Текст книги "Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)"
Автор книги: Валерия Ангелос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 82 страниц)
Весело?
Нет.
Ни х*я, прямо-таки ни х*яшеньки не весело.
Не весело, когда твоё серое и безрадостное существование вдруг вспыхивает новыми красками и замыкается на одном человеке. На том, кто способен свернуть твою жалкую шейку единственным движением пальцев, а потом закопать тебя так далеко и глубоко, что никто не найдёт. На том, кто ставит мир раком, имеет всех и каждого в своё удовольствие, плюёт на устаревшие нормы и создаёт новые, готов проехаться катком по любому идиоту, возникшему на пути. На том, кто…
Диагноз.
Фон Вейганд – это болезнь, которую никогда не захочу излечить. Откажусь от любых таблеток и капельниц, от спасительных инъекций. Намеренно спровоцирую обострение.
«У пациентки обострение фон Вейганда» – звучит ведь.
Или ещё круче – «нам казалось, всё позади, опасность миновала, мы приложили максимум усилий, но потом случился рецидив фон Вейганда, и все старания прошли впустую».
Интересно, сколько женщин им болели. А сколькими болел он сам? Болен ли хоть немного мной, и что за тень в его глазах?
Такая слабая, расплывчатая, практически незаметная тень болезненной неизбежности и неизбежной боли.
«Здоров аки бык, никаких хворей не зафиксировано, – фыркает скептик внутри. – Парень примчал на Украину тупо проветрить самолёт. Банально заскучал, сподобился навестить постельную игрушку. Ему же больше некуда любить. В наше время миллиардерам мало кто даёт, не правда ли? Поэтому выбирать не приходится. Положил на дела компании, послал деда и Мортона, забил на коварные планы. Любые жертвы ради траха».
Умываюсь ледяной водой, вновь и вновь подставляю плотно сомкнутые ладони под обжигающе холодную струю. Будто ныряю в прорубь, надеясь на отпущение грехов. Лоб горит огнём, голова раскалывается на части от свинцовой тяжести.
Никак не реагирую на плачевное самочувствие. Слишком занята, не беспокоить. Нахожусь вне зоны доступа.
Ревную.
Глупо и беспочвенно – к прошлому. Жутко и страшно – ко всем без исключения.
К женщинам. К тем, кому повезло войти в его жизнь, и к тем, кто лишь мимо прошёл, не оставив следа. К тем, кто отчаянно желал его, и к тем, кого он лично жаждал и покорял. К той, что первой посвятила в развратные таинства плотских утех, и ко многим другим, что дарили распутнику бесценный опыт. К серьёзным отношениям и к лёгким интрижкам. Ко всему, значительному и не очень. К Диане Блэквел и к мрачным секретам. К Сильвии, которой посчастливилось случиться раньше. К тем, которые ещё будут, и чьих имён не узнаю.
Нет, я не подозреваю ни текущих, ни будущих измен. Вообще, глупо требовать верности от женатого не на тебе человека.
Тем более, верность не требуют. Её либо дают, либо… прости, прощай, не вижу ничего криминального. Всё происходит по умолчанию.
Не знаю, не хочу думать как там дальше, на следующей ступени, что день грядущий нам готовит.
Но вокруг фон Вейганда всегда будут женщины. Будут смотреть на него и улыбаться, раздевать взглядом, прикасаться невзначай, тонко намекать или предлагать прямо.
А я… могу только сетовать на судьбу-злодейку, заламывать руки, пафосно страдать и регулярно причитать.
Ну, почему не мог потерпеть до нашей встречи? Хранить целомудрие до знакомства с настоящей суженой. Это же мило. И мне стало бы спокойнее, от сердца отлегло.
Эх, проще представить его с длинными и шелковистыми локонами вместо бритого черепа, нежели вообразить в роли великовозрастного девственника.
Такие как он не ждут и не просят. Сами берут, что хотят, в любое время.
Двенадцать лет.
Эпический п*здец.
Проклятая цифра не оставляет в покое. Опять появляется на горизонте, издевательски хихикая.
В двенадцать лет бабушка прятала от меня «Детскую сексологию», берегла психическую невинность внучки, ждала, пока дитя дозреет до столь дико растлевающей информации.
Наивная. Откуда ей было знать, что мы с Машей давным-давно просмотрели весьма любопытный художественный фильм «Секретарша»?
Скромное название скрывало отнюдь не скромное содержание. Учебники меркли по сравнению с этим. Босс, сантехник, садовник, пожарник, водитель грузовика, почтальон и… Героиня строила карьеру как могла, не щадила ни парадный вход, ни задний двор. Устно тоже активно отрабатывала. Не осуждаю. Пока сама так не научусь, осуждать не имею права.
Наверное, хорошо, что мои родные далеко не всё обо мне знают.
Зачем их расстраивать?
Во многих вещах никогда не признаюсь, некоторые тайны приходится забирать в могилу. Поэтому никто не услышит историю про то, как в смутные девяностые годы у жадных до наживы продавцов напрочь атрофировались стыд и совесть, а посему они лихо сбывали несовершеннолетним пиво, водку, сигареты и «Калигулу» Тинто Брасса.
Затрудняюсь припомнить, снимали ли другие режиссёры что-нибудь об этом милом и душевном римском императоре, но имя признанного мэтра в титрах как бы намекает – задорнее и забористее не снимут.
Хм, опустим подробности.
Хотя «Калигулу» смотреть не советую. Ни под чем.
Перейдём к делу.
Вообще, посмотреть можно. Желательно перед едой, если собираетесь похудеть. Там в начале отличная сцена с обрезанием, а чуть позже по сценарию значится свадьба. Никаких скучных церемоний, тортов и нетрезвых лиц в салате. Всё просто и со вкусом – кулак засовывают прямо в…
Ладно, ненавижу спойлеры. Не люблю кайф обламывать.
Калигула спал со своей сестрой. Точнее – с несколькими сёстрами. Хотя мало ли с кем он спал. Со всеми, кто попадался под руку, если честно. Зато любил одну. Сестру. И после её смерти окончательно тронулся умом. Крушил, убивал, пытал, насиловал с новыми силами. Назначил коня сенатором.
Но про это вам любой учебник истории расскажет.
А вот про то, что коня звали Инцитат и он так же исполнял функции жреца, а лошади со всей Италии платили ему дань, – не каждый.
Соглашусь, император был конченным отморозком, однако в извращённом чувстве юмора ему не откажешь. Ходят слухи, в некоторых сенатах до сих пор пусть не цельный конь, однако пара-тройка ослов найдётся.
«Тебя всегда интересовали психопаты», – хмуро бросает внутренний голос.
Конечно, ведь с нормальными, адекватными и вменяемыми людьми слишком скучно.
Балтазар Косса, Калигула, семейство Борджиа – вот они, мои любимые друзья. Почитать любопытно, впечатляет и захватывает, щекочет нервы. Но встретиться кому-то из них на дороге тёмной ночью в реальности… пожалуй, воздержусь.
Воздержусь.
Ха, очень смешно.
Никто твоё мнение не спрашивает, сотрудники небесной канцелярии отправят в горячую точку без суда и следствия.
Право на выбор? Увольте. Всего лишь иллюзия. Решения принимают за нас. Ну, или решения выбирают нас сами. Как удобнее, так и формулируем.
Окей, пришёл черёд высказаться по сути.
Не представляю фон Вейганда с «Детской сексологией» в руках, а вот с пивом, водкой, сигаретой и порнухой – очень даже. Причём порнуху он не смотрит. Участвует лично, но не под прицелом кинокамер.
Убить его мало.
Вот скотина.
Изменял мне с двенадцати лет.
С двенадцати, бл*ть, лет! А ведёт себя как ни в чём не бывало, ни капли раскаяния. Проклятый наглец. Ни единого оправдания, ни единой попытки извиниться. Беспринципная сволочь.
– Ненавижу, – выдыхаю судорожно, борюсь с очередным приступом истерики.
I hate you but I love you. (Ненавижу тебя, но люблю.)
Разве такое бывает? Возможно? Реально? Подлежит рациональному объяснению? Хоть какому-то объяснению подлежит?
Да.
Теперь точно знаю, что да.
Закрываю кран, тянусь за полотенцем, бросаю мимолётный взгляд в зеркало и офигеваю.
«Гениально, Подольская!» – восклицает скептик внутри.
Серьёзно – гениально. Далеко не каждая леди начнёт умываться, позабыв избавиться от макияжа с помощью спецсредств.
Впрочем, выгляжу как обычно. Хреново, паскудно, краше в гроб кладут. Ничего особо не поменялось. Аристократическая бледность, выразительные круги под глазами. Остатки косметики художественно размазаны по лицу. Эдакий творческий беспорядок.
Пожалуй, фон Вейганд изрядно лукавит на счёт некрофилии. Определённая тяга у него таки присутствует.
Чёрт, только не снова.
Смотрю в своё отражение, но не вижу себя. Передо мной только он.
Везде только он. Всегда только он.
Его губы на моих губах. Сминают, сметают, затягивают в пугающий водоворот колюще-режущих ощущений. Его пальцы на моей коже. Впиваются до боли, притягивают ближе, желают спаять столь разные тела воедино.
Я обнажена перед ним будто открытая рана. Обнажена до костей, до самой сути, до сокровенного нутра.
Абсолютно голая. Замёрзшая. Разбитая, но не сломленная.
Его.
Его любимая игрушка. Верная собачка, милая зверушка.
Пускай сокрушает и ломает, разбирает на детали, изучает фрагментарно. Всё равно лишь он один способен склеить обратно, починить, вернуть в прежнее состояние, вдохнуть жизнь.
Раз за разом, по кругу – не важно.
Пускай просто остаётся рядом.
И…
Наконец, произнесёт правду. Перестанет избегать откровенности, признается, озвучит чёткий ответ.
Неужели боится дать мне власть? Хоть крохотное преимущество?
Чушь. Бред. Дурацкое предположение.
Или нет?
Сердце болезненно сжимается. Не потому что опять надеваю неудобные туфли, а потому что смелая догадка царапнула глубоко внутри.
Неужели фон Вейганд может чего-то испугаться? Неужели ему ведом страх?
Если допустить, предположить гипотетически, просто представить, подключить богатое воображение.
Неужели ему тоже может быть страшно до одури? Страшно ровно столько же, сколько и мне, или даже больше. Страшно вглядываться в кромешную темноту, не находить нужных слов, понимать как бессильно и глупо звучат привычные объяснения. Страшно терять контроль, тщетно пытаться побороть неизбежность, до последнего надеяться на спасение и неминуемо гибнуть.
Страшно погружаться в бездну. В опасную зависимость. Горько-сладкую, чуть терпкую, полынно-безумную, сокрушительную и безотчетную, выбивающую воздух из лёгких.
О, Господи.
Господи, боже мой.
Глава 14.4
Стараюсь спешно привести себя в порядок. Поправляю платье, создаю видимость креативной причёски. С лицом труднее, кляксы от косметики не желают стираться.
Ну и ладно
Бросаю заведомо провальную затею, кое-как прикрываю глаза чёлкой. Ни секунды не медлю. Больше не намерена терпеть одиночество.
Хочу вернуться в эпицентр ада, в сосредоточие мрака, в квинтэссенцию тьмы. В грешный рай, дарованный по воле коварной судьбы. В проклятье, обернувшееся благословением небес.
Хочу к человеку, который стал моим домом.
Хочу к тому, кто для меня целый мир.
Шаг за шагом на негнущихся ногах, сотрясаемая голодной дрожью предвкушения, ступаю по тонкому льду. Шаг за шагом, практически наощупь, опираясь о стены, приближаюсь к вожделенной цели. Шаг за шагом по раскалённому добела стальному канату, прямо над зияющей пропастью добродетели, что объята порочным пламенем.
Комната расплывается перед глазами. Бесцветные контуры, серые и скучные краски, полнейшее равнодушие. Морозный ветер колышет шторы, бродит повсюду, изучает обстановку.
Вперёд, не помышляя о постыдном дезертирстве. По осколкам стекла, по осколкам мечты. По осколкам, что однажды вонзились в трепещущую плоть, насквозь пронзили, навечно обратили в рабов.
Скрип и скрежет под каблуками – совсем не критично, скорее нормально. Буднично и привычно. Даже не больно. Вернее – больно не там.
Больно иначе. Жёстче и резче, по другим точкам. Больно до жути, до крика, до слёз. До ледяного озноба, истерического смеха и нервического припадка.
Больно глубоко внутри.
Но я молчу.
Тянет либо зажмуриться, либо разрыдаться. Пасть ниц, а дальше ползти, устремиться вперёд, закаляя волю, превозмогая преступную слабость.
Замираю на месте. Слишком больно продолжать тернистый путь, пробовать вновь, отчаянно пробиваться сквозь стены, по живому сдирая кожу, оголять кровоточащие лохмотья мяса и белёсые кости, обнажать изувеченное сердце.
Больно…
Больно смотреть на бритый затылок прирождённого упрямца, на слегка ссутуленные плечи, на пальцы, всё крепче сжимающие поручень балкона при звуке моих осторожных, крадущихся шагов.
Точно так же эти пальцы недавно сжимали мою шею. Сейчас тоже не против сжать, а я не против подставиться. Снова, в очередной раз, как будет угодно, до бесконечности.
Больно сознавать, что мы могли никогда не встретиться, не окунуться в наэлектризованное безумие страсти. Последовать разными дорогами, не пересечься или разойтись, упустить единственную возможность.
Хотя нет.
Это должно было произойти. Неминуемо и неотвратимо, без шанса на иной исход.
Обречены с первой встречи, с первого мгновения, когда соприкоснулись ладони и скрестились взгляды. Обречены и обручены во всех существующих мирах.
Damn. (Проклятье.)
Как же больно любить.
По-настоящему, не идеализируя, не выдавая чёрное за белое. Теряя стыд и совесть, не скитаясь в напрасном поиске разумных компромиссов, а тотчас капитулируя.
Просто любить.
Сгорать и возрождаться, осквернять и освящать, крепче сжимать рукоять ножа. Вонзать лезвие до упора, поворачивать, не ведая жалости, окроплять высший дар не менее высшим страданием. Не жалеть ничего, не жалеть ни о чём.
Без пауз, наплевав на отговорки, нон-стоп. В режиме реального времени.
Вдох-выдох.
«Смелее, – отражается в тугих ударах крови. – Не медли».
Прямо по курсу – он.
Мой извращённый идеал. Искажённое отражение реальности. Отражение реальнее любой реальности. Мой кислород.
Пьянею от воздуха. Пьянею от него.
Теперь действительно хорошо. С ним всегда хорошо.
Ещё несколько шагов. Ноги дрожат, колени слабеют. Разбитое стекло хрустит, точно нетронутый снежный покров.
На улице около нуля.
Около любви, около ненависти. Губительно и спасительно.
Токсичная доза яда разливается по венам. Толчки чокнутого пульса бьют по вискам будто молотом. Дублируют каждый шаг, зеркально отображают неровную поступь.
На улице около страсти. Пагубно и прекрасно.
Замечаю сверкающие огни ночного города, смазанные тени деревьев, широкое полотно центральной улицы, обрамлённое рекламными билбордами, мрачные контуры знакомых домов по обе стороны от проезжей части.
Ну, конечно.
Роскошный отель с закосом под старину, построенный на месте снесённого театра.
Ещё не распахнул гостеприимные двери для посетителей, но уже манит внимательно изучить величественные чертоги. Почти дворец. Выглядит так, словно Лувр по ошибке выстроили посреди глухого села. Едва ли сочетается с окружающей архитектурой.
Вот где мы находимся. Могла и раньше догадаться.
Но какая разница?
Мысли заняты другим.
Приближаюсь вплотную к фон Вейганду, с трудом отдаю отчёт в собственных действиях.
Краткий миг на законную долю сомнения – слабость или глупость?
Well, I fucking love him. (Ну, я, бл*ть, люблю его.)
Когда любишь, не думаешь. Мозг отключается, уступая бразды правления примитивным инстинктам. Прощайте, извилины.
И да, ты легко позволишь обращаться с собой точно с куском дерьма. Вообще, радостно измажешься дерьмом от макушки до пят, найдёшь в этом определённое мазохистское удовольствие и будешь долго кайфовать. Станешь дерьмом, кем угодно станешь ради…Ох, даже не «ради», а просто так, чисто машинально, на голых эмоциях.
Забудешь про гордость, пошлёшь здравый смысл к чёрту. А если не получается вырубить сознание, то это нифига не любовь.
Вспышка гормонов, сезонное увлечение, корыстное побуждение. Версий хватает, только ни одна не имеет ничего с тем самым.
С настоящим. С тем, что выворачивает душу наизнанку, пережёвывает будто комок соплей, перемалывает вместе со всеми существующими в бренном теле костями, выплёвывает обратно в суровый и несправедливый мир.
В мир, который не нужен без…
Криво усмехаюсь, не скрываю горечь.
Надеюсь, фон Вейганд тоже меня любит. Хоть немножко.
Строчит трогательные поэмы, вдохновлённый серебристым сиянием луны и переливчатым мерцанием звёзд. Страдает, мучается и рыдает над измятыми страницами, испещрёнными бисерным почерком.
Романтическая картина подстёгивает на безотчётный и безрассудный поступок. Делаю, не думаю.
Игра на публику? Очередной акт бездарного спектакля?
Не берусь судить, действую рефлекторно.
Наклоняюсь и целую его руку.
Руку палача. Убийцы. Хищника. Безжалостного мясника. Жестокого повелителя моего сердца. Руку, с которой желаю смыть кровь собственными слезами.
Нежно касаюсь крепко сжатых пальцев, дрожащими губами прижимаюсь к побелевшим костяшкам, пытаюсь отогреть, горячим дыханием растопить лёд.
– Что нужно сделать? – сбивчивый шёпот взрывает гнетущую тишину. – Чтобы ты верил? Чтобы доверял?
Фон Вейганд вздрагивает. Кожей ощущаю испепеляющий взгляд, но не решаюсь встретить судьбу.
– Я доверяю, – бросает насмешливо, а после произносит с расстановкой, чётко выделяя каждое слово: – Если бы не доверял, меня бы здесь не было.
– Доверяешь?! – восклицаю поражённо.
Подобное хамство стимулирует смелость. Резко выпрямляюсь, смотрю прямо в горящие чёрные глаза.
– Уж точно не на сто процентов, – грозно предъявляю обвинение.
– На достаточное количество процентов, – раздаётся нарочито равнодушный ответ.
– Ну, это не совсем то, что ожидаешь услышать, – многозначительно хмыкаю, однако поспешно вношу ясность: – От человека, за которого отдашь жизнь.
– Кажется, я не требовал жертвоприношений, – заявляет с неприкрытой издёвкой, уточняет вкрадчиво: – Пока что.
– А ты не стесняйся, – сладко улыбаюсь. – Требуй – мою жизнь, любую другую. Чью голову доставить на блюде?
– Дура, – удручённо качает головой. – Идиотка.
– Разумеется, – счастливо киваю. – Умная такое терпеть не станет.
Хватаю его за рубашку, грубо сминаю ткань скрюченными пальцами. Пытаюсь то ли толкнуть, то ли встряхнуть. Хоть немного сбить спесь, пошатнуть непоколебимую и жутко раздражающую уверенность в собственном превосходстве.
Тщетно.
С тем же успехом можно напасть на каменное изваяние, на стальную статую.
– Не хочешь отправиться на экскурсию в подземелья дедушки-нациста? Учи подставную биографию. Мечтаешь увидеть свою семью в целости и сохранности? Напропалую им лги, сочиняй басни про крутую работу заграницей. Не прельщает перспектива гнить в четырёх стенах? Интересует бизнес? Быстро подставляй задницу, заключай пари на дьявольские фантазии. Снова изгаляйся, изворачивайся, репетируй роль, блажи про американского жениха и скорое замужество, – кривляюсь с упоением, вхожу в раж и как всегда перестаю следить за словами. – Жаждешь откровенности? Интимных признаний, рассказа о тёмном прошлом? Ох, нет. Я не*бический злодей, поэтому не могу ничего объяснить. Угробил тучу народу, терзал, мучил, рвал на куски. А теперь берегу твою хрупкую психику, не имею морального права раскрошить её, будто плитку шоколада. Просто припугну бредом о превращении в собаку. Загоню в угол, отберу все козыри, сведу отношения в плоскость рядового траха. И никогда. Слышишь? Никогда не позволю понять, что люблю.
Фон Вейганд упрямо молчит. Не подтверждает, не опровергает. Сохраняет нейтралитет. Буравит тяжёлым взором, больше никак не реагирует.
Пауза затягивается. Терпеливо жду.
Жду слишком долго, чересчур долго, так долго, что тянет врезать по наглой физиономии изо всех сил. Любой ценой избавиться ублюдка от этой напускной непроницаемости, разбить жёсткий самоконтроль в пух и прах, станцевать на осколках ледяной маски.
Молчит.
Опять молчит. Постоянно молчит. Не подпускает. Сколько можно?
В конец охренел. Козел. Упырь. Скотина. Сволочь.
Может, постараться и подобрать рифму? Оформить поток сознания в оригинальный стишок? Отличная идея. Почему бы и нет?
– Давай, запри меня в подвале, навещай по ночам, ласкай и приговаривай «моя прелесть», желательно свистящим шёпотом – моя прелесссть, – срываюсь и нервно хихикаю. – Или по-украински. Пора бы выучить сей мелодичный язык, исключительно для коллекции. Мій скарбе. (Моё сокровище) Мій ссскарбе. (Моё сссокровище.)
Выпускаю ткань вражеской рубашки из плена, отстраняюсь, дабы оценить позицию противника. Усыпляю бдительность и вновь бросаюсь на амбразуру. обрушиваю град хаотичных ударов на широкую грудь. Бью ладонями, кулаками. Как придётся, не разбирая.
– Валяй, причиняй мне боль. Пытай, насилуй, убивай, – заявляю отрывисто. – Только не молчи.
Опять отступаю. Спотыкаюсь, едва сохраняю равновесие, вовремя успеваю опереться о поручень балкона.
– Не молчи, грёб*ный ты гад! – не сдерживаю эмоции, выплёскиваю затаённую обиду наружу.
Замахиваюсь, собираюсь дать пощёчину.
Наивная. Глупая. Несмышлёная.
«Пора начать учиться уму-разуму на давно совершённых ошибках, деточка, – менторским тоном вещает внутренний голос, печально вздыхает и прибавляет: – Но ты безнадёжна».
Не успеваю ни шевельнуться, ни опомниться. Не способна на коварные манёвры. Поймана и заключена в привычные, уже родные оковы.
Фон Вейганд подавляет мятеж быстро и бескомпромиссно. Ловко перехватывает запястье, резко заламывает назад, вырывает из моей груди дикий вопль раненого животного.
Господи, не нужно.
Боже, помоги.
Эти жестокие пальцы не ведают пощады. Вынуждают резко повернуться, разрушают призрачную иллюзию опоры, практически отдирают мою руку от поручня.
Каблуки скользят по мраморной плитке. Неловко подворачиваю ногу.
– Нет… – протяжный стон боли сливается с хрустом стекла. – Хватит.
Только сейчас отчётливо понимаю, человеческие кости очень легко сломать. Ещё немного и будет поздно просить о милости.
– Прекрати, – умоляю сдавленно. – Остановись.
Но у жестокого инквизитора свои планы. Толкает испуганную жертву вперёд, обратно к витой бронзовой ограде. Прижимается крепче, горячим телом буквально впечатывает в ледяное железо.
Интересно, какой это этаж?
По ощущениям – сотый, по логике – десятый.
Впрочем, хоть какой этаж, расстояние до асфальта приличное. Лететь – не перелететь.
Отчаянно пытаюсь освободиться. Дёргаюсь, извиваюсь, но лишь усугубляю и без того плачевное положение.
Фон Вейганд ослабляет хватку, позволяет мне чуть выпрямиться, а потом безжалостно стискивает запястья, игнорирует жалобный всхлип. Снова заставляет наклониться, нагибает насильно.
Больно ударяюсь животом о металлический поручень. Кричу. Зову на помощь.
Замираю в пугающей невесомости. Огни ночного города задорно выплясывают пред затуманенным взором.
Замираю между небом и землёй. Сердце лихорадочно стрекочет у самого горла, кровь стынет от ужаса. На улице ни души, никто не спасёт, не вырвет из лап разъярённого зверя.
Задыхаюсь. Жадно ловлю ртом морозный воздух, дышать удаётся с огромным трудом, но всё же удаётся.
Достаточно одного движения. Неосторожного или намеренного и…
И титры.
Finita la comedia, спектакль окончен.
А я не хочу. Не хочу умирать. Только не сегодня. Вообще, никогда. В этих руках отчаянно хочется жить. Пусть жутко, пусть мучительно. По-всякому, по-разному – пусть.
– Пожалуйста, – закрываю глаза.
– Ты повторяешь это слишком часто, – он смеётся весело и по-мальчишески.
Смеётся, будто ничего особенного не происходит, будто он не держит меня на грани жизни и смерти в который раз за этот треклятый вечер.
– Достаточно, – облизываю пересохшие губы. – Я поняла, осознала и больше не стану нарываться на неприятности.
– На какие именно? – игриво чмокает в макушку. – Не станешь проводить очередное расследование или не станешь организовывать допрос с пристрастием?
– На любые, – лгу, не краснея. – Прошу, прекрати.
– Мольбы необходимо разнообразить, – произносит елейным тоном. – Пора обновить репертуар.
Он не хочет сбрасывать меня вниз. Способен изобрести куда более оригинальную смерть. К тому же, не планирует убийство, ведь это слишком пресно и скучно.
Нет смысла бояться, всё хорошо. Нельзя нервничать и напрягаться. Гораздо разумнее расслабиться, не афишировать страх, не паниковать.
Ага, конечно.
Если честно, у меня оху*нно много поводов для страха. Ни хрена хорошего здесь не происходит. Лёгкий толчок – бах! – кровь, мясо, кишки. На асфальте расцветёт огромное бордовое пятно. А, может, целое множество пятен, причём совсем не огромных.
Эх, никогда не видела трупы тех, кто погиб, сиганув с подобной высоты. Если честно, мало трупов повидала на своём коротком веку.
Вот.
Ну, вот же оно!
Я же ничего не успела. Не увидела трупы, не поступила в балетную школу, не заняла пост президента США, не купила яйцо Фаберже, не продефилировала в C-стрингах.
Согласна, кому-то эти мечты могут показаться дурацкими, запредельными, заведомо неосуществимыми. Вряд ли отважусь напялить C-стринги, а на Фаберже банально не успела насоса… не заработала, в общем. Но с балетной школой и президентством реально могло выгореть.
Нет резона держать столь важные аргументы в секрете. Спешу поделиться материалом с широкой общественностью, завершаю скорбный монолог веским:
– Я слишком молода, чтобы умирать!
Обидно и обломно. Кажется, окаянный садист не проникся пламенной речью.
– Почему я должен это выслушивать? – презрительно фыркает. – Зачем разрешаю тебе говорить?
– Наверное, всё дело в природном очаровании, – нервный смешок идеально подходит к случаю. – Никто не устоит.
– Точно, – отпускает мои запястья, но сам не отстраняется даже на миллиметр. – Постоянно забываю о главном.
Спешно цепляюсь за поручень, дрожащими пальцами впиваюсь в холодный металл. Руки жутко затекли, почти не слушаются, подчиняются не сразу, с явным опозданием. Стараюсь выскользнуть из ловушки, но любые попытки тщетны.
Я надёжно зажата между сильным телом фон Вейганда и витой оградой балкона. Между молотом и наковальней. Сомнений who is who (кто есть кто) однозначно не возникает.
– Предлагаю перебраться в более уютное место, – начинаю осторожно, аккуратно зондирую почву.
– Мне и здесь неплохо, – прерывает резко.
– А мне не очень, – неловко ёрзаю, вновь пробую освободиться.
– Scheissegal, (Пох*й,) – от этого хриплого шёпота пробирает до озноба. – Мій ссскарбе. (Моё сссокровище.)
Горячие ладони ложатся на судорожно вздымающуюся грудь, медленно обводят контур и крепко сжимают трепещущую плоть, ослабляют хватку, нежно поглаживают.
Вздрагиваю, невольно кусаю нижнюю губу. До крови, до порочного привкуса соли во рту.
Боже мой.
Что же ты творишь?
Не прекращай, не останавливайся ни на миг.
– Исполню любое твое желание, – пальцы опускаются ниже, ласкают рёбра, будто играют на скрипке, неспешно перебирают струны музыкального инструмента, умело настраивая на чувственную волну.
Инстинктивно выгибаюсь, больше не сдерживая грешный стон.
– Хочешь откровенности? – фон Вейганд собирает мои волосы, обнажая покрытую испариной спину. – Ты её получишь.
Нагло пользуется смелым вырезом маленького чёрного платья, уверенно пробирается под тонкую ткань. Сперва крадётся. Окутывает обманчивой мягкостью словно шёлком. Потом атакует. Грубо стискивает напрягшиеся соски, вынуждая кричать.
Сдаюсь, капитулирую, отзываюсь на каждую провокацию.
Истосковалась, изголодалась по нему. По моему хозяину и повелителю. Но он соскучился не меньше. Чувствую задницей. Причём это не метафора. Вполне реальный член очень ощутимо в меня упирается.
– Много лет назад, в детстве я забрался на крышу мэрии, смотрел на ночной город прямо как сейчас, – прижимается губами к щеке, не целует, просто упивается теплом моей кожи, а после усмехается: – Провинциальная Испания, провинциальная Украина – разница не существенна.
Можно поспорить.
Но мне не хочется. Ни капельки.
Хочется совершенно иных, диких и непристойных вещей. Хочется такого, что обычно вырезают цензурой, заглушают целомудренным «пи», закрывают плотным занавесом.
На улице должно быть холодно, а я изнываю от немилосердного жара.
Трепещу, снедаемая жесточайшей лихорадкой. Не чувствую ничего кроме адского голода, всепоглощающей страсти, преступной похоти. Сгораю дотла в дьявольском пламени одержимости. Желаю отдаваться и обладать.
Ну, же.
Бери. Без остатка.
Проникай. Резко и жёстко.
Заставь заорать, сорвать голос.
Тут. Теперь. Не медли.
– Прошу тебя, – умоляю глухо, льну к фон Вейганду, соблазняю дразнящим движением бёдер. – Пожалуйста.
Ненасытная тяга. Необратимая потребность. Без него внутри так пусто, что становится физически больно. Невыносимо, неотвратимо. Мучительно, губительно и бесповоротно. До судорожной дрожи, до полуобморочного состояния. До утробного вопля, до хрипоты.
– Я смотрел на спящий город у моих ног, – игнорирует мольбу. – На бесконечное звёздное небо над головой, на бескрайние морские просторы.
Горячие пальцы движутся по воспалённой желанием коже. Посылают электрические разряды, раскалённые волны тягучего возбуждения. Влажный язык пробует на вкус обезумевший пульс, нежно и нарочито неспешно, продлевая наслаждение.
Изысканная ласка искушённого любовника?
О, нет. Огонь и лёд сливаются воедино, пробирают до озноба, лишают опоры.
Простой поцелуй в шею и далеко не простые ощущения. Словно проникновение. Жуткое и опасное. В самое сердце, в самую душу, в самую суть. Терзающее и осушающее до дна, перекрывающее доступ кислорода.
Господи, что же дальше?
Умоляю, сдержи обещание.
Не останавливайся, не отступай, не выпускай из объятий.
– Я мечтал покорить мир, и был уверен, что рано или поздно достигну желаемого, – тихо произносит на ухо.
– Ты достиг, – чуть слышно, одними губами.
– Ещё нет, – ухмыляется. – Предстоит долгий марафон.
Неужели?
Возможно, следует задать несколько уточняющих вопросов, провести закономерные параллели, привычно проанализировать сложившееся положение. Но мне трудно думать, когда огромный член недвусмысленно прижимается сзади.
Воздержание даёт о себе знать. Я уже на грани оргазма.
Хотя с фон Вейгандом всегда так. Бесстыдно и бессовестно.
Глава 14.5
– Кто побеждает? – он отстраняется, приподнимает моё платье, обнажает бёдра. – Кто забирает главный приз?
Не смею даже шелохнуться. Застываю в предвкушении бури, в ожидании смертоносного шторма, разрушительного смерча, который не оставит камня на камне, расчистит дорогу и проложит триумфальный путь по живому.
– Самый сильный? – грубо толкает, заставляет наклониться вперёд, вынуждает опять удариться животом о металлический поручень и приглушённо заскулить. – Достаточно нагнуть противника. Избить, запугать, против воли отобрать трофей.
Бряцает пряжка ремня.
– Но сколько бы у тебя не было сил, обязательно придёт кто-нибудь другой и окажется ловчее, – резко сокращает расстояние, прижимается очень крепко, однако не овладевает мной, издевается. – Физическое превосходство ничего не решает. Время не стоит на месте, годы идут, сноровка неизбежно теряется.
Автоматически подаюсь ему на встречу, выгибаю спину, будто кошка. Готова замурлыкать, заурчать только бы суровый хозяин избавил от жестоких мучений.
– Самый умный? – ровным тоном озвучивает следующую версию. – Развивайся, становись настоящим профессионалом, незаменимой частью системы. Оцени перспективу и продай мозг с выгодой, заработай на безбедную старость.
