ветки деревьев. Однако они были неподвижными мишенями. Тогда он решил, что ему нужна живая цель. Он попробует силы на обитателях леса.

Лучше всего было бы подстрелить зверочеловека, однако встречаться с ним ему не очень-то хотелось. Он знал, что тогда ему просто невероятно повезло. К чему испытывать судьбу еще раз? Если твари к нему не лезут сами, он также не станет их беспокоить.

Пока у него не было лука, он ставил силки на кроликов, чтобы хоть как-то улучшить свой рацион, поэтому кролик и стал его первой жертвой в искусстве стрельбы из лука. Набравшись опыта, он научился попадать в птиц на деревьях и даже в проворных белок.

А затем он потерял первую из стрел: она застряла где-то на самой верхушке дерева, лезть же на такую высоту он не решился.

Он охотился на мелкую дичь, но если бы попытался жить в диком лесу, то сам превратился бы в дичь для крупных животных, которые обитали в его глухих уголках. Но однажды он подстрелил кабана. Чтобы свалить его, потребовались две стрелы. Но не успел он подойти к зверю, как из чащи выскочили три здоровенных волка и набросились на тушу. Наевшись до отвала, все остальное звери утащили с собой, чтобы, немного передохнув, продолжить пиршество.

Так он потерял еще две стрелы. Но что он мог сделать? Только стоять и смотреть, стараясь, чтобы волки не заметили его самого.

За несколько лет тетива неоднократно рвалась, и он менял ее. Конечно, найти такую же черную струну он не смог. Под конец у него треснул и сам лук. Погоревав, он выкопал для него могилку и закопал в том самом месте, где когда-то впервые встретился с Элиссой.

На следующий день он обнаружил, что могила разрыта – там поработали ночные падальщики, надеясь найти поживу. Ничего съедобного они не нашли, но лук исчез.

Он мог бы вырезать себе другой лук, но как быть со стрелами? Когда сломалась четвертая, у него осталась только одна – не считая тех пяти, что он спрятал в хлеву.

Он не умел делать стрелы, но на помощь пришла Элисса. Хотя новые стрелы не были так хороши, как первые, они позволили ему сохранить припрятанные в хлеву. Честно говоря, он и сам не знал, зачем их прячет, просто ему казалось, что в один прекрасный день они ему понадобятся.

Зима сменяла лето, год проходил за годом. В его жизни почти ничего не менялось. Элисса часто навещала его по утрам. Иногда несколько дней подряд, иногда раз в неделю, иногда раз в месяц. Она говорила, что он ее единственный друг, как и она была для него единственным другом.

Их встречи были единственной радостью в его жизни. Если она не приезжала, он огорчался, и очень печалился, когда наступало время расставаться.

Как-то раз она упомянула о празднике в усадьбе, который отец устраивал в честь какого-то соседа-землевладельца. Конрад рассказал ей, чем его кормит хозяин, и она пришла в ужас.

После этого она всякий раз приносила ему что-нибудь вкусное – деликатесы, каких он отродясь не пробовал: пряное мясо и вкуснейшие пирожные.

– Мне иногда кажется, что еда интересует тебя больше, чем я сама, – подшучивала над ним Элисса.

– Точно, – соглашался он.

В первые минуты встречи он обычно молчал – и ел.

Затем они разговаривали, потому что обоим было не с кем поговорить. Так вместе они и росли. С каждым месяцем Конрад становился выше, превращаясь из мальчика в юношу.

Элисса была высокого для девочки роста, но все же пониже Конрада. По-прежнему оставаясь тоненькой и стройной, она превращалась в девушку.

Когда она была с ним, Конрад уже не заботился о том, чтобы вовремя принести домой хворост, предпочитая подольше побыть с Элиссой и рискуя навлечь на себя гнев хозяина. Иногда он вообще забывал про хворост.

Однажды, когда хозяин в очередной раз хлестал его за то, что он вернулся с пустыми руками, Конрад заметил в его глазах новое выражение; раньше в них читалась только ненависть, теперь же появилось нечто иное – страх.

До сих пор Конрад боялся своего хозяина. Теперь этот страх исчез. Кнут Бранденхаймера по-прежнему частенько прохаживался по широкой спине Конрада, но он на это почти не реагировал – наказание превратилось для него в привычную бессмысленную процедуру.

Теперь Конрад знал, что вечно так продолжаться не будет. Таким было его прошлое, но не будущее.

Он был уверен: что-то непременно должно произойти. Может быть, не так скоро, не в этом году и даже не в следующем, но произойдет обязательно.

– Я спросила о тебе у отца, – сказала Элисса. Она всегда надевала накидку, независимо от времени года. Обычно она расстилала ее на земле, чтобы не запачкать одежду. Конрада же грязь и сырость никогда не беспокоили.

Стоял месяц воргехайм, середина лета, они только что искупались в реке и грелись на утреннем солнце.

Свой лук, который Конрад сработал сам с помощью кинжала, он положил рядом. Секунда – и он будет у него в руках, еще одна – и стрела ляжет на туго натянутую тетиву. Впрочем, летом зверолюди нападали редко; последний раз он видел этих тварей уже несколько месяцев назад.

Конрад смотрел, как Элисса расчесывает волосы; они стали длиннее, а она – старше.

– Что спросила? – с непонятной тревогой поинтересовался он.

– О твоем происхождении, – ответила она.

Внезапно у него забилось сердце, словно он увидел хищника, подкрадывающегося к ним. Схватив кинжал, он крепко сжал рукоять.

Она взглянула на него и улыбнулась. Это была одна из ее недобрых улыбок. Характер Элиссы вообще не отличался миролюбием. Она бывала очень капризной, ее настроение могло резко меняться, причем без видимых причин. Иногда, переехав через мост, она внезапно поворачивала лошадь и молча уезжала; иногда не привозила еду и даже не удосуживалась объяснить причину этого; иногда за все время, пока они были вместе, она произносила от силы одно-два слова.

– Ты ведь ничего не знаешь о своем прошлом, – сказала она. – Но мой отец знает все, что происходит в его долине. – Она улыбнулась, – Или почти все.

У Конрада застучало в висках. Он вспотел, но не от жары. Ему и хотелось узнать, что скажет Элисса, и было страшновато выслушать ее.

Они уже не раз обсуждали этот вопрос, придя к выводу, что Конрад никак не может быть родственником своего хозяина. Но кто же он тогда? В деревне не было такого человека, с которым обращались бы как с рабом. Даже Вильгельм Кастринг, богатейший человек, платил своим слугам жалованье и не распоряжался ими, как имуществом.

Конрад молча ждал. Элисса же явно решила его подразнить.

– Так что? – нетерпеливо спросил он. – Что он сказал?

– Он спросил, откуда я тебя знаю. Я сказала, что видела тебя в деревне, что с тобой обращаются как со скотиной и что мне стало интересно, кто ты и почему попал в такое положение.

– И что он ответил?

– Он сказал, чтобы я держалась от тебя подальше. Я сказала, что ты не умеешь разговаривать. Тогда он спросил, откуда я это знаю, и я ответила, что все знают, что ты глухонемой, да еще и полный дурак.

Ее глаза весело сверкнули.

– Ну и что дальше?

Элисса нахмурилась и посерьезнела.

– Знаешь, это странно, но, когда я начала приставать к нему с расспросами, он почему-то смутился. Как будто… испугался. И не захотел отвечать. А потом снова сказал, чтобы я к тебе даже не приближалась. – Она делано засмеялась. – Я всегда слушаюсь отца. Поэтому меня здесь и нет.

Конрад со злостью вонзил кинжал в землю. И зачем только Элисса полезла к отцу со своими вопросами – лучше бы вообще ничего ему не говорила. И лучше бы ему, Конраду, ничего об этом не знать. А так выходит, что Кастринг что-то действительно знает.

– Он испугался, – повторяла Элисса, и Конрад сразу вспомнил выражение глаз Адольфа Бранденхаймера. Односельчане всегда избегали Конрада. Из презрения или страха?

И если второе – то почему?

Элисса взяла его за руку, но он отодвинулся.

– Не сердись, – сказала она. – Просто я не ожидала такого. В другой раз я подготовлюсь получше. Я знаю, как к нему подойти; в конце концов, я любимая дочь.

Элисса была единственной дочерью Кастринга; кроме нее, у него было еще три сына, все старше ее.

– Но это еще не все, – добавила она. – На следующий день он спросил меня, не знаю ли я, где его лук и стрелы.

– Что? Он все знает?

– Нет! – быстро ответила Элисса. – Разумеется, он не знает, что они у тебя. Наверное, просто ходил за ними в кладовку и не нашел их. Они были спрятаны там. Замок был совсем ржавый, я туда и вошла.

– И что ты ответила?

– Я ответила, что понятия не имею, о чем он говорит. Я вообще не разбираюсь в луках и стрелах, пусть лучше спрашивает братьев. – Она пожала плечами. – Совпадение, только и всего.

Конрад бросил взгляд на последнюю черную стрелу и крошечный знак, вырезанный на ней.

– Не бойся, – сказала Элисса. – Отец ничего не знает. Он уже давно о них забыл.

– Забыл, пока ты не сказала обо мне.

Он поежился, но не потому, что замерз. Придвинувшись поближе, Элисса принялась расчесывать его волосы. Он старался не думать о черном оружии; вместо этого он пытался припомнить, когда впервые она стала его причесывать.

Это случилось после их первого купания, в этом самом месте, вниз по течению, подальше от деревни. Это было в то лето, когда он спас ее от зверочеловека.

Конрад ненавидел воду и боялся ее, но девочка заставила его раздеться и войти вместе с ней в реку. Она всегда было очень настойчивой. Именно она и научила его плавать.

– Я еще ни разу не видела тебя чистым. Знаешь, а ты симпатичный, – сказала она, когда они вышли из воды. Затем засмеялась и добавила: – Для крестьянина. – Тут она заметила его шрамы и легонько коснулась их пальцем. – Это тебя хозяин?

– Он, и его жена, и дети.

– Слишком старые, такие я убрать не могу, – сказала она. – Пока не могу.

Он взглянул на девочку, но она только улыбнулась, приложила палец к губам и потянулась за расческой.

Потом она попыталась расчесать его спутанные волосы. Его причесывали впервые в жизни. «Играет со мной, как с куклой, – подумал он. – Как со своим Конрадом». Но он не возражал. Он наслаждался каждой минутой их встречи. Впервые в жизни он не чувствовал себя одиноким и каждое утро надеялся, что увидит Элиссу.

В тот день, когда они расстались, он первым делом вывалялся в пыли, взлохматил волосы и вымазал грязью лицо. К чему хозяину знать об их встречах?

Однако на этот раз Конрад явился в таверну чистым и причесанным, хоть и в лохмотьях. Теперь ему было наплевать. Теперь Бранденхаймер ему ничего не сделает.

В тот день, на берегу реки, Элисса впервые заговорила о его глазах. Раньше, когда он замечал, что она ловит его взгляд, то старался отвернуться.

– У тебя странные глаза, Конрад, – сказала она.

Он немедленно прикрыл их руками – жест понятный, но бесполезный: колдунья Элисса умела видеть и сквозь них.

– Не надо, – сказала она, дергая его за руки.

– Зачем тебе мои глаза? – спросил он, заглядывая ей в лицо. Ее глаза были такими же черными, как и ее волосы, как стрелы, которые она ему подарила. – Что ты там видишь?

– А ты? – эхом отозвалась она.

– Ничего! – отрезал он и зажмурился. – Все, – добавил он немного погодя.

Больше о глазах они не говорили.

До сегодняшнего дня. Все было по-прежнему. Почти. Время, место. Изменились только они сами. Они выросли. Они стали ближе друг другу, знали друг о друге все. И вместе с тем что-то их разделяло.

– У тебя странные глаза, Конрад, – сказала Элисса. Опять.

И тем самым нарушила их негласный договор о молчании. Раньше он никогда не говорил с ней о колдовстве, о тех вещах, которые она могла делать с его помощью, а она никогда не говорила с ним о его глазах, вернее, об одном из них – левом.

Его слепом глазе.