Текст книги ""Фантастика 2025-48". Компиляция. Книги 1-23 (СИ)"

Автор книги: Александр Михайловский

Такая пропаганда тем более должна была подействовать, потому что авиация с «Адмирала Кузнецова», действующая над Ирландским морем и его окрестностями, нет-нет да и залетала севернее Ливерпуля и Манчестера, расчерчивая в разрывах облаков синее небо своими инверсионными следами. Кроме разведки велась и боевая работа. Так, к примеру, вчера вечером по порту Глазго был нанесен бомбовый удар как раз в тот момент, когда там англичане пытались погрузить на два парохода перебрасываемые из Шотландии в Ирландию войска. В результате причалы были разрушены, поврежденные пароходы выбросились на берег, а солдаты, в основном навербованные из местных шотландцев, разбежались по домам. Дезертиров англичане ловили и вешали, но молодые шотландцы больше не хотели воевать ни за королеву Викторию, ни за принца-регента Альберта, ни тем более за банкиров Сити.

Глазго еще легко отделался. В порту Ливерпуля, например, обработанные зажигательными баками причалы и угольные склады полыхали уже второй день подряд, и жирный удушливый угольный дым непроницаемой пеленой окутывал город и его окрестности. Не лучше было и на остальной территории Англии, где методично, от налета к налету, разрушалась вся транспортная инфраструктура, в первую очередь порты, железнодорожные мосты и виадуки. Делалось это для того, чтобы затруднить переброску войск и в то же время как можно меньше подвергать риску мирное население.

– Простые Джонни и Мэри нам совсем не враги, – заявил адмирал Ларионов в интервью, данном российским и иностранным газетчикам, которые на «Адмирале Кузнецове» отправились в боевой поход.

Югоросская авиация сбрасывала на английские города агитационные бомбы, набитые листовками, которые, трепеща белыми крыльями, аки голуби мира, медленно опускались с небес на крыши Лондона, Манчестера, Ньюкасла, Бирмингема, Ноттингема, Лидса, Саутгемптона и других английских городов.

Ну, а блокадная эскадра, находящаяся на ближних подступах к Белфасту, как пробка наглухо запечатала сообщение по морю с этим портом. Мрачно дымящий на горизонте своей толстой трубой «Петр Великий» сам по себе был серьезным предупреждением. Но у некоторых британских капитанов никак не укладывалось в голове – как могут вот так, демонстративно и нагло, прямо в британских водах находиться корабли, не принадлежащие к флоту Ее Величества.

Такими непонятливыми оказались капитаны двух трампов, вышедших из небольшого шотландского порта Странраер, расположенного напротив Белфаста в глубине одноименного залива, и перевозивших по батальону пехоты каждый. Да и идти им было всего ничего – в хорошую погоду пять, а в плохую – шесть-семь часов. Море было знакомым, как подмышка собственной жены.

Но вышло так, что уже на подходе к Белфасту, звонко бухнувшая на «Петре Великом» четырехфунтовка (сухопутная 87-мм пушка, установленная на специальном морском станке) скомандовала английским кораблям лечь в дрейф под угрозой немедленного уничтожения. Следом в сторону английских судов угрожающе повернулись две круглые башни броненосца с двенадцатидюймовыми орудиями главного калибра.

Пока командир броненосца капитан 1-го ранга Константин Ипполитович Вогак с помощью флажных сигналов вел с капитанами трампов переговоры о сдаче их в плен и разоружении находящихся на их борту британских солдат, сперва на одном, а потом и на другом судне вспыхнули бунты. Рядовой состав и большая часть сержантов в обоих батальонах были шотландцами, а офицеры – англичанами. Обычное в принципе для английского флота дело, когда взбунтовавшаяся команда швыряет за борт офицеров. В армии такое случается реже, и это, наверное, только потому, что на суше непонравившегося офицера невозможно выкинуть за борт.

Такая возможность британским солдатам наконец представилась, и они, не желая напрасно умирать за проигранное дело, после небольшой борьбы и стрельбы, стали метать своих офицеров за борт. Когда все закончилось, то оба трампа подняли шотландские флаги и попросили разрешения присоединиться к блокирующей Белфаст эскадре. Немного подумав, командир «Петра Великого» дал такое разрешение, после чего оставив несколько датских вооруженных паровых шхун блокировать горло залива, броненосец с остальными кораблями направился прямо к Белфасту.

А там уже творилось светопреставление. Два дня назад, одновременно с высадкой короля Виктора в Голуэе и объявлением войны Великобритании Континентальным Альянсом, по всей Ирландии вспыхнули выступления ирландцев-католиков, которых не остановило даже известие о булле покойного римского папы, в которой тот пообещал предать анафеме всех ирландских мятежников.

Там, где к моменту восстания уже были созданы подразделения Ирландской Королевской армии, такие выступления были организованными. А там, где таких подразделений не было, бунт оказался стихийным и неуправляемым. Но и там нет-нет да в протестантских кварталах на стенах домов появлялись намалеванные черной краской буквы IRA и большая пятиконечная звезда. Все знали, они идут, они уже близко, возмездие за все преступления неминуемо.

И тут протестантская этика, ради успеха и прибыли дозволявшая любые преступления, начинала срабатывать в обратном направлении, вгоняя своих носителей в уныние и депрессию. Слова «Господь не с нами» стали для англичан и перешедших в протестантство ирландцев и шотландцев настоящим проклятием. Поэтому сопротивление повстанцам было слабым и разрозненным, и только там, где стояли отряды регулярной армии, поддерживался еще хоть какой-то порядок.

Одним из таких мест и был густо населенный протестантами Белфаст, который помимо всего прочего являлся центром местной судостроительной промышленности.

Уличные бои между полицией, армией и отрядами ИРА разделили город пополам. Ирландские королевские повстанцы были неплохо организованы и хорошо вооружены позаимствованными с таможенных складов многозарядными винтовками Винчестера со специальными патронами под бездымный порох. Гремели на улицах Белфаста выстрелы и падали на ирландскую землю не олени-карибу, и не медведи-гризли, а королевские солдаты в красных мундирах. Те два батальона нужны были английскому командованию исключительно для того, чтобы попробовать переломить ситуацию и кровью шотландских парней загасить ирландский пожар. Но вместо них к берегу подошел закованный в толстую броню сильнейший боевой корабль мира.

Первые же выстрелы его двенадцатидюймовок по береговым укреплениям, в которых суетились британские солдаты, означали, что время правления англичан в Белфасте истекло. Даже тогдашние, относительно примитивные орудия с чугунными снарядами все равно представляли для кораблей и береговых укреплений большую опасность. Белфаст должен пасть, и произойти это могло в самые ближайшие часы.

20 (8) апреля 1878 года, утро. Лимерик.

Сэмюэл Лэнгхорн Клеменс, главный редактор газеты «Южный крест»

У меня из головы все не шел вчерашний разговор с Виктором Брюсом. Сколько я его ни уговаривал, он ни в какую не хотел отпускать меня поближе к театру военных действий. Но вчера он, наконец, не выдержал моего занудства – то есть, понятно, упорства.

– Хрен с вами, – сказал мне без пяти минут король свободной Ирландии (при чем здесь столь любимый русскими овощ, я так и не понял). – Ладно, если вам так хочется, то поезжайте в свой Корк. Только знайте, что там вас могут и убить. «Южный Крест» недосчитается своего редактора. Не говоря уж о том, что мир потеряет величайшего писателя – вы сами даже еще не подозреваете, насколько замечательного.

– Ваше величество, – ответил я ему с улыбкой, не в силах сдержать своего ликования. – Ваше величество, спасибо вам большое! А про смерть – видите ли, в шестьдесят первом году я смалодушничал и самовольно покинул свою добровольческую часть в Миссури и отсиделся в Калифорнии, пока мои соотечественники сопротивлялись, как могли, жесточайшему врагу.

– Ладно, ладно, Сэм, – махнул рукой будущий ирландский король. – Только давайте поскорее, пока я не передумал.

Почему именно в Корк, а не в Атлон и далее в Дублин, что было бы намного более выигрышным для журналиста? А потому, что за мной числился должок перед гражданами этого портового города, где я провел самое кровавое Рождество в своей жизни. Только теперь я был в форме, и еще у меня была винтовка Винчестера, которой, по приказу Брюса, меня снабдили перед посадкой в поезд, заодно вручив патронташ с сотней маленьких бочкообразных патронов без маркировки и с красненькими головками. Впрочем, я так и оставил ее притороченной к седлу своего коня, который отправился со мною в путь в отдельном вагоне; седла и другая упряжь хранились там же, в небольшом помещении. Как мне потом объяснили, так делать было нельзя – винтовка всегда должна быть при тебе.

В Лимерик я прибыл уже тогда, когда этот важный порт был в руках нашей доблестной армии. Другими словами, мне оставалось лишь спешно запечатлеть для потомков то, что я увидел, ведь до отправки кавалерии на Корк оставалось около часа. И я побежал в город – в Лимерике я уже успел побывать в мой первый приезд и примерно представлял себе город.

Но то, что я увидел, напомнило мне Корк после памятных мне рождественских событий – пожары, развалины, гарь, причем не только в католических районах. Здесь «красные мундиры» находились в казармах, обезоруженные и под надежной охраной местного ополчения. А на улицах танцевали не только католики, но и протестанты. Женщины целовали всех, кто был в зеленом камуфляже регулярной ирландской королевской армии и сером камуфляже конфедератов, старики низко кланялись, и даже дети лезли обниматься. Для них война уже закончилась, а последние события каким-то чудом смогли примирить и католическое большинство, и протестантскую элиту, особенно после того, как им зачитали указ Виктора Первого, призвавшего вместе строить новую, свободную Ирландию для всех. Лишь немногие, уличенные в пособничестве врагу, отправились в лимерикскую тюрьму. Но такая участь настигла только тех, на чьей совести были убийства и аресты мирных граждан. Но и с ними было приказано обращаться корректно – степень их вины решит суд. И, как ни странно, но я не раз слышал, как местные ворчали по этому поводу. Из обрывков разговоров я понял, что никто не собирается нарушить приказ своего короля и его представителя, назначенного комендантом города – капитана Шона О’Дали, ранее известного под именем Джон Дейли – местного уроженца, бежавшего в шестьдесят шестом году в САСШ и одним из первых прибывшего в Гуантанамо.

Прекрасные, хоть и несколько фигуристые, местные грации целовали и меня, как я ни пытался им говорить, что я не принимал участия в их освобождении.

А потом одна из них закричала:

– Это же Марк Твен! Я его узнала по портрету на титульном листе!

Тут началось нечто совсем невообразимое – меня схватили и начали подбрасывать вверх, да так, что я уже мысленно простился с жизнью – если бы меня каждый раз не ловили неожиданно сильные девичьи руки, я б ударился головой о булыжную мостовую с такой силой, что мир и в самом деле потерял бы графомана в моем лице. Как только меня отпустили, я позорно бежал в направлении вокзала, пообещав, впрочем, приехать к ним уже как к читателям… И даже успел запрыгнуть в свой вагон.

В Корке, как ни странно, было тихо. Квинстаун, через который я когда-то покинул Изумрудный остров, уже был в наших руках, а гарнизон Корка, как мне позже объяснили, почти целиком отошел в Лимерик и в Уотерфорд, по направлению к Дублину. Гарнизон тех самых казарм, в которых я когда-то так «весело» провел время в обществе таких милых людей, как сержант Клич, сдался без всякого боя.

Увы, моего тогдашнего столь эрудированного собеседника не было – по рассказам пленных, части, которые тогда были посланы в Корк, давно уже находились в других местах, причем никто не смог сказать, где именно. При этом не исключено, что сержант Клич и его приятели по Кровавому Рождеству уже давно гниют в сточной канаве, убитые пулями повстанцев или упавшими с небес, начиненными пироксилином, чугунными бомбами.

Я решил навестить своих старых друзей и первым делом побежал к Оги Лаури. Город мало изменился с Рождества – католические кварталы представляли собой все те же пепелища, и ни один дом не был восстановлен. Даже в тех, которые мало пострадали, людей не было, зато двери часто были сорваны с петель, а внутри, судя по тому, что я смог увидеть через пустые глазницы окон, практически ничего не осталось – похоже, мародеры вынесли оттуда все ценное.

Мне рассказали, что католиков попросту выгнали из центральных районов города, и те из них, кто не ушел в ополчение, обосновались у родственников и друзей на окраинах города. Впрочем, и тех, у кого не было ни тех, ни других, тоже взяли на постой – при всех недостатках ирландцев гостеприимство у них в крови.

А вот протестантские районы, как мне показалось, изменились мало. И дом Оги выглядел почти так же, как и тогда, в Рождество, разве что цветы у дома имели несколько неухоженный вид, а во дворе лежал какой-то мусор. Я постучался.

Дверь открыл какой-то заспанный человек в красном мундире, точнее, в одном кителе – ниже пояса у него были лишь одни подштанники. Ну, я и герой, подумал я про себя. Прискакал один. Если мой визави имеет хоть чуток боевого опыта…

Но тот продолжал таращиться на меня, и я решился, выхватил из седельной кобуры винтовку, при этом пребольно ударив себя по лбу прикладом, и заорал:

– Руки вверх!

Тот медлил, и я выстрелил над его головой. Точнее, мне так показалось. На самом же деле я попал ему в ухо, после чего он заверещал и все-таки поднял свои конечности так высоко, как только смог, причем на его подштанниках появилось мокрое пятно. Да, не герой сей гордый английский петух, не герой… Повезло мне.

– Ты кто такой? – спросил я его ласковым голосом.

– Лейтенант Фингл, сэр, – дрожащим голосом проблеяло это чудо в красном кителе, косясь одним глазом на ствол моего винчестера.

– А где сэр Лаури? – спросил я, водя стволом прямо у него под носом. При этом его зрачки неотрывно следовали за черной дырой ствола.

– Он арестован, – нервно сглотнув, ответил Фингл. – Я слышал, что его отправили в Слайго.

«Ну, тогда все нормально, – подумал я, – Слайго освободили еще три дня назад, и занимался этим югоросский спецназ, а этим ребятам англичане на один зубок».

После чего снова спросил вслух:

– Кто еще есть в доме?

– Никого, – ответил Фингл, – кроме шлюхи-католички.

Словно в подтверждение его слов, громко визжа, из дома выбежала здоровенная бабища, причем она была почти в полном неглиже. Да, хреновый вкус у этого Фингла – эта дама его больше раза в полтора, если не в два. И даже если бы у меня не было Оливии, то я б на такую не клюнул при всем моем желании. Но, в отличие от своего недавнего любовника, она посмотрела на мою пятнистую форму и радостно заорала:

– Ура! Наши в городе! Да здравствует король Виктор!

После чего, словно регбистка, сбила Фингла с ног и начала молотить его кулаками. Я взмолился:

– Добрая леди, давайте лучше доставим его в казармы – пусть посидит там с такими же, как он…

Она с сожалением бросила Фингла, чье лицо – не только простреленное мною ухо – представляло собой кровавую маску, после чего побежала куда-то и вернулась уже в платье. Должен сказать, что именно она отконвоировала своего недавнего любовника, я лишь ехал чуть в сторонке.

И когда мы его доставили по назначению, она сказала мне:

– Сэр, вы, наверное, осуждаете меня за то, что я с ним спала. Знаете, моего мужа убили еще на Рождество, и у меня осталось четверо маленьких детей. А так я могла хоть как-то прокормить их и старенькую маму. Не судите меня строго…

21 (9) апреля 1878 года, полдень.

Ирландское море, 4 мили восточнее Дублина.

Ракетный крейсер «Москва» и югоросское ударное соединение

С того момента, когда утром двадцать первого апреля серые тени на горизонте превратились в югоросские боевые корабли, стало очевидно, что английской власти в Дублине осталось жить всего несколько часов. За последние дни территория, которую контролировала британская армия и оккупационная администрация, стремительно съежилась и ограничивалась только Дублином и его окрестностями. Этому немало способствовала действующая в небе над Ирландией югоросская авиация.

Любое подразделение в красных мундирах британской армии становилось целью для Су-33 и МиГ-29. Со второй половины дня двадцатого апреля к охоте подключились также «Аллигаторы» и «Ночных охотники», которые, базируясь на «Адмирале Кузнецове», в течение ночи и утра двадцать первого числа терроризировали окрестности Дублина, расчищая дорогу эшелонам с ирландскими солдатами, которые после нескольких победоносных стычек с британской армией полностью уверились в качественном превосходстве своего вооружения и тактики.

Бой обычно заканчивался, не успев начаться. Многозарядные «руски» у пехоты и «винчестеры» у кавалерии вносили в ряды наступающих «красных мундиров» ужасное опустошение еще до того, как те могли открыть огонь из своих однозарядных винтовок Пибоди-Мартини. Конечно, если это происходило еще до того, как их прямо в походных колоннах не накрывала бьющая с закрытых позиций ирландская артиллерия, укомплектованная русскими казнозарядными нарезными орудиями, по сравнению с которыми пушки Круппа можно было считать устаревшими.

Кроме того, бойцы Ирландской Королевской армии, русские добровольцы и конфедераты были одеты в камуфляж, что делало их плохими целями для британских стрелков. В то же время красномундирные «лобстеры» были хорошо заметны на поле боя. Вдобавок ко всему в ирландской армии использовались патроны с бездымным порохом, и многие британские подразделения оказывались разгромленными еще до того, как они замечали – кто и откуда ведет по ним огонь.

Для того, чтобы зафиксировать результаты войсковых испытаний новейших видов оружия в боевых условиях, в рядах повстанцев находились русские добровольцы во главе с полковником Пушкиным. Прикомандированных к армии короля Виктора офицеров Генштаба интересовали любые подробности того, как показало себя новое оружие. Вскоре рапорт, подписанный полковником Пушкиным, ляжет на стол императора Александра III. Так, например, по результатам Ирландской кампании для винтовки Мосина будет забракован откидной игольчатый штык, такой же, как на карабине Симонова образца 1944 года, а вместо него будет введен штык-нож, как на автомате Калашникова.

Утро двадцать первого апреля для обреченного гарнизона Дублина добрым не стало. Британские солдаты знали – попадись они в руки местных повстанцев, которых кругом без счета, или в руки солдат короля Виктора, результат будет один – смерть. После Кровавого Рождества в Корке и в ходе бесчинств английской солдатни и их прислужников в каждой ирландской семье были казненные, убитые без суда, замученные в тюрьмах, изнасилованные и ограбленные. Британская армия вела себя в Ирландии, как волк, ворвавшийся в овчарню – она убивала, опьянев от запаха крови. Многие считали, что безумие королевы Виктории овладело всей нацией.

Единственная надежда на выживание для английских солдат – это сдаться в плен югороссам. По слухам, они вешали лишь тех британских солдат, которые участвовали в массовых казнях и бессудных убийствах мирного ирландского населения. Но приговор приводился в исполнение лишь после суда со всеми его атрибутами: прокурорами, адвокатами и апелляциями.

Когда же силуэты на горизонте превратились в серо-стальные корабли югороссов, английский гарнизон облегченно вздохнул. Но радость их была преждевременной. Первым делом югороссы подняли в воздух вертолеты артиллерийской разведки и беглым огнем корабельной артиллерии подавили полевые батареи на полуострове Хоут и мысе Долки, которые должны были обеспечить береговую оборону подступов к Дублину. Высадившийся с вертолетов югоросский спецназ разогнал и перебил тех, кто остался в живых после артобстрела, и динамитными шашками подорвал уцелевшие орудия. Впрочем, те британские артиллеристы, которым посчастливилось удрать, ненадолго пережили своих менее удачливых сослуживцев, потому что живые, попавшие в руки ирландцев, позавидовали тем, кто погиб на береговых батареях.

Как только вход в Дублинский залив был расчищен, в него на полном ходу вошли четыре югоросских быстроходных десантных корабля. Два из них направились севернее, а два – южнее устья реки Лиффи – туда, где вертолетные десанты, закончив свои дела на батареях, захватили для них на берегу плацдармы. Плоские носы БДК мягко ткнулись в берег, и через открывшиеся аппарели на берег стали сходить увешанные оружием югоросские морские пехотинцы. Основой морской пехоты Югороссии были бойцы регулярных рот – греки, болгары, русские и даже турки, добровольно пошедшие на службу в национальную гвардию Югороссии и ее элиту – морскую пехоту. Англичан, раньше оправдывавших все турецкие безобразия, эти люди ненавидели ничуть не меньше, чем ирландцы, и считали, что теперь настала их очередь принести свободу еще одному обездоленному народу, как год назад русские братья принесли свободу им.

Час спустя четыре батальона югоросской морской пехоты и примкнувшие к ним ирландские повстанцы под прикрытием корабельной артиллерии и вертолетов уже контролировали всю нижнюю припортовую часть города вместе с портом. С запада к Дублину уже подходили передовые отряды ирландской кавалерии, расчищающей путь следующей в эшелонах королевской пехоте и иррегулярному ополчению.

21 (9) апреля 1878 года.

Киллмейнхемская тюрьма, Дублин.

Лейтенант Томас О’Галлахор, спецназ Ирландских королевских стрелков

Сам виноват. Расслабился и словил пулю, пусть по касательной. Майор Рагуленко меня за такое по головке не погладит, скорее наоборот. Его любимая присказка: «Умри, но сделай!» А тут боевое задание выполнили, но без меня, а меня вот-вот отнесут в лазарет – сам ходить я пока не могу. Конечно, мне еще повезло – попади пуля чуть левее, раздробила бы мне кость, а если чуть выше, то я запросто мог бы записаться в хор кастратов при папской капелле в Ватикане…

Так что все равно обидно. Особенно после Атлона, когда мы смогли взять городской мост с предмостными укреплениями вообще без потерь, даже санитарных. После этого, оставив железнодорожный мост к северу от города другим частям, мой взвод внаглую подошел к вокзалу, который охраняли с десяток людей, вооруженных допотопными винтовками. Это были протестанты из Белфаста – гроза безоружных католиков. Но, увидев нас, они побросали оружие и резво подняли руки вверх. Тем временем другие ребята заняли станцию телеграфа и ратушу.

Когда уже смеркалось, к городу подошли другие части, и мы начали грузиться в сформированный для нас поезд Midland Great Western Railway. На таком я уже один раз ездил, но в третьем классе. А тут мы сели в состав, предназначенный только для протестантов. Он был сформирован из вагонов первого и второго классов, а также теплушек для скота, куда мы определили наших лошадей. Моему взводу, увы, достался вагон второго класса, но началась наша поездка с совещания у майора Рагуленко, куда меня, к моему удивлению, тоже пригласили.

– Господа офицеры, – сказал он, – наша следующая цель – Киллмейнхемская тюрьма. Орешек покрепче, чем в Атлоне.

Да, подумал я, были там, знаем. До сих пор помню тот черный день, двадцать седьмого февраля шестьдесят шестого года, когда в комнату, которую я снимал вместе с другими студентами, ворвались местные «бобби», выхватили меня из кровати и, не дав даже одеться, прямо в пижаме и тапочках повели неизвестно куда под февральским дождем. На вопрос – за что – ответили:

– Заткнись, сволочь!

После второго вопроса последовал удар по почкам, и я счел за благоразумие замолчать. Меня подвели к веренице таких же несчастных и погнали на запад, по южному берегу реки Лиффи, вдоль студенческих пивных и унылых промышленных зданий.

Ворота Киллмейнхемской тюрьмы я узнал сразу – пять жутких изваяний, то ли драконов, то ли гидр над ними я уже видел, когда приходил на свидание к своему кузену Эдуарду. Я уже тогда обратил внимание, что проход к ним закрывали башни слева и справа. Но теперь из их окон на нас смотрели стволы штуцеров. Потом нас ввели внутрь, раздели догола, проверили все дыры и бросили нам полосатую одежду:

– Одевайтесь, свиньи!

Далее последовали длинные темные коридоры, за которыми вдруг открылся огромный светлый трехэтажный эллиптический зал – потом я узнал, что его именовали «паноптикум» – с вереницей дверей вдоль стены на каждом этаже. На площадках стояли тюремщики, кто с ружьями, кто с плетками. Меня провели на верхний этаж и впихнули в узенькую камеру на двух человек. Двухъярусная кровать, проход в два фута, два матраса, кишащие клопами и вшами, грубые шерстяные одеяла, небольшое зарешеченное окно под потолком, тяжелая железная дверь с закрытым окошечком, затхлый воздух… На нижней койке сидел человек чуть старше меня.

– Ты кто? – спросил меня мой новый сосед.

– Томас Галлагер, сэр, – назвал я английскую форму своего имени.

– Не Галлагер, а О’Галлахор, – сказал тот. – Ты же фений, и должен знать свое настоящее имя.

– Да не фений я! – в отчаянии воскликнул я. – Студент, учусь на инженера. Мне девятнадцать лет всего.

– Слушай, – прищурился мой сосед, – ты очень похож на Эамонна О’Дуфаха.

– Кого? – переспросил я.

– Эдуарда Даффи на английском, – любезно пояснил мой собеседник.

– Он мой двоюродный брат, – гордо ответил я.

– Тогда понятно, – взгляд моего сокамерника смягчился. – Родственник видного фения для них тоже враг. Хоть ты и говоришь, что не фений. Так что имей в виду.

– А что со мной будет? – поинтересовался я.

– Спроси чего-нибудь попроще. Я-то тут уже три месяца, и не знаю, что будет со мной. Хотя я – фений. Джон Кейди по-вашему. Шон Када по-нашему.

И потянулись день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Утром и вечером нас кормили едой, которую на воле я не дал бы и собаке. Тогда же приносили и небольшой тазик воды, которого едва хватало на то, чтобы помыть руки. Два раза в неделю нас выводили на прогулку; тогда же позволяли помыть лицо в небольшой ванночке, причем той же водой, что и других заключенных. Свиданий мне не разрешали – уж не знаю почему. Наконец, третьего сентября, за мной пришли и отвели меня в суд, располагавшийся рядом с тюрьмой. Там мне сообщили, что меня решено выпустить под залог в десять фунтов – это больше, чем месячный доход моего отца, и что залог уже внесли. А вот обвинения мне так и не предъявили.

Когда я вышел, ко мне подошел незнакомый человек.

– Мистер Галлагер? – спросил он, а когда я кивнул, добавил: – Я от вашего кузена. Следуйте за мной.

Далее – поезд до Голуэя, где меня посадили на корабль, следовавший в Нью-Йорк. Выбор там был невелик – разнорабочий, либо грузчик; для любой другой работы, а также для учебы, ирландский акцент был практически непреодолимым препятствием. На последние деньги я купил билет на поезд до Денвер-Сити, и последующие десять лет провел на Диком Западе, попеременно воюя то с индейцами, то с бандитами, потеряв фениев из виду. А прошлой осенью я вдруг вновь увидел того самого человека, который когда-то встретил меня у Киллмейнхема.

– Здравствуйте, мистер Джонсон! – именно так он представился мне в тот раз.

– На самом деле меня зовут Мак-Брайд, – усмехнулся тот. – Не ожидал вас здесь увидеть. Не хотите ли пропустить по стаканчику? Хотя, конечно, виски здесь паршивый, не чета ирландскому.

Было еще рано, и в салуне почти никого не было, только пианист что-то наяривал на вконец расстроенном инструменте. Мак-Брайд увел меня в другой угол, и после того, как нам принесли виски и бифштексы, сказал:

– Мистер Галлагер, вы что-нибудь слышали про Гуантанамо?

Вот так я и оказался на далекой Кубе, где мне посчастливилось попасть в спецназ майора Рагуленко. Дальнейшее вы знаете.

А теперь я сидел перед планом Киллмейнхема и рассказывал, где что находится и как оно выглядит на самом деле. Другие дополнили мой рассказ – в камерах восточного крыла, куда едва умещались двое, теперь сидит по пять-шесть человек, в камерах на четверых в старом, западном крыле – десяток или даже дюжина. А в башнях у входа теперь разместили два дополнительных взвода «красных мундиров».

Слон – так мы называли между собой майора – усмехнулся и спросил:

– А какого размера окна у башен?

– Немаленькие.

– Ну что ж, гранатометы у нас есть, пулеметы тоже. Но пробиваться через основные ворота мы не будем. Так, устроим небольшой тарарам. А тем временем взорвем наружные стены – здесь и здесь, благо есть чем. Далее…

После совещания я вернулся к своему взводу. Сиденья были мягкие, удобные, хоть это и был лишь второй класс, и я, сказать честно, очень быстро задремал.

Казалось бы, спал я всего ничего, когда вдруг послышалась команда, и мы покинули свой роскошный поезд и оказались на забытом богом полустанке. Где-то на востоке небо уже светлело, и можно было разглядеть, что в окрестностях было пустынно; но на восток, чуть южнее путей, уходила довольно-таки утоптанная дорога. Взятые с собой коноводы уже выводили лошадей, и минут через десять наш отряд отправился по этой дороге по направлению к Киллмейнхему.

Второй роте, в которую входил мой взвод, досталось то самое восточное крыло, в котором я провел семь незабываемых месяцев. Как и было намечено, вскоре после начала «тарарама» у ворот произошел взрыв стены, и мы ворвались во двор – тот самый, куда нас иногда выпускали на прогулку. Сейчас он был заставлен виселицами и телегами, на некоторых из которых лежали трупы. А вот тюремщиков не наблюдалось, зато было пять солдат в красных мундирах. Впрочем, увидев нас, они, как и их собратья в Атлоне, предпочли резво поднять лапки.

Взяв у одного из них связку ключей, я отпер дверь, и мы влетели в «паноптикум». Там мы увидели и солдат, и тюремщиков, но после недолгой перестрелки – нам она стоила двух раненых – сдались и те. Первый взвод нашей роты занял позиции по периметру, второй вывел пленных во дворик, третий побежал по коридору, ведущему в центр тюрьмы. Ну а мой, четвертый, удостоился чести выпустить на волю заключенных. Ключи мы нашли у тюремщиков.

Мы разбились на отделения, и каждому достался один из этажей. Я пошел с третьим отделением на третий этаж, где мне когда-то довелось сидеть. Я успел проинструктировать своих ребят – в центре зала располагалась комната для охраны; их я приказал для начала просто запереть снаружи – потом у нас будет время разобраться с теми охранниками, кто, возможно, там отдыхает.

И я, дурак, забыл, что была и еще одна такая же комната – в конце этажа, слева. И выглядела она снаружи как камера – та же тяжелая железная дверь без всякой маркировки, кроме номера: 301. Дернув за нее, я удивился, что она открыта; тут же послышался пистолетный выстрел, и мою ногу что-то оцарапало, да так, что я не удержался и упал. Именно это меня и спасло – второй охранник выстрелил на секунду позже первого. После этого мои ребята изрешетили обоих.