Текст книги "Считай звёзды (СИ)"

Автор книги: Paprika Fox

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 98 страниц)

Не моргаю. Не свожу внимания с сигнала светофора. Ладонь мужчины опускается мне на ягодицы, нагло щупая их, а сам он поддается ко мне, приставив горлышко бутылки к губам. Что-то говорит. Но я оглушена роем мыслей в голове. Не отвлекаюсь, начав нашептывать мольбы о свободе.

Как в тот раз. Непристойные прикосновения. Его влажные от алкоголя губы, прижимающиеся вплотную к моему уху. Не замолкает. Не слышу его. Нет желания копаться в столь извращенном дерьме, что изливается на меня одним человеком.

Зеленый. Дай мне зеленый свет.

Голоса его друзей громче. Они приближаются, заинтересовавшись его рекламой моего тела, этот тип не зря так яро тянет ткань моей кофты вниз, стараясь открыть больше участков кожи. Нервно сжимаю футболку, не давая ей съехать с плеча подобно верхней одежде. Чувствую, как кто-то позади касается пальцами моей шеи, убирая растрепанные локоны. Кто-то хлопает меня по заднице, вызывая жалкое мычание глубоко в глотке. Рвано вдыхаю. Паника увеличивается, когда позволяю себе разобрать один из вопросов, адресованный русому мужчине, вовремя убравшим с меня руку: «За сколько её можно предложить?»

Зеленый – и срываюсь. Просто с места. Несусь, не оглядываясь, не позволяя сбитому дыханию лишить меня возможности на спасение. Ни о чем не думаю. Ничего не вижу перед собой. Только проложенный в глубинах сознания маршрут до дома.

Бегу. Но в носу до сих пор стоят отвратительные запахи уличных мужчин, а на теле ощущаются их пошлые прикосновения.

Не понимаю, как оказываюсь в стенах безопасности. Срабатывает механизм, отключающий мой мозг. Остается работать только тело. И мои ноги несут меня в дом. Прихожу в себя в момент щелчка последнего замка. Сжимаю дрожащими пальцами ручку. Стою с полусогнутыми коленями. Ноги трясутся. Смотрю в пустоту, от давления все перед глазами смазывается, покрываясь бледной пленкой. Дыхание рвет высохшее за время побега горло. Не сразу решаюсь отпустить ручку двери. Делаю шаг назад. Мороз сковывает, но речь идет не о том морозе, что окутывает город по вечерам. Это не природа. Это лично мой холод. Лед ужаса. Он остается на дне, не давая освободиться от полученных эмоций. Страх. Отступаю назад. С болью в груди сжимаю ткань футболки, которая немного съезжает с плеч, ведь этот тип нагло добивался спустить мою одежду, чтобы показать больше моего тела. Рваное дыхание. Головная боль.

Мне… Мне нужно что-то. Хотя бы простое успокоительное, я… Я не могу прийти в себя. Приоткрываю дрожащие губы, выдавив жалкий писк, и разворачиваюсь, качнувшись на слабых ногах. Стремлюсь скорее попасть на кухню. Но сегодня не мой день.

Встаю на пороге, широко распахнутые глаза примерзают. Стискиваю ледяными пальцами футболку, выгляжу небось обескуражено. Надеюсь, испуг не слишком «кричит» в моем взгляде.

Дилан стучит ручкой по своей щеке, искоса уставившись на меня. На столе разложены учебники и тетради, вид у парня занятой, но усмешка проскальзывает на губах:

– Видишь, что ты сделала со мной? – пускает смешок, махнув рукой на учебники, но я не меняюсь в лице, продолжая ощущать, как тело потрясывает от прихватывающей судороги.

– Я ничего не понимаю, – признается. Он… Пытается шутить или…

Сглатываю, взгляд начинает носиться по полу в догадках и мыслях. Столько… Столько дерьма, мое сознание в полнейшем хаосе. Всё слишком запутано в моей голове, я не могу этого выносить, я…

– Что? – Дилан спрашивает, вынудив напугано взглянуть на него. Парень щурит веки, наклонив голову немного вперед, словно пытается что-то расслышать. Я… Я бубнила под нос? Боже. Надо уходить.

Чувствую, как дрожат колени.

– В чем дело? – О’Брайен хмурит брови, опустив ручку на корешок исписанной тетради. Не сводит с меня глаз, открыто изучая мое бледное, немного вспотевшее лицо.

– Тебе нехорошо? – пытается догадаться самостоятельно, ведь молчу. Голос просто напросто не способен прорваться сквозь сжимающуюся глотку. Мой организм всё еще охвачен паникой. И она не пропадает, словно я до сих пор там. На улице. В темноте с этими мужчинами. От упоминания произошедшего волна мурашек проходит под кожей.

– Эй, – парень сам начинает нервничать, что выдает, когда притоптывает ногой под столом. Черт, хватит молчать. Переводи тему.

– А-а… – вдыхаю слишком резко, неестественно расправив плечи. – Никаких новостей от твоей мамы? – глотаю боль в горле. – Ну… По поводу их возвращения, – уточняю, ужасаясь тому, как демонстративно и заметно мой голос становится тише в конце сказанного, словно я вот-вот сорвусь на рыдание. Насильно смотрю в глаза Дилану, видя на его лице только хмурую озадаченность моим поведением. Он отвечает покачиванием головы, не позволив мне сбежать от первичного вопроса:

– У тебя что-то болит? – судорожно вдыхаю, заморгав с горячей жидкостью в глазах, и хочу дать уверенный ответ, но вместо победной убежденности выдаю рваный выдох. Знакомо ли вам состояние, когда вы находитесь на грани? На самой грани эмоционального срыва. Когда ваше горло сжимается, а попытка говорить обрывается плачем? Вот этого я боюсь, поэтому поднимаю ладонь, как бы говоря «всё нормально», а сама спешу развернуться и скрыться с его глаз. Ноги нервно семенят по паркету к лестнице.

Чувствую. Взрыв. Я сейчас… Невольно распахиваю рот, накрыв его мокрой ладонью, сутуля плечи. Будто меня вот-вот вырвет. Тошнота из эмоций.

Терпение. До ванной. Дотерпи до ванной, Райли.

И как мне удается в таком нестабильном состоянии уловить скрип ножек стула об пол?

– Райли? – судя по голосу – Дилан выходит в коридор. Боюсь, что он кажется достаточно близко, чтобы рассмотреть мои красные глаза, в которых кипят слезы, так что хватаюсь за перила, развернувшись, и не прогадываю, ведь по какой-то причине О’Брайен никогда не подходит ближе, когда мое внимание обращено на него. Помните про то расстояние, нерушимое им? Он хранит его. Между нами.

Дилан скован не меньше. Он сует ладони в карманы джинсов, переступив с одной ноги на другую:

– Тебя… – уверена, его одолевает чувство неправильности, как и меня, поэтому он спрашивает с сомнением. – Тебя кто-то обидел?

Да, но тебя, О’Брайен, это не касается, ведь… Боже, я не имею права грузить тебя, понимаешь?

…Агнесс касается его плеча. Он ей улыбается…

И в грудь бьет обида. Опять. Она самая, но обретающая большую силу, поэтому не справляюсь, не закрываю её в себе, а выдаю с неприязнью, дабы со злостью задеть парня:

– Перестань докапываться, – нет…

Стискиваю зубы. Оно срывается. Само. И мой разум охвачен ужасом: я более не контролирую свои эмоции.

Лицо парня меняется моментально. В одно короткое мгновение взгляд больше не выражает неуверенность. Он смотрит с негативным, грубо говоря, охерением, вижу, как дергаются его брови, а морщинок на лбу из-за хмурости становится больше:

– Что? – моргает, облизнув губы и сделав короткий, но угрожающий шаг к лестнице. – Что ты сказала?

Фыркаю под нос, поворачиваясь к нему спиной, чтобы продолжить взбираться на второй этаж, но следующие слова, брошенные в затылок, вынуждают сойти с намеченного пути.

– Харе так себя вести!

Оглядываюсь, тяжело дыша, и спускаюсь на несколько ступенек, не сводя бешеного взгляда с Дилана:

– Как я должна говорить с тобой? А?! – не помню, чтобы когда-нибудь в своей жизни я так сильно повышала голос. С возмущением щурюсь, окинув парня презренным взглядом:

– Как?! Ты мне не друг! – не замечаю, как продолжаю наступательную атаку. Если бы я могла взять себя в руки, то обратила бы внимание на важный факт: я – наступаю, Дилан – отступает.

Но сейчас мне плевать.

– Успокойся! – он повышает голос в ответ, срывая его на хрип.

– Перестань указывать мне! Ты – никто! – это мой взрыв. Будто всё то, что копилось внутри за семнадцать лет, вырывается. И мне не остановить этот процесс при всем желании.

О’Брайен уже вытягивает ладонь, указывая на мою близость к нему, но хлопаю по его запястью, крича:

– Это ты! Ты здесь! Ты в моем доме! И я буду говорить с тобой, как захочу!

– Успокойся! – он лишь повторяет вполне разумную просьбу, а я вновь бью его, но уже по второй руке, которой он держался за перила, пока отступал назад:

– Хватит указывать мне! – все… Все указывают мне! Хватит! Довольно! Я нажралась этой общественной блевотины!

– Ты – ненормальная! – Дилан встает твердо на месте, решаясь больше не отступать, и указывает на меня пальцем. – Перепады твоего настроения – больные! Попробуй провериться у врача, психичка!

Крик застревает в рваном горле. Составляющие моей пустоты падают в пятки. Взгляд выстрелом пронзает лицо О’Брайена. Тот тяжело дышит, медленно опуская руку. Смотрит в ответ. Я не глотаю кислород, постепенно ощущая усиление приступа удушья.

Мой отец. Называл так. Мою мать.

Новой волной конечности охватывает дрожь. Не моргаю, стуча зубами от злости:

– Да пошел ты… – дрянной шепот. Дилан же наоборот выдыхает, словно вынуждает себя притормозить:

– Ладно, – поднимает ладони. – Давай…

– Пошел ты! – собственный крик оглушает. Отключаюсь. Нет контроля. Пихаю парня в грудь, нездоровым голосом посылая его:

– Пошел ты! – атакую, толкая О’Брайена без желания остановки.

– Райли… – он старается только защищаться от моих ударов, сам осторожно ступает спиной назад.

– Пошел ты! Вон! – перед глазами всё плывет. Черные пятна. Боль подобна мигрени. Я не могу осознать, что творю. Мое тело само решает применять физическое насилие.

– Хватит! Успокойся! – Дилан пытается перехватить мои руки, но вырываю их, продолжая наносить ему вред:

– Заткнись! – не узнаю свой голос. Это не я… Не я.

Прости, Дилан. Я не хочу бить тебя.

Бью его кулаками, толкая от себя. Дальше. Сильнее. Мощнее. Громче.

– Райли! Всё! – он рвет глотку, умудряясь сцепить пальцы на моих плечах.

– Заткнись! – уже давно опущен взгляд. Не соображаю. Словно в голове остается одна программа – бить. Чем и занимаюсь, начав пинать парня ногой, руками давя на грудь, ведь Дилан перестает отступать, активно трясет меня за плечи:

– Успокойся! Всё! – просит. Грубее дергает меня, отчего моя голова начинает запрокидываться, вызывая путаницу в мыслях. Они как до безумия тяжелые алюминиевые шарики бьются о стенки черепа, выводя меня из рабочего режима. Мои руки сгибаются в локтях, тыльные стороны ладоней еле касаются моей груди, пока О’Брайен трясет меня.

Назад, вперед. От себя. К себе.

И в голове осыпается программа. Как хрусталь разбивается. Настолько непрочна моя нервная система. Я слышу, как она рушится, вызывая во всем теле ответный спазм.

И наступает поражение клеток мозга. Застываю, громко вдохнув, но не выдыхаю. Дилан замечает резкую перемену на моем лице, поэтому прекращает трясти меня. Ужасом пронзаю грудную клетку парня, пока тот приводит свое дыхание в порядок, еле проконтролировав тон охрипшего голоса:

– Т-ты чего? – шок. Он ошарашен, лишен слов. Держит меня за плечи, чувствую, какие горячие у него ладони. Он мнет ткань моей кофты, открыто переводя дух:

– Тихо, – всё еще с давлением просит меня прийти в себя, но я уже сомневаюсь в своем здравом смысле. Боюсь поднять огромные глаза на его лицо, боюсь зрительного контакта с человеком, который мычит, то и делая, что нервно сглатывая:

– Райли? – осторожно дергает меня, вот только отворачиваю голову, приоткрыв рот. Боже. Что вообще…

– Всё? – Дилан ослабляет хватку, начав растирать мои плечи, будто я замерзла. – Ты вообще меня слышишь? – морщусь. Всё Оно разливается по телу, Оно никуда не уходит,

Оно во мне.

Уйди из меня.

Грубо убираю ладони парня. Хватаюсь за перила, ощущая на себе пристальный взгляд, пока спешу вялыми ногами наверх. В ванную. Закрыться. Уйти. Спрятаться.

От самой себя? Безумие. Не от мира мне необходимо скрываться. Всё Оно во мне.

Я – и есть Оно.

***

Ночь. Тонущая во мраке комната. Крышка пианино поднята. Она головой лежит на клавишах, пальцами водя по самой первой, самой тяжелой. Мучительно знакомой по звучанию.

«До».

Давит на неё – и звук распространяется по помещению, забираясь в каждую щель. Ни один мускул на лице девушки не дергается. Повторяет нажатие. «До».

И слезы вырываются из-под опухших век, но выражение лица Райли не меняется. Такое же пустое и бесчувственное.

«До».

Ночь. Его темная комната. Сидит на кровати, вертя в руках телефон. Не набирается смелости позвонить матери и спросить о её поездке.

И кого пытается обмануть? Чуть сильнее ему хотелось бы попросить Митчелла к телефону, чтобы уточнить один нюанс, касающийся… К черту.

Бросает мобильный на тумбочку, рухнув на подушку лицом. Поворачивает голову, уставившись во мрак. Лежит без движений, даже без мыслей. Психологическая передышка, оканчивающаяся довольно внезапно, когда рука сама решает потянуться к тетради, что лежит под подушкой. Приподнимает голову, переворачиваясь на спину, держит пальцами тетрадь, неаккуратно перелистывая, пока не выпадает небольшая глянцевая бумажка. Фотография.

«До». Тяжесть оседает.

Равнодушно смотрит на запечатленных на снимке людей: Лиллиан, он сам, в возрасте пяти лет, и мужчина, внешность которого О’Брайен полностью перенял. Они похожи, как две капли воды. Конечно, его отец был немного крупнее, ведь вел здоровый образ жизни, постоянно заботясь о массе тела. Дилан не такой. Он курит. Злоупотребляет алкоголем, так что является примером разочарования. Только внешность. Больше ничего общего.

Небольшая семья смотрит на него, улыбаясь. Даже у Лиллиан здесь иная улыбка, иной блеск в глазах. А что уж говорить про О’Брайена? Кто этот блещущий счастьем и активностью мальчишка, сидящий между мужчиной и женщиной?

Чем дольше смотрит на фотографию, тем ощутимее становится горечь во рту, поэтому присаживается, убирая обратно в тетрадь, страницы которой всячески испорченны, измалеваны. Бросает её в ноги, ладонями проводя по холодному лицу. Удивительно, но кончики пальцев всё ещё теплые. Настолько подскочило его давление.

«До». Она не может дышать.

Вытягивает из-под кровати гитару, смахивая ладонью пыль. Изучает предмет, свесив ноги с края. Берет так, как учил отец. Пальцами скользит по напряженно натянутым струнам, но те не издают звук. О’Брайен не хочет слышать инструмент, иначе его охватят воспоминания.

«До» – нота, символизирующая их прошлое.

***

Помню, это был вечер.

Отец готовил на ужин блинчики, потому что у мамы был творческий прорыв. Если так подумать, мама не часто занималась домашними делами. Отец успевал работать и за домом следить. Странный он был. Но почему-то мне всегда казалось необычным, что большинство детей вокруг меня отдавали больше предпочтения матерям. Нет, я всегда любил родителей одинаково, но любое мое яркое воспоминание из прошлого начинается с присутствия отца, а потом я уже размышляю на тему: «Была ли там мама?» или «Чем она занималась, пока происходило сие действие?»

Отец занимался мной. В частности он прививал мне любовь к музыке. Нет, сам он играл только на ударных, но, узнав о моей непереносимости шума, мужчина не отчаялся, выбрав для меня гитару. И сам увлекся. Играл целыми днями, а я смотрел и запоминал. Вечера на заднем дворе или в парке – были лучшими. Я мог заниматься любым делом, но при этом слышать отца. Не знаю, почему я был так зависим от его присутствия рядом.

Как-то раз случайно услышал разговор бабушки с матерью. Она сказала, что мама недостойна отца, что… Ему нужна отдача. А моя мать умеет только принимать. И верно. Со временем я понял, что именно имела в виду старушка. Отец отдавался. Весь. Все свои силы – физические и эмоциональные. Он всеми клетками демонстрировал матери, как нуждается в ней. Не жалел себя. А она… Ну, это была игра в одни ворота. Да, мне кажется, это была игра. Словно мама не воспринимала отношения, как нечто серьезное, несмотря на общего ребенка. Она будто еще была в поиске кого-то или чего-то…

В конечном счете, силы иссякают. Запасы души заканчиваются. И человек больше не способен отдавать, ведь у него ничего не остается. А эмоциональный вампир нуждается в подпитке. Не получая её, не ощущая отдачи чувств со стороны другого, он принимает это за угасание отношений. И что следует дальше? Дальше вампир уходит на поиски нового эмоционального носителя.

А что становится с тем, кто так и не пополняет запас сил? Он отдает последнее, самое значимое.

Эмоциональный вампиризм – он как вирус, поражающий всё больше и больше людей. И ему всё будет мало, поэтому такие особи не найдут своей конечной точки, они не остановятся, не найдут счастья.

Но моей маме повезло найти конец своего пути. Ну, я думаю, последующие несколько лет она точно будет с Митчеллом. Странно, да? Ведь сам мужчина так же является вампиром. Так, как же они нашли способ существовать вместе, при этом пополняя свои запасы сил?

Всё просто, а от того и дико.

У Митчелла есть Райли. У моей матери – я. Райли зависима от отца. Я – от мамы. Райли требуется внимание и забота Митчелла. Мне всё это нужно от матери. Мы отдаемся им. Они нам – нет. Выходит, эти двое могут любить друг друга за счет наших эмоциональных сил. Мы кормим их, а сами медленно умираем. Грубо говоря, мы приносим себя в жертву, пытаясь получить ответ.

Я почти увидел смерть в тот день. Но Райли отдала мне то, что должен получать только её отец. Я грубо воспользовался ею, впитав тепло, но отдал ли обратно? Нет, в тот день я думал только о себе. И со временем жить, осознавая данный факт, становится нестерпимо. А больше удручает то, что мне приходится наблюдать за тем, как уже двое взрослых присасываются к одному человеку. Они убивают его, поэтому я не подпускаю к себе Митчелла. Он присосется так же крепко, как моя мать вцепилась зубами в Райли. Я вижу, как они лишают её сил. Ту, что спокойно отдала немного себя мне, хотя не была уверена, как меня зовут.

В пятом классе я не мог прийти к этой мысли. Но сейчас всё становится на свои места. Я заприметил Райли, с самого начала используя её эмоции, чтобы пополнять свой запас сил, но для большего эффекта мне требовалось личное общение с ней, поэтому я искал пути знакомства. Конечно, тогда не понимал всей глубины своих поступков, но теперь всё ясно. У неё сильные положительные чувства. Когда улыбалась она – улыбались все те, кто разговаривал с ней. И я улыбался…

Стоп.

Нет, стоп. Она… Нет, я не забирал её силы. Черт, она сама их раздавала. Как на гребаном конвейере. Всем, абсолютно. Ею ведь пользуются. Постоянно. Может, отдаваясь отцу, она мнимо посчитала, что должна делиться и со всеми вокруг?

Или же она просто не способна защищать свои силы и даже не подозревает, как лишается их?

Мне стыдно, но ведь до сих пор иногда использую её, чтобы помочь себе. Я совершаю неприятные поступки, веду себя агрессивно, лишь бы вызвать какой-то эмоциональный отклик с её стороны. Злость, раздражение, стыд, смятение, обида, смущение, возбуждение. В попытке оправдаться, раз за разом возвращаюсь в тот день, убеждая себя, что отдал ей в ответ. Всё произошло по обоюдному согласию, так мне казалось, но теперь я сомневаюсь в данной версии. Как выяснилось, Райли не умеет отказывать. Что, если я совершил акт изнасилования? Что, если заставил её давиться и терпеть?

Наверное, это одна из причин, почему я всё ещё здесь. Всё еще жив, не потому, что боюсь оставить мать. От болезненной зависимости можно излечиться, просто полоснув по венам, но меня злит мысль – оставить Райли им. Они сожрут её.

Мне нужно как-то вернуть ей то, что она отдала мне. И тогда моя совесть будет чиста, тяжесть вины пропадет. И я снова смогу встретить смерть так же смиренно, как её принял отец.

Но проблема в том, что представления не имею, как вернуть всё то, что всасывал на протяжении почти семи лет, начиная с первого её дня в пятом классе.

Каким образом я должен, блять, это сделать?

Стою минут пять на пороге кухни. Сегодня пропускаю школу. Весь день провожу в комнате, разбираясь с домашней работой, что реально помогает отвлечься от своих мыслей. Но к вечеру от домашки тошнит, приходится выбраться из заперти, и угадайте, на кого натыкаюсь? Нечего гадать, блять, ответ на поверхности.

Кусок крольчатины долгое время возится с приготовлением чая. Она даже не подозревает о моем присутствии. Было бы правильно подать голос, но я пока не знаю, как поступить после того, как она обнаружит меня. Или, что еще серьезнее, как девушка поведет себя? Не хотелось бы повторения вчерашнего дня. Все её крики – тоже эмоции. И…

Янг-Финчер оглядывается, от испуга выронив термос, в который хотела залить воды. Кажется, она даже пропищала что-то под нос. Смотрит не на меня. Под ноги. Сжатые кулаки держит возле ключиц. Молчу. И Райли молчит. Стоим без движений какое-то время, после девушка поднимает ладони, накрывая уставшие глаза. И слышу шмыганье.

Слезы – эмоции.

Не реагирую, только делаю шаг в сторону, чтобы не помешать Райли покинуть помещение. Девушка не медлит, хочет скорее исчезнуть с моих глаз. Или тут преобладает её нежелание видеть меня? Стою на месте, опустив глаза в пол, а холодные руки сую в карманы кофты. Прислушиваюсь к звуку шагов. Отдаляются. Всё тише. Тише, после вовсе пропадают.

Глубокий херов вдох. Смотрю на её кружку с кроликом. Не менее до охерения трудный выдох.

Бреду к кухонной тумбе, взяв её кружку, и заливаю кипятком. В голове играет какая-то назойливая песня. Кажется, группа старая, но не столь важно. Это помогает особо не акцентировать внимание на своих действиях. Бросаю пакетик зеленого чая, привстав на носки, чтобы достать аптечку. В том году маме прописали одни очень занятные таблетки, которые я сам, грешно, иногда принимаю. Она держит их в упаковке из-под гормональных препаратов, рассчитывая, что таким образом скроет от Митчелла. Мол, это просто гормоны. Ага, блять, когда-нибудь Митчелл всё равно узнает правду.

Нахожу баночку, вынув одну белую капсулу. Раскрываю, высыпая порошок к кружку. Добавляю немного сахара, зная, что крольчиха обычно не насыпает себе, но нужно перебить привкус.

Заканчиваю с приготовлением чая, разбавив немного фильтрованной водой. Сжимаю кружку, покидая кухню. По дороге на второй этаж, сам делаю пару глотков, дабы убедиться, что никакого намека на вкус лекарства нет. Шагаю по темному коридору, чувствуя в ногах гуляющий сквозной ветер. Спокойно подхожу к двери комнаты девушки. Стоп. Ещё глоток. Стучу, внешне оставаясь непоколебимым. Конечно, ответ не последует, так что беру на себя смелость зайти без разрешения. Сжимаю ледяную ручку, потянув дверь на себя, и выпускаю из темного помещения волну ветра. Вижу открытую дверцу балкона. Мило, она меня заморозить решила? Неплохой способ избавления от паразита.

Переступаю порог, сначала двинувшись к столу, чтобы включить лампу. Когда мутный свет озаряет комнату, могу набраться сил и повернуться лицом к кровати. Райли сидит, спиной прижавшись к изголовью. Я бы заикнулся о том, что данная картина напоминает момент из какого-то хоррор-фильма: девушка бледна, с синяками под глазами, голова немного опущена, поэтому взгляд падает на меня исподлобья. И смотрит в упор, зажав наверняка давно ледяные ладони между бедер.

Никаких эмоций.

И я не выражаю ничего толкового, пока подхожу к её кровати, без слов протянув кружку. Надо быть здесь и лицезреть её глаза. Серьезно, это жутко. Не выношу такого зрительного давления, оставив кружку на тумбе. Двигаюсь к балкону, грубо закрыв дверцу, чтобы перекрыть доступ морозу в дом.

Оглядываясь, застаю Райли греющей ладони о кружку. Пытаюсь не следить так яро за тем, как она делает осторожные глотки, словно подозревая о подсыпанном лекарстве. И меня буквально отпускает ледяное напряжение, когда девушка чмокает увлажненными губами, никак не изменившись внешне. Не заметила. Отлично.

Сую ладони в карманы кофты, пытаясь согреть их, и прохожу мимо пианино, подмечая нотные тетради. Притормаживаю, бесцеремонно листая страницы, не получив никакого возражения со спины.

– Ты играешь? – опускаю пальцы на клавиши, надавливая, чтобы пропустить сквозь тишину протяжные звуки. Оглядываюсь. Райли уже выглядит не как девица из колодца. Она держит кружку у носа, наслаждаясь горячим паром, и кивает. Беру тетрадь, подписанную, как «Струны», листаю, изучая содержимое, и спрашиваю с легким недоумением:

– И на гитаре?

Райли качает головой.

– А чьё это? – писал человек, неплохо разбирающийся, поэтому становится интересно.

– Мамы, – она хрипит. Вчера сорвала голос, я, к слову, тоже. Мычу в ответ, просматривая все записи, и делаю заключение:

– У неё довольно простая музыка. Сама писала?

– Она больше по клавишам, – девушка вдруг отвечает на мой зрительный контакт, опомнившись. – Простая? То есть… – опускает кружку, согнув колени и подтянув их к груди. – Можешь сыграть?

Хмурю брови, хмыкнув:

– Конечно, там постоянно повторяются…

– Сыграй, – ровно. С давлением. Смотрю в сторону Райли, и та вновь напоминает мне персонажа из фильмов ужасов. Пристально следит за мной, не моргая. Тяжко вздыхаю, значительно долгое время обдумывая просьбу. С одной стороны, я не привык играть для кого-то. Как-то раз сыграл при маме, а та попросила меня больше никогда не брать этот инструмент в руки. Во-первых, он напоминает ей об отце. Во-вторых, «у тебя, Дилан, руки явно не из того места растут, лучше займись чтением».

Опять вздыхаю, бросив тетрадь на кровать девушки, и без объяснений и ответа покидаю комнату под вниманием Райли. И возвращаюсь с гитарой под таким же надзором. Крольчиха остается неподвижной, пока забираюсь на кровать, садясь так же к изголовью, чтобы спиной было на что опираться. Раскрываю тетрадь на первом попавшемся развороте, и пробегаюсь взглядом по аккордам:

– Где твоя мама сейчас? – заполняю тишину разговором, пока настраиваю гитару, прикидывая, как расположить пальцы, чтобы было проще воспроизвести мелодию.

– Она состоит в оркестре. У нее гастроли, но работает в основном в Нью-Йорке, – Райли не смотрит мне в лицо, её внимание приковано к тому, как подготавливаю музыкальный инструмент. – Она потрясающая.

Хмыкаю, пустив смешок:

– Когда ты последний раз её видела?

– К чему это ты? – голос такой ровный. Даже непривычно.

– С чего уверена, что она «потрясающая»? – нет, мне правда интересно, я не пытаюсь задеть её чувства, просто вот созрел вопрос. Начинаю двигать пальцами, меняя их положение под каждый аккорд.

– Она – моя мама, – и всё. Будто этого действительно достаточно. Поворачиваю голову, взглянув на девушку, которая убежденно поясняет:

– Разве этого недостаточно?

С сомнением сжимаю губы, наклонив голову к плечу. Лучше придержать язык за зубами. Хоть и понять мне её так и не удалось. Ладно, хрен с ней.

Не думал, что начать играть в присутствии кого-то, настолько тяжело. Мне буквально не удается пройтись пальцами по струнам первые десять минут. Райли не мешает. Не задает вопросов, не торопит. Пьет чай. И, кажется, успокоительное начинает работать. Янг-Финчер глубже дышит, ровнее. Больше не стучит по кружке ногтями.

Если бы не молчание, я бы не смог изолироваться и представить, что нахожусь один. Начинаю проигрывать первые аккорды, сбившись, ибо Райли переводит свой взгляд на мои руки. Это… Напрягает, не более.

Вторая попытка. Уже легче. Не смотрю на девушку, хотя цепляю её ноги боковым зрением. Сосредотачиваюсь на записях, иногда не разбирая почерк. На шестом разе выходит приемлемо, поэтому начинаю сначала, уже приноровившись к аккордам. Немного затягивает. Мелодия незамысловатая, простая, но это и делает её притягательной. Не могу толком объяснить, что именно берет за живое, но вновь начинаю заново, входя во вкус. Каким-то раком игнорирую наблюдение Райли. Она прижимается затылком к стене, немного спустившись вниз, чтобы спиной надавить на подушку:

– Ты прям, как мама.

Прерываюсь, усмехнувшись, и перевожу на неё взгляд. Девушка слабо, совсем слабо улыбается, дном кружки касаясь своего живота:

– Это колыбельная. Есть версия для клавиш. Она играла мне её раньше, – улыбка растет, видимо, под давлением всплывающих воспоминаний.

– Что ж, кое-что жизненно необходимое я сегодня освоил, – перелистываю страницу, принимаясь за изучение следующей мелодии, аккорды которой уже сложнее. Наигрываю черновые попытки, а Райли уже тихо хихикает, сбив меня. Смотрю на девушку, а на лице той проявляется сонливость. Таблеточка действует.

– Вот эту мама играла соседской собаке во время её родов, – улыбается. – Её успокаивала музыка, необычно, да?

Не двигаюсь, внешне сдерживая эмоции. Смотрю Райли в глаза, но ошибку допускаю, когда перескакиваю вниманием на её губы. И уголки тех опускаются. Улыбка медленно сходит с бледного лица.

Я – настоящий кретин, раз не могу взять под контроль свои же воспоминания.

…Сидит на его бедрах. Верх платья собран на талии, подол задран достаточно высоко, оголив ноги, согнутые в коленях. Теплые руки сдавливают холодную шею, а горячие губы активно встречаются с ледяными, пока он одной ладонью обхватывает кожу спины, другой – скользит под платье, нащупав внутреннюю сторону бедра, что приводит девушку в легкую эйфорию, заставив подавить мычание…

Да, я – кретин.

В груди кольнула боль, значит, подскочило давление. Надо срочно прекращать.

Мне, на хер, везет, когда нахожу оправдание своему пристальному надзору. Замечаю, как медленно Райли открывает и закрывает веки, и улыбаюсь:

– Кусок мяса, ты засыпаешь? – девушка реагирует на неприятную кличку слабой хмуростью, но глаза оставляет прикрытыми:

– Нет, – отрицает. Поднимаю брови, с недоверием взглянув на кружку в её расслабленных руках. Разольет – начнет вопить. Закрываю тетрадь, откладывая в сторону вместе с гитарой, и присаживаюсь на колени возле Райли, попытавшись отобрать у неё кружку.

– М, – девушка приоткрывает веки, сразившись со своим желанием уснуть. – Я ещё не сплю… – шепчет, прервавшись на зевоту. Забавляет то, как она старается казаться собранной. Без труда забираю кружку, потянувшись к тумбе, на которой оставляю, скользнув взглядом с футболки Райли на её расслабленное лицо. Девушка трет пальцами веки, продолжая что-то недовольно бубнить. Не пытаюсь разобраться, придерживаясь своей задачи:

– Ты спишь уже, – ставлю перед фактом, переходя на шепот, чтобы не сбить настрой крольчихи. Она, конечно, отрицательно вертит головой и взвизгивает, проявляя сопротивление, когда двигаюсь немого назад, сжав её колени, и тяну на себя, чтобы голова девчонки оказалась на положенном месте – на подушке. Да, она ворчит. Да, заплетающимся языком обещает, что забьет меня учебником по истории. И я ей верю.

Ложусь рядом на живот, локтями опираясь на матрас, ледяными пальцами тру виски. Самого уже в сон клонит. Поворачиваю голову, наблюдая за Райли, которая опять проявляет инициативу к непослушанию, начав тянуться рукой к кружке с чаем, поэтому двигаюсь ближе к ней, потянув ладонь к её запястью. Приходится побороться, чтобы разжать цепкие пальцы, ухватившиеся за ручку кружки.