Текст книги "День Победы. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Завадский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 119 (всего у книги 176 страниц)

Старое бомбоубежище ожило после многих десятилетий забвения, служа отчаявшимся людям для того, для чего когда-то и было создано. На стенах даже висели древние, выцветшие, покрытые плесенью плакаты по гражданской обороне, наставления по использованию противогаза, и здесь же – детские рисунки. А в дальней части огромного бункера, за брезентовой занавесью, расположился медпункт, конечная цель путешествия Олега Бурцева. Его укрыли здесь, глубоко под землей, вспоминая недавний рейд американских десантников.

Врачей, вообще всех, кто хоть что-то смыслил в медицине, берегли, не считаясь ни с чем, и так же берегли те запасы медикаментов, что оставались в городе, собирая их повсюду, в давно закрытых поликлиниках, разрушенных взрывами бомб аптеках, выгоревших подчас дотла больницах, даже детсадовских медпунктах. Упаковки бинтов и ампулы пенициллина становились настоящим сокровищем для тех, кому неоткуда было ждать помощи.

Когда он вошел, отодвинув ширму, Ольга Кукушкина, никого не стесняясь, бросилась партизану на шею, повиснув на нем и целуя сухими горячими губами. А Олег, крепко прижав девушку к своей груди, шептал ей:

– Я жив! Все хорошо, Солнышко!

Отстранившись, Ольга посмотрела на Бурцева снизу вверх, и он увидел скатившиеся по щеками бисеринки слез.

– Сверху несут раненых, каждый час, каждую минуту, – прошептала Ольга. – И всякий раз сердце сжимается, всякий раз мне кажется, что это ты лежишь на носилках, истекая кровью.

– Я тебя не брошу, и, значит, умирать мне нельзя.

– Когда это закончится? Вас же всех убьют рано или поздно!

– Нас нельзя убить, – улыбнулся Олег. – Мы же за правду, а за кем правда, тот сильнее!

Обнимая девушку за плечи, Бурцев встал над койкой, на которой лежала Жанна Биноева. Увидев товарищей по отряду, он чуть привстала на локтях.

– Ну, как ты? – Олег опустился на корточки, чтобы чеченке не пришлось запрокидывать голову.

– Нормально, – уголками губ усмехнулась Жанна. Ее вынужденное заточение в лазарете длилось лишь несколько дней, но для уроженки Кавказа это беспомощное лежание на кровати казалось вечностью, настоящим безвременьем. – Руки целы, глаза целы. Еще постреляю.

Они не услышали сигнал воздушной тревоги, да он все равно безнадежно запоздал – в тот миг, когда наблюдатели на земле услышали гул турбин американских истребителей, сброшенные ими бомбы уже мчались к земле. Бомбоубежище содрогнулось от могучего удара, так что у Бурцева клацнули зубы, и рот наполнила солоноватая кровь из прокушенного языка. Затем с потолка посыпалась цементная крошка, а за ней и куски перекрытий, подземелье наполнилось испуганными криками, а потом, поглощая все другие звуки, громыхнул взрыв.

Ударная волна швырнула тело Бурцева об стену, вминая в бетон до хруста ребер, а в лицо ему полыхнуло пламя, так, что при судорожном вдохе обожгло легкие. На какое-то время наступило забытье, а, очнувшись, Олег не сразу понял это. Вокруг царила сплошная тьма, ни проблеска. И только скрежет бетонных плит, движущихся под влиянием собственного веса, заставил сержанта поверить, что он все-таки жив. Все тело болело, особенно трудно было дышать – грудь при каждом вдохе будто тисками сжимало. Но, осторожно пошевелив руками и ногами, Олег к своему удивлению понял, что они целы, во всяком случае, не сломаны.

Осторожно, по миллиметру ощупывая то, что находилось вокруг, Бурцев понял, что его накрыла бетонная плита, которой что-то помешало раздавить тело партизана, зажатое в узком пенале. Поняв, что вокруг – только камень, Олег ощутил панику, животный ужас. Он находился неизвестно на какой глубине в крохотной нише. Не было воды, но смерть от жажды едва ли грозила сейчас. Хуже было то, что не чувствовалось притока воздуха, пусть даже наполненного гарью, мерзкой вонью горелой человеческой плоти. Немедленно захотелось вырваться отсюда, грызть толщу бетона зубами, ломая ногти пробить себе путь наружу, к свету, к звездному небу. Но Олег не шевельнулся, будто оцепенев и лишь вслушиваясь в скрип оседавших глыб бетона, спешивших заполнить оставшиеся на глубине пустоты. Постепенно тело затекло, так что шевельнуться уже было попросту невозможно. А затем откуда-то извне пришли новые звуки – мерные удары металла о камень и человеческие голоса.

Захотелось закричать, позвать на помощь, но вместо вопля из глотки вырвалось какое-то шипение. Тогда Олег дотянулся до груди, вытащив из подсумка разгрузки увесистый автоматный «рожок», и принялся бить им о бетон. Звуки наверху стихли, а затем скрежет металла раздался совсем рядом, над головой. Внезапно бетонная плита, накрывшая Бурцева просела разом на несколько сантиметров, вминая тело в лежавшие под ним обломки, врезавшиеся острыми гранями в плоть, а затем начала подниматься вверх.

В широкие щели хлынул свежий воздух, от которого вмиг закружилась голова. Кто-то, пока невидимый, прокричал:

– Браток, держись! Сейчас мы эту паскуду сковырнем!

Под плиту подсунули концы ломов, навалились, закряхтев так, что пленник отчетливо услышал натужный рык, и оттолкнули ее в сторону. Сразу несколько пар крепких рук подхватили Бурцева, поднимая его над землей, а Олег смотрел в небо, на котором равнодушно мерцали холодные северные звезды.

– Сержант, живой! – Алексей Басов склонился над своим бойцом. – Ну, ты счастливчик! В рубашке родился! Мы уж и не рассчитывали!

– Остальные… кто?

– Только ты один, сержант, – опустив взгляд, глухо промолвил полковник. – Только ты.

Оказавшись на поверхности, Олег мог оценить масштаб работ. На руинах, оставшихся от школы, суетились сотни людей, не только партизаны, но и простые жители, те, кто нашел в себе смелость покинуть свои ненадежные укрытия. Кто-то отбойными молотками или обычными кирками крушил бетонные глыбы, кто-то, помогая себе ломами, оттаскивал их в сторону, освобождая путь в подземелье, а кто-то тащил тела, десятки которых уже были уложены неровными рядами на промерзшей земле.

Увидев знакомое лицо, пусть и искаженное до неузнаваемости гримасой боли и страха, Бурцев вырвался из рук своих товарищей. Спотыкаясь, он подошел к Ольге Кукушкиной, остекленевшим взглядом уставившейся в небо, и, сев рядом, опустил ладонь на ее лоб. Олег зарыдал, никого не стесняясь, и слезы катились по милому лицу, смывая с него кровь и копоть. И он был не единственным, плакал каждый второй, находя своих друзей или родных среди тел, извлеченных из бомбоубежища, вмиг ставшего для тех, кто искал там спасения, братской могилой.

– Есть живые! – раздалось над пепелищем. – Сюда! Давай, мужики, навались! Держи так, я сейчас вытащу!

Началась напряженная, но вполне упорядоченная суета. Несколько человек, орудуя ломами и лопатами, приподняли обломок плиты, рыча от напряжения, а другие пытались вытащить из-под нее тело. Ярослав Васильев сражался до конца, до последнего вздоха, и умер, приняв на вытянутые руки всю тяжесть бетонной плиты. А за его спиной в какой-то крохотной нише, где, казалось, и кошка не уместится, сжалось еще одно тело. Бывший боец ОМОНа и в миг смерти защищал тех, кто оказался рядом.

– Давай, давай, давай! – Тело милиционера, в котором, кажется, были перемолоты все до единой косточки, подняли, укладывая в стороне, а через мгновение раздался вопль, полный восторга и удивления: – Дышит!!! Санитары, ко мне! Санитары, вашу мать, сюда!!!

– Это Жанна! – Басов округлил глаза от удивления, когда знакомое лицо мелькнуло среди нервно суетившихся добровольных спасателей. – Тоже живая!

Девушку, которую Ярослав Васильев сумел закрыть собой, будто и не были еще совсем недавно смертельными врагами чеченская снайперша и российский милиционер, осторожно уложили на носилки, куда-то понесли, а полковник Басов, вернувшись к сидевшему на груде обломков над остывающим телом Ольги Бурцеву, положил ему ладонь на плечо, негромко вымолвив:

– Не нужно, сержант. Слезами ничего не изменишь. Она была солдатом, таким же, как ты и я, и погибла, сражаясь до последнего, сражаясь за жизни наших товарищей. Плач, не плач, ее не вернуть теперь. Но ты еще жив, и можешь отомстить. Мы все должны мстить! Пусть захлебнутся нашей кровью!

В глазах Басова сверкнула сталь, кулаки с хрустом сжались. Сейчас Олег Бурцев видел перед собой человека, водившего в атаку танковые лавины, рассматривавшего врага в панораму прицела, видевшего горящие американские «Абрамсы» в безлюдной южной степи. И его война была далека от завершения.

– Мы отомстим, – глухо выдохнул Бурцев, поднимаясь на ноги. – Нам же ничего не осталось больше.

На месте бомбежки еще работали добровольные спасатели, уже всерьез никого не рассчитывавшие отыскать живым, и просто поднимавшие из подземелья тела, укладывая их длинными рядами, одно к другому. Но Олег Бурцев, не обращая внимания на эту, бессмысленную, в сущности, суету, двинулся сквозь толпу, довольно грубо отталкивая в сторону попадавшихся навстречу людей.

– Эй, сержант, куда собрался? – Полковник Басов, бежавший следом, окликнул своего товарища, но тот упрямо шел вперед, нечего не слыша и не замечая вокруг себя. – Сержант, стой!

Бурцев точно знал дорогу, уверенно шагая по переулку. Пройти два дома, безликие панельные «хрущевки», в которых, несмотря на постоянную угрозу обстрела, оставался кто-то живой. Затем спуск в подвал – замок с низкой дверцы был давно сбит, на полу замерзла воды из прорванных труб. Двое часовых встрепенулись, увидев Олега, и инстинктивно коснулись оружия. А партизан, пригнувшись, чтобы не зацепиться макушкой за низкие своды, прошел вглубь подвала, туда, где мерцающая лампочка отбрасывала длинные тени на стены, покрытые старой плесенью. В свете ее были видны люди, не меньше дюжины, сидевшие и лежавшие на полу, на какой-то подстилке. Они были одеты в помятый, изношенный американский камуфляж, с которого сорвали нашивки и эмблемы подразделения. Увидев Олега, пленники вздрогнули, наверное, что-то почувствовав.

Перешагнув высокий порог, партизан обвел взглядом жавшихся к стенам пленников. Это ради их спасения американцы методично разрушали город, перемалывая его вместе с оставшимися жителями. Среди этих людей почти не было солдат, как таковых – технический персонал, обслуживавший беспилотники RQ-1, люди, гораздо чаще державшие в руках гаечный ключ и паяльник, нежели штурмовую винтовку. И сейчас Олег чувствовал их страх собственной кожей. Сидевшие взаперти, гадавшие, когда же на их укрытие обрушится снаряд, выпущенный теми, кто явился ради их же спасения, они отчаянно боялись человека с побагровевшим от ожогов, покрытым волдырями, залитым кровью лицом.

– Что смотрите, суки? – прорычал сквозь зубы Бурцев, с трудом сдерживая рыдания – он видел перед собой не искаженные ужасом желтые и черные лица пленных чужеземцев, а единственное лицо, самое милое, которого уже никогда не коснется робкая улыбка. – Страшно, ублюдки? Вижу, страшно!

Позади уже звучали громкие шаги. Полковник Басов, наверное, уже все понимая, крикнул в спину:

– Сержант, не смей! Отставить!

Олег, стараясь не замечать бьющий в спину крик, стащил с плеча пулемет. Длинный изогнутый магазин был полон патронов, и первый из них уже покоился в патроннике. Отжав вниз флажок переводчика огня, Бурцев вскинул оружие, и, из положения «от живота», нажал на спуск. Дернувшись, РПК-74 выпустил длинную струю свинца. От грохота выстрелов, тем более нестерпимого в замкнутом и довольно тесном помещении, заложило уши, а Олег, продолжая удерживать спусковой крючок, водил из стороны в сторону стволом, на срезе которого трепетал язычок пламени. Тела пленных американских солдат, приняв щедрую порцию свинца, валились друг на друга, стены все уже были в брызгах крови, немного попало и на лицо партизана.

Треснул последний выстрел, магазин опустел, и Бурцеву стало слышно только собственное тяжелое дыхание и звон катавшихся под ногами гильз, еще горячих. Пахло сгоревшим порохом и свежей кровью. Замерший позади Олега полковник Басов только спросил негромко:

– Ну и зачем?

Ничего не отвечая, Олег невозмутимо повесил пулемет на плечо, и, развернувшись на пятках, двинулся прочь. Лишь выйдя на свежий воздух, он дал волю себе, и по грязным, покрытым копотью щекам потекли скупые ручейки слез. А полковник, увидев движение среди трупов, сделал шаг вперед. Один из американцев, с простреленной грудь, был еще жив, упорно пытаясь выбраться из-под груды придавивших его к полу мертвецов. Увидев над собой русского партизана, он что-то прошептал, одними губами, а затем его глаза в ужасе округлились, когда рука Басова коснулась пистолетной кобуры.

– Pleas! No!

– Нет уж, все, так все, – покачал головой полковник, неторопливо вынимая оружие.

Оттянув назад затвор «макрова», он направил ствол точно в лицо рыдавшего от ужаса американца, и, большим пальцев сдвинув защелку предохранителя, нажал на спуск, а потом снова и снова, и еще раз, видя, как содрогается уже мертвое тело от ударов рвавших его пуль. А затем, держа оружие в руке, Басов вышел прочь, задержавшись лишь возле часовых, чтобы приказать:

– Здесь все сжечь!

Он нагнал Бурцева уже снаружи. Мимо дома, в подвале которого произошла казнь, еще бежали к руинам школы какие-то люди, наверное, считавшие, что их помощь кому-то еще может потребоваться. Некоторые останавливались, видимо, услышав звуки выстрелов и теперь настороженно наблюдая за партизанами.

– И для чего это, сержант? – Басов придержал почти бежавшего Олега за руку. – Знаешь, если мы все же сумеем победить, то потом тебя за такие дела свои же к стенке поставят.

– Не важно. Это враги, и я буду их убивать всюду, где увижу.

– Твои враги – там, – полковник кивком указал куда-то в сторону, подразумевая, видимо, городскую окраину, где, сжавшись стальной пружиной, ждала команды на штурм американская морская пехота. – А эти… Эти уже никому и ничем не могли угрожать. Только патроны зря перевел, а их и так немного остается. Черт, мы недооценили американцев. Гранатометов почти не осталось, патронов в обрез, лекарств самых элементарных, бинтов даже, и тех не хватает уже. Они почти опрокинули нас, прошли через все линии обороны, как нож сквозь масло. – Басов помрачнел, вспоминая недавнюю ночную атаку: – Еще один такой бой – и останется только в штыковую! Ладно, сержант, идем!

Из приоткрытой двери подвала вырвались клубы густого черного дыма, заставляя прохожих тормозить, выворачивая головы. Алексей Басов, хлопнув Олега по плечу, двинулся прочь, но, не пройдя и двадцати метров, замер, вглядываясь в серое низкое небо.

– Что за черт? – Он повертел головой, окликнув притормозившего рядом спутника: – Сержант, ничего не слышишь?

Ответить Олег, тоже почуявший беду, не успел. Над головами вновь раздался протяжный стон, в последние дни хорошо знакомый каждому жителю Нижнеуральска, и Алексей Басов, надсаживая глотку, крикнул:

– Воздух!!! В укрытие!!!

Люди, копошившиеся на руинах, точно трудолюбивые муравьи, кинулись врассыпную, слыша, как рев реактивных турбин, обрушившийся из поднебесья, сменяется воем стабилизаторов мчащихся к земле авиабомб.

Журналисты «Би-Би-Си» привыкли всегда и всюду оказываться первыми, в самой гуще событий. Не были готовы они изменить традиции и сейчас, пускай спешка могла стоить им жизней. Стараясь не отставать от русских партизан, Хопкинс и Бойз шли, порой переходя на бег, по безлюдным улицам, всюду видя следы недавних боев. Сгоревшие танки с размотанными по асфальту стальными лентами гусениц, перебитых взрывом мины, или стоявшие на ободах оплавленных колес бронемашины. Воронки, вырытые тяжелыми снарядами в асфальте. Россыпи потемневших гильз. Пятна гари на стенах домов, обрамлявшие оконные проемы. Но кое-где можно было увидеть и жизнь. Приоткрытая дверь магазина, из которой сочился запах свежего хлеба, такой, что слюнки текли, стоит только вдохнуть его. Вился дымок над торчавшими из окон трубами самодельных «буржуек». Развешанное на балконе свежевыстиранное белье. Обитатели Нижнеуральска пытались выжить, несмотря ни на что веря в счастливый исход.

Ориентиром для бежавших по опустевшим улицам людей был столб черного дыма, различимый даже на фоне серого предрассветного неба. А затем дома остались позади, и журналисты увидели разрушенное строение, когда-то здание этажа в три, теперь же – просто груду кирпичей. А в этой груде – несколько глубоких отверстий в земле, похожих на кротовые норы. Из этих-то провалов и шел густой дым.

Буров, поджидавший репортеров в окружении полудюжины вооруженных партизан, приблизившись, зло приказал:

– Снимайте! Снимайте все! пусть весь мир увидит, как и с кем воюют «цивилизованные» американцы, несущие человечеству свою демократию!

Только теперь Гарри увидел тела, десятки, если не сотни человеческих тел, которые кто-то заботливо выкладывал длинными рядами. Над ними рыдали нашедшие своих друзей или близких люди, и партизаны, и обычные жители. Другие с остервенением крушили бетонные глыбы, рассчитывая найти под ними живых, а были и те, кто просто бродил по руинам с остекленевшими безжизненными взглядами.

– Снимай, Билли! – полушепотом произнес Хопкинс, подходя к одному из трупов. Это была женщина, обгоревшая до состояния головешки, так, что репортер, многое видевший, едва сдержал приступ рвоты, нервно сглатывая.

Буров, снова приблизившись к репортерам, потребовал:

– Камеру на меня! Снимай, англичанин!

Уставившись в объектив, генерал произнес, глядя в черный глазок исподлобья:

– Это не был военный объект. Американские бомбы уничтожили бункер, в котором укрывались мирные жители, и находился медпункт. В один миг оборвались сотни жизней. Здесь не было солдат, только дети и женщины, лишившиеся крова. Так проходит операция по ликвидации «террористов», провозглашенная властями США и американским военным командованием. И от имени всей своей армии заявляю – мы отомстим, спросим десятикратно за каждого умершего здесь в эту ночь! Вторжение в Россию – это самая большая ваша ошибка, американцы, и она может оказаться для вас последней, если сейчас вы не остановитесь, пока еще не стало поздно!

Командующий, позади которого суетились одинаково хмурые, подавленные люди, казалось, был готов броситься сейчас на оператора. В глазах Бурова плескалась ярость, его ноздри гневно вздымались, как у бешеного зверя, и Уильям Бойз невольно попятился.

– Бессмысленные слова. Нас все равно никто не увидит и не услышит, – фыркнул Гарри Хопкинс. – Город находится в полной изоляции. Ни телевидения, ни Интернета, без ведома ваших врагов сюда не войти и не выйти отсюда. У ваших солдат даже нет радиосвязи. Для окружающего мира мы все просто не существуем, генерал. Все наши репортажи сгорят вместе с нами, когда Морская пехота США возьмет штурмом Нижнеуральск.

Плечи Бурова поникли, будто из него вынули какой-то стержень. Стиснув зубы, так что желваки вздулись на скулах, он процедил, глянув в упор на британского репортера:

– Я постараюсь сделать все, чтобы цена победы оказалась неприемлема для нашего врага! Верно, отсюда не выйти, иначе, как с поднятыми руками. Нам некуда отступать, это последний рубеж, и если он даже и падет, вся Америка погрузится в траур на годы!

Мерный гул, на пределе человеческого восприятия, опустился на проснувшийся город, заставив множество людей, еще веривших, что под завалами кто-то ждет их помощи, замереть, как по команде запрокинув головы и вглядываясь в небо. Здесь, пожалуй, не было того, кто не научился бы узнавать звук турбореактивных двигателей летящего на большой высоте самолета. И пусть сам источник звука невозможно было увидеть невооруженным взглядом сквозь плотную низкую облачность, партизаны в несколько голосов разом крикнули:

– Тревога! Воздух!!!

Сотни людей кинулись врассыпную, разбежались во все стороны, покидая открытое место, казавшееся наиболее опасным, хотя в глубине души каждый понимал, что сейчас опасно везде. Хопкинса схватил за рукав командир его «телохранителей», рванув со всей силы, так что англичанин едва не свалился с ног, и прокричав в ухо:

– Шевели ногами! Убираемся отсюда!

Сразу двое бойцов подхватили под локти Бойза, так, что оператор перебирал ногами по воздуху, крепко вцепившись в свою камеру, самую большую сейчас драгоценность. Они помчались к стоявшим неподалеку домам, относительно целым, разве что с пулевыми отметинами на стенах под матюги партизан, еще и успевавших вертеть головами в поисках опасности.

Гул турбин вытеснил все прочие звуки, а затем превратился в протяжный вой, и один из бойцов генерала Бурова крикнул, в ужасе округляя глаза:

– Бомбы! Бежим!!!

Несколькими секундами ранее командир экипажа тяжелого бомбардировщика Боинг В-52Н «Стратофортресс» нажал кнопку сброса бомб на приборной панели. Раскрылись створки бомболюка в днище самолета, и первая из двух дюжин пятисотфунтовых фугасных бомб Марк-82 черной каплей устремилась вниз, срываясь с замков подвески. Огромный самолет, темно-серый, точно гигантская летучая мышь с пятидесятишестиметровыми крыльями, летел выше облаков, в четырнадцати километрах над землей. Здесь ему не могли угрожать ПЗРК партизан, но и пилоты «летающей крепости» не могли видеть свою цель, как и то, что сброшенные ими бомбы, достигнув земной поверхности, разливаются океаном пламени, поглощавшим целые кварталы.

Для шести офицеров ВВС США боевая задача сводилась к полету на предельной высоте по известному маршруту, в заданной точке которого следовало избавиться от своего смертоносного груза, затем вернувшись на базу для заслуженного отдыха. Никакой опасности, никаких сомнений. Так сражались их деды в небе Германии и Кореи, их отцы – над Вьетнамом, добывая победу безо всякого риска для своих драгоценных жизней.

– Готово, – спокойно произнес первый пилот, дождавшись сигнала бортовой системы управления вооружением IВМ/Рейтеон ASQ-38 о том, что последняя бомба покинула грузоотсек, растворяясь в сумраке, расплескавшемся под брюхом «бомбера». – Разворот на сто восемьдесят градусов! Задание выполнено, идем домой!

Жадно всасывая разреженный холодный воздух черными широкими «зевами» воздухозаборников своих восьми реактивных турбин «Пратт-Уитни», В-52 неторопливо выполнил вираж, чуть заваливаясь на опиравшееся о пустоту крыло. Экипаж ожидали несколько часов монотонного полета по обратному маршруту, заканчивавшемуся среди сопок Кольского полуострова. А на смену выполнившему задачу «Суперфотрессу» спешили его «братья-близнецы». Десять тяжелых бомбардировщиков один за другим подходили с северо-запада, закрутив над городом, содрогавшимся от грохота взрывов, смертельную карусель. По очереди выстроившиеся в линию самолеты, каждый из которых нес на внутренней по двадцать четыре авиабомбы свободного падения «Марк-82», разгружались над Нижнеуральском, превратившимся в эти минуты в подобие проснувшегося вулкана, плевавшегося огнем. Затем они, полегчав разом на пять с половиной тонн, отправлялись в обратный путь, оставляя за собой только разрушения.

Бомбы, сброшенные с заоблачных высот, беспорядочно рассыпались над городом, взрываясь повсюду. Ни о какой точности бомбометания, разумеется, не было и речи, когда рассеивание исчислялось километрами. И люди, застигнутые далеко внизу неожиданной атакой, метались в панике, ища укрытия и слыша надсадный вой стабилизаторов, обрывавшийся грохотом взрыва, от которого дрожала под ногами земля. Ковровая бомбардировка накрыла разом весь Нижнеуральск, неуправляемые, «чугунные» по терминологии самих американцев, фугасные бомбы не различали правых и виноватых, военные и гражданские объекты, разрушая все, чего касались.

Гарри Хопкинс, едва поспевавший за своими «опекунами», приставленными к британцам самим генералом Буровым, увидел, как оседает, окутавшись клубами дыма и цементной пыли, коробка жилого дома, разрушенного прямым попаданием. От громкого взрыва заложило уши, ударная волна упруго толкнула репортера в грудь, и земля ушла из-под ног. В себя Гарри пришел через несколько мгновений, поняв, что сидит прямо на асфальте, а над ним стоят его оператор и один из русских солдат.

– Ты цел? – Уильям Бойз смотрел в лицо своего напарника со страхом. – Черт возьми, надо двигать, Гарри!

– Давайте за мной, – потребовал партизан. – Не отставать! Бежим, живее!

Хопкинс, опираясь на протянутые крепкие руки партизан, только успел подняться на ноги, когда новый взрыв обрушился громовыми раскатами. Русские что-то кричали, но слов не было слышно, англичанин видел только, как те смешно открывают рты, точно рыбы. Бойз дернул Хопкинса за руку, и они снова побежали, а вокруг гремели взрывы, вздымались в небо столбы дыма, стучали по асфальту осколки. Что-то ударило Гарри Хопкинса по затылку, и тот, потеряв равновесие, повалился вперед, упав на руки и содрав при этом кожу на ладонях до мяса о выщербленный асфальт. Коснувшись головы, британец увидел кровь, много крови, сочившейся из раны, но один из партизан, только глянув, сообщил:

– Царапина! Кожу только порвало! Всегда так, хоть чуть-чуть башку зацепит, кровищи море! Давай, мужик, вставай – и ходу, ходу!

Гром, волнами обрушивавшийся на город, смолк, когда очередной В-52, избавившись от своего груза, лег на обратный курс, и партизаны, едва не на руках таща растерянных, оглушенных журналистов, побежали по узкому переулку, лавируя между припаркованных на тротуара машин. А над головами снова звучал нараставший с каждой секундой гул турбин, оборвавшийся визгом стабилизаторов обрушившихся на беззащитный Нижнеуральск бомб.

Впереди встала стена огня, Хопкинс почувствовал, что его отрывает от земли какая-то могучая сила, отправляя в свободный полет, завершившийся яркой вспышкой и беспамятством. Придя в себя, репортер, понявший, что лежит на земле, лицом вверх, ощутил страшную боль во всем теле и звон в голове. В носу что-то хлюпало, Хопкинс утерся ладонью, увидев кровь.

– Дьявол! – репортер сел, осмотревшись по сторонам и увидев неподалеку еще дымящуюся воронку, оставленную разорвавшейся бомбой. А вокруг – неузнаваемо изломанные человеческие тела. – О, черт! Билли!

Перевернув ткнувшегося в асфальт лицом Уильяма Бойза, Хопкинс не смог удержаться от тошноты, увидев вместо лица своего оператора сочащуюся кровью сплошную рану, из которой торчали белые осколки костей. От партизан и вовсе остались только окровавленные обрывки камуфляжа да обгоревшие бесформенные куски, ничего общего не имеющие с человеческим телом.

– Господи, Билли! – Не отводя взгляда от своего напарника, Хопкинс кое-как встал на ноги, чувствуя, как весь мир вокруг завертелся в бешеном круговороте, так что к горлу снова подкатил горький комок.

Сделав первый шаг, англичанин едва удержался на ногах. Опустившись на корточки возле оператора, он поднял с земли чехол с видеокамерой, на вид вполне целый. В этот момент сквозь шум в ушах Хопкинс снова расслышал рокот турбин, и, выругавшись, побежал к ближайшему дому. Пятьдесят метров пути он проделал за несколько минут, дважды упав, и под конец вовсе полз на четвереньках. Несколько ступеней, утопленных в землю, привели Гарри к мощной железной двери, на которой красовалась вывеска с надписью, почему-то на английском: «Компьютерный клуб». Навалившись на тяжелую дверь, скрипнувшую плохо смазанными петлями, он смог приоткрыть ее на несколько сантиметров, скользнув в темное нутро подвала и вздрогнув от резкого окрика:

– Стоять! Руки подыми!

Хопкинс застыл, боясь даже дышать. Мальчишка, лет шестнадцати на вид, в грязном армейском бушлате, одетом поверх ярко-оранжевой «толстовки», направил ему в грудь ствол ружья, вороненого «помпового» дробовика, типа американского «Ремингтон-870». Гарри скосил взгляд налево, затем направо, осматривая довольно просторный зал. Вдоль стен, как полагается, столы с компьютерами, сейчас выключенными и покрытыми толстым слоем пыли. На одном из них стоит древняя керосиновая лампа, едва справляющаяся с царящим в подвале сумраком. А из-за спины вооруженного и явно перепуганного мальчишки, из-за стойки, где в прежние мирные времена сидел, видимо, администратор заведения, торчат несколько голов.

– Не дергайся, мужик, – срывающимся голосом предупредил тинэйджер, продолжавший крепко и уверенно держать оружие. – Убью!

Хопкинс, от контузии и испуга все позабывший, произнес громко и отчетливо:

– No shot, please!

– Американец?! А-а-а, сука!

Первый удар прикладом в живот Гарри пропустил, не ожидая от противника такой прыти. Пластиковый затыльник больно впечатался в тело, заставив англичанина согнуться, и следующий удар угодил по лицу, точно в скулу. Лязгнув зубами и ощутив вкус крови во рту, Хопкинс попытался увернуться, но был сбит на пол. Парень, орудуя прикладом и ногами попеременно, избивал сжавшегося в комок журналиста, громко и бессвязно ругаясь, а тот лишь стонал, вздрагивая.

Заскрипела дверь, дневной свет немного рассеял мрак, и громкий голос, прозвучавший от входа, разнесся по залу:

– Малец, а ну, оставить! Стоять, я сказал!

Двое немолодых мужиков в камуфляже, с АК-74 на плече, в «разгрузках», громко топоча, подошли к подрагивавшему, лежа на полу, Хопкинсу. Один из них, схватив за шиворот парня и выдернув из его рук ружье, рыкнул:

– Ты какого хрена делаешь?!

– Это американец! Эти твари мой дом разбомбили! Мать, батя, все там остались! Я его убью! Пусти!

– Это англичанин, журналист! – Раздался звук удара, и мальчишка, получив для ускорения подзатыльник, отлетел в сторону, а партизан, помогая подняться Хопкинсу, спросил:

– Жив, репортер? Могло быть и хуже?

– Мой оператор, – выдавил из себя Гарри. – Он мертв, черт возьми!

– Как и наши ребята. Так воюют американцы, не различая никого. Не знал об этом? Так выйди, посмотри по сторонам! Полгорода в руинах!

Хопкинсу помогли встать, протянули флягу с водой, и журналист кое-как смыл кровь. Затем, опираясь о плечи своих неожиданных спасителей, он вышел наружу, увидев перед собой дымящиеся развалины, оставшиеся от жилого дома, мимо которого они с Уильямом Бойзом пробегали несколько минут назад, ища спасения от сыпавшихся с небес смертельным градом бомб.

– Камера, – вспомнил, дернувшись назад, англичанин. – Там запись! Надо показать ее! Все должны это видеть!

– Здесь твоя камера, не суетись. Пошли пока в штаб, генерал рвет и мечет, думает, что вы погибли.

Гул взрывов, не прекращавшийся почти час, наконец, стих. Озираясь по сторонам, Хопикин всюду видел следы бомбежки. Воронки, выгрызенные в земле, осевшие кучей обломков дома, тела, неподвижно лежащие на тротуарах. Кое-где в небо упирались столбы густого черного дыма. Навстречу бежали люди, и партизаны и обычные горожане, которые тащили на самодельных носилках, а то и просто на руках, раненых, жалобно кричавших от боли.