Текст книги ""Фантастика 2025-48". Компиляция. Книги 1-23 (СИ)"

Автор книги: Александр Михайловский

Впрочем, Виктор Брюсов вел себя совсем не по-королевски, личным примером показывая, как надо сражаться с ненавистным врагом. Этим он мне чем-то напоминал нашего императора Петра Великого, который сам махал топором на верфях в Саардаме и сам водил в атаку полки под Полтавой. Мне захотелось, чтобы Виктор Брюсов победил, изгнал британцев и получил корону на священном для всех ирландцев холме Тара в графстве Мит, где когда-то короновались все короли Ирландии.

А пока я с этюдником бродил по острову, превращенному в огромный военный лагерь. Я наблюдал за обучением «королевских стрелков» и волонтеров. Какие у них у всех светлые, одухотворенные лица. Я сделал несколько набросков и этюдов, про себя решив, что позднее я напишу цикл картин, рассказывающих о том, как Ирландия стала свободной.

Кстати, в лагере я встретил своего старого знакомого – Андрея Желябова. Он тоже не смог усидеть в Константинополе, добился разрешения у Александра Васильевича Тамбовцева и отправился добровольцем сражаться с британцами в Ирландии. Кроме того, он сопровождал свою супругу Жанну Владиленовну. Она была медиком и прибыла на Корву вместе с полевым госпиталем югороссов, который тоже отправится в Ирландию, чтобы оказывать помощь раненым и больным.

По некоторым моим наблюдениям и услышанным краем уха фразам я понял, что подготовка к экспедиции идет полным ходом. На транспорте «Колхида» на Корву привезли ящики, в которых оказалось оружие – винтовки, патроны, гранаты. Много было и скорострельных картечниц Гатлинга-Горлова, которые я видел в деле во время сражений в Болгарии.

В числе доставленных на Корву грузов было и новое обмундирование, которое выдали ирландцам и иностранным волонтерам. Надев его, разношерстное войско будущего короля Ирландии преобразилось. Теперь оно стало похоже на настоящую армию.

Сам же Виктор Брюсов при встрече со мной сообщил, что только сейчас начнется настоящая учеба, после которой можно будет готовиться к экспедиции в Ирландию. Я попросил его попозировать мне для того, чтобы я смог нарисовать парадный портрет будущего монарха. Такие, как он, рождаются раз в столетие, а может, и реже. А потому люди должны знать их всех в лицо…

7 декабря (25 ноября) 1877 года, ранний вечер. Дом сенатора Хоара, Джорджтаун

Колин Макнил, дворецкий сенатора

Барабанный стук в парадную дверь и громкий крик:

– Открывай! Открывай немедленно, шотландская морда!

Колин Макнил сразу узнал голос кричавшего – это был сенатор Джон Паттерсон. Дворецкий усмехнулся про себя и открыл дверь с самым невозмутимым видом.

От сенатора разило застарелым потом и перегаром, а на лице было выражение крайнего раздражения, что было странно – обычно Паттерсон умел контролировать свои эмоции. Впрочем, Макнил мог себе представить, почему именно сей слуга народа пребывал в таком состоянии.

– Простите меня, сенатор, но сенатор Хоар изволит еще почивать, – ответил Колин.

– А мне наплевать, – Паттерсон дохнул на Колина ядреным перегаром, – почивает он или нет, тем более что нормальные люди еще не ложатся спать. Мне необходимо немедленно с ним переговорить.

– Хорошо, сэр, – ответил Колин, – проходите в кабинет сенатора. Я попытаюсь его разбудить.

На самом же деле сенатор Хоар в данный момент не спал, а резвился в постели с Лукрецией Элизабет Паттерсон, супругой некстати припершегося гостя. Хоть Паттерсон и предпочитал мужчин, но об этом было известно немногим. А для того, чтобы сохранить приличия, у него была жена, с которой он спал не чаще двух-трех раз в год, и которая родила ему троих детей. По крайней мере, двое старших и в самом деле были его детьми. А вот где-то между вторым и третьим ребенком Лукреция начала тайно встречаться с Хоаром, и ее последний сын – Сайлас – скорее всего был сыном Хоара, а не Паттерсона. Вопрос сей, конечно, был спорным – ведь у нее были и другие любовники. Впрочем, и сам Хоар был еще тем самцом и не отличался верностью ни жене, ни любовницам.

Дворецкий тихо прошел в другое крыло дома, осторожно прикрыв за собой массивные дубовые двери, чтобы Паттерсон, не дай бог, не услышал приглушенных звуков, доносившихся из спальни хозяина. Колин Макнил стукнул в дверь – два раза, потом один раз, потом снова два раза – и вышел в небольшую комнату, служившую раздевалкой.

Через пять минут, запахивая на ходу халат, в нее ворвался сенатор Хоар.

– Колин, что такое?! Ты же прекрасно знаешь, где я и с кем… – недовольно проворчал он.

– Сенатор, к вам пришел гость, – тихо ответил Колин, – Джон Паттерсон.

– Что?! – удивился Хоар. – Откуда этому ублюдку стало известно, что Лукреция у меня?

– Похоже, он об этом не знает, – покачал головой Колин, – он пришел по какой-то другой причине. По какой именно, он мне не сказал. Но осмелюсь заметить, сэр, он в очень плохом расположении духа.

– Ладно, Колин, – отмахнулся сенатор. – Подай мне вон ту рубашку и вон тот костюм. Эх, пропади этот Паттерсон пропадом… Впрочем, сходи пока в спальню и скажи Лукреции, чтобы она не вздумала сделать оттуда ни шага. А то вдруг этот содомит ее увидит…

– С вашего позволения, сенатор, – почтительно сказал Колин, – лучше было бы, если бы я вывел ее на улицу через заднюю дверь. Ведь если Паттерсон, вернувшись, не обнаружит ее дома…

– Да, ты, наверное, прав, – немного подумав, кивнул головой Хоар. – Мы с Лукрецией так и рассчитывали – она сегодня ушла в театр Форда и ускользнула во время первого перерыва. Ладно, помоги ей одеться и отправь ее домой. Потом приходи послушать, ну, как обычно.

– Будет сделано, сенатор, – ответил дворецкий.

Колин еще раз постучал в дверь спальни и, услышав: «войдите!», переступил порог спальни.

Лукреция уже надела нижнее белье, а вот с корсетом Макнилу пришлось ей помочь. Впрочем, это было не впервой – Хоар всегда поручал это делать именно Колину, не доверяя служанкам – те сразу сообщат об этом жене, и что тогда? А для большинства его посетительниц Макнил был не более чем частью интерьера, так что они не особенно-то его и смущались. Впрочем, две или три бросали на него недвусмысленные взгляды, конечно, если к тому времени Хоар уже куда-нибудь отъезжал после постельных баталий. Но Колин, как настоящий дворецкий, всегда делал вид, что не замечает их похотливых взглядов.

В отличие от прочих посетительниц, Лукреция оделась с его помощью за пять минут, а еще через пять минут он посадил ее в экипаж, дежуривший на улице с другой стороны дома. А когда он вернулся в дом, разговор сенаторов был в самом разгаре.

– Хоар, ты только представь себе, – с надрывом вещал Паттерсон, – этот идиот Пинкертон сначала написал мне, мол, Сеспедес в Гуантанамо, будем его брать в этот же вечер. А потом – новая телеграмма: мол, оказалось, что Сеспедес уехал в Ольгин. И с тех пор ни от Пинкертона, ни от его людей ни слуху ни духу. Я вызывал к себе людишек из его агентства – те телеграфировали кубинской полиции в этом забытом Богом Гуантанамо. Мне ответили, что, мол, Пинкертона и его людей в городе больше нет, но их вещи в гостинице. Не иначе они куда-то уехали. Да, и еще – какой-то гринго купил пятнадцать билетов на поезд в Ольгин через Сантьяго. Мы проверили бланки телеграмм – все они, и последняя в том числе, написаны одним и тем же почерком. Бланки послали в их агентство курьером, и их проверят еще раз. Но скажу тебе сразу – это Пинкертон, это его стиль. Да, действительно, никто Сеспедеса в городе в последние несколько дней не видел. А в его особняке полицейским заявили, что он уехал в Ольгин по делам и неизвестно, когда вернется обратно.

– Паттерсон, – задумчиво сказал Хоар, – а ты не допускаешь, что Пинкертон со своими людьми и вправду уехал в этот самый Ольгин?

– Нет, – покачал головой Паттерсон, – иначе Пинкертон мне бы уже телеграфировал.

– А что говорят в его агентстве? – поинтересовался Хоар.

– Там говорят, что, мол, у них нет людей, чтобы послать их на Кубу, – ответил Паттерсон, – дескать, все заняты. И чтобы я особо не переживал – все же пятнадцать человек – это не иголка в стогу сена. Но знаешь, Хоар, тогда на острове Салливан точно так же пропали все заключенные. Будто в воду канули. И мне все это очень не нравится. У меня складывается впечатление, что и тех, и этих уже нет больше в живых. И вот что еще. Оказалось, что этот Сеспедес работает на югороссов, а его дочь недавно вышла замуж за какого-то их майоришку. Боюсь, что в этом деле замешаны именно они.

– Югороссы? – переспросил Хоар. – Ну, если так, Паттерсон, то нам с тобой стоит держаться от них подальше. Потому как, с кем, с кем, а с ними шутки плохи. Посмотри – что они сделали с англичанами, да и вообще со всей Европой. Ведь сколько раз я тебе говорил – сиди тихо и не привлекай к себе лишнего внимания. Тем более югороссов, которые имеют привычку сначала убивать наповал, а потом уже смотреть – кого они прихлопнули. По моим данным, эти лихие парни развернули на Кубе большой бизнес и будут очень недовольны, если им начнут мешать. И молись, чтобы Пинкертон и в самом деле был мертв. Этот мерзавец знает так много, что попади он живьем в руки югороссов, нам не избежать больших проблем.

Паттерсон обескураженно кивнул.

– И вот еще что, – продолжил Хоар, – у меня есть одно агентство на примете, которое иногда работает с Кубой. Когда все немного успокоится, я попрошу их посмотреть, что там и как. Но больше никакой самодеятельности, Паттерсон. Я не позволю, чтобы из-за твоих шкурных интересов подвергся риску провала весь наш проект. Ты меня понял?

– Да, ты прав, – тяжело вздохнул Паттерсон. – Ну ладно, я пойду, а то супруга должна вот-вот вернуться из театра. Не то чтобы мне так уж хотелось увидеть ее накрашенную рожу – нет. Мне просто очень не хочется, чтобы она знала, где я только что был – а то разболтает об этом всем своим подружкам…

Когда Паттерсон вышел, Колин был опять у дверей с самым невозмутимым видом. Он с полупоклоном подал сенатору его пальто, шляпу и трость, и когда дверь за непрошеным визитером захлопнулась, он уже успел составить в уме текст сообщения для резидента югоросской разведки.

9 декабря (27 ноября) 1877 года, утро. Бендер-Аббас, Русская эскадра Индийского океана

Командующий эскадрой контр-адмирал Иван Иванович Бутаков

В Ормуздский пролив эскадра вошла около полуночи. Не рискнув идти к незнакомому берегу в темноте, адмирал Бутаков приказал стать на якорь. Путь русских кораблей к этим далеким берегам оказался нелегким и полным приключений. Взять хотя бы пыльную бурю, накрывшую эскадру в Баб-эль-Мандебском проливе. Потеряли они тогда ничуть не меньше недели, ожидая, когда закончится неистовство природы и разбросанные штормом корабли вновь соберутся вместе.

Адмирал Бутаков знал, что, по предположениям некоторых историков из будущего, в свое время в этом же месте из-за такой же ужасной пыльной бури сбился с курса и бесследно пропал флот Александра Македонского, возглавляемый его сподвижником Неархом, собиравшимся обогнуть Аравию. Что с ними стало – бог весть, вышли в море и канули в безвестность. Океан могуч и суров и не любит оставлять в живых свидетелей своей ярости.

Потом был заход в Аден, в котором русская эскадра ликвидировала британский форпост и пополнила запасы топлива со складов местной угольной станции. Далее была недельная якорная стоянка на Сокотре, считавшейся когда-то логовом арабских пиратов. Страха русские корабли на местных морских разбойников нагнали изрядного. Пока «Богатырь», «Аскольд», «Крейсер», «Джигит» и «Сметливый» гонялись за пиратами, попутно обследуя окружающие острова воды, высадившиеся на земную твердь группы, сформированные из команд фрегатов «Генерал-адмирал», «Герцог Эдинбургский» и «Светлана», проводили топографическую съемку островов архипелага. Ведь экспедиция имела не только военные, но и научные задачи. В то же время на кораблях пополнили запасы продовольствия и пресной воды.

Потом был неспешный переход вдоль южного побережья Аравии к Оманскому заливу. И вот, наконец, русская эскадра прибыла к месту назначения.

Бендер-Аббас открылся перед русскими моряками ранним утром, с первыми лучами восходящего солнца. Узкий, вытянутый вдоль выжженного беспощадным солнцем побережья городок, зажатый между морем и возвышающимися на заднем плане горами. Острые шпили минаретов, редкая зелень садов, низенькие беленые глинобитные дома. А над всем этим прозрачное бледно-голубое небо, подернутое высокими редкими перистыми облаками. И корабли, корабли, корабли. Тут и многочисленные местные фелюки, тут и европейские пароходы, а также парусники под флагами Франции, Голландии, Испании, Португалии и даже Британии. Как-никак, Бендер-Аббас издавна считался южными воротами Персии и ключом к Персидскому заливу.

История этих мест такова…

На голом островке Ормуз (правильнее Хормуз) в Персидском заливе, напротив персидского же порта Гомбруна, находилась знаменитая гавань, служившая в начале XIV века складским и перевалочным пунктом транзитной караванно-морской торговли Персии с Индией, Китаем, Аравией и странами Европы.

Еще в 1507 году португальцы, открывшие незадолго до того морской путь в Индию вокруг Африки, завладели Ормузом и отклонили требование шаха Измаила I об уплате ему дани. Но затем они потеряли остров. В 1515 году адмирал Альфонсо д’Альбукерке, известный мореплаватель и вице-король португальских владений в Индии, вновь завладел Ормузом, истребил здесь всех сторонников кызылбашей вместе с раисом, но оставил местного владетеля Тураншаха на правах вассала-данника Португалии. Португальцы сильно укрепили Ормуз, поместили в нем свой гарнизон, а также завели инквизицию. В течение XVI века в Ормузе сложилась большая португальская торговая фактория, отчего он еще больше разбогател.

Ормузский порт был важен для персидских правителей в связи с вопросом вывоза персидского же шелка в Европу – торговля, являвшаяся монополией шахской казны. Шахи были крайне заинтересованы в том, чтобы шелк вывозился в Европу не караванным путем через враждебную Ирану Турцию, взимавшую высокие пошлины, а морским путем через Ормуз вокруг Африки. Доставка шелка по этому пути стоила дешевле, нежели через Турцию или по Волго-Каспийскому пути, и дала бы властителям Персии более высокую прибыль.

Переговоры шаха Аббаса I о вывозе шелка через Ормуз с Филиппом III, королем Испании и Португалии, при посредстве Роберта Шерли, не дали благоприятных результатов. В то же время с португальцами стали успешно соперничать другие колонизаторы – англичане.

В 1600 году была основана английская купеческая корпорация – Ост-Индская компания. Она всеми силами стремилась вытеснить португальцев из их колоний в Индии. Интересы шахского правительства в то время отчасти совпадали с интересами английской Ост-Индской компании. Дело было в том, что покупка иранского шелка непосредственно в Персии обходилась английским купцам вдвое дешевле покупки того же персидского шелка в сирийском городе Алеппо, главном шелковом рынке Турции.

Уже в 1614 году шах издал фирман, благоприятный для торговых судов Ост-Индской компании. А в дальнейшем на базе взаимных интересов позиции персидских властей и английских купцов сближались все больше и больше. Дело дошло и до военного союза.

Хотя испано-португальское посольство, прибывшее в Персию 1618 году, было принято шахом Аббасом I вполне благосклонно, но оно не сумело добиться от иранских властей никаких гарантий безопасности для Ормуза. Затем, в 1620 году военные суда Ост-Индской английской компании одержали победу над португальским флотом в Оманском заливе у города Джаска, а в 1623 году Ост-Индская компания предоставила свой флот шаху Аббасу для завоевания Ормуза. Шахским войском, перевезенным к Ормузу на английских судах, командовал Имам-кули-хан, сын Аллах-верди-хана, правитель Фарса. Совместными усилиями персидских войск и англичан Ормуз был взят штурмом, а португальцы изгнаны прочь.

Не располагая флотом для защиты острова Ормуз, шах Аббас I повелел разрушить его укрепления, а главный торговый порт перенес на материк, в Гомбрун, переименованный им в Бендер-Аббас, что в дословном переводе означало «гавань Аббаса». Английские союзники шаха были вознаграждены привилегиями, в частности правом беспошлинной торговли, правом на получение доли из доходов таможни в Бендер-Аббасе, а также разрешением основать там английскую торговую факторию.

Но вскоре там же появилась и голландская торговая фактория, получившая от шаха такие же привилегии и соперничавшая с английской факторией. Так умный и властный восточный правитель в очередной раз оставил с носом просвещенных мореплавателей, рассчитывавших получить право монопольной торговли с Персией.

В дальнейшем, успешно лавируя между голландцами, англичанами и подключившимися позже французами, персидские правители добились того, что их страна сохранила свою независимость, не подпав под влияние ни одной из европейских держав. Шли года и века, и через Бендер-Аббас текли транзитные потоки товаров из Индии в Европу и обратно.

С открытием Суэцкого канала порт Бендер-Аббаса отнюдь не утратил своего ключевого значения, несмотря на значительное сокращение транзитной торговли, превратившись в важнейший пункт морской торговли Персии с Европой.

И вот теперь над этими водами реял Андреевский флаги русских кораблей. И для древнего персидского города начиналась новая эра.

Адмирал Бутаков знал, что очень важную роль Бендер-Аббас играл и в планах российского императора Александра III по продвижению русского влияния в южном направлении. Здесь должен был появиться пункт базирования военных кораблей, крупный торговый порт, а также железная дорога, которая должна была связать Бендер-Аббас с Тегераном и каспийским портом Решт, что должно было позволить русской торговле выйти на совершенно новый уровень. Именно отсюда русский флот должен был контролировать Персидский залив и западную часть Индийского океана, вытесняя из них ослабевших англичан. Как говорили старики римляне: Vae victis! – Горе побежденным!

11 декабря (29 ноября) 1877 года. Англия, Лондон.

Сэмюэль Клеменс, писатель и журналист

Когда-то я писал, что самой холодной зимой, которую я когда-либо пережил, было лето в Сан-Франциско. По крайней мере, так было до недавнего времени. Но вот теперь, здесь, в Лондоне, я понял – как же я тогда ошибался.

Если в Сан-Франциско было холодно и промозгло, то здесь было в два раза холоднее и в три раза промозглее, если такое только возможно. А еще смог, от которого солнце, когда оно появлялось на небе, превращалось в какое-то подобие луны, еле видимое сквозь желтый туман, который местные почему-то считают воздухом.

Снега, который радовал мой глаз в Германии, здесь не было – все вокруг было грязным и унылым. Заколоченные окна лавок колониальных товаров напоминали о морской блокаде, которой подвергалась Британия. Это был просто какой-то Антимир, по которому медленно слонялись такие же грязные и унылые тени, считающие себя людьми. Да, не зря наши предки отделились от этой страны, совсем не зря…

Но обо всем по порядку. Когда-то, наверное, еще в прошлой жизни, после нескольких дней, проведенных в Эдеме, казавшихся мне тогда вечностью, пришло время покидать Константинополь. За последние несколько дней, проведенных мною в этом городе, я три раза встречался с читателями моих книг: во дворце Долмабахче, в только что открытом Константинопольском университете и в том самом книжном магазине, где я по приезде в этот замечательный город увидел свой портрет. Никогда еще ко мне на такие встречи не приходило столько читателей, а денег, полученных мною за проданные книги, хватило, чтобы купить множество подарков для жены и детей.

Но вот и последний обед в Долмабахче, когда мне пришлось попрощаться с канцлером Тамбовцевым и адмиралом Ларионовым, который, как и в первый раз, опять составил нам компанию. Когда я спросил, чем же я смогу отплатить им за столь горячее гостеприимство, Тамбовцев с улыбкой сказал мне лишь одно:

– Сэм, пишите все, как оно есть, только и всего. Если вам что-нибудь не понравилось, пишите и про это. Главное – чтобы все было честно, – но вы по-другому и не умеете. А если передумаете насчет моего предложения, то вы знаете, как со мной можно связаться.

При расставании меня одарили просто по-царски. Самым ценным подарком были наручные часы с изображением русского корабля на циферблате, такие, про какие я раньше только слышал, но пока ни разу не видел. Кроме того, я получил еще один ящик замечательного крымского вина, шубу из русского соболя для моей Оливии, игрушки для детей. И еще много всякой разной мелочи.

И я понял, что делается это не для того, чтобы вызвать у меня какое-то благоприятное впечатление, а потому, что русские такие, что иными и быть не могут – если ты становишься их другом, то для них сделать тебе подарок – всегда в радость.

И вот поезд пошел на запад, пропали купола и минареты Константинополя, и по сторонам поплыли зимние поля Фракии. У Адрианополя наш «Восточный экспресс» пересек болгарскую границу, и я пообещал себе, что обязательно вернусь в эту страну-сказку – Югороссию.

Потом были города Европы, расстилавшейся передо мной подобно сказочному ковру. София, Белград, Вена, Мюнхен, Штутгарт, Саарбрюккен, Мец… Немецкие земли мало изменились с моего прошлого визита – все те же пряничные домики, дворцы и замки, баварские горы и швабские холмы, поросшие виноградом… Я бы с удовольствием провел день-другой в Гейдельберге или Мюнхене. Но, увы, так как я уже не успевал домой на Рождество, я решил провести его в Лондоне – городе, в котором мечтает побывать каждый образованный американец. Тем более что немецкие земли после Югороссии уже не выглядели средоточием прогресса. Боюсь, что и у себя дома мне тоже все покажется столь отсталым после чудес Константинополя…

Париж оказался намного беднее и намного смешнее в своей напыщенности, чем я его помнил с момента моего первого посещения. Да и народ здесь был намного менее приятным, чем в Вюртемберге или Баварии. Если там все мило улыбались, когда я пытался объясниться по-немецки, а некоторые даже переходили на ломаный английский, то во Франции плохое знание местного языка делало тебя предметом насмешек и причиной для унижения.

А прусская война и революция семидесятого года, которые похоронили Вторую империю и стоили новому Наполеончику его трона, полностью истощили государственную казну и дополнительно озлобили парижан, не забывших ни прусские бомбардировки города, ни кошмары Парижской коммуны, ни расправы, учиненные победившими версальцами.

Потом были Кале, Дувр и, наконец, Лондон. Я поселился в Brown’s Hotel, самой старой и самой фешенебельной гостинице Лондона. По крайней мере, именно так значилось в моем путеводителе. Здание было и вправду фешенебельным – тяжелый, истинно британский фасад, простиравшийся в обе стороны на сотни футов. При этом и левое, и правое крыло терялись в смоге. Огромный холл был похож на нью-йоркский Большой центральный вокзал. Мрачные номера, много бархата, кровать с балдахином… И собачий холод – топили здесь мало и плохо.

Когда я пожаловался на это, мне предложили сделать горячую ванну, присовокупив, что она стоит столько-то шиллингов или там пенсов. Да, я немного отогрелся, но когда вода стала остывать и я попытался выбраться из ванны, то понял, что прямо сейчас умру от переохлаждения. Кое-как сумев набросить на себя махровый халат, я доковылял до своего номера, где залез под одеяло и попытался заснуть.

На следующее утро я решил прогуляться по городу – вдруг там будет теплее, чем в самой гостинице? Вооружившись картой города, купленной в гостинице, я решил первым делом заглянуть в находящееся поблизости американское посольство – и очень быстро заблудился. Смог между тем становился все плотнее и все зеленее, так что скоро стала практически не видна и другая сторона улицы. Я решил вернуться в гостиницу и пошел в ту сторону, откуда я, как мне показалось, пришел.

И тут я увидел четверку лондонских аборигенов. Один из них был одет как денди – модный макинтош, котелок, трость, сигара в уголке губ, разве что нос немного кривой… А вот другие трое как будто сошли со страниц Диккенса – мне вспомнился Билл Сайкс из «Оливера Твиста». Только здесь таких было трое. И пялились они на меня далеко не дружелюбно.

Денди подошел ко мне и сказал:

– Любезный, мы – люди, которым невыносимо смотреть на страдания ближнего. И потому мы хотели бы вам помочь. Ваше пальто, ваша шляпа, ваш кошелек – все это, без сомнений, невыносимо тяжелые предметы, не так ли? Так что позвольте нам вам помочь и сделать ваш дальнейший путь более легким.

Тем временем «Сайксы» обступили меня, и мне ничего не оставалось, как достать из нагрудного кармана свой бумажник. Денди взял его и, пока я снимал пальто, начал его потрошить. И тут он увидел мой паспорт.

– Сэмюэль Клеменс?! – удивленно воскликнул он. – Марк Твен?! То-то я подумал, что где-то уже видел ваш портрет. Мистер Клеменс, прошу у вас прощения. Вот ваше портмоне, в полной целости и сохранности. Эй, вы! Этот человек – один из самых великих писателей современности – может быть, всего лишь на две или три ступеньки пониже Диккенса.

Громилы стали смотреть на меня гораздо дружелюбнее и один из них произнес:

– Мистер Клеменс, «Том Сойер» – моя самая любимая книга. Простите нас, сэр, мы же не знали, что это вы.

«Ну, вот еще, – подумал я, – еще одна встреча с читателями. Это первые, кто после Югороссии узнал меня».

– Позвольте представиться, – сказал денди, приподнимая котелок, – Джонас О'Нил, из города Корк в Ирландии. Выпускник университета Тринити в Дублине. Потом работал здесь, в Лондоне. Недавно в моей конторе поменялось начальство, и меня уволили без выходного пособия только за то, что я ирландец. А этих ребяток я знал еще по моей прошлой работе – тогда мы были, скажем так, по разные стороны баррикад. Тем более что другой работы мне найти не удалось – ну не любят тут ирландцев. А возвращаться домой в Ирландию без работы и без средств к существованию мне очень не хотелось…

– Очень приятно, мистер О'Нил, – ответил я. – А не могли ли бы вы показать мне, как пройти к «Браунс Хотел»?

– Мистер Клеменс, – сказал он, – давайте-ка я вас сам и отведу. Ребятам лучше туда не ходить – там они слишком уж будут выделяться.

Когда мы дошли до отеля, я пригласил О'Нила пообедать со мной во французском ресторане при гостинице. И после того, как я рассказал ему о своих планах, он покачал головой и сказал:

– Мистер Клеменс, поезжайте-ка вы лучше в Ирландию, например, в мой Корк. Сам город намного приятнее, чем Лондон, а вокруг там замки, древние монастыри и прекрасные береговые ландшафты. Доедете до Ливерпуля на поезде, а оттуда в Дублин идут корабли. Посмотрите Дублин и окрестности – и на поезде в Корк. Уверяю вас – там вам будет намного приятнее. К тому же мы, ирландцы, не такие жадные, как эти крохоборы-британцы – с отоплением там у вас все будет в порядке. А пока вы в Лондоне, лучше закажите себе извозчика на весь день – он вам и все покажет, и вы будете в полной безопасности. Если хотите, я вам пришлю одного знакомого – он Лондон знает как свои пять пальцев. А с вами он будет честен – уж я об этом позабочусь. Да и сам я с удовольствием послужу вашим гидом, скажем, послезавтра, если вы позволите. А пока давайте я вас доведу до вашего посольства – оно и правда недалеко. Да и со мной вас уж точно никто не тронет. А через час туда за вами приедет мой извозчик – он узнает вас в лицо, он тоже читал ваши книги…

13 (1) декабря 1877 года. Англия, Оксфорд.

Сэмюэль Клеменс, писатель и журналист

Уезжая из Лондона, я подумал, что тот очень похож на их королеву Викторию – когда-то красивая, а ныне гниющая старая дама, потихоньку теряющая остатки рассудка. При всех красотах Тауэра, если, конечно, не вспоминать об его жутком прошлом, либо собора Святого Павла, и при всех его театрах и музеях, я не могу себе представить жизни под этой пеленой, под которой диск солнца, просвечивающий сквозь зелень смога, является редким гостем. Тем более что в посольстве мне сразу порекомендовали как можно скорее покинуть город, присовокупив, что теперь в нем стало весьма и весьма небезопасно.

А на мой вопрос о возможной встрече с читателями мне было с горькой усмешкой сказано:

– Мистер Клеменс, эти снобы англичане уверены, что их литература – это нечто недостижимое. Ну, а где-то там, далеко внизу существует литература «колониальная», сиречь американская или австралийская. Да что там австралийская – литература какого-нибудь африканского Золотого берега для них представляет собой примерно такой же интерес, как и наша. Хотя, наверное, год назад я бы все-таки смог организовать вам подобную встречу. Но с тех пор многое изменилось, и далеко не к лучшему.

Когда я рассказал об этом Джонасу – мы стали называть друг друга: Джонас и Сэм, – тот мне ответил:

– Сэм, я написал одному моему другу в Оксфорд, и он сообщил, что будет рад организовать вам встречу с читателями в Магдален-Колледж, являющемся частью Оксфордского университета. Более того, он предложил сделать это пятнадцатого декабря, после обеда. А оттуда вы уедете ночным поездом прямо в Ливерпуль, поскольку Оксфорд как раз находится на главной железнодорожной ветке из Лондона в Ливерпуль.

При расставании мне вдруг захотелось хоть чем-нибудь помочь этому попавшему в трудную ситуацию доброму человеку, который уже сделал для меня так много хорошего. Как говорят русские – долг красен платежом.

– Послушайте, Джонас, – осторожно сказал я, – вы не задумывались о том, чтобы сменить ваш малопочтенный и опасный род занятий на что-нибудь более пристойное?

Мистер О'Нил тут же сделал охотничью стойку, подобно фокстерьеру, почуявшему притаившуюся в норе лису.

– У вас есть для меня какие-то предложения? – спросил он.

– Скорее предположения, – ответил я. – Скажите, вы не думали о том, чтобы уехать куда-нибудь подальше от этого проклятого места? Например, в Константинополь или в Америку на Дикий Запад? Ни там, ни там никто уж точно не будет смотреть на ваше ирландское происхождение. И вы, с вашими способностями и талантами, сможете сделать весьма впечатляющую карьеру.

– Константинополь? – задумчиво переспросил Джонас, будто пережевывая это слово и пробуя его на вкус. – А почему, Сэм, вы заговорили о Константинополе?

– Дело в том, друг мой, – тихо ответил я ему, – что я только что оттуда, и у меня есть там кое-какие знакомства, с помощью которых вы могли бы занять достойное место в жизни. Я всего лишь писатель и журналист, но если вы согласитесь, то я напишу вам рекомендательное письмо.