Текст книги ""Фантастика 2025-48". Компиляция. Книги 1-23 (СИ)"

Автор книги: Александр Михайловский

Ему пришлось приказать своим аскерам разбиться на мелкие группы и пробираться в центр Болгарии проселочными дорогами, горными и лесными тропами. Избежав уничтожающих ударов с воздуха, его корпус перестал быть боевой единицей. Лишенные надзора старших начальников, рассыпавшиеся по Болгарии аскеры постепенно превратились в разнузданную банду грабителей и насильников. Многие из них и не торопятся прибыть к месту переправы русской армии. Убивать и разбойничать на большой дороге им больше нравится, чем рисковать жизнью во имя Аллаха и Османской империи.

Сейчас у него здесь не более пятнадцати тысяч аскеров, которые к тому же растянуты вдоль берега, прикрывая места возможной переправы противника. А против него стоят десятикратно превосходящие главные силы русских. Но обороняться – это не атаковать. Высокий правый берег Дуная – сам по себе превосходная позиция. Главное, внимательно следить за небом и не допускать скопления крупных сил в одном месте. Могут прилететь адские птицы, которые принесут смерть для правоверных.

А пока все готово к обороне правого берега. В удобных для переправы местах к берегу подтянуты и замаскированы четырехфунтовые германские орудия и французские митральезы. Реки крови неверных обагрят дунайские волны. Аскеры будут драться насмерть, ибо знают, что они повязаны кровью христианских женщин и детей, и потому русские и болгары не пощадят никого из них. Плохо то, что не удалось переправить на тот берег ни одного лазутчика. Хотя нет, переправить удалось, более двух десятков башибузуков и черкесов, бежавших от русских, отправились на тот берег. Назад не вернулся ни один. Это означает, что передовые линии русских позиций в камышах на том берегу заняты кубанскими пластунами. Это подтверждает и то, что на турецком берегу нет-нет да пропадал дозорный, а то и целый патруль.

Главнокомандующий знал, что его командиры не любят докладывать о подобных происшествиях, предпочитают считать пропавшего аскера дезертиром или умершим от болезни. Но сведения об этом до него доходят. Черкесы пробовали устраивать засады на русских лазутчиков, но их старые враги уходят у них сквозь пальцы. Слухи о черкесской ловкости и удачливости оказались сильно преувеличенными.

Турецкий главнокомандующий выглянул из шатра. Небо серело, а на востоке вдоль горизонта уже протянулась бледно-розовая полоска.

3 июля (21 июня) 1877 года, раннее утро. Левый берег Дуная, Зимница

Полковник ГРУ Вячеслав Бережной

Два дня и три ночи русские саперы, стрелки, моряки и даже казаки-пластуны строили мосты через Дунай. Ночами медлительные румынские волы подвозили к самому берегу телеги с бревнами, досками, морскими канатами, гвоздями и прочей необходимой при строительстве наплавных мостов фурнитурой. Стук топоров и молотков, визг пил, скрип телег, мычание волов – этот строительный шум было просто невозможно скрыть. Ночью звуки над водой разносятся очень далеко. Турки явно что-то подозревали. С того берега к нам зачастили ночные гости. Но охрана работ была организована прекрасно. В передовой линии в дозоре находились кубанские пластуны, чувствующие себя в ночных дунайских камышах, как дома. Усиленные несколькими инструкторами из воинов «племени летучей мыши», они сумели притащить нам несколько «языков» с того берега Дуная.

Всё совпадало. Турецкий командующий Осман Нури-паша, который в ТОТ раз оборонял Плевну, понимал, что мы в ближайшее время будем форсировать Дунай. Но он до сих пор не догадался о том, как именно мы это будем делать. Этот паша, объявивший себя султаном, думал, что мы строим плоты и лодки, и готовился отражать именно такую атаку. Хотя не так уж он был не прав – в ТОТ раз русские войска переправились через Дунай именно таким способом, под ураганным ружейно-артиллерийским огнем противника. Причем для маскировки авангард был одет в зимние черные мундиры.

Но в этот раз всё будет не так. Посоветовавшись с товарищами, я решил предложить русскому командованию технологию, которая применялась при форсировании Одера весной 1945 года. Мы не строили плоты, мы строили наплавные мосты, причем не один, а сразу три. Строили их мы в густых зарослях камыша, вдоль берега, укрытые этими самыми камышами от нескромных турецких взглядов. Но хуже всяких турок нам досаждали орды кровососущих насекомых, которые тучами поднимались над рекой, как только солнце склонялось к горизонту. Для защиты от них, как только опускалась темнота, мы разжигали дымари. В воде тоже была какая-то гадость, желающая испить русской кровушки. Хорошо только то, что Дунай не Нил и не Ганг и в нем нет крокодилов.

К тому же, к нашему счастью, нам не надо было строить мост, рассчитанный на пропуск 30-тонных танков Т-34. Потребности нынешних войск были куда скромнее – мост, выдерживающий вес полевой пушки с зарядным ящиком и упряжкой, их вполне устраивал.

И вот сегодня, около полуночи, когда всё уже было готово, к нам на правофланговую позицию приехал «полковник Александров». Вы, конечно, помните, чья негабаритная фигура скрывается за этим псевдонимом. Влез на мост и прошелся по настилу из дубовых досок. Плавучая конструкция шестиметровой ширины, прошитая четырьмя нитками морских канатов, даже не шелохнулась под его немалым весом. Было около трех часов ночи.

Убедившись в прочности и достаточной длине конструкции, широко перекрестившись, наследник престола перерубил канат, удерживающий один конец моста у берега. Пластуны из передового отряда, как и в нашей истории одетые в черные мундиры, уперлись шестами в речное дно, и начали разворачивать мост по течению.

– С Божьей помощью пошла, – выдохнул командир лейб-гвардии саперного батальона полковник Василий Данилович Скалой, когда тело моста медленно растворилось в темноте. Заглушая шуршание камыша, за нашими спинами саперы снова затюкали топорами по оставшимся от строительства бревнам. Главное было по ходу «пьесы» создавать такой же шум, как и во все предшествующие ночи, чтобы не насторожить супостата. Вот хруст камыша усилился. Это означало, что течение Дуная подхватило конструкцию. Я знал, что примерно в это же время подобное происходит и в двух других местах на Дунае. Мы вскочили на лошадей и двинулись в направлении начала моста. Конь под наследником был таких габаритов, что ему бы лучше подошла кличка «Танк». Не каждый конь выдержал бы вес Александра Александровича.

Когда мы добрались до начала моста, он уже успел пройти примерно треть своего пути. Для удобства движения по нему в темное время суток на небольшие столбики, удерживающие натянутые страховочные леера, со стороны нашего берега были нанесены мазки флуоресцентной краски. С нашей стороны получался красивый двойной бело-голубой пунктир, указывающий, докуда дошел мост.

Тем временем к берегу подошел передовой отряд нашей кавалерии. Это был лучший из лучших отдельный лейб-гвардии казачий полк, под командой полковника Жеребкова. За ними 2-я гвардейская кавалерийская дивизия в полном составе. Вот они спускаются к берегу, копыта коней обмотаны тряпками, сбруя тоже. Все это сделано для того, чтоб раньше времени ничего не звякнуло и не брякнуло. Первая сотня – молодцы как на подбор, на вороных как ночь конях.

– Алексей Герасимович, – поприветствовал я спрыгнувшего с коня полковника Жеребкова, – ну что, ваши молодцы готовы?

– Готовы, готовы, – пробасил полковник Жеребков. – Ну, скоро еще?

Я бросил взгляд в сторону Дуная. Светящаяся дорожка пересекла реку. Это означало, что другой конец моста уже должен был упереться в берег. Или мы все-таки ошиблись с определением ширины Дуная? Но нет. На том берегу Дуная грохнул выстрел, потом протрещала картечница Гатлинга, расчищая площадку для передового отряда. Несколько томительных мгновений спустя в небо взлетела двойная красная ракета. Это означало, что тот конец моста закреплен и авангард может начинать форсирование.

– С Богом, Алексей Герасимович, – махнул рукой цесаревич, и полковник Жеребков, несмотря на свою немного грузную фигуру, птицей взлетел в седло. Рысью казачья колонна, по четверо в ряд, пошла на мост. Глухо загудел настил. Стука копыт, обмотанных ветошью, слышно не было. Раздавался лишь сплошной низкий гул, как при землетрясении. Ряд за рядом лейб-гвардии казачий полк уходил на ту сторону Дуная. В это же время слева от нас, на турецком берегу, с небольшим интервалом в небо взлетели еще две двойные ракеты. Это означало, что переправы, которые строили 2-я и 3-я саперные бригады, тоже успешно наведены.

– Есть! – прямо напротив нас, на турецком берегу, взлетела серия белых ракет. Это означало, что авангард лейб-гвардии казачьего полка вышел на турецкий берег и приступил к своей традиционной забаве, именуемой «рубка сонных и бегущих». Следом за казаками для создания тет-де-пона на тот берег был переброшен лейб-гвардии егерский полк, посаженный на телеги. Потом лейб-гвардии конно-артиллерийская бригада. Уже совершенно рассвело, когда на переправу пошел лейб-гвардии конно-гренадерский полк, головной полк 2-й гвардейской кавалерийской дивизии.

Стрельба на том берегу стихла, и стало ясно, что форсирование Дуная состоялось, и прошло оно при минимальных потерях. Пластуны потом рассказали, что турки почти сразу разбежались, когда мостовой настил страшно загудел, и аскеры увидели, как на них несутся комки мрака, превращающиеся в страшных черных всадников. Казалось, что это воинство ада неслось прямо по воде. При этом вместо обычного стука копыт слышен только страшный гул… Неизвестно, кто первый вскочил на ноги и с криком: «шайтаны пришли за нашими душами!» побежал куда глаз глядят. Результатом стало то, что уже проснувшийся и вступивший в перестрелку с пластунами батальон низама (турецких регулярных войск) вдруг обратился в паническое бегство и был полностью вырублен казаками.

3 июля (21 июня) 1877 года, утро. Дунай

Ставка турецкого главнокомандующего в Болгарии напротив Зимницы

Осман Нури-паша сразу же понял, что сражение проиграно. Вскочив на своего белого арабского жеребца, он поскакал подальше от Дуная, бросив свой штаб и гарем. Но далеко уйти ему не удалось. Пуля, выпущенная из «Винтореза», оборвала его жизнь. Несостоявшийся султан несостоявшейся державы умер, лежа в пыли на проселочной дороге. Когда одетый в «лохматку» сержант подошел к нему, то он увидел лишь остекленевшие глаза турецкого паши, бессмысленно уставившиеся в предрассветное болгарское небо.

Смерть Осман-паши не была случайной. Для того чтобы никто из турецких начальников, развязавших в Болгарии кровавый террор, не ушел от расплаты, полковник Бережной с вечера выставил на возможных путях отхода противника несколько снайперских групп, с приказом – беспощадно отстреливать старших турецких командиров. А то царь-батюшка добрый, еще простит ненароком, как это было в нашей истории.

Гарем же побежденного, как водится, достался победителю, то есть русскому императору. Полковнику Бережному довелось увидеть сцену, смахивающую на эпизод из «Белого солнца пустыни». Типа: «Гюльчатай, открой личико».

Одна статная черноокая брюнетка, с косами до пят, пленила сердце пожилого русского императора так, что старый бабник на время позабыл свою графиню Юрьевскую. После чего Александр Николаевич со всем знанием предмета приступил к «окучиванию новой грядки», пытаясь вырастить экзотический фрукт – баклажан…

4 июля (22 июня) 1877 года, утро. Марсель, Франция

Майор Оливер Джон Семмс

Сегодня великий день – День Независимости некогда моей страны. Когда-то это был светлый праздник свободы для всех американцев. Но потом он стал символом тирании Севера и безраздельного господства янки. И вот сегодня, если все получится, этот день будет первым шагом на пути к свободе – свободе моего любимого Юга от тирании Севера.

Ровно неделю назад я прибыл в Константинополь в составе делегации САСШ, в которой я числился помощником моего отца, адмирала Рафаэля Семмса. Пока глава делегации, бывший президент САСШ генерал Грант пьянствовал, я видел, как мой отец перекинулся парой слов с канцлером Югороссии мистером Тамбовцевым. Всего лишь несколько слов, но как много они значили.

А на следующий день, 28 июня, отец вышел из гостиницы и куда-то исчез почти на весь день. Правда перед этим он приказал мне оставаться в номере и отвечать всем, что ему, дескать, нездоровится, и он никого не принимает. Вернулся отец только вечером, причем с небольшим саквояжем, которого при нем не было, когда он уходил. Заперев дверь, он попросил меня присоединиться к нему на вечерней прогулке.

Попетляв по христианскому кварталу Константинополя, мы убедились, что за нами нет слежки, и направились в сторону бывшего султанского дворца Долмабахче, в котором сейчас располагалась русская администрация. Немного походив с отцом по городу, я понял, что русские, «взяв на копье» Стамбул, обращаются с турками куда гуманней, чем янки с нами, своими соотечественниками-южанами. В городе иногда встречались патрули русских солдат и греческих ополченцев, но находились они там не для унижения и подавления турок, а для поддержания идеального порядка. Как это все не похоже на Атланту, Ричмонд или Чарльстон.

По кривой и узкой улочке мы подошли к неприметной железной калитке в стене, окружающей дворец. Постучав, отец сунул в приоткрывшееся окошечко маленький картонный прямоугольник. Нас немедленно пропустили внутрь и со всей вежливостью сопроводили во дворец. Там отец представил меня пожилому русскому офицеру, которого я уже знал как мистера Тамбовцева – канцлера Югороссии.

Мы все мечтали о том, что в один прекрасный день Юг обретет долгожданную свободу. Но только при этой встрече я понял, что эта надежда имеет шансы сбыться. И я с радостью согласился сделать то, о чем попросили меня мой отец и мистер Тамбовцев.

На следующее утро я уже всходил по трапу на «L’Anadyr», корабль французской компании «Messageries Maritimes», ходивший по маршруту Индия-Марсель с заходом в Константинополь. И вот я в Марселе.

Пестрая гавань средиземноморского порта. Синее море, крики чаек, ароматы пиний и цитрусовых деревьев… Горы на горизонте, цепочка островов в море. На одном из них, если мне не изменяет память, провел долгие годы заключения герой месье Дюма граф Монте-Кристо. Неправедно осужденный, лишенный всего, он смог, пусть и через много лет, восстановить справедливость. И, если все получится, то же будет и с моим любимым Югом.

Будь у меня время, я бы насладился местными красотами и обязательно добрался бы до этих островов. Но я приехал сюда не для отдыха. Нанимаю фиакр и еду на нем на вокзал. Господин Тамбовцев дал мне план Марселя и предупредил, чтобы возница ни в коем случае не сбился с указанной дороги. И действительно, он зачем-то поворачивает налево. Я достаю шпилечный револьвер Кольта и показываю ему, после чего он говорит мне: «пардон, месье» и возвращается обратно. И действительно, без дальнейших приключений я оказываюсь на вокзале.

И вскоре я уже сажусь на ночной поезд Марсель – Бордо, и далее до Аркашона на фиакре. В Аркашоне, согласно инструкции, договариваюсь с рыбаком, и он, удивленно посмотрев на меня, отвозит меня на своей лодке до пляжа на мысе Сан-Ферре.

– Вы сумасшедшие янки, – говорит он, – сейчас же вода холодная, что там делать?

Он прав и не прав одновременно, янки действительно сумасшедшие, но я-то не янки. И у меня в кармане лежит инструкция, которая говорит, что мне делать дальше. Согласно этой инструкции, я располагаюсь на пляже. Темнеет. В море поблизости нет ни одного корабля, но инструкция есть инструкция. Я достаю из саквояжа маленький электрический фонарь, который дал мне мистер Тамбовцев. Между прочим, такие делают только в Югоросии. Несколько раз мигаю им в сторону моря. Жду. Через некоторое время над волнами слышится приглушенный рокот.

Из темноты неожиданно выныривает черная лодка, будто сделанная из надутой китовой кожи. В лодке два человека в странной черной форме. Один из них сидит на руле, а второй стоит на носу и освещает меня с ног до головы мощным электрическим фонарем. Лодка тыкается носом в берег.

– Майор Оливер Джон Семмс? – с протяжным русским акцентом спрашивает меня тот, кто стоит на носу.

– Да, – кричу, – это я!

Мне машут рукой:

– Садитесь в лодку, мистер Семмс, мы за вами!

Хватаю саквояж – вот она военная привычка – путешествовать налегке, и забираюсь в лодку. Она мягкая, будто действительно сделана из надутой кожи. Мы несемся в открытое море. Меня предупредили, что нас заберет корабль. Но где же он? Его не было, когда стемнело, и не может быть сейчас. И вдруг снизив скорость, наша лодка тыкается в то, что мне сначала показалось морским чудищем невероятного размера. Потом я понял, что это огромная субмарина, наподобие «Наутилуса», описанного Жюлем Верном. Почти на ощупь я перебираюсь на палубу подводного судна. Русские моряки поддерживают меня с двух сторон. Огромный черный корпус, надстройка в середине, небольшая, по сравнению с размерами корабля, поперек нее надпись по-русски и контур летящей чайки, так знакомый всем морякам, а также русский военно-морской флаг. Такой же косой крест, как и на нашем флаге, флаге Конфедерации, только цвета другие – синий крест на белом поле.

В надстройке открывается люк, и я забираюсь в чрево этого подводного Левиафана. Там меня встречает человек в форме синего цвета. На его погонах две полоски и три большие звезды. К своему стыду, я совершенно не разбираюсь в русских знаках различия и не смогу отличить сержанта от кэптэна.

Встречающий жмет мне руку и говорит:

– Майор Семмс, я командир подводной лодки «Северодвинск», капитан первого ранга Верещагин Владимир Анатольевич. Добро пожаловать на борт моего корабля! Мы рады приветствовать героя Конфедерации на борту нашего подводного крейсера.

– Мистер Верещьягин, – сказал я ему в ответ, – вы, вероятно, перепутали меня с моим отцом. Вот это самый настоящий герой Конфедерации.

– А не вы ли считались лучшим артиллеристом Юга? – ответил мне командир подводного корабля. – Не вы ли, попав в плен, организовали побег и служили вашей родине до самого конца? Нет, майор Семмс, я вас ни с кем не перепутал.

Я остановился и подумал: «Вот, как, моя слава, оказывается, бежит впереди меня. Меня уже узнают даже в далекой от моего родного Диксиленда России».

Пока мы разговариваем, мимо нас матросы пронесли свернутый мокрый тюк и небольшой ящик. Как я понимаю, это то, что осталось от той лодки, после того как из нее выпустили воздух. Чудеса вокруг размножаются, как кролики, я даже перестаю им удивляться, только киваю им при встрече, как старым знакомым. Наверное, я сошел с ума, я не знаю.

Командир задраивает люк, и мой трансатлантический вояж начинается. Как бы между прочим, мне сообщают, что наше путешествие пройдет на глубине трехсот футов со скоростью тридцать узлов. В черной глубине океана мы совершенно защищены от любой непогоды, так что путешествие будет быстрым и приятным. Меня высадят в указанной точке побережья через четверо суток, после чего у меня будет две недели на то, чтобы выполнить все поручения моего отца и мистера Тамбовцева. По истечению этого срока субмарина будет ждать меня в указанном месте еще в течение четырех дней…

Я подумал: «Сроки жесткие, но всё можно успеть сделать, особенно с четырьмя днями в запасе».

5 июля (23 июня) 1877 года, утро. Константинополь. Дворец Долмабахче

Капитан Александр Васильевич Тамбовцев

Как говорится, не было печали, да черти накачали. Сегодня утром ко мне на прием наконец-то прорвался месье Жюль Верн. Три недели он как неприкаянный слонялся по Константинополю, все больше и больше становясь похожим на охотничью собаку, взявшую след. Все это время он жил в гостинице и бомбардировал канцелярию дворца Долмабахче прошениями об аудиенции. Поскольку представлялся он как чрезвычайный и полномочный посол президента Франции Мак-Магона, то все его цидули улетали в корзину, а просителю заявлялось: «Месье Верн, приходите завтра».

Дело в том, что на Малом Совете Югороссии, который состоял из контр-адмирала Ларионова, полковника Бережного, полковника Антоновой, вашего покорного слуги и поручика Никитина, как представителя гражданской администрации, было решено не иметь дел с нынешней французской администрацией Мак-Магона. Ну и соответственно и с кланом Ротшильдов, для которых Мак-Магон, как и все власть предержащие, являлся всего лишь ширмой.

Но Жюль Верн, видимо, о чем-то наконец догадавшись, свою последнюю челобитную написал так: «Месье Жюль Верн, француз, писатель, журналист и авантюрист, просит частной беседы у канцлера Югороссии месье Александра Тамбовцева».

Вчера вечером он отнес эту бумажку в нашу канцелярию, а уже рано утром посыльный принес ему в гостиницу положительный ответ. Отказать во встрече «ПИСАТЕЛЮ и ЖУРНАЛИСТУ» Жюлю Верну у меня не было никаких объективных причин.

Аудиенция была назначена на утро, когда солнце только-только отрывается от горизонта и его лучи еще не жгут, а лишь нежно гладят кожу. Это ближе к полудню оно растопит свою кочегарку, изливая на землю потоки изнуряющего зноя. Даже как-то непривычно видеть в такую погоду пустыми замечательнейшие пляжи в окрестностях нашей новой столицы. Нам еще предстоит внедрять в высшее общество понятия о пользе солнечного загара и морского купания, Да, и туризм – неплохой бизнес. Чем мы будем хуже Ниццы или нынешней Антальи…

К небольшой увитой виноградом беседке, в которой был накрыт скромный столик для завтрака на двоих, мы с месье Верном подошли почти одновременно. Никаких случайностей или чудес. Просто когда писатель предъявлял на КПП приглашение и пропуск, у меня в комнате раздался телефонный звонок с сообщением о прибытии визитера. Пока посыльный вел гостя по тенистым дорожкам сада, я еще раз пробежался расческой по коротко подстриженным волосам, придирчиво оглядел себя в зеркало, поморщился, увидев мешки под глазами (опять ночью прихватило сердце), и вышел в сад.

Рукопожатие великого писателя было крепким и энергичным.

– Месье Тамбовцев, – заговорил он по-английски, – попав в Константинополь, я был восхищен и огорчен одновременно. Восхищен тем, как вы сумели воплотить в жизнь даже самые смелые мои фантазии, и огорчен тем пренебрежением, которое было оказано мне, как послу Франции. Неужели моя страна недостойна даже просто уважения?

– Месье Верн, будьте любезны – присядьте, – ответив французу, я указал на легкое плетеное кресло, стоящее напротив, – у нас, у русских, есть выражение – «в ногах правды нет».

– Спасибо, месье, – Жюль Верн присел прямо напротив меня, – я был восхищен, с каким изяществом и вежливостью обходились со мной работники вашей канцелярии. И особенно работницы. Скажите, месье Тамбовцев, где вы нашли столько очаровательных мадемуазелей?

Мой гость имел в виду женский персонал дворцовой канцелярии. Это наш пилотный проект, курируемый на самом верху. Необходимо создавать гражданскую администрацию, а также необходимый для ее существования кадровый костяк и инфраструктуру. Пока для неотложных нужд гражданского управления и в помощь поручику Никитину – у нас его все чаще называют губернатором – были мобилизованы несколько десятков бойцов и сержантов, имеющих склонность к такого рода занятиям. Но это был временный выход из положения. Наш адмирал считает, что не мужское это дело корпеть над бумагами, вести картотеки и улыбаться посетителям.

Зато по-военному подтянутый мужчина-начальник посреди дамского цветника выглядит куда как презентабельнее. В первые же дни после освобождения города поручик и Ирочка Андреева, которая взялась помочь ему в столь нелегком деле, прочесали наш лагерь беженцев, куда стекались оставшиеся без крыши над головой бывшие обитательницы гаремов. Требовались умевшие хоть немного говорить по-русски, грамотные и симпатичные. С первого захода было отобрано не более дюжины кандидатур. Никитин привез из Одессы Антонину Викентьевну Каргопольскую, бедную, как церковная мышь, и гордую, как британский лорд, вдову офицера, обремененную к тому же тремя детьми. Мадам Каргопольская и стала первым директором нашего «Смольного института».

Учиться первым ее подопечным пришлось фактически «без отрыва от производства», проходя практику в нашей дворцовой канцелярии. Сначала у Ирочки и мадам Антонины были некоторые расхождения в вопросе о пределах приличия в дамской одежде. Потом был найден разумный компромисс. В основном он казался расстегнутых воротов блузок, длины юбки до середины икры, и наличия на ней запахнутого бокового разреза до середины бедра. Цветовая расцветка классическая, белый верх – черный низ. Видимо, эти гурии и привели истинного француза в такое волнение. Потому что показавшаяся на мгновение в разрезе юбки стройная женская ножка действует на местных мужиков, как удар электрошокером.

Думаю, что лет через …дцать это заведение будет называться «Университет госуправления», и учить тут будут далеко не на секретарш, и не только гражданок Югороссии.

Я с улыбкой посмотрел на нашего французского гостя. Видно, хорошо его зацепили наши красавицы.

– Месье Верн, мы нашли этих, как вы выразились, «очаровательных мадемуазелей» здесь, на развалинах Оттоманской империи, среди огня, крови и смерти. Правда, тогда они выглядели немного по-другому. Вы не поверите, какие чудеса способны совершить кусок мыла, хороший портной и доброе слово. Но, извините, мы несколько отклонились от темы нашей беседы. Вас интересовало – почему мы не могли встретиться с вами как с послом Франции? Объясняю.

Во-первых, между Францией и Россией лежат руины Севастополя и кровь тысяч его защитников. Франция веками игнорировала страдания христиан на Балканах и Кавказе, имея целью ограничить влияние России. Вспомните – сколько раз французские дипломаты подстрекали турецких султанов к нападению на Россию. Да и в 1812 и в 1854 годах французские армии вторгались в российские пределы. Мы помним не только развалины Севастополя, но и пепел сожженной французами Москвы.

Если вы всё это вспомнили, то тогда вы поймете, почему мы не хотели разговаривать с послом маршала Мак-Магона – «героя» осады Севастополя. Мы, русские, помним не только хорошее, но и плохое. Так что время дружбы Франции с Россией еще не наступило. И вряд ли наступит в ближайшее десятилетие. Мои слова вы можете передать тем, кто вас послал. И на этом дипломатические переговоры можно считать оконченными.

Жюль Верн слушал меня молча, механически помешивая серебряной ложечкой черный турецкий кофе в маленькой фарфоровой чашечке:

– Месье Тамбовцев, – тихо сказал он, подняв на меня печальный взгляд, – неужели русские всегда будут смотреть на мою любимую Францию как на врага?

– В политике и дипломатии нет ничего невозможного, – сказал я, – надежды на нашу дружбу для Ротшильдов, Мак-Магонов, Тьеров и прочих аристократов «золотого тельца», скорее всего, нет и не будет. Так в жизни бывает, что грязную игру ведут политики и финансисты, а расплачивается за проигрыш в этой игре, как правило, простой народ. Причем расплачивается своей кровью и своими страданиями.

Мы не собираемся враждовать с французским народом или завоевывать Францию. Ваша страна, месье Верн, должна изменить свою политику в отношении России. Французы сами должны решать свою судьбу. Сказать честно, мы не собираемся уничтожать даже Англию, которая сделала России и русским столько зла. Она вынуждена будет стать просто Англией, страной на Британских островах, без ее заморских колоний. Кстати, Ирландия, Шотландия и Уэльс могут задуматься, а не лучше ли будет для них стать процветающими и самодостаточными европейскими государствами.

Месье Верн, давайте на этом покончим с политикой и перейдем к любимой нами литературе. Позвольте рассказать вам анекдот, который был бы сейчас вполне актуален?

– Расскажите, месье Тамбовцев, – оживился Жюль Верн, – я никогда не слышал раньше русских анекдотов.

– Итак, – начал я, – одна дама легкого поведения за немалые деньги решила, что пора приостановить свой промысел и съездить на курорт отдохнуть. Одевшись как скромная молодая вдова, она села в поезд и вскоре оказалась на пляже среди пальм. Там она случайно встретилась с состоятельным молодым человеком, который начал настойчиво предлагать ей вступить в отношения, в просторечии именуемые «курортным романом». – Жюль Верн понимающе кивнул. – Дама посмотрела на молодого человека профессиональным оценивающим взглядом и спросила: «Месье, скажите, а каков род ваших занятий?» – «Я владелец железной дороги, мадам», – гордо ответил тот. «Тогда представьте, месье, – говорит ему дама, – вы приезжаете на курорт, а там вместо пальм и пляжа, кругом паровозы, паровозы, паровозы…»

Жюль Верн долго смеялся, а потом, успокоившись, спросил у меня:

– Месье Тамбовцев, а почему вы считаете, что этот замечательный анекдот так актуален для нашего разговора? С вашего позволения я буду рассказывать его своим друзьям, от перевода на французский язык он будет еще пикантнее.

– Месье Верн, просто я, как та дама, целыми днями кручусь в мутных и дурно пахнущих водах международной политики. Я хочу поговорить с великим писателем – а тут опять политика. Вы уж меня извините, я понимаю ваше беспокойство за La Belle France, но поверьте, мы сделаем все, чтобы судьбу Франции решали не банкиры, а простые французы. Но сумеют ли они это сделать – вот в чем вопрос?

Жюль Верн ничего не смог сказать мне в ответ. Видимо, такая постановка вопроса ему пока не приходила в голову. Было видно, что он пытается сообразить, кто из лично его знакомых мог бы подойти под указанные требования, и не находил ответа. Печально…

– Молчите, месье Верн? – вздохнул я. – Вот и мы тоже думаем о том же. И пока не находим ответа. Ладно, не будем о грустном. Лучше посмотрите – какие у нас красивые девушки!

Жюль Верн обернулся. По посыпанной крупным белым песком дорожке в сторону моря, весело переговариваясь, шли две юные прелестницы, одетые в длинные, до пят, белые купальные халаты. Непременные махровые полотенца висели у них через плечо. Говоря словами восточного поэта, это были: прекрасная роза и юный благоухающий бутон.

– Кто эти очаровательные незнакомки, месье Тамбовцев? – обратился ко мне Жюль Верн, когда к нему вернулся дар речи. – И что они делают здесь в такой ранний час?

«Ох уж этот любопытный француз, все ему расскажи да покажи», – подумал я, а вслух сказал:

– Месье Верн, вон та девушка, которая постарше, с черными вьющимися волосами – Ирина Андреева, мой боевой товарищ и наша с вами коллега – журналистка и начинающая писательница. Публикуется в «Санкт-Петербургских ведомостях» под псевдонимом «Иван Андреев», с серией очерков «Константинопольские рассказы». Публика в восторге, тираж издания за две недели вырос вдвое. Также, со всей вероятностью, вы имеете честь видеть будущую графиню Лейхтенбергскую, графиню Богарне и великую княгиню Болгарскую… Но это все еще в будущем. Девочка, которая ее сопровождает, это Ольга – внучка великого русского поэта Александра Пушкина. Находится сейчас у мадемуазель Ирины на воспитании. А что они тут делают? Просто идут купаться в море.