Текст книги "Считай звёзды (СИ)"
Автор книги: Paprika Fox
сообщить о нарушении
Текущая страница: 94 (всего у книги 98 страниц)
– В таком случае, слушай, – сжимаюсь, тут же ощутив покалывание в шее и груди, но не отступаю, заставив себя смотреть в упор на Лиллиан, которая без уважение ко мне выплевывает информацию:
– Твое заболевание передалось тебе от матери, и да, это настоящая психическая болячка, – стучит с издевкой по своей голове. – А не безобидный переходный возраст. Знаешь, чем психология отличается от психиатрии? В психических болезнях задействована не только психика. Любое отклонение имеет ряд физиологических симптомов. В твоем случае, у тебя проблемы с клетками мозга, которые отвечают за эмоциональную стабильность или эмоциональное проявление. Клетки отмирают или разрушаются, этого точно сказать не могу, твоя болячка совершенно не изучена. Поздравляю, – улыбается. – Ты особенная, как и твоя мать.
Глотаю воду во рту. Комок остается на месте, вызывая тошноту, но молчу. Молчу, сдерживая ответные слова. Не отвожу взгляд. Лиллиан хватает со стола с красками бутылку, наполняя рот вином, и ладонью вытирает губы, вновь обратив на меня свой равнодушный взгляд:
– Проблема в головном мозге – не единственная. Симптомы и последствия разнообразны. Мне, как психологу, было интересно анализировать тебя. Твоя мать умерла в период третей стадии, но не болезнь убила её, а она сама, по своей глупости. Перебрала. С дозировкой не шутят, – пинает ногой пустую бутылку в ногах, из-за чего она привлекает мое внимание, но сохраняю взгляд опущенным не долго.
– Не знаю, что могу тебе ещё сказать, – женщина громко ставит бутылку с вином обратно на стол, принявшись собирать тюбики с краской. – Если честно, ты разочаровала меня, – искоса смотрит на меня, и я поднимаю на неё взгляд, сильнее хмуря брови.
– Я поражена, что ты так спокойна, – Лиллиан складывает тюбики в упаковку, гордо расправляя плечи. – Стабильно принимаешь таблетки?
Моргаю, медленно ускользая взглядом в сторону, и ощущаю неприятную скованность, когда вдруг понимаю, что… не имею понятия.
– Нет, – отвечаю с сомнением. – Не уверена, – по крайне мере, сама я точно не принимала их. Теперь уже ни в чем не уверена.
Сжимаю себя руками. Меня трясет, но, опять-таки, дело не в том, о чем мне сообщают. Именно этого я и не понимаю, поэтому набираюсь смелости заговорить с неприятным для меня человеком:
– Я просто… Я не могу разобраться, – поразительно, но Лиллиан отвлекается от своего дела, встав лицом ко мне, и складывает руки на груди, уставившись на меня с надменным видом.
– У меня такое ощущение, – не знаю, как выразить то, что гложет меня. – Я подозреваю, что…
– Из-за отсутствия твоей связи с матерью ты лишена ответных эмоций на полученную информацию, – она уверенно тараторит, вновь вернувшись к тюбикам. – Всё просто. Ты абсолютно ничего не чувствуешь?
Переминаюсь с ноги на ногу, с сомнением отвечая:
– Думаю, меня поражает сам факт. Я чувствую что-то иное.
– Тогда, что именно вызывает у тебя такие негативные эмоции? – женщина медленнее перекладывает вещи, задумчиво мыча под нос. – Ложь? Ты в чем-то разочарована? – стреляет на меня своим колким анализирующим взглядом. – Или в ком-то?
– Не начинайте рыться в моей голове, – мне этого не нужно. Я хотела лишь получить ответ на свой вопрос, и, думаю, я его получила. Всё просто. Я ничего не чувствую к матери, потому что я уже не помню своих чувств к ней. Собираюсь развернуться и вернуться в свою комнату, но Лиллиан внезапно заговаривает уже с меньшим давлением в голосе. Только отсутствие привычной мне злости в тоне заставляет меня остановиться и обернуться.
– Я просто хочу сказать, – она наклоняется, подняв с пола свою вязанную кофту, которую начинает отряхивать от пыли. – Повториться. Твое заболевание – сложное. В последние годы, по словам Митчелла, у твоей матери возникли серьезные проблемы с рассудком. Она начинала забывать тех, с кем давно не имела возможности общаться. Даже самых близких. Свою мать она забыла в первую очередь.
– К чему вы? – мне правда интересно? Речь идет о моей матери, поэтому я вынужденно остаюсь неподвижной, заставляя себя внимать каждому слову Лиллиан, которая не бросает на меня взгляд, интересуясь:
– Ты помнишь, как выглядит твоя мать?
Острота тут же пропадает из моего взгляда. Я моргаю, медленно опуская глаза, и чувствую, что моя голова готова взорваться прямо сейчас, пока проявляю тщетные попытки вытянуть из сознания образ матери. Я помню только цвет её волос, а всё остальное… Лицо так расплывчато, его нет. А цвет глаз? Очевидно, карие, но это не помогает мне. Прикрываю веки, невольно. Окунаюсь в воспоминания, связанные с матерью, но… Открываю, нахмурившись. Я… Черт, я практически ничего не помню. Ведь это совсем недавно было в моей голове, я часто думала об этом, и… Может, именно по той причине, что я раньше больше была отдана мыслям о матери, поэтому так ярко всё помнила, а теперь…
– Вот, к чему я, – Лиллиан берет тряпку, вытирая испачканные руки от краски. – Возможно, одна из причин твоей равнодушной реакции заключена в том, что ты её толком не помнишь. По какой-то причине твоя болезнь развивается быстрее. Я говорила об этом Митчеллу. Тебе нужна профессиональная помощь. И… – внезапно женщина усмехается, выдав гениальное. – Я знаю, мать из меня…
– Дерьмо полное, – перебиваю, процедив.
– Именно, – она не спорит, принимая этот факт. – Но я искренне хотела и собиралась забрать Дилана, – я встречаюсь с ней взглядом, и не могу гарантировать её честность, но выглядит Лиллиан серьезной. Она с неприязнью относится ко мне по той причине, что её сын предпочел меня ей. – От Роберта. Но он никуда не поедет со мной, – принимает это, бросив тряпку на стол, взяв упаковку красок. – Ему нельзя оставаться здесь, – бросает её в пакет с другими принадлежностями для рисования. – Ему не стоит… – замолкает, наверное, раздумывая над тем, как правильно преподнести свои мысли и убеждения, но я помогаю ей, заканчивая мысль:
– Быть со мной? – не шепчу, но голос мой звучит тихо, а сама я ощущаю боль в горле, поэтому начинаю потирать ладонью шею. Что-то внутри режет стенки глотки. Быть может, это мои же слова так сильно царапнули внутреннюю поверхность.
– Пойми, может, ты и хороший человек, но болезнь свалит тебя, – вот она – та самая правда, которую я хотела услышать. – И его, – Дилана? – Посмотри на своего отца, – Лиллиан стоит лицом ко мне, говорит серьезно, без усмешки и прочего проявления издевки. – Как он мучился. Возможно, ты не видела того, что видела я. Он мучается до сих пор, – женщина делает короткий шаг в мою сторону, заставив меня сильнее сжать себя руками, – Неужели ты правда хочешь обречь кого-то на такую участь? Это тяжело, да, я понимаю, но… – Лиллиан нервно хрустит пальцами рук, подносит ладони к груди, довольно настойчиво попросив. – Отбрось сейчас свои чувства и подумай, – смотрит на меня, а я давно опускаю взгляд. – Нет твоей вины в том, что ты – такая, но… Не отягощай жизнь других собой.
Моргаю, ощущая, как глаза, которые и без того больны, вновь оказываются под натиском эмоций. Поднимаю взгляд на Лиллиан, оставив её без ответа.
Я получила от неё всё, что хотела. Дольше задерживаться здесь не намереваюсь.
widles – bare
Бесцельно шаркаю ногами по паркету, оказываясь в гостиной. Сложенные на груди руки не спасают от холода. Взгляд опущен. Медленно, кутаясь в мыслях, старательно анализируя полученную информацию, бреду к порогу, тут же хватаясь вниманием за мужчину, который неуверенно заглядывает на кухню, получая скованное предложение Агнесс выпить чай. Отец долго мнется, но кивает, переступая порог, и, кажется, его пробирает дрожь, когда я касаюсь дверной ручки, которую он собирается сжать сам, дабы открыть шире. Оборачивается, отпрянув от порога к холодильнику – и мое присутствие открывается всем, кто находится в помещении. Агнесс стоит с чайником в руках. Нейтан курит у открытой форточки. Дилан сидит за столом, замерев в момент, когда намеревается открыть упаковку с таблетками для сердца. Смотрят на меня, а я морщусь, подняв глаза на ярко светящуюся лампу:
– Почему вы ещё здесь? – хрипло шепчу, возвращая голову в нормальное положение, и обращаю суровый, холодный взгляд на подругу. – Уже поздно.
Розалин растерянно моргает, начав скакать вниманием по полу, рассчитывая найти в своей голове достойный ответ, но мой отец рушит мою попытку выпроводить всех из дома.
– Райли, садись, – он очень скован. Подходит к столу, касаясь ладонью спинки стула, с обречением в тоне принимая свою чертову участь. – Мы должны поговорить, – будто ему так тяжело начинать. Это и злит. Он вынуждает себя.
– Мне не о чем с вами говорить, – стараюсь проявлять как можно меньше эмоций, чтобы никто из присутствующих не смог «прочесть» меня. – Я уже всё узнала, – сую ладони в карманы кофты. – И… – вздыхаю, сжав губы, пока усталым взглядом изучаю паркет.
– Мерзко то, что правду я узнаю от человека, отвращение к которому вызывает у меня приступ тошноты, – краем глаз замечаю, как отец намеревается что-то сказать, поэтому повышаю тон. – Почему ты не сказал? – смотрю на него сердито. – Почему не попытался переубедить меня в том, что маме на меня всё равно? Ты только и делал, что подтверждал мои догадки о ненужности, – дергаю нижнюю губу зубами, с тяжестью в глазах переводя внимание на Дилана, на которого мне смотреть невыносимее всего. И вовсе не потому, что я обижена или… Или что я там ощущаю в данный момент, я не могу прочесть собственных эмоций. Мне трудно видеть его таким. Парень, видно, с такой же тяжестью в глазах смотрит на меня, но его взгляд постоянно ускользает в сторону. Он не может устанавливать со мной долгий зрительный контакт. Виновато и разбито. Глаза от усталости красные, темные круги под ними такие четкие, что я без труда догадываюсь, как сильно болит его сердце сейчас. Но эти факторы не останавливают меня.
– Почему ты не сказал? – Дилан мнется, начав стучать пальцами по столу, постоянно отворачивая голову. – Почему не стал опровергать мою ненависть к ней? – пытаюсь донести до него то, что меня настолько злит. – Я сказала, что ненавижу её. Я порвала её фотографии, я поломала её вещи, – на мгновение в моем голосе меняется тональность. Ровность ломается под давлением эмоций, и мой голос скачет, из-за чего Дилан резко поворачивает голову, с ещё большим беспокойством изучая мое лицо, будто боясь, что я могу разрыдаться, но мне уже выпал шанс. Несколько часов роняла слезы. Теперь же остается только чертов ком в глотке и ужасный жар. И эмоциональная опустошенность, которая помогает мне оставаться неизменной внешне:
– Если бы кто-то из вас сказал, я бы приняла это, – признаюсь. – Потому что это вы, – совершенно не способна сейчас выражать свои мысли, но суть остается ясной. – Мы ведь… Мы близкие, – смотрю на отца, тут же отрицательно качнув головой. Лба касаюсь пальцами, набрав воздуха в легкие. Больше.
– Но это сказала Лиллиан, – опускаю ладонь, с огорчением проронив. – Человек, который мне так мерзок, оказался самым честным со мной.
Я так устала, что не могу смотреть на каждого присутствующего здесь. Устала до такой степени, что не могу оставаться под давлением их взглядов, поэтому решаю коротко выдавить из себя завершающие мысли:
– Мы не продаем дом, – шепчу, продолжая пялиться в поверхность стола. Отец тут же активируется, начав тараторить:
– Да, – без спора соглашается. – Да, – продолжает повторять. – Конечно, не продаем, я…
Сжимаю веки, морщась, и накрываю ладонями лицо:
– Не хочу слышать твой голос, – с паникой глотаю кислород, слыша скрип ножек стула об паркет, поэтому опускаю руки от лица, искоса взглянув на Дилана, который застывает на месте, явно желая до этого подойти ко мне. Буквально без слов принуждаю его не шевелиться, и вновь обращаюсь к отцу:
– Если тебе интересно, я не столь шокирована смертью матери. Путем вашего воздействия, – указываю ладонью на присутствующих, подразумевая Дилана и отца, но в большей мере именно мужчину. – Я сама убила её в своей голове, поэтому ничего не чувствую, кроме разочарования и обиды, – обращаю внимание на парня, который сжимает упаковку таблеток, сохранив взгляд опущенным.
Отец хочет что-то сказать, но сбиваю его настрой, умоляя:
– Прошу. Молчи, – я так не хочу слышать его. Никого из них. Мне нужно… Мне нужно побыть одной.
– Это уже… – тяжелый вздох слетает с моих искусанных губ, когда касаюсь горячего лба ладонью. – Не имеет значения, – поднимаю взгляд на настенные часы, возвращаясь к изначальной мысли, с которой пришла сюда. – Уже очень поздно, – делаю шаг назад. – Вам надо домой. Всем, – бросаю короткий взгляд на Дилана, который ловит его, отворачивая голову, и сжимает челюсть. Агнесс переглядывается с Нейтаном, и я не обращаюсь лично к ним, когда отступаю назад:
– Я хочу, чтобы вы ушли, – складываю руки на груди, разворачиваясь. Тишина остается главенствовать за моей спиной. Уже ускоренным шагом направляюсь к лестнице, быстро оказываясь на втором этаже, и уже совершенно не оцениваю окружение, не разбираясь в темноте, поэтому спотыкаюсь о порог комнаты, закрывая за собой дверь. Тишина. Никаких взглядов. Никого вокруг. Я одна. Наверное, это именно то, что мне нужно сейчас. Остаться наедине с собой. Проанализировать свои мысли, разобрать их. И найти решение. В данный момент я слишком отдана эмоциям, поэтому не могу принять здравое, взвешенное решение, так что верно – все должны уйти.
Подхожу к кровати, выдвинув верхний ящик тумбы, и бесчувственно рассматриваю мягкого кролика, после взяв его одной рукой, сев на кровать. Сутулюсь. Верчу в руках игрушку, и… Ничего не ощущаю. Это ранит.
Сжимаю губы, заморгав, ведь глаза от давления ноют, а слезами всё равно покрываются, но плакать мне вовсе не хочется.
Прости меня, мам. За мою ненависть.
***
Есть ли смысл ходить по углам и прислушиваться к тому, о чем говорят в этом огромном доме? Обычно парень старательно хватается за каждый слух или простой разговор подчиненных Роберта, но теперь его вряд ли будет что-либо касаться. И не потому, что никому нет дела до парня. Причина столь халатного отношения – осознание, что уже нет определенного смысла подслушивать. Ранее он вынуждал себя заниматься этим, чтобы собрать достаточно информации. Для чего это ему? А есть ли смысл перемалывать косточки прошлого? Остин не ответит точно, но тогда почему сейчас он сидит на краю кровати, лицом к открытому балкону, что вгоняет холодный ночной воздух внутрь? Почему не включает свет, оставаясь под давлением темноты? А правда ли она так негативно на него влияет? Быть может, ему куда приятнее оказаться в омраченной атмосфере, ведь она в какой-то мере скрывает его, пока он совершает ошибку.
Сидит, согнувшись, а в ладонях держит сложенную по краям фотографию, которая была сделана в конце того учебного года. Глаза привыкают к темноте, поэтому парень может спокойно изучать тех, улыбки кого запечатлены на снимке. Робб и сам Остин. Блондин проводит большим пальцем по мятой поверхности, и испытывает необычное жжение в глотке, когда понимает, что уголки его напряженных губ дергаются в скованной улыбке. Откуда рождается такое тепло в груди? Странно то, что оно вызывает именно больной отклик, но Остин всё равно улыбается или усмехается, главное – его лицо впервые за столько времени преображается, проявляя что-то положительное.
Облизывает губы, с прежней сдержанной улыбкой разворачивает края фотографии, открывая больше для зрительного восприятия.
Остин и Робб стоят рядом, но за плечи обнимают девушек. Блондин руку запрокидывает на плечо Райли, а кудрявый – на Агнесс. Все улыбаются, смотрят в объектив камеры, которую на вытянутой руке держит Розалин, щурясь от яркого солнца, слепящего в глаза, и показывает язык.
Теперь улыбка Остина кажется больше нервной. Он сглатывает, хмыкнув под нос, и с внезапно охватившей судорогой глотает воздух, чувствуя, как тот встревает в горле.
Потому что он слышит тяжелые шаги за дверью.
Моргает. Не дает себе окончательно поддаться эмоциям, но его лицо морщится, а с губ слетает тихое мычание. Прижимает к ним сжатый кулак. Дверь за спиной скрипит. Свет со стороны коридора падает на спину Остина, который задерживает дыхание, чтобы не проявлять ничего, совершенно, но его плечи трясутся, когда шарканье ног становится громче.
Глаза слезятся, но он правда не боится. Ему не страшна смерть, только вот… Смотрит на Робба, внезапно поняв, что не может принять этот факт – факт того, что вот так всё и закончится. Знаете ведь… Он ещё молод. Нет, они оба были ещё молоды, и обычно подобные им строят масштабные планы на будущее, готовят себя к покорению мира, как бы глупо и наивно это не звучало, и Остина ужасает мысль о том, что этого не будет. Что его жизнь обрывается в тот момент, когда он обретает нечто для себя, когда буквально находит то, что могло бы стать его чертовым смыслом, помогающим ему двигаться дальше.
Он бы этого не признал, но хранил бы где-то в глубинах своего сознания.
Но теперь уже нет смысла.
Стискивает в ладони фотографию, сжав мокрые веки, а на коже лица выступает холодный пот, когда за спиной раздается звук затвора.
Они бы узнали. Рано или поздно. Ведь Остин не пытался скрыть этого. Он не стремится спасти свою шкуру. Именно он выкрал важные документы, передав их в отдел. Тот, что ведет расследование.
Нет. Он ни о чем не жалеет. Нет…
Выстрел.
========== Глава 61 ==========
Пасмурно. Почему в преддверье лета стоит такая серая погода? Будто гребаный мир ощущает состояние людей, отвечая на их угнетенное настроение, подпитывая его, а не пытаясь как-то сломить общую подавленность. Небо затянуто бледной пеленой, порой протекают мимо темные облака, в период которых моросит мелкий дождь. Агнесс лежит головой на столе, уложив руки на колени. На кухне тихо. Девушка не спала сегодня, как никто другой из обитателей сего дома. Лишь медленно моргает, изредка позволяя себе прикрыть веки, подольше оставаясь в зрительной темноте, сопровождаемой стуком дождевых капель о стекло окна. Форточка открыта. Где-то вдали гремит. Пахнет свежестью, травой и хвоей, но Розалин не может вдоволь насладиться ароматами весны. Её мобильный телефон какой раз вибрирует, но, не разбирая номер, девушка отклоняет вызов, лишь в этот раз решая вовсе не трогать аппарат, чтобы тревожащий её человек наконец оставил попытки.
Но его перекидывает на голосовое сообщение, которое Агнесс, хочет или нет, слушает, продолжая лежать с прикрытыми глазами.
«Агнесс Розалин? Это Эрл. Участковый. Вы не присутствовали на заседании суда, поэтому я взял на себя ответственность сообщить вам решение. Суд приговорил ваших родителей к 15 годам лишения свободы за ряд следующих нарушений: распространение нелегальных препаратов, в том числе незаконных наркотических смесей, сокрытие информации о…» – продолжает перечислять. Голос у мужчины приятный, хриплый, но сообщает он новости, от которых внутри Розалин возникают негативные эмоции. Нет, она не позволит им захватить её. Выключает мобильный. Просто зажимает кнопку – и экран гаснет, отрезая её от реального мира, а вот проблемы остаются. Прикрывает веки. Тяжело вздыхает. Тишина. Беспокойные мысли роют ямы в сознании, и те начинают болеть, будто язвы на коже. Жжение. Она не знает, чего ожидать. Она не имеет понятия, чем теперь всё обернется. Ей остается только ждать.
Веранда выходит на задний двор. Пока дождь моросит, осыпая каплями траву и деревья, можно неплохо насладиться им, сидя под косой крышей. Ничего удивительного нет в том, что О’Брайен, как только они вернулись в дом Коннора, сидит здесь. Ни Нейтан, ни Агнесс не думают трогать его на протяжении всей ночи, но, чем светлее становится небо, тем больше приходит осознание – надо что-то предпринимать. Надо двигаться. Дело в том, что Престон уверен: если Дилана не пихнуть, то он продолжит сидеть на месте. Это своего рода метод фиксации, но работает он на основе психологической остановки мышления. О’Брайен охвачен одной проблемой. И он не сможет даже морально продолжить мыслить, пока данная проблема не решится. Грубо говоря, парень вернется в нормальное состояние только после разговора с Янг. А сейчас уж точно не подходящее время для торможения деятельности.
Так что Нейтан всё-таки выходит к Дилану. Русый парень открывает дверь со стеклянным окошком, встает на пороге, хмуро изучая темнеющее из-за дождя небо. О’Брайен коротко оглядывается, сидя на ступеньках, и шум дождя скрывает его не совсем ещё обреченный вздох. Престон шаркает к нему, вынув пачку сигарет и протянув её другу, который отказывается, качнув головой. Его сердце подозрительно сильно болит. Сильнее, чем когда-либо, поэтому он впервые отказывается, вспоминая об опасениях Финчер. Спустя столько времени, неужели прислушивается? Нейтан садится рядом, зажав сигарету между зубов. Ищет зажигалку. Не находит. Вынимает, выдохнув, и ломает сигарету пальцами, обратившись к Дилану:
– Конечно… – начинает, постучав надломанной сигаретой по своей коленке. – Такого поворота я не ожидал, – пытается как-то начать диалог с человеком, который дергает в руках травинку, опираясь локтями на колени. – Но, может, это к лучшему? – видит, что О’Брайен хмурит брови, сохраняя взгляд опущенным. – В том плане, ей правда полезно будет посидеть одной, обдумать всё или… – Нейтан искоса смотрит на друга, набрав больше воздуха в легкие, и нервно сжимает сигарету, откашлявшись:
– Дилан, – коленом толкает колено парня. – Всё будет нормально. Ты только впустую потратишь время, сидя здесь и занимаясь самобичеванием.
О’Брайен прекрасно понимает это. Он – не идиот. Вновь роется в карманах, вынимает упаковку таблеток для сердца. Оно даже на секунду не оставляет его в покое, продолжая отбивать свой ритм, давление оказывая на грудную клетку, будто намереваясь выбить ребра. Рядом стоит стакан с водой. Принимает таблетку, ответа так и не дает, поэтому Престон переходит в словесное наступление, жестче проговаривая:
– Надо решить проблему с Робертом, – окончательно ломает сигарету, уставившись перед собой. – Давай уже, – стреляет на парня рядом. – Соберись.
– Я сгоняю к матери, пока она не свалила, хрен знает, куда, – внезапно Дилан отвечает, но вынужденно.
– Если она не отдаст деньги? – Престон ещё раз предпринимает попытку обнаружить в своих карманах зажигалку, чем принуждает О’Брайена закатить уставшие глаза, вынув свою:
– Отдам деньги Коннора, но их будет недостаточно, – протягивает другу, и тот принимает, снова взявшись за курение. – Придется каким-то образом продать этот дом.
Нейтан затягивает, выпуская дым перед собой:
– У нас, думаешь, есть время?
Дилан рвет травинку на две части, решая, что больше лгать нет смысла:
– Нет.
***
Накрапывает. Мерзко. Но, что странно, мне вовсе не холодно. Кофту не застегиваю, куртку потеплее сверху не набрасываю. Присутствие дрожи в руках объясняется серьезным давлением в груди. Пальцами одной руки сжимаю руль, смотрю перед собой, но довольно часто ловлю себя на мысли, что не слежу за дорогой. Голова забита не тем. Локоть второй руки ставлю на край стекла окна, которое опускаю не до конца. Капли дождя впитываются в ткань, попадая на собранный на локте рукав. Кусаю костяшки. Нужно на чем-то сконцентрировать свой разум, иначе так и будет одна чертова проблема сверлить мой и без того дырявый череп. Какой-то долбанный автомобиль гудит мне. Придурки. Плевать, что еду медленно. Меня не переполняет дикий восторг от того, куда я направляясь и ради чего. Свою мать мне ещё удастся подавить, я думаю, но только в том случае, если перед этим мы не пересечемся с Райли. Она меня к черту уделает.
Выдыхаю тяжесть из груди, осознав, насколько устаю. Процесс моего мышления совершенно отсталый, фразы в голове формируются неверным способом.
Давлю на педаль. Светофор. Автомобиль резко затормаживает, заставив меня чуть наклониться вперед. Жду. Дергаю нижнюю губу, задумчиво уставившись на руль. И если бы не моя бдительность, я бы не обратил внимания на человека, который проходит по тротуару рядом, сворачивая в парк. От неожиданности ерзаю на месте, вытянув голову, и хмуро рассматриваю девушку, медленно идущую по тропинке, что уходит далеко вглубь небольшой рощи. Её руки сложены на груди, промокшие волосы непослушно вьются. Наверное, мое сознание просит меня обратить на неё внимание по той простой причине, что на ней моя кофта.
Куда ты тащишься, Райли?
Не думаю, когда собираюсь выдернуть ключ из зажигания, но вовремя отдергиваю себя, взявшись за ручку двери. Сжимаю челюсть. С напряжением смотрю на то, как мои пальцы дрожат, готовясь распахнуть дверцу, дав мне встретиться с моросящим дождем. Оглядываюсь. Девушка медленно плетется, обняв себя руками, а на голову натягивает капюшон, чтобы уберечь себя от капель, пробивающихся сквозь листву деревьев. Смотрю на неё. Отдаляется.
Агнесс и Нейтан правы. Ей требуется время, чтобы подумать, наверняка, она для этого и ушла из дома, подальше от моей матери и Митчелла. Если я пойду за ней сейчас, то точно ухудшу ситуацию. Ей нужно побыть одной.
Еле заставляю себя переместить ладони на руль. С напряжением вжимаюсь в сидение, не зная, каким образом сохраняю взгляд направленным перед собой. Моргаю. Смотрю на светофор. Сдаюсь. Поворачиваю голову.
Но Райли уже нет.
Если честно, я бы хотел поменяться с Янг местами. Мне невыносима одна мысль о том, что придется вновь оказаться в стенах этого дома. Каково в таком случае девчонке, которая должна проводить здесь всё своё сознательное время? А хуже то, что меня не встречает тишина. Со второго этажа разносится громкая музыка. Это классика, но ею не увлекаюсь, поэтому не способен определить, кто композитор, но мелодия бьет по ушам, воспринимается неприятно. Вот ещё одна возможная причина, почему Финчер предпочла уйти.
Не собираюсь разбираться, откуда исходит музыка. Скорее всего, Митчелл до сих пор выпивает. Плохо дело. Этому мужику опасно играться с алкоголем. Натворит лишнего. Меня не совсем устраивает то, что Райли приходится оставаться дома, наедине с этими пьющими упырями, вдруг Митчеллу башню снесет? Он может быть особо буйным в нетрезвости.
Придется обсудить с Янг. Пускай она поживет у Коннора, а я – здесь. Если ей так не охота видеть меня.
Не даю себе возможности осознать, куда и зачем направляюсь. Иначе точно проторчу в гостиной больше часа, принимая и собираясь с мыслями. Каким-то образом требуется засунуть свои эмоции в задницу, иначе они могут серьезно подпортить обстоятельства.
Миную гостиную, хмурым взглядом изучая осколки на полу. Никто не убирался. Конечно, кому это надо, тем более сейчас. Как только оказываюсь в узком коридоре, сразу же ощущаю, как сдавливаются легкие, но дышу глубже, не позволяя себе проявить дискомфорт на лице. Плевать. Сжимаю в кармане упаковку таблеток от боли в сердце. Хреново дело – оно ноет. Причем, сильно. Удивительно, как меня ещё к земле не присобачило после вчерашнего. Видимо, мой организм приспосабливается, а нервная система становится намного устойчивей.
Но ладони всё равно потеют. Во рту сохнет. Головная боль давит изнутри на глазные яблоки. Состояние невыносимое. Глубокий вдох. Переступаю порог кладовой, находя взглядом женщину у стола. Долгий и тихий выдох через нос.
Сердце ускоряет удары.
– Мам, – обращаюсь к ней. Мерзко слетает с языка, но тон спокойный. Мне неприятно произносить подобное, но… В данной ситуации придется отодвинуть свою гордость, чтобы попытаться получить желаемое. Женщина пакует вещи в чемодан. Её руки замедляют свои действия, а голова еле поворачивается, чтобы женщина могла видеть меня краем глаза. Молчит. Я вновь набираю в легкие воздуха, сунув влажные ладони в карманы кофты:
– Теперь ты довольна? – прижимаюсь плечом к дверному косяку, устало щурясь, чтобы справиться с давящим тусклым светом лампы. – Всё, что хотела сказать, сказала?
– Дилан… – она роняет на выдохе, прикрыв опухшие после выпитого алкоголя веки. Уверен, её голова раскалывается, но я не стану понижать тон голоса:
– Ты – херова заноза, – не могу объяснить, какие эмоции переполняют меня в данный момент, но именно они контролируют то выражение лица, с которым я смотрю на мать, слишком часто сглатывая. – Я так устал от тебя, что нет сил выяснять отношения, так что… – потираю ладонью затекшею шею. – Просто скажи. Ты отдашь мне деньги?
Женщина вдруг оставляет чемодан, развернувшись ко мне, и с выражением настоящей обреченности делает шаг:
– Мы должны уехать, Дилан, – голос тихий, хриплый после вчерашнего крика. Она нервно потирает бледные ладони, смотрит на меня съедающими любую внутреннюю оборону глазами. И пару лет назад это бы точно сработало. Но сейчас совсем не актуально.
Прикрываю веки. Выдох.
– Не отдашь? – игнорирую её слова, демонстрируя свое наплевательское отношение к её попыткам уговорить меня. – Мам, – открываю, не получая ответа. Женщина стоит на месте, опустив глаза. Её губы приоткрыты, а ладони продолжают мять друг друга. Прикусываю больную нижнюю губу, повторив с давлением:
– Мама, – знаю, как на неё это действует. Обращение. Оно не часто звучит с моей стороны. Женщина продолжает молчать. Продолжает смотреть в сторону. И тишина затягивается, отчего оставаться здесь всё отвратительнее.
– Ясно, – процеживаю, переступив с ноги на ногу.
– Дилан, послушай, – она касается пальцами мешков под глазами. – У меня нет денег и… – ложь. Она лжет, и она понимает, что я знаю это, но всё равно, черт возьми, продолжает нести эту чушь. Женщина проглатывает желание продолжить говорить, ведь пересекается со мной взглядом, прочувствовав всю злость, смешанную с обидой, что направляю на неё. Весь тот негатив, что собирался во мне на протяжении стольких лет. Сейчас я выношу на неё, тупо уставившись. В упор.
– Я лучше сдохну здесь, чем уеду с тобой, – киваю, словно подтверждаю свои же слова. – Просто, свали уже, – голос дрожит, а пальцы сжимают ткань края кофты. – И если когда-нибудь твоё материнское начало толкнет тебя к поиску меня, – щурюсь с неприязнью, – не надо, – кусаю губу, притоптывая ногой. – Обереги меня от отвращения, что я испытываю, когда ты рядом, – начинаю отступать назад. – Нет денег? – задаю вопрос в лоб, прострелив ей его к черту, и морально она ощущает этот удар, поэтому сильнее отводит глаза. – Ясно, – повторяю. Этот человек ни черта для меня не сделает. А сейчас ей даже не требуется никаких особых телодвижений. Просто отдать деньги. Просто позаботиться о нашем с ней будущем, ведь это и её касается. Нет. Она гордая стерва. Но ужасает тот факт, что меня посетит чувство успокоения в случае, если она уедет отсюда. Это мерзко и неправильно, я знаю, но… Как ни крути, она – моя мать. И я пытался заботиться о ней на протяжении стольких лет, так что нет ничего необычного в том, что внутри меня остаются эти омерзительные и нелогичные чувства к ней, как ребенка.
