Текст книги "Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)"
Автор книги: Валерия Ангелос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 65 (всего у книги 82 страниц)
Я хочу онеметь изнутри. Хочу. Перестать чувствовать. Хочу. Отключиться целиком и полностью.
Но это не помогает.
Я кричу.
Дико.
Надрывно.
Я пробую выпустить боль на волю.
Только напрасно.
Затыкаю рот кулаком.
Сползаю.
Стекаю.
Вниз.
Обычно.
Привычно.
Какая же ты размазня.
Лора Подольская.
Какая же ты слабая и безвольная.
Стыдно смотреть.
Позорище.
Какое же ты убогое ничтожество.
– Хватит, – кусаю губы. – Заткнись.
Я поднимаюсь с колен. Выхожу из душа. Вытираюсь насухо. Закрываю душу. Я борюсь с биполярным расстройством.
Выход есть. Есть и выбор. Ведь всегда можно перерезать собственное горло.
Глава 21.3
Я захожу к фон Вейганду. Попрощаться. Я на многое не надеюсь. Мне бы просто подержаться за дверь. Дотронуться до ручки.
Но оказывается, что спальня не заперта.
Я прохожу вперед.
Темнота.
Не включаю свет.
Движусь наощупь.
По памяти.
По следам, которые раньше здесь оставила.
Усаживаюсь на кровать, сминаю покрывало, сжимаю простыни. Укладываюсь на бок, вытягиваюсь. Пытаюсь обрести ориентир.
Я готова на все.
На все абсолютно.
Лишь бы только…
Он жил.
Лишь бы только…
Знать. Что он ходит. Бродит. По этой земле. Что никакая сила на свете не способна его сломить.
Лишь бы только…
Видеть. Краем глаза. Осязать. Что он есть. Просто есть. Где-то здесь. Пусть не наяву, хотя бы во сне.
Лишь бы только…
Ощущать. Что он дышит. Даже сквозь тысячи. Сквозь сотни тысяч километров. От меня. Сквозь миллионы. Миллиарды. Миль. Сколько бы не обнаружили промилле алкоголя в моей крови.
Лишь бы только…
Помнить. Грубые пальцы на разгоряченной коже. И под кожей тоже.
Глубже.
Еще.
Только для него.
Откликается.
То, что для других мертво.
Я разрежу свою собственную грудь. Резко. Рывком. Не рассчитывая миллиметры. Разведу ребра в разные стороны. Вырежу сердце. Вырву.
Я отдам себя голодным псам.
Нет.
На самом деле, я просто уйду. Исчезну. Соберу вещи, удалюсь. Испарюсь. Исполню волю гребаного Валленберга.
Но ощущается это одинаково примерно.
Я не верю?
В силу фон Вейганда.
В его победу.
Я верю.
Наверное.
Я хочу умереть. Раствориться в этой темноте. Перестать существовать. Раз и навсегда. Перестать чувствовать. Боль. Страх. Ужас.
Я хочу отключиться.
Отключить предчувствия.
Я хочу заткнуться.
Слабость?
Пускай.
Плевать.
Вдох.
Выдох.
Перебой.
Судорога.
Я вдыхаю.
Тебя.
И отпускаю.
По венам.
Я ввожу иглу.
Выжимаю шприц до упора.
Ты мой кайф.
Мгновение.
До.
И после приема.
Постель хранит твой запах.
И каждая моя клетка отзывается на это.
Жадно ловит.
Впитывает. Вбирает под кожу.
Внутрь. Вглубь.
Я всхлипываю.
Что-то режет глаза.
Что-то сдавливает горло.
– Ты совсем не веришь в него, – говорит Вальтер Валленберг.
В моей голове.
Не в реальности же.
По крайней мере, мне сперва так кажется. Ведь не может он и правда оказаться здесь. По-настоящему.
Просто фантазия. Плод больного воображения.
Но потом вспыхивает свет. Ослепляющий. И рушатся покровы уютной темноты. Рассыпаются. В пепел. В пыль. Эта перемена действует удушающе.
Я вздрагиваю. Обхватываю своё горло, будто пытаюсь ослабить веревку. Оглядываюсь вокруг. Моргаю. Часто-часто. Лихорадочно. Глотаю слезы. Захлёбываюсь. Закашливаюсь и трепещу.
Бойтесь своих желаний.
Поднимаю взгляд.
Погибаю.
Обмираю изнутри.
– Алекс, – выдыхаю я.
И практически сразу понимаю, что ошиблась.
Жизнь играет со мной злую шутку.
Опять.
– Это не правда, – бормочу я, нервно мотаю головой, слабо дергаюсь, тщетно пробую вырваться из плена пугающей иллюзии. – Это не так.
До боли знакомая фигура. В кресле у камина. До боли знакомая поза. Повелителя мира. Безупречный костюм. И осанка безупречна. Не хватает только бритого черепа.
Мужчина поднимается и подходит ко мне.
Шаг за шагом.
Он идёт.
А я все ближе к самому краю.
Я на грани.
Вокруг сгущается темнота.
Иначе почему черны его глаза?
Здесь светло. Вроде бы. Лампы пылают на полную.
Но зрачки расширены. До предела. Небо сожрано мороком. Его взгляд погружает в самое пекло. И обдает льдом. Его взгляд убивает.
А я думаю – кто он?
Кем был. Кем стал. Сколько судеб разрушил. Сколько жизней отнял. Скольких людей растерзал.
Я бы не хотела стоять у него на пути.
Никто бы не хотел. Не рискнул бы. Не посмел.
Да только не всегда есть выбор.
– Вы ошибаетесь, – говорю я.
Вальтер Валленберг насмехается надо мной.
Выгибает брови. С неприкрытой издевкой. С ядовитой иронией.
Боже.
Чертовски похоже.
Вот как он может?
– Я верю в Алекса, – заявляю твёрдо.
Он хохочет.
– Но вы должны, – запинаюсь, медлю и заявляю четче: – Вы должны ему помочь.
Хохот обрывается.
Кривая усмешка точно волчий оскал.
– Никогда, – мрачно чеканит барон.
– Я сделаю все, что захотите, – обещаю горячечно. – Выполню любой приказ.
Валленберг молчит.
Но его взгляд звучит гораздо громче слов. Скользит по мне. Выразительно. Вызывающе. Оценивает будто товар. Изучает лицо, перемещается ниже. К груди.
Я забываю дышать.
Почти.
На мне только тонкая ночная рубашка и не менее тонкий халат. Минимум нижнего белья. Никакого бюстгальтера. И этого явно недостаточно, чтобы ощущать себя в безопасности. Хотя от этого зверя никакая броня не спасет.
Кажется, любое мое движение – провокация. Неосторожный поворот. Вдох-выдох. И я помимо воли нарушу правила приличия. Покажу куда больше дозволенного.
Я горблюсь, сутулю плечи. Пытаюсь скрыться, закрыться. Хоть как-то. Повинуюсь инстинкту. Но это едва ли помогает.
Валленберг замечает все. Абсолютно.
– Немного голого тела. Очарование молодости. Непорочность, – произносит нарочито медленно. – Безумные старики, которых ты обслуживала в агентстве знакомств, всегда покупались. Верно?
– Что, – запинаюсь. – На что вы…
– Ты зачем ко мне пришла? – спрашивает холодно.
– Это комната Алекса.
– Это моя комната, – поправляет вкрадчиво. – Как и все здесь.
Он смотрит прямо в мои глаза. Не позволяет отвернуться. Не позволяет отвести взгляд в сторону. Держит будто на привязи. Не даёт ни единого шанса ускользнуть.
Откуда в нем вся эта сила? Откуда власть надо мной?
Он же враг.
Чужой.
Он смотрит на меня как хозяин смотрит на вещь. Ничего личного. Просто закрепляет право собственности.
– У тебя красивая грудь, – говорит барон, будто описывает новый сервиз или тумбу в гостиной, сухо констатирует факт. – Маленькая, но упругая. Торчащая. Такую не хочется выпускать из рук.
– В-вы… в-вы с ума сошли, – бормочу сдавленно.
– Мне нравятся красивые вещи, – произносит ровно.
– Хватит, – вспыхиваю. – Замолчите.
– Ты держишь моего внука за яйца, – холодно продолжает он, чуть прищуривается: – Думаешь, и со мной сработает?
– Нет, я, – осекаюсь. – Я даже не…
– Я бы заключил с тобой сделку.
Мое лицо пылает огнем.
Задыхаюсь от возмущения.
– Я не предлагала вам…
– Все, что я хочу, я беру сам.
Отшатываюсь. Отползаю подальше. Пробую создать безопасное расстояние. Пытаюсь провести незримую черту. Отгородиться.
Теряю равновесие и падаю на бок. Халат задирается, обнажает ноги. Быстро отдергиваю ткань, поспешно прикрываюсь. Но уже слишком поздно. Жуткие синяки на бёдрах успевают показаться во всей красе.
Барон ухмыляется. Скалится точно хищник почуявший запах крови.
– Алекс не справляется с тобой, – заключает мрачно. – Он тебя так и не объездил.
Эти слова действуют подобно удару кнута.
– Я не лошадь, чтобы меня объезжать, – выдаю гневно. – И вы… вы вообще мне в прадеды годитесь. Вы не должны такое говорить.
– Ты обещала выполнить любой приказ, – невозмутимо парирует.
– Я уйду! – выпаливаю яростно. – Вот что я имела ввиду. Я оставлю Алекса, как вы и хотели. Только помогите ему. Сделайте хоть что-нибудь.
– Какая неприкрытая ложь, – качает головой.
– Я не лгу, – заявляю резко. – Я и правда уйду.
– Наглая и отчаянная, – усмехается. – Я восхищён.
– Я готова на все, лишь бы его спасти, – судорожно сглатываю.
– Лучше бы ты себя спасала, – хмыкает.
– Пожалуйста, – опять умоляю.
– Нет, – раздается ледяной ответ.
– Я исчезну. Он никогда меня не найдёт. Я не стану брать ваши деньги. Не нужно мне никакой помощи. Ничего.
– Прекращай комедию.
Подползаю к самому краю кровати. Подползаю к нему. Беру его за руку, сжимаю ладонь, впиваюсь пальцами до боли.
– Прошу, – роняю глухо. – Прошу вас.
– Хватит унижаться, – бросает с презрением, а после ровно прибавляет: – Я ничего не могу сделать с лордом Мортоном.
Подавляю истерику огромным усилием воли. Собираюсь и совершаю единственный возможный ход.
Смотрю на Валленберга.
Снизу вверх. В упор. Глаза в глаза.
Два разных мира. Прошлое и настоящее сливаются воедино. Фрагмент за фрагментом. Кадр в кадр. Реальность разлетается. Разбивается. Вдребезги.
Мой надтреснутый шепот разрывает тишину:
– Я думала, вы можете все.
Барон вздрагивает.
Или просто разрывает физический контакт?
Он вырывает свою руку. Резко. Из моей. Отстраняется. Отступает на шаг назад.
Разве обычная фраза способна настолько пронять?
Валленберг мрачнеет.
– Я… я прошу вас, – не теряю надежды.
– Ты все свои просьбы сбереги для Алекса, – произносит хрипло. – Когда он вернётся и возьмет тебя на ночь. Ты его проси. Чтобы не прекращал. Чтобы отплатил тебе сполна.
– Я ему не нужна, – бросаю с горечью.
– Точно, – смеется. – И поэтому он скорее убьёт тебя чем отдаст.
– Вы не понимаете, – подавляю всхлип. – Вы просто не хотите ему помогать. Уверены, что он должен сам разобраться. Вы как будто его наказываете.
– Я бы скорее тебя наказал, – говорит отрывисто. – Мой отец был известным мясником. Так что я бы вырезал несколько сочных кусков из этого твоего Стаса и подал бы на стол.
– Вы и про Стаса знаете? – содрогаюсь.
– Неудачник, – фыркает. – Не смог освободить собственную сестру. Не разложил тебя на кровати. Упустил миллион и еще считает себя мошенником.
– Откуда вы… – замолкаю.
В глазах Валленберга отплясывают языки адского пламени.
– А кто по-твоему его нанял?
– Вы, – бормочу одними губами. – Вы.
– Ну, кое-что он все же получил. Деньги того бандита. Только потом все спустил, пока прятался по углам как крыса.
Задыхаюсь.
Не способна ничего сказать.
Обтекаю молча.
– Испортил такой сюжет, – заявляет с явным сожалением. – Жена приходит к бывшему любовнику и умоляет освободить мужа из тюрьмы. Она готова на все. Голая и покорная. Хотя так и вышло в итоге. Разве нет? С тобой особо стараться не пришлось. Отыграла отлично.
– Вы ублюдок, – у меня наконец прорезается голос. – Психопат. Больной на всю голову. Чужая жизнь – это не игрушка.
– Все, что угодно, – игрушка, – усмехается. – Раз я могу с этим играть.
– Но зачем? Ради чего спектакль?
– У моего внука уже есть жена-шлюха, а ты так легко раздвинула перед ним ноги, что вопрос проверки встал сам собой, – отвечает холодно.
– Сволочь, – бросаю с истерическим смешком. – Нет. Вы просто подонок.
– Не говори, что тебе не понравилось.
– Что?! – мои глаза невольно округляются. – Что мне должно было понравиться?
– Ползать в ногах у Алекса. Молить о пощаде. Рыдать. Предлагать себя. Продавать. Это же твое любимое занятие. Не осуждаю. У некоторых народов это в крови. Такова природа.
– Не трогайте мой народ, – говорю с расстановкой.
– Прости, – в его голосе нет никакого раскаяния, только издевка. – А что там у тебя намешано? Русские? Евреи? Ах, да, ты из Украины.
Вроде ничего обидного. Однако название страны он произносит таким тоном, будто это уже само по себе является оскорблением. И пусть я далека от фанатичного патриотизма, внутри закипает ярость.
– А вас обида не отпускает, – заявляю с усмешкой. – Мы вам зубы обломали. Мы вас нагнули. Хорошенько так. Русские. Евреи. Украинцы в том числе. Повторим?
Барон берет меня за подбородок. Осторожно. Нежно.
Проклятье.
Что он задумал?
– Давай, повторяй, – соглашается елейно. – Только не забудь достать изо рта немецкий член.
Валленберг перехватывает мои запястья. Одной рукой. Не успеваю ему вмазать. Не успеваю даже дернуться. Пытаюсь вывернуться, укусить его. Но он сдавливает мой подбородок будто в тисках. Просто зажимает пальцами.
Для старика у него слишком сильный захват. Ещё немного – и барон вывернет мне челюсть. Приходится стиснуть зубы, чтобы не заорать.
Слезы стекают по моим щекам.
– Чертов псих, – очень стараюсь не заскулить, не взмолиться о пощаде, ограничиваюсь ядовитым шипением: – Пусти.
– Я рад, что с формальностями покончено, и мы наконец перешли на «ты», – широко ухмыляется.
– Сдохни, – выдаю сдавленно.
– Я пытался, – хмыкает. – Не выходит.
– Чтоб ты…
Он отпускает меня. Резко. Неожиданно.
Отходит в сторону, но держит под прицелом.
Шумно втягиваю воздух, закрываю рот ладонями, сдерживаю дикий вопль глубоко внутри. Отчаянно стараюсь не показать свою боль. Держусь изо всех сил.
– Выпороть бы тебя, – говорит Валленберг, говорит так, будто подразумевает совсем не порку кнутом, а после милостиво добавляет: – Но я оставлю это для Алекса.
– Вам пора, – сообщаю вкрадчиво. – Проваливайте.
– Повтори.
– Убирайтесь, – превозмогаю жгучую боль и усмехаюсь.
Я пешка.
Но он не мой король.
– И кто это говорит? – холодно интересуется барон.
– Я, – отвечаю коротко.
– Я должен послушать какую-то девку? – насмехается. – Шлюху?
– Его девку, – продолжаю улыбаться, хотя щеку сводит судорога. – Его шлюху.
– Неплохо, – кивает. – Уже лучше.
Достаёт бутылку виски из бара. Берёт нож.
Наблюдаю за ним как заворожённая.
Нож для колки льда. И всё же. Я очень удивляюсь, когда он вонзает его в лёд, а не в моё призывно обнажённое горло.
Вынуждена признать, ему идёт. Отблески стали. Осколки. Льда. Пополам с осколками моего самообладания.
Он не лгал и не преувеличивал свой талант. Он и правда умеет обращаться с ножом. Это видно по каждому его движению.
– Твоё здоровье.
Валленберг протягивает мне стакан со льдом, а себе наливает виски. Ничем не разбавляет, просто пьёт.
– Вы не… – осекаюсь.
– Приложи лёд к лицу, чтобы не осталось синяков.
– После всего, что я, – запинаюсь. – Вы так спокойно…. вы что…
– А что я? – насмешливо выгибает бровь.
И правда.
Что такого.
Обычный разговор.
– Не убьёте меня? – спрашиваю тихо.
– Это надо заслужить, – отвечает иронично.
Все так общаются.
Ничего необычного.
Ничего примечательного.
– Сколько же на тебя давить, чтобы получить отпор, – вдруг заявляет он, подходит вплотную. – Ты должна быть смелее.
– Я вас не понимаю, – качаю головой. – Совсем не понимаю.
– Ты рабыня, – произносит ровно. – Алексу нужна равная.
Вот и опять.
Новый удар под дых.
Ставлю стакан со льдом на кровать.
– Я не…
– Я хочу достойную пару для своего внука.
– И даете понять, что таковой меня не считаете, – бросаю с горечью. – Я из Украины. Мой бизнес всегда вертелся вокруг развода престарелых иностранцев на деньги. У меня весьма сомнительная биография.
Валленберг прикладывает лезвие ножа к моим губам.
Призывает заткнуться.
Приказывает.
– Не важно, что считаю я, – говорит барон.
Сталь опускается к горлу.
Скользит легко.
Едва касается кожи.
А мне совсем не холодно.
Под льдом растекается жидкий огонь.
– Важно, возьмешь ли ты эту роль?
***
Если смотреть на солнце достаточно долго, то оно уступит мрачному тону моих мыслей и поспешит скрыться за грозовыми тучами. Без вариантов. Или нет? Разве мир не вращается вокруг моих желаний? Не верю, так не бывает.
Я смотрю на солнце. Уже достаточно долго. Более чем достаточно. Только ничего не происходит. Хотя и туч нет. Даже на горизонте – ни облака. Некуда прятаться.
Сегодня удивительно ясная погода. Просторная комната переполнена светом. Все шторы раздвинуты. Огромный стол сервирован на двух персон. Прямо передо мной Вальтер Валленберг нарезает яблоко. А мог бы нарезать врагов.
Говорю же, удивительно ясно кругом.
Идеальное утро.
– Это правда, что «Майн Кампф» ваша любимая книга? – завожу непринужденную светскую беседу.
– Я могу процитировать ее с любого места, – говорит барон.
– Никогда бы не подумала, – протягиваю с нарочитым удивлением.
– Почему же? – усмехается. – У меня отличная память.
– Понятно, – киваю. – Наверное, при каждом прочтении открываете новые интересные моменты.
– Я прочел это один раз.
– И сразу выучили наизусть? – невольно хлопаю ресницами.
– Моя память – проклятье и благословение, – пожимает плечами.
– Вы настолько легко все запоминаете?
– Забывать гораздо труднее.
Но не труднее, чем анализировать подобные ответы. Рядом с ним я чувствую себя полной идиоткой. Хотя нет… я и есть самая настоящая идиотка, если надеюсь вывести матерого гада на чистую воду.
– Зеленое яблоко, – поглядываю на его тарелку. – Вы серьезно?
– Я завтракаю так почти сто лет подряд, – невозмутимо заявляет Валленберг.
Седина. Морщины. Годы никого не щадят. Только черт раздери, этот ублюдок не выглядит на свой возраст. Как будто обманул время. Или украл чужое. Замедлил бой биологических часов.
– Ваш секрет реально работает, – говорю я.
– Здоровый образ жизни, – говорит он.
Решаю пропустить ремарку о том, как вчера вечером была практически опустошена бутылка виски. Причем единолично.
В конце концов, существуют вопросы куда любопытнее.
– А вы встречали Гитлера? – смотрю на него в упор.
– Как тебя сейчас, – произносит ровно. – И даже ближе.
Внутри саднит от этого сравнения.
Морщусь.
– Я жал ему руку, – продолжает дальше. – Великий день.
– Для кого?
– Для фюрера, разумеется, – хмыкает. – Он сказал, такие воины как я огромная редкость. И Дьявол не даст мне соврать: он был прав.
Его глаза горят столь ярко, что моим глазам становится больно. Отвожу взгляд, перевожу внимание на овсяную кашу, ковыряю вязкую субстанцию ложкой. В горле встает ком, который очень сложно проглотить.
– А вам не хотелось его убить? – спрашиваю, взирая в пустоту.
– Зачем? – в хриплом голосе сквозит удивление. – Чтобы занять его место?
– Что?
Вскидываюсь.
Чуть не подпрыгиваю на стуле.
О чем он вообще?
– Я бы мог его убить, – ровно замечает Валленберг. – Но был бы я тогда здесь?
– Были бы живы люди, – бросаю я. – Миллионы людей.
– Полагаешь?
– А разве нет?! – восклицаю горячечно. – Если бы кто-то остановил этого маньяка тогда, то ничего бы не…
– Ничего бы не изменилось, – завершает мою фразу на свой лад.
– Вы издеваетесь, – фыркаю.
– Люди должны погибать.
– Почему?
– Люди всегда погибают.
– Бред, – мотаю головой.
– Мир держится на крови, – произносит холодно.
– То есть вы одобряете такие методы?
– Война идет вне зависимости от моего одобрения, – улыбается. – Видишь ли, у меня всегда был единственный бог и вождь – собственный интерес. Гитлер мечтал построить идеальный мир. Не только для себя. Для других. Где он теперь? В могиле.
– Так у него были благие намерения?
– Люди, уверенные будто знают, как выглядит благо, плохо кончают.
– Хватит, – выдыхаю с раздражением. – Говорите прямо. А впрочем… впрочем, уже понятно, бывших нацистов не бывает.
Валленберг откладывает нож.
– Некоторые вещи должны произойти, – его улыбка становится шире. – Гитлер был одержимым психом. Но не каждый псих поведет за собой толпу. Это заслуживает уважения.
– Уважения?
В таком контексте это слово может ободрать губы.
– Не многие достигнут его высот, – невозмутимо заключает он.
– И это не так чтобы плохо, – криво усмехаюсь.
– Я восхищался им.
– Как только вас не вздернули после Нюрнберга.
– А еще больше я восхищался людской глупостью. Проливать свою кровь за чужую идею, жертвовать собственной жизнью во имя отечества. На таких простаках и зарабатывают деньги.
Я содрогаюсь.
Шумно сглатываю.
Отчего в этих репликах мне мерещатся жуткие параллели?
– Значит, вы не верили…
– Я верил в себя.
Барон не идейный нацист.
Но почему от этого становится только страшнее?
Валленберг отправляет кусок яблока в рот и смыкает челюсти так, будто жует свежую плоть. С наслаждением. У того безумца, который посмеет потревожить его за завтраком. Он сожрет печень. К вечеру того же дня.
– Я плохая партия, – роняю тихо. – Для вашего внука.
– Я сам буду решать.
Как удар грома. От макушки до пят проходит электрический разряд. Нервная дрожь сотрясает враз взмокшее тело.
Этот голос. Боже мой. Эти слова.
Я оборачиваюсь так резко, что кружится голова.
Бой крови заглушает все разумные мысли.
Больше нет ничего.
Никого.
Никогда.
Только до боли знакомая фигура на границе света и тени.
Я забываю дышать.
Я смотрю.
И не могу насмотреться.
Вскакиваю. Резко. Срываюсь с места. Дерзко. Бросаюсь вперед. На зов сердца. Не отдаю никакого отчета в собственных действиях.
– Ты, – выдаю судорожно. – Господи. Это и правда ты.
Обвиваю широкую спину руками, прижимаюсь всем телом. Впиваюсь пальцами в строгий костюм, льну плотнее, словно пытаюсь впаять себя. Плоть в плоть. Жадно вдыхаю родной аромат. Поднимаю взгляд и тону в горящем омуте черных глаз.
– Алекс, – шепчу одними губами.
Звучит как молитва.
Как признание.
Я улыбаюсь. Блаженно. Совершенно по-идиотски. Бесконтрольно. А по щекам стекают слезы. Я будто смотрю на солнце. На свое единственное в мире солнце.
Я безумно боюсь смежить веки.
Вдруг он исчезнет? Вдруг не вернется?
– А вы отлично проводите время, – усмехается фон Вейганд.
Отстраняет меня.
Жестко.
Разрывает объятья.
Вроде бы ничего особенного не происходит, но ощущение такое, точно душу вырывают по-живому, выдирают ледяными крючьями.
Я застываю.
Я не в силах шелохнуться.
Это надо уметь.
Убивать одним жестом.
Никаких громких фраз. Никаких лишних действий. Но и так суть ясна. Не забыл, не простил. Даже не надейся.
Ощущение будто меня поднимают до небес. А потом вбивают в землю. Одним ударом. До самого основания. Четко.
– Твоя Лора очаровательна, – говорит Валленберг. – Настоящее сокровище.
Неужели он и правда это сказал?
Твоя Лора.
Твоя?..
– Жаль, что ей придется покинуть нас, – холодно произносит фон Вейганд.
Нервно сглатываю.
Интересное слово он подобрал – «покинуть».
Покинуть – в каком смысле?
Я жажду продолжения.
Очень.
Вдыхаю и выдыхаю. Замираю с открытым ртом. Так и не решаюсь что-либо произнести, уточнить, расспросить. Лучше промолчать. Переждать.
Иногда стоит проявить благоразумие. Хотя бы сделать вид. Притвориться. Войти в роль умной женщины. Вообразить, будто где-то глубоко в моей черепной коробке таки есть мозг.
Я и без того хожу по оху*нно тонкому льду.
Отлично, Подольская.
Взрослеешь.
Перед последним глотком воздуха наступает особое просветление. Не иначе.
Фон Вейганд переходит на немецкий.
Как бы намекает – проваливай.
Проходит мимо. Как мимо стены. Мимо бесполезной мебели. Даже не смотрит в мою сторону. Держит дистанцию.
Отступаю назад.
Ощущаю себя не самой значимой деталью интерьера.
Барон Валленберг усмехается.
И смотрит прямо на меня.
Как бы напоминает – учи язык.
Тоже говорит по-немецки.
Всего пара фраз. Пара реплик. А чувство такое, будто они избивают друг друга, не ведая жалости. Или все дело в звучании языка? Не слишком мелодично. Резко и отрывисто. Точно голодные хищники рвут сырую плоть на части.
Господи.
Боже мой.
Нет.
Господь тут не причем.
Дьявол.
Как же они похожи.
Сейчас.
Как никогда прежде.
Я застываю. Завороженная этим зрелищем. Я сражена. Поражена коварной болезнью. Я просто проклята.
Бежать. Бежать из чертового дома.
От них. От него.
К нему.
Навечно.
На… встречу.
Я мну свое платье, комкаю юбку дрожащими пальцами. Я бы измяла свою самооценку, но от нее и так ничего не осталось.
Я теряю голос.
И себя.
Окончательно.
Бесповоротно.
Я пропустила ту станцию, на которой могла выйти.
Если могла.
Я не могла.
Я бы никогда не ушла.
Я бы даже не уползла.
Наверное, очень опасно впускать в себя другого человека. Вот так. В плоть и в кровь. До костей. По жилам и по венам.
А Дьявола уж точно впускать не стоит.
Да только он не спрашивает.
Приходит и берет. Жестко и жестоко. До синяков. До судорог. Погружает в свой неистовый огонь.
Я одержима.
Им.
Яростным.
Кипучим.
Моим.
– Алекс.
Даже не бормочу.
Не шепчу.
Молчу.
Но не в мыслях.
Не в безумных фантазиях.
Фон Вейганд оборачивается.
Надеюсь, я хоть немного умею смотреть. Ему под стать. Оставлять колюще-режущие ранения по всему телу без применения ножа.
Он чуть выгибает бровь.
Явно удивлен.
Несколько шагов.
Я перестаю дышать.
Я припечатана огромной мрачной тенью.
Надо же.
Ничего не меняется.
Лучшая могила – под твоим телом.
Он склоняется надо мной. От тяжелого дыхания бросает в дрожь. Он не трогает меня, но его близость действует как самый чистый спирт на земле.
– Этой ночью, – говорит тихо, но четко, так, чтобы могла слышать только я. – Будь в моей комнате.
– Что? – спрашиваю на автомате, не верю собственным ушам. – Что ты сказал?
– Будь голой, – чеканит холодно.
И отворачивается.
Уходит.
Отступает.
Гребаный палач.
Фразы по-немецки фоном. Фоном бой моей крови. Декорации вокруг подсвечены красным.
Я горю. И леденею.
Кислород покидает легкие.
Он покидает меня.
Только ненадолго.
Зверь голоден.
Глава 21.4
Я думаю о том, как легко Вальтер Валленберг признался, что нанял Стаса для моего совращения. Не отрицал, не отпирался. Как будто даже гордился своей идеей. Желал сообщить обо всем лично, понаблюдать за реакцией. Говорил невозмутимым тоном, словно о самых заурядных вещах. Словно так принято. Нанимать кучу мужиков, устраивать проверку на верность, обещать миллион за развод на секс.
Я чувствую себя подопытной зверушкой.
Я и есть зверушка.
В лаборатории нациста.
Закусываю губу. Сжимаю кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони. До крови. И то, и другое. У меня все происходит примерно одинаково.
Я думаю о том, что сделает со мной фон Вейганд. За очередной нарушенный приказ. За очередную наглость. За откровенный вызов. Тысячи жизней мало, чтобы расплатиться.
Я пытаюсь.
Правда.
Я пытаюсь подчиниться.
Только не выходит. Спина не гнется. А может гнуться больше некуда. Или просто слишком болят колени. Хребет переломлен.
Я не могу шевельнуться.
Физически.
У меня отнимаются ноги.
Не хватает воли.
Сколько веревочке не виться.
Она обовьётся вокруг твоей шеи.
Однажды.
Я осторожно ощупываю горло, едва дотрагиваюсь кончиками пальцев, будто опасаюсь обнаружить открытую рану. Но я сталкиваюсь только с прохладной гладкой кожей.
Что чувствует человек за секунду до смерти?
Я плотнее затягиваю пояс на халате.
Еще не поздно все исправить. Наверное. Еще не поздно попробовать. Снова. Опять. На часах даже не полночь.
Я почти голая. Во всяком случае, под халатом ничего нет. Я почти на пороге его комнаты. Пока в своей. Но сколько здесь пройти? Пара шагов – и готово.
Четкого времени никто не сообщил. Вот и действуй. Вперед.
Я усмехаюсь. Нервно. Горько. На моих губах. Внутри. Вообще везде. Я содрогаюсь от промозглой сырости.
Бывает, ты не можешь сделать много.
Не можешь сделать ничего.
Ничего абсолютно.
Твоя свобода ограничена ледяным склепом.
Ограничена прутьями клетки.
Но хозяин у тебя один.
Ты сам.
Вот и решай.
Я поднимаюсь, подхожу к двери, медлю несколько невыносимо долгих мгновений, а после берусь за ручку. Единственный поворот спасет положение. Или усугубит?
Во рту ощущается медный привкус.
Дурной знак.
Так.
Если фон Вейганд хочет меня, пусть придет и возьмет. Я не игрушка, которая станет согревать ему постель по первому требованию. Сегодня – я не игрушка.
Пальцы дрожат. Лихорадочно вибрируют, стискивая дверную ручку.
Меня прошибает холодный пот.
Что же ты творишь?
Глупая девочка.
Глупая…
Где твоя смелость?
Где гордость?
Разум отключен.
Я застываю на распутье. На перекрестке всех дорог. А моя рука открывает дверь.
Поворот.
Толчок вперед.
Мое сердце не бьется.
Я смотрю и не верю.
Обман. Иллюзия. Галлюцинация.
Прямо передо мной.
Тот, кто отнимает дыхание.
Реальный. Живой. Настоящий.
Фон Вейганд.
Он возникает будто из ниоткуда. Из зияющей пустоты. Даже темноту вокруг раздирает на части. Мрачный и грозный, чуть сгорбленный. Будто дикий зверь готовится к атаке.
Я отшатываюсь.
Невольно.
Я делаю то, чего делать нельзя.
Убегаю.
Я бросаюсь назад, причем сама с трудом понимаю, зачем и куда. Я загоняю себя в ловушку, отрезаю путь к отступлению. Я просто повинуюсь порыву.
Никогда не дразните хищника.
Фон Вейганд настигает меня в момент. Обхватывает за плечи, бросает на кровать, наваливается сверху всем своим весом. Действует быстро и жестко.
Я вырываюсь, стараюсь освободиться, выскользнуть из-под него. Я не собираюсь сдаваться. Дергаюсь, извиваюсь.
Он слегка отстраняется.
Но я не успеваю перевести дыхание. Меня оглушает треск ткани. Плотный материал халата расползается на части точно марля.
Холод обдает мою взмокшую спину.
Вздрагиваю.
Мускулистое тело прижимается сзади, вдавливает в кровать, обдает жаром.
Я чувствую как сильно он возбужден.
Я чувствую его огромный член.
Я задыхаюсь.
Внутри становится больно.
Просто от ощущения.
От предвкушения.
Как будто он уже меня насилует. Раздвигает ягодицы и вгоняет свой гигантский вздыбленный орган до упора. Таранит снова и снова, раздирая внутренности.
Нет.
Боже, не надо.
– Нет, нет, – шепчу я. – Не так.
Крупные ладони опускаются на бедра, сжимают, заставляя принять необходимое ему положение, а раскаленная плоть упирается туда, где до сих пор мучительно саднит.
Фон Вейганд хочет именно мою задницу.
Никаких сомнений не возникает.
– Прошу, – всхлипываю. – Не туда.
Я дергаюсь. Борюсь с новой силой. Пытаюсь вывернуться, лягнуть ногой. Хоть как-то защититься, перевернуться, отползти в сторону.
Только все напрасно.
Он толкается вперед. Грубо и резко. Вбивает меня в постель. Не проникает, не овладевает. Просто наглядно показывает, кто здесь хозяин.
Я отчаянно сопротивляюсь.
Я еще на что-то надеюсь.
Я идиотка.
– Пожалуйста, – бормочу сдавленно. – Нет, не нужно.
Рычание.
Утробное.
Угрожающее.
Его зубы смыкаются на моей шее. Вроде бы играючи. Но от этого движения леденеет кожа. Так самец кусает самку перед покрыванием. За холку.
Я замираю, не смея шевельнуться.
Я вдруг четко понимаю: одно неверное движение – и он меня загрызет. Разорвет. Сожрет. В буквальном смысле. Без метафор.
Этот мужчина…
Нет.
Этот зверь жаждет моей крови.
Застываю. Замолкаю.
Я даже не рискую молить о пощаде.
Я обмякаю в его железной хватке.
Подрагиваю.
Беззвучно рыдаю.
Слезы градом бегут по щекам. Тело колотит озноб. Жилы стынут.
Я застываю в ожидании чудовищной боли.
Горячие пальцы проникают в мое лоно. Накрывают трепещущую плоть, раздвигают складки, продвигаются внутрь. Никакой нежности. Это не ласка. Это изучение добычи. Жестко. Властно. По-хозяйски.
Я дергаюсь.
И он кусает меня. Зубы врезаются в горло, входят в кожу до крови. Легко и просто, без чувств.
Я глотаю рвущийся на волю вопль. Затихаю. Моментально. Не осмеливаюсь бунтовать. Я сдаюсь.
Язык скользит по свежей ране, собирает алые капли.
Больше нет иллюзий.
Больше нет ничего.
Это не попытка загладить вину.
Ему просто вкусно.
Он с шумом втягивает воздух. Отступает. Но только чтобы взять меня гораздо более извращенным способом.
Его палец проникает в меня. Проскальзывает между ягодицами. Входит вглубь, не встречая сопротивления.
