Текст книги "Считай звёзды (СИ)"

Автор книги: Paprika Fox

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 98 страниц)

Подростки болеют за своих. Родители снимают на камеры. Первый свисток – бегуны готовятся. Дилан напряженно смотрит вниз. Следит за дыханием.

Второй свисток.

Отталкивается. И получает подножку…

О’Брайен сглатывает, стиснув зубы. Забей. Забудь.

Отводит взгляд, когда из кабинета выходит директриса, хмурым взглядом окинув сидящих в коридоре ожидания:

– Остин, – на лице мелькает улыбка. – Возвращайся в класс.

Русый хмыкает, с гордым видом поднимается, расслабленно зашагав к двери, за которой основной коридор школы.

– Вы – в кабинет, – грубый тон, полный холода, обращен к упырям.

Вдох. Выдох.

Ничего нового. Остину всё сходит с рук. Получает всё и всех.

Нейтан встает, протягивая ладонь Дилану, и тот морщится, пожав ее. Поднимается.

Откуда взялись «упыри»? Что способствовало образованию компании парней, любящих задирать и унижать других? Вдруг они отыгрываются? Вдруг мстят за похожее отношение к себе? Вдруг их объединяет именно слабость, но вместе они чувствуют себя сильнее?

Что если Остин – один из факторов их появления?

Постоянная попытка Агнесс коснуться краснеющего участка кожи на лице подруги. Райли отворачивает голову, не скрывая своей хмурости. Робб задает вопрос, приводящий рыжую в ужас. «Тебя ударил Остин?» – почти правда, но русый не хотел этого, поэтому Райли качает головой, на этом заканчивая обсуждение.

Остин возвращается. И теперь поток вопросов окидывает именно его, позволив Янг-Финчер остаться наедине с собой в такой шумной компании. Русый парень несет какую-то чушь о том, что «опять упыри», на что Робб обещает устроить им развал. Райли не смотрит на Остина. Остин смотрит на Райли.

О’Брайен так и не возвращается в класс.

***

Они ругались. Весь понедельник Лиллиан и Дилан сводили меня с ума. Кажется, стенки моего черепа раскалывались и трещали от крика, которым женщина одаривала сына, а тот в свою очередь хранил молчание. На протяжении нескольких часов. Лиллиан выходила и возвращалась в комнату, раз за разом, у неё находилось всё больше и больше слов, которые необходимо было озвучить прямо в лицо парня.

Я отвлекалась на готовку и домашнюю работу, обдумывая варианты решения проблемы. Мне виделось одно – Лиллиан вернет себе гармонию тогда, когда Дилан покажет, что не плюет на учебу, но он именно этим и занимается, вот в чем проблема.

К ужину парень не спускается, да и женщина не выходит, так что приготовленная мною еда к черту никому не сдается. В пустую потраченные часы. Оставляю тарелки в холодильнике, направившись на второй этаж. Нужно окончить пару предметов, после чего приму душ и лягу спать.

В принципе, пока они не ругаются, дома властвует приятная тишина. Словно кроме меня здесь никого нет.

Так и проходит остаток вечера: ни криков, ни говора, ничего. Абсолютно. Я в тишине заканчиваю с домашним заданием, принимаю душ. И именно в момент изучения своего лица в зеркале принимаю наверное самое глупое решение – надо посоветовать Дилану взяться за ум, тогда он угодит маме, и их ссоры прекратятся. От мира между ними всем жителям дома будет гораздо проще существовать друг с другом. К тому же… Я ищу повод поговорить с ним, поняв, насколько ему досталось от Остина, и как сильно теперь его ненависть ко мне возросла, хотя, повторюсь, я не была причастна к происходящему.

Но тяжести в груди от этого факта меньше не становится. Всё так же с трудом выношу груз на плечах, пока шаркаю с опаской к двери комнаты парня. Там темно и тихо. Глубоко дышу, остановившись напротив порога, и поднимаю ладонь, нервно перебрав пальцами воздух. Стою в таком несобранном положении минуты две, прежде чем стучу костяшками по дереву, ожидая ответ.

И ответ находится для меня.

Успеваю сделать шаг назад, чтобы поддержать безопасное расстояние между мной и хорошо так подвыпившим, если судить по виду, парнем, держащем в руке бутылку вина, неизвестно какую по счету. Красные глаза. Уставший, изнемогающий от бессилия вид. Не хмур, но его безразличие давит куда сильнее, вынудив меня замямлить:

– Я-я… – а что говорить? Дилан щурит веки, без интереса смотрит на меня, как на цирковую обезьянку, и подносит бутылку к губам, делая глоток.

Все мысли путаются, творя хаос в моей голове, отчего так теряюсь, начав пальцами мять ноющий висок:

– Э-то… – тяну, прокашливаясь. – Я думаю, тебе стоит…

Ледяное касание, приносящее неоднозначную боль в щеке. Поднимаю сбитый с толку взгляд на парня, а тот прижимает горлышко бутылки к моему синяку на лице, при этом слишком внимательно, но без эмоций изучая его. Моргаю. Всё. Слова закончились. В моей глотке неприятно сдавливают стенки. Хочется скрыть свою несобранность, но вместо этого демонстрирую полную растерянность от происходящего.

Молчание затягивается. Мои пальцы нервно теребят ткань большой белой футболки. Взгляд то опускается на уровень пола, то вновь поднимается, в попытке найти зрительный ответ со стороны Дилана, который начинает легонько надавливать на больную кожу, заставив меня морщиться:

– Эй… – наконец что-то, да вырывается с губ, но шепотом. Выражение лица парня обретает то самое напряжение и даже злость. С этой его стороной мне уже повезло познакомиться, так что желаю скорее отойти назад, но О’Брайен быстро и больно сжимает пальцами мой подбородок, резко притянув обратно. Дергает высоко, вынудив подняться и качаться на носках, балансируя. Пытаюсь разжать его пальцы:

– Мне больно, – шепчу, сглатывая, а он продолжает давить на мой синяк бутылкой. – Дилан, мне больно, – не знаю, сколько раз мне придется это повторить, чтобы его опьяненное сознание обработало и приняло к сведению поступающую информацию.

– Дилан, – глотаю нервно, одной ладонью осторожно надавливая на его грудь. – Больно.

Нет, это вряд ли сработает. Нужно сменить тему, причем полностью. Отвлечь его, заставить думать в ином ключе.

– Я… – корчусь, кашляя. – Там еду сделала, – еле выговариваю, сохраняя невозмутимость. – Может тебе стоит перестать пить и поесть? – моргаю. Без лжи не обойтись. – Твоя мама переживает… – замолкаю. Парень медленно фокусирует свой взгляд на мне, немного наклонив голову, и поднимает брови, а выражение его лица остается холодным:

– Она не спрашивает, верно? – шепчет хрипло. Глубоко и тяжко вдыхаю, но сил для вранья нет, так что остаюсь молчаливой, виновато опустив взгляд. Грубым движением Дилан отпускает мой подбородок, шагнув спиной назад за порог, и отпивает вина, собираясь закрыть дверь, поэтому успеваю протараторить наспех:

– Я думаю, тебе стоит взяться за ум и…

– Хер клал на то, что ты думаешь, кусок дерьма, – знаете, это только звучит грубо и неприятно, но внешне ничего подобного не вижу. О’Брайен остается таким же морально истощенным, когда хлопает дверью у моего носа, оставив терпеть тишину, повисшую в коридоре.

Выдыхаю, разочарованно качнув головой. Что-то мне подсказывает, тепло в наш дом никогда не придет. С такими-то неуравновешенными жителями. Был один мой отец, мирное состояние которого приходилось поддерживать всеми психологическими силами, а теперь их трое. Плохо им – попадает и мне.

Чертова зависимость от настроения других. Гребаное выживание.

***

В таком отвратительном омуте проносится очередная неделя. Я не разговариваю с Остином, он не пытается наладить отношения со мной. Нет, мы по-прежнему ходим компанией, просто все ощущают эту неприятную перемену. Робб и Агнесс кое-как вытягивают меня посмеяться хотя бы раз за весь день, но внутренне не чувствую, что мне лучше и легче. Дилан не появляется на уроках. Это злит Лиллиан. А из подобного вытекают следующие крики женщины, от которых вянут уши. Плюс ко всему, О’Брайен пьет, не просыхая. Он не выходит из комнаты, только в ванную или за очередной бутылкой вина. Такое ощущение, что Лиллиан не понимает. Её ругань не поможет, не исправит положение. Парень будто только сильнее уходит в себя после очередной давки на мозги со стороны матери.

На протяжении недели мне не посчастливилось попасть в комнату Дилана, пока он сидит в ванной, чтобы проветрить помещение. Но этим субботним вечером я всё хорошо просчитываю, поэтому, когда все ложатся спать, а О’Брайен выходит из заперти, покидаю свою комнату, прислушиваясь к гулу воды.

Что ж, у меня есть минут десять, не больше. Отлично.

Сразу хватаю лейку, что наполнила водой заранее, дабы не тратить на это время, и двигаюсь к комнате Дилана. Уверена, возможность есть, но всё равно действую с особой осторожностью. Дело в том, что примерно со среды О’Брайен, видимо, настолько набрался, что начал отвечать Лиллиан. Я, сидя в своей комнате, подскакивала, слыша, как он бросался чем-то, заплетающимся языком посылая мать «в добрый путь». Боже, чем дальше в лес… Серьезно, им нужно притормозить. Что за дети? Разве не ясно, им не разобраться, не выйти из ситуации, если продолжат в таком режиме. Порой мне кажется, что в моем доме теперь не один «взрослый ребенок», а аж трое.

Толкаю дверь комнаты, тут же уловив стоящий непробивной стеной запах алкоголя. Морщусь, с неприятным комком в горле ступая через порог, и прикрываю за собой дверь, оказываясь один на один с темнотой. Хорошо разбираюсь во мраке, двигаясь сначала к подоконнику, открывая створки, чтобы хотя бы чуть-чуть проветрить комнату. Ужас. Будто здесь ночуют несколько алкоголиков, пропивающих свою жизнь. Кстати об алкоголе. Странно, но О’Брайен явно не ровно дышит к вину. Я переступаю огромное количество пустых бутылок, пока обхожу помещение, поливая цветы. Страшно предположить, что всё, мне видимое сейчас, – это он выпил за неделю. Невольно притормаживаю у кровати, опускаясь на колени, и отбрасываю одеяло, заглянув в темноту. И замечаю еще бутылки. Пачки сигарет и окурки. О. Мой. Бог. Дело реально дрянь, и почему Лиллиан закрывает на такое глаза? Она же видит, к чему приводит её давление. Черт, мне не понять методику воспитания этой женщины.

Встаю, ладонью опираясь на край тумбы, и пальцами нащупываю знакомый жесткий материал. Выпрямляюсь, взглядом рассекая темноту, чтобы убедиться – это тетрадь. Та самая. И отчего-то на автомате оглядываюсь, прислушиваясь к тишине, тянущейся из-под двери со стороны коридора. Слышу гул воды. У меня есть время. Но для чего? Для этого? Не знаю, что меня так привлекает, но без особых раздумий хватаю тетрадь, начав листать где-то с середины. Поднимаю ближе к лицу, чтобы что-то разглядеть. Только каракули, жесткое давление карандашом на листы бумаги. Нет сомнений, Дилан выводит это с особыми эмоциями. Сильными и наверняка негативными.

Переворачиваю страницу. И опять те же каракули, но теперь могу различить буквы. Они кривые, косые, смешиваются с хаотично выведенными линиями, путаются среди черноты, но мне удается собрать буквы в одно слово.

От которого бросает в холод.

– Умри? – шепчу губами, нервно заморгав и сощурив веки. – Что значит «умри»? В каком… – замолкаю, хмуря брови, и переворачиваю страницу, затем в голову приходит правильная идея – открыть самый последний исписанный разворот. Если О’Брайен таким образом избавляется от эмоций внутри себя, то… Должны быть записи за последние несколько дней, так ведь? Думаю, я просто себя накручиваю, но, находя последние страницы, все сомнения испаряются.

Не желаю забивать голову мыслями. Не желаю изучать и проникаться каждым криво написанным словом. Здесь нет каракуль. Здесь только фразы, все они перемешены между собой, путают меня, правда, я еще достаточно собрана морально, чтобы распутать несколько клубочков.

«УМРИ», «СДОХНИ», «Я НЕ ПОНИМАЮ», «МНЕ СКУЧНО ЖИТЬ», «Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ», «УБЕЙ СЕБЯ», «ПРОИГРАЛ ЖИЗНЬ», «УРОД», «БЕСТОЛКОВЫЙ», «НЕУДАЧНИК», «ОТБРОС», «ТЕПЛО», «ХОЛОД», «Я ЗДЕСЬ», «ЕЩЕ ЖИВ», «КТО-НИБУДЬ»… Слишком много. В одном. Всё перемешано. И чем дольше занимаюсь изучением написанного, тем сильнее пронизываю саму себя в самое сердце. Проникаюсь каждым словом, каждой буквой, ведь, черт возьми, они все выведены с такими эмоциями, словно парень желал избавиться от дерьма внутри. От всего дерьма. Я… Не могу правильно выразиться. То, как жестко выведена каждая буква… «Картина» в целом вызывает у меня приступ удушья.

Переворачиваю страницу вперед. Не замечаю сразу, что данный разворот – не последний. Следующий лист почти чистый. На нем написано лишь короткое: «УЙДИ ИЗ МЕНЯ».

Уйди. Из. Меня. Именно это вонзается в разум. Самая необычная фраза из всех, здесь написанных. Что она вообще означает? Кто должен уйти? В каком смысле «уйти»? Что…

Шаги.

Матерь Божья.

Тяжелое шарканье.

Господи.

Бросаю тетрадь на тумбу, схватив лейку, и кидаюсь к двери, застыв с коликами в животе, ведь ручка наклоняется, а, значит, он за ней. Охота грызть ногти. В голове рождается безумная идея выбраться через окно, но не успеваю даже пропустить данную мысль через весь мозговой спектр, отскочив к столу.

Дверь открывается. Тусклый свет со стороны коридора касается моего лица. И меня прожигает. Дилан останавливается на пороге, взглядом вонзается мне в лицо, видимо, не сразу поверив. Брови хмурит. Черт, кажется, он выходил, чтобы умыться, а не принять цельный душ. Но холодная вода не помогла ему: всё такой же бледный, такой же озлобленный. Такой же пьяный.

– Что ты… – язык заплетается. – Здесь делаешь? – пошатывается, с недоверием озирая комнату, а страх перекрывает мне глотку, не давая собраться и ответить уверенно:

– Я-я… – поднимаю лейку. – Воспользовалась моментом и… – нет, надо уходить. И поскорее, неважно, что он подумает, мне необходимо уйти подальше. Сжимаю ручку лейки, опустив голову ниже, и с опаской быстро перебираю ногами, надеясь оказаться по ту сторону порога. Чем ближе подхожу к парню, тем сильнее ощущаю запах алкоголя. И меня это пугает.

Резкий хлопок – и помещение погрязло в убивающей сознание темноте. Замираю на месте, вскинув голову, на О’Брайена смотрю широко распахнутыми глазами, ощущая себя при этом загнанным в ловушку кроликом, который рвется против змеи-удава. Дилан прижимает ладонь к поверхности двери, отталкиваясь с её помощью, чтобы сделать шаг ко мне:

– Странно, что все верят тебе, – с противным ядом приближается, заставляя сутулить спину, прижав лейку к груди, словно барьер между мной и парнем. Ноги подкашиваются. Еле держу равновесие, пытаясь, правда, пытаясь говорить в ответ, но только сбиваю сердцебиение в груди.

– Ты совсем не умеешь лгать, – Дилан стучит костяшками по своему бедру, каждый медленный шаг приближает его ко мне. И все мое тело пронзает возможная угроза, но ей не под силу лишить меня способности отступать, так что продолжаю пятиться спиной, не спуская напуганных глаз с парня.

Необходимо что-то говорить. Нельзя молчать, иначе я окажусь в ситуации, из которой будет сложнее выбраться. Не молчи.

– Ладно, я… – я что? Думай, соображай, но не подавай виду, сохраняй зрительный контакт, как бы сильно он тебя не ужасал. – Я хотела предложить тебе помощь, – сглатываю, ощутив, как ладони потеют, а по спине бегут мурашки, так как О’Брайен остается внешне полным агрессии. И даже попытка предугадать следующие действия не избавляют меня от дрожи, которым связывает всё тело, в момент, когда парень резко бьет по лейке рукой.

Она выскальзывает. Падает к ногам, вынудив меня сделать большой шаг назад. Опускаю взгляд, открыв рот, а Дилан пинает упавший предмет, продолжая наступать.

Не молчи. Ты сама себе хуже сделаешь.

– Ты ведь… – мямлю, путаясь в словах. – Хочешь помириться с мамой? Я хочу помочь, о-обсудить это… – заикаюсь, всё ниже и ниже опуская голову под давлением сердитого взгляда О’Брайена.

Но настоящая паника приходит в каждую клетку, когда отступать становится некуда. Копчиком врезаюсь в край стола, с диким негодованием оглянувшись на него. Ногами задеваю бутылки, покатившиеся со звоном по паркету куда-то под стул. И голос начинает срываться с шепота на жалкие повышенные тона, пока взгляд мельтешит, никак не тормозя на глазах парня:

– Т-ты, т-ы… – воздуха не хватает.

– А может, ты пришла не за этим? – такой холодный и ровный тон, но вызывающий одни из самых сильных эмоций внутри меня. Наконец, смотрю на него, не успев собраться с мыслями, как чувствую, что грубым движением Дилан сжимает ткань резинки моих шорт в кулак, дернув на себя, отчего с губ слетает писк, а ладони упираются в напряженную грудь нетрезвого. Толкаюсь обратно, и парень сам до боли пихает меня к столу, врезав спиной в его край.

– Пожалуйста, – тараторю, не находя контроля. – Не начинай… – прошу, но О’Брайен уже занимает место передо мной, прижавшись своим тазом к моему. Пальцами сдавливаю край стола, с животным страхом смотрю вниз, видя, как быстро моя грудная клетка движется.

– Может, – голос способен резать подобно ножу. Дилан режет меня, проникая льдом в открытые раны. – Ты хочешь другого?

– Не надо, – голос дрожит. Руки трясутся. Парень глубоко и медленно дышит. Чувствую, какой безэмоциональностью полно его лицо. Мне не требуется видеть этого типа, чтобы осознать, в каком дерьме я тону. Его пальцы сжимают ткань края шорт. Он тянет их на себя, сильно, чем заставляет меня прижаться тазом к нему, пока туловищем откланяюсь назад, избегая мощного телесного контакта. Дилан сам встает еще ближе – и запах алкоголя обволакивает, вынудив отворачивать голову в сторону, пока сам немного наклоняется, носом касаясь моего виска. Сжимаю веки, рвано вдыхая кислород. Оцепенение наступает внезапно. То самое «молчать и терпеть» теперь главенствует в сознании, поэтому я не двигаюсь, хорошо ощущая, как холодные пальцы О’Брайена отпускают ткань шорт, с легкой дрожью перемещаясь на низ живота, который втягиваю, лишь бы избавиться от прикосновений.

– Я сейчас не в настроении, – он сам еле говорит, вообще соображает. Да и держится на ногах, если обратить внимание на то, как второй ладонью он опирается на стол. Горячим дыханием касается моего уха, скользнув носом немного выше, чтобы настичь волос.

Уверена, его глаза закрыты. Дыхание сбитое, томное, будто смола тянущееся, как и состояние в целом.

– Не в настроении… – повторяет и морщится, глотнув воды во рту, губами коснувшись моей больной щеки. – Поэтому будет жестко, – ладонь с края стола неаккуратным движением переходит ближе к моим ягодицам, а вторая рука скользит, пальцами потянув ткань шорт чуть ниже. Не сдерживаю мычание, еле дернув головой. Говори. Не молчи! Ты не хочешь этого!

– Хочешь, я трахну тебя? – проглатывает половину слов, но смысл мне ясен. – Жестко, – давит носом на мой синяк. Приходится немного наклонить голову, чтобы снизить уровень боли.

– Скажи, что хочешь, – что-то в его тоне меняется. Лицом стекает мне на уровень шеи, слишком мучительно, будто от какой-то своей собственной физической боли, промычав:

– Скажи и всё, – пытается выпрямиться, чтобы взглянуть на меня, но мои глаза находят одну точку для внимания. Смотрю на свое запястье. Смотрю на выведенное черным слово «нет». И сглатываю, медленно перебарывая в себе сомнения. Нет, не чувствую прилив адреналина, не начинаю заламывать парню руки, но что-то в голове щелкает, дав понять: это же Дилан. Конечно, он напрягает и порой пугает меня, но… Райли, просто прислушайся. Сейчас замри не в страхе, а с особым вниманием – и слушай, чувствуй. С какой скоростью колотится его сердце? Как выражена одышка? Как дрожат руки, Господи, да у него судорога куда мощнее моей, а панику выдаю именно я.

И, в конце концов, этот чертов тон. Не холод. Не злость. Но всё то же знакомое давление, пропитанное… Мне страшно предположить, что это могло бы быть, поэтому оставляю данное рассуждение, способное лишь вогнать меня в краску.

Вот, не вызвать страх, а именно смущение.

– Ты хочешь меня? – добивается ответа. Хотя бы какого-то, ибо я храню молчание, концентрируясь на своем личном «нет», но с желанием повернуть всё таким образом, чтобы помочь парню отступить. Я – не мать Тереза, но найду в себе силы признаться, что меня немного пугает его состояние. Тем более, после таких записей в тетради. Алкоголь – не то, что ему требуется.

Мое дыхание находит покой, несмотря на ещё довольно быстро бьющееся сердце. Кровавый орган не усугубляет положение своим поведением, и я испытываю неподдельную гордость за себя. Обычно не могу заставить мысленно собраться, вообще о чем-то думать, пока кто-то пристает ко мне, даже тот же самый Остин. Но сейчас мой разум открыт. Я могу ясно думать. И это потрясающее чувство неправильной для данной ситуации гармонии и спокойствия.

«Нет». Мое собственное «нет» во благо для себя.

Не буду полностью оценивать состояние парня. Ему нужен сон и меньше алкоголя. Ясность ума – вот, что поможет выбраться из клетки.

Дилан не напирает, он скорее давит на меня из-за неустойчивости. Честно, я даже придерживаю его под плечи, полностью возвращая себе здравый смысл:

– Я не хочу, – шепчу, выдохнув. Может, сказанное звучит не так жестко, как требует происходящее, но не думаю, что грубость так необходима сейчас.

О’Брайен опирается руками на край стола по обе стороны от меня и еле выпрямляется, чтобы всё-таки взглянуть на мое лицо. Хмур, но без негатива, что было бы естественным для него. Больше различаю нервозность и не самое понятное мне огорчение:

– Нет? – удивительно, он способен говорить. Смотрит мне в глаза, и я сжимаю губы, проследив, как он скованно переминается с ноги на ногу, коротко куснув внутреннюю часть нижней губы:

– Не хочешь? – сводит брови, повторно уточняя. Моргает, кое-как сосредоточив внимание на моем лице. Поднимаю взгляд выше, чтобы воссоздать зрительный контакт. Пальцами осторожно сжимаю ткань его футболки, помогая ему устоять.

Говори.

– Нет, – шепчу, не разрывая контакт. Странно, что он вообще прислушивается ко мне. Его мозг способен обрабатывать мои слова? В тот день на реке Остин был даже менее пьян, так, какого черта, русый игнорировал мои просьбы?

Качаю головой, немного поерзав спиной о край стола позади, и, конечно, он чувствует моё движение, ведь продолжает прижиматься ко мне. Опускает быстрый взгляд, сильнее хмурясь, и эта расстроенная озадаченность окончательно сбивает меня с толку:

– Даже немного? – прикрывает веки, будто пытаясь сохранить сознательное состояние. Боится отключиться? Ему правда нужен сон. Опять смотрит в мои глаза.

– Нет, не хочу, – теперь звучит тверже. Я чувствую себя намного сильнее, моя уверенность рождается не на пустом месте, а за счет факта – О’Брайен больше минуты держится на ногах благодаря мне, значит, он ничего не может мне сделать.

Сжимает губы. И отталкивается ладонями от стола, делая большой шаг назад. Отпускаю его футболку, серьезно следя за покачиванием парня, пока он пятится, отводя взгляд, и ищет на полу бутылку. Наклоняется, придерживаясь на кровать, берет и выпрямляется, выдергивая пробку. Стою, смотрю. Дилан делает большие глотки, вызывая у меня вздох и недовольное покачивание головы:

– Тебе нужно просохнуть, – первое и самое важное. – Так или иначе, за учебу придется браться, – напоминаю о неприятном, и лицо Дилана морщится, а с губ слетает матерный посыл. Складываю руки на груди, оставляя лейку здесь, и медленно шагаю спиной к двери, всё еще без доверия. Слежу за О’Брайеном, который шатко передвигается по комнате, проверяя каждую бутылку, видимо, ему еще мало.

– Я предлагаю помощь, – берусь за ручку двери, замечая, что этот тип подходит к тумбе, на которой лежит тетрадь, и пальцами касается её обложки. Вдруг поймет, что я брала её? Надо уходить.

– Выдохни, выспись, завтра обсудим, – быстро произношу, выскакивая из темного помещения в плохо освещенный коридор.

И могу выдохнуть остаток напряжения. Я справилась, и чувство гордости за себя прибавляет мне сил. Конечно, это настолько мизерное событие, что радоваться нечему, но я смогла отказать. Сомневаюсь, что парень на самом деле собирался что-то делать со мной, но, черт. Я. Отказала. Я не растерялась. Я не отдалась панике и не замерла, мысленно крича о терпении.

Это результат.

Забегаю в свою комнату, ощутив невесомый удар под ребра. Стою одна. В тихом помещении. Рядом никого.

Жаль, что нет человека, с которым могу поделиться своей «маленькой» победой.

***

Неважно, сколько времени он стоит. Неважно, как долго смотрит на поверхность тетради. Неважно, насколько хмур внешне. Парень в себе. Без оценки состояния, без заботы о здоровье. Без всего, что должно волновать любого другого человека, он подносит бутылку к губам, глотая вино с видом внешнего и внутреннего отвращения, плюя на ноющую боль при дыхании.

Почему именно данный вид алкоголя?

Потому что только он дает Дилану временное ощущение тепла в груди.

Есть люди, которые постоянно испытывают холод. И нет, по большей части это не вызвано какой-то психологической проблемой. В детстве, будучи мальчишкой, он часто убегал из дома. Особенно зимой. Так и заработал себе обморожение. Его пальцы всегда красные и под их кожей ощущается покалывание. Ладони постоянно ледяные, кончик носа приходится всячески согревать. В больнице ему не помогли, сказали, что подобное состояние можно только контролировать, но он уже не помнит, что они советовали. А Лиллиан не записала, да и приехала только для того, чтобы забрать сына в дом, из которого он бежал.

О’Брайен физически терпит постоянное чувство холода. Ему приходится жить с этим, и страшно то, что несколько лет назад мороз стал частью не только его тела, но и неотъемлемой составляющей морального расположения. Вот, почему ему нужно внимание матери – ему требуется её тепло. И физическое, в качестве прикосновений, объятий, даже легкого похлопывания по спине. И моральное, в образе улыбок, взгляда с интересом, пониманием, в виде общения.

О’Брайен ставит бутылку на тумбу, осторожно наклонившись, чтобы руками опереться на кровать, и забирается на неё, рухнув всем телом на мягкую поверхность. Лежит на животе, щекой прижавшись к подушке. Смотрит в стену.

Холодно.

Зубы стучат. Пальцы сжимает, а ладонь притягивает к губам, пуская на них теплый воздух. Кончик носа ледяной. Тянет на себя одеяло, укутываясь в надежде скорее уснуть. Эффект внутреннего тепла от вина медленно пропадает, оставляя после себя пустоту.

Ему важно получить возможность согреться.

И он познакомился с этим самым «теплом» всего один раз в своей чертовой жизни.

Тогда. В ту ночь. В тот момент ему было до охерения жарко. Физически и морально.

И больше ему не везло ощутить это внутри себя.

У тебя сломанная душа, ты знал?

Думаю, тебе нужно найти свое «тепло»

========== Глава 15 ==========

Тепло. Холод

Что такое «любовь»?

Волнение о здоровье другого? Постоянные мысли о человеке, пока того нет рядом. Тост с джемом и кружка горячего чая ранним утром, приготовленные специально для тебя? Оставленная неубранной постель, ведь вы не собираетесь подниматься, а проведете весь день под теплым одеялом друг с другом? Это ночные разговоры, забирающие у тебя всё время, что не особо и заботит? Незаметный для окружения поцелуй, что скрываете от других, так как вам не нужны одобрения или взгляд зависти? Его, её губы, касающиеся твоего затылка, будто невзначай? Ваше молчание на двоих? Ваша разделяемая радость? Грусть, которой обязательно делитесь друг с другом? Это то, что тебе охота ощущать каждую секунду, пока твое сердце способно биться?

А, может, всё проще? Может, это поцелуй матери на ночь? Может, личные, но самые важные разговоры с близкими?

Любовь многообразна в своем проявлении. Любовь родителей к детям, как нечто естественное, данное природой. Любовь одного человека к другому, вне зависимости от половой принадлежности, но полная интимного контакта. А так же, любовь к морю, лесу, небу, творчеству… Всё, что заставляет вас чувствовать себя нужным, счастливым.

Любовь не имеет точного описания, границ и рамок, в которых содержался бы весь головокружительный омут. Для некоторых она выражается в поступках, действиях, а для иных – словами, чувствами.

Но, что такое «любовь» для О’Брайена? Как он трактует это чувство?

Никак. Он не знает. Был ли парень счастлив? Определенно. Раньше у него не возникало сомнений по поводу его важности. У Дилана была семья. Любящая, заботливая, и тот период времени всплывает яркими, светлыми пятнами в сознании. Но миг настолько короток. И всё это было так давно, что никаких ощущений не сохранилось. Внутри него уж точно. Парень лишь уверен – факт. Факт – счастье когда-то было, но что оно из себя представляло, из каких чувств состояло? Нет, ничего не осталось. Времени прошло достаточно, слишком многое парень держит на плечах. И груз серой массы уже давно владеет его телом и мозгом.

Ужасная ситуация – вкусить необходимое, вспомнить, что оно из себя представляет, и быть лишенным шанса почувствовать это вновь. До той ночи парня не заботил его внутренний и внешний холод. Кофта спасала – и данного было вполне достаточно. По-детски верил, что каждый человек ощущает себя примерно так же, как он. Мороз – неотъемлемая его часть. Но, черт, как же теперь ему хреново.

О’Брайену повезло коснуться тепла. Свеча, нашедшая свой огонь, и парень был готов терпеть боль, лишь бы сохранить в себе хотя бы немного обжигающей искры.

Огонь медленно убивал его, но Дилан открыто наплевал.

От происходящего, естественно, подскочило давление, кровь выжигала его вены изнутри, а сердце готовилось лопнуть, но разве это столь важно? Сейчас, когда от неё пахнет весенними цветами, и ты можешь думать только о том, как бы больше унести столь яркого аромата с собой? Так что отчаянно глотаешь его, чтобы запомнить до мельчайших подробностей. А её голос? Ты подобное когда-нибудь слышал? Одно дело, когда она разговаривает с другими, находясь на расстоянии от тебя, другое – вот она, перед тобой, на тебе, совсем близко, даже слишком, во что до сих пор сложно верится. Она ведь толком не знала его, но в тоне куда больше родного и нежного, чем в голосе матери. Может, у Дилана паранойя? Неважно. Парень всего лишь напомнил ей свое имя, а оно уже обрело значение.

Проблема в том, что секс – первое, что скрутило его таким ощущением тепла за долгие годы. Парень глупо верит, будто интимная связь – единственный способ получить желаемое, вот, почему ему требуется повторение. О’Брайен имеет представление о возможности проявления тепла иным способом, но мать не особо дарила ему свое внимание, так что он не знает о чувственных взглядах, об эмоциональных улыбках, о легких прикосновениях, что могут разжечь пожар в груди куда сильнее, чем интимная связь.

Вторая проблема – О’Брайен сам всё испортил. Тогда. И его поступок не безосновательный.

***

…Книжные полки магазина заполнены товарами. Разноцветные, пестрые обложки, бросающиеся в глаза, привлекают мое внимание, и теперь я полностью погружена в охотное изучение каждого произведения, чтобы найти то, которое зацепит сильнее остальных и купить. Хочется сбежать от реальности хотя бы с помощью чтения, если искусством и любимым хобби нет возможности заниматься.