Текст книги "Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)"
Автор книги: Валерия Ангелос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 82 страниц)
Голод хищника ощущается взмокшей кожей, мельчайшей клеточкой беззащитного тела. Зверь жаждет обладать любимой игрушкой в полной мере, терзать и разрывать на части, наслаждаться ужасом. Слизывать свежую кровь, причинять боль и упиваться властью над податливой плотью.
Аппетит раздразнило то, что заставляло воздерживаться столь долгий срок. То, что делало его мрачным и молчаливым. Некая угроза. Теперь же тяжелые цепи исчезли, а преграды в одночасье рухнули.
– Я буду обсуждать и показывать, – стремительно сокращает расстояние между нами, с издевкой заявляет: – На примерах.
Не контролирую эмоции, действую подсознательно, руководствуюсь первобытным инстинктом.
Закрываю живот руками, охраняю бесценный дар. И этот жест выдает мою страшную тайну, звучит громче самых красноречивых слов.
Не отмотать назад, не исправить.
Под неверящим взглядом фон Вейганда теряю биение собственного пульса. Падаю в бездну, погружаюсь в ледяную пустоту.
Глава 9.1
Все мы там будем.
Кто-то позже, кто-то раньше.
Не столь важно, когда именно и каким образом.
Кто-то сразу, с первого взгляда, со школьной скамьи. Кто-то под конец, утратив всякую надежду, отчаявшись и больше не желая перемен.
Кто-то навсегда, до полного помешательства, до последнего вздоха. Кто-то каждый месяц или, может, реже, каждый год, для галочки, лишь бы поддержать хорошую форму.
Кто-то искренне, надрывно, поставив под удар собственное благополучие, бескорыстно, не ожидая получить ничего взамен. Кто-то расчетливо, осторожно, крадучись под покровом ночи, по строгому расписанию и ради радужных перспектив.
Все мы будем в… любви.
Будем любить.
Любить вечно, пафосно и трагически, заламывать руки, рыдать под шепот меланхоличных мелодий. Любить безответно, страстно, исступленно, сочиняя поэтические строчки, порой бездарные, порой не очень. Любить жертвенно, подчас во имя, подчас вопреки, упиваясь страданиями, погрязнув в болоте чистейшего эгоизма и на пустом месте взрастив розовые мечты.
Любить словно в книжках, будто на манящем экране кино, сначала точно наполнять любой поступок глубоким смыслом, а после малодушно вырубать контроль. Любить насмерть и сильнее смерти, очертя голову, бросаться вниз, расшибаться в лепешку, просить добавки, возвращаться за новой порцией боли, за спасительной дозой, без которой света белого не видим, горько стонем от обиды.
Любить за стабильность, комфорт, ощущение теплого одеяла поверх обнаженной кожи, и заботу, ограждающую от мирских невзгод. Любить удобно, почти не напрягаясь. Любить, защищая от зла, решая сложные проблемы, наслаждаясь иллюзией превосходства. Любить, получая власть и уверенность, ибо все в порядке, движется гладко, безупречно расписано по нотам.
Любить, обманываясь и обманывая, целуя и подставляя щеку, сломавшись и ломая, предлагая компромисс и выдвигая ультиматум. Любить грешных и святых, идеалистов и циников, достойных людей и последних ублюдков. Любить в стильно меблированной гостиной и в обшарпанной коммуналке, под дулом пистолета и на солнечных курортах, в кабинетах известных руководителей и за стальными прутьями решетки.
А, впрочем, любовь случается разная.
Попадается и дешевая подделка, выгоревшая на солнце, и натуральный бриллиант, упрямо сверкающий на зависть многим.
Вариаций не перечесть: слепящая похоть, полезная привычка, возможность удачно пристроить свой зад или подавить чужую волю, потребность самоутвердиться, желание быть нужным.
И, наконец, есть любовь настоящая.
Пусть мало кто ее встречал лично, все о ней говорят, склоняют направо и налево, успешно затыкают брешь, не замечая подвоха. Здесь как в любом соревновании – разыграть партию подвластно каждому, но главный приз придется заслужить.
Придется довериться, обнажить то, что никогда не показывал остальным, о чем даже сам боишься подумать. Заткнуть инстинкт самосохранения и вложить заряженное оружие в дрожащие пальцы ближайшего на свете человека, который не просит особого разрешения, приходит и остается рядом, сливается с твоим дыханием, струится по венам, отбивается в каждом ударе сердца.
Так не упускайте же единственный шанс. Не теряйте среди фальшивых декораций, не позволяйте гибнуть под обломками вечных ценностей. Держите крепче, не сдавайтесь.
Если и стоит дальше топтать пыльные дороги уродливой реальности, то во имя чего, как не во имя… любви?
Ну, той самой, которая настоящая.
***
Похоже у меня проблема.
Нет, иначе.
У меня ох*енно огромная проблема.
И это не просто похоже. Это, блин, очевидно на все сто гребаных процентов.
В критической ситуации приличная леди обязана мигом бухнуться на пол. Где долбанный обморок, когда так нужен?
«Приличная», – ехидно намекает внутренний голос, но я не обижаюсь.
Если слишком долго противостоишь чудовищами, бездна начинает всматриваться в душу, в самое нутро. Оплетает горло скользкими щупальцами, немилосердно сдавливает плоть в железных тисках, отбирает остатки разумных мыслей. Вынуждает падать ниц, униженно молить о возвращении обратно, к истокам, к той роли, которую уже не суждено сыграть.
Говорят, глубокое погружение в себя вызывает болевые ощущения. Правду говорят.
Пожалуйста.
В последний раз – пожалуйста.
– Прости, – облизываю пересохшие губы, напрасно пробую избавиться от скопившейся во рту горечи.
Руки рефлекторно закрывают живот, защищают дитя, сжимаются сильнее, повинуясь первобытному инстинкту.
Честно, отныне перестаю доставать тупыми просьбами, только помоги.
Господи…
Вспышка удивления в черных глазах переплетается с абсолютным неверием в реальность происходящего. Доля растерянности, будто тайное откровение, признание, вырванное под жесточайшими пытками. Но вскоре ослепляющий вихрь чувств сменяет ледяной вакуум. Парализующая и зияющая пустота, пробирающая до нервного трепета в каждом позвонке.
Лоб покрывает испарина, пульс выключается, к горлу подкатывает тошнота. Полностью теряю самообладание, когда вкрадчивый вопрос разрезает тишину:
– Беременна?
Понимаю, тайное неизбежно становится явным.
Но лучше позже, чем раньше.
Вообще, лучше – никогда.
– Да, – шепчу, едва разлепив губы.
Вколите кислород прямо в легкие.
Bloody hell (Проклятье).
Не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть, словно под дых врезали тяжелым ботинком.
– Неужели? – тихо уточняет.
Фон Вейганд безуспешно пытается вернуть контроль над ситуацией, не справляется с поставленной задачей. Сумеречный штиль настораживает, служит немым преддверием яростного шторма. Оттенки эмоций скупо проступают свозь маску – желваки напрягаются в безотчетном стремлении обуздать гнев, уголки губ судорожно дергаются, опускаются вниз.
– П-поверь, – неловко запинаюсь.
– Как это произошло, – бормочет пораженно.
– Обычно так бывает, если люди не предохраняются, – виновато пожимаю плечами.
– Срок? – глухо интересуется он.
– Четыре месяца, хотя нет, почти пять, – расплываюсь в дебильной улыбке. – Сомневаюсь, как правильно рассчитать. В Инете пишут, от последнего дня месячных, но не факт ведь, что сразу после них… короче, около девятнадцати недель, поэтому аборт никак не светит.
Впору постебаться на тему «оттяпаю половину имущества» или «заставлю исправно платить алименты», но я осекаюсь под прожигающим взором.
Фон Вейганд проявляет мало радости.
Не скоростной поезд, не реактивный самолет. Апокалипсис собственной персоной решил нанести дружественный визит.
Сверхъестественное чутье подсказывает – сейчас будут бить. Возможно, даже ногами.
– Ладно, мы оба виноваты, не находишь? – выдаю поспешно, безрассудно усугубляю ситуацию, нарываюсь на мучительную казнь. – Вот только… каких последствий ожидал? Думал, рассосется? Совсем пронесет? Без взрослых штук вроде презервативов и гормональных таблеток – вряд ли.
– Значит, ребенок мой, – медленно кивает, не позволяет разорвать зрительный контакт, словно гипнотизирует горящими глазами.
– Нет, Леонида, – ударяюсь в рискованный юмор. – Помнишь, встречались с ним в Киеве пару лет назад? Ох, черт, я же с ним не спала. Допрос под кнутом не даст солгать. Это ты первый и единственный мужчина на все времена.
Осторожно, высоковольтное напряжение приводит к словесному поносу.
Ну, при данном раскладе уж точно.
Надо сбавить обороты.
– Конечно, ребенок твой, – говорю с нажимом. – Чей же еще?
Ничего не отвечает, просто отворачивается, поднимает куртку с пола и, не глядя, больше не проявляя ни капли внимания, протягивает мне.
– Собирайся, поедем к врачу.
– Зачем? – недоумеваю.
– Врач проведет осмотр и предложит нам методы решения… этой проблемы, – следует ровное объяснение.
– Что? – отказываюсь верить, истерично восклицаю: – Проблемы?!
– Собирайся, – твердо повторяет фон Вейганд. – Не заставляй применять силу.
Хватаю его запястье, сжимаю до боли.
– Не знаю, почему ты не хочешь детей. Из-за чокнутого деда, глубокой психологической травмы, дурацких принципов… в сущности, плевать, – полыхаю от гнева: – Но не смей называть нашего ребенка проблемой!
Он резко отстраняется, будто обжегшись, быстро отступает, отбрасывает куртку. И то новое, что успеваю уловить в темноте его взгляда, гораздо хуже привычной агрессии.
Страх. Неприкрытый, толкающий в пучину безумия, всепоглощающий и бесконтрольный, напрочь лишающий воли.
Я видела этого мужчину разным и никогда – напуганным. Я изучила тысячи настроений. Сосредоточенных и расслабленных, жаждущих и сытых, грубых и нежных, уверенных и обеспокоенных. Но я ошибалась, полагая, будто ему чужд ужас.
Ничто человеческое ему не чуждо.
– Чего ты боишься? – неожиданно подступаю ближе, намереваясь замкнуть пространство между нами.
Фон Вейганд делает шаг назад, предупреждающе вскидывает руку, жестом призывая замереть и не совершать фатальных ошибок. Он избегает не только откровенной беседы, он опасается прикосновений. Не желает касаться меня. Словно брезгует или…
– Что произошло? – голос предательски срывается, сбивчиво шепчу: – Парни очень часто страшатся ответственности, отказываются переходить на более серьезный этап отношений и предпочитают развлекаться дальше. Но тут другое, верно?
Мгновения тянутся невыносимо долго, не выдерживаю, отчаянно требую:
– Скажи, я должна понять.
Он колеблется, не торопится открыто признаваться, обнажая мрачные секреты, а когда начинает говорить, мое сердце обрывается.
– Пришлю охрану, – заключает коротко и сухо.
Разворачивается, идет к выходу, позорно дезертирует с поля боя.
– Не переживай, они будут осторожны, – обещает напоследок.
Тупо смотрю на равнодушно захлопнувшуюся дверь, чувствую приближение истерики.
Потом, не сейчас. Соберись и мысли трезво.
Бесполезно сопротивляться, некуда бежать. Без документов, в окружении амбалов ставка на успех ничтожна. Вырваться не получится. Можно кричать, царапаться, осыпать проклятьями, врезать пониже пояса. Но в результате меня угомонят, мирно скрутят и обездвижат без значительного вреда для здоровья.
Думай, давай, Подольская, думай.
Шансы вырваться из отеля мизерные, а вот из больницы… врач ведь подразумевает наличие больницы? Видно, штатному лекарю подобный осмотр не осилить или же не хватает необходимого оборудования.
Запихиваю пачку наличных в задний карман джинсов, еще пару пачек – в куртку.
Пока не придумала как, однако обязательно ускользну, хотя бы выиграю время. Город немного изучила, английским владею – уже проще. Вдруг повезет, и добрый бандит подделает паспорт для бедной девушки?
Спокойно встречаю телохранителей на пороге, позволяю вывести себя из номера. Лихорадочно разрабатываю план, так легче бороться с преступной слабостью, хорошо отвлекает от переживаний, помогает настроиться на позитивный лад.
В коридоре сталкиваемся с Андреем. Преданный слуга остается в гостинице, хозяин не зовет на выезд.
«Что вы натворили?» – с укоризной вопрошают наглые сутенерские глаза.
«Хотелось бы знать», – горько усмехаюсь.
Два качка аккуратно зажимают меня на заднем сидении авто, отрезая пути к отступлению. Стараюсь не дергаться, не издаю ни звука, надеясь усыпить вероятные подозрения.
Постепенно понимаю, молниеносное бегство фон Вейганда и есть ответ. Ключ к разгадке.
Это не брезгливость, не страх перед ответственностью и завершением разгульной молодости.
Это боязнь причинить боль.
Слишком зол, опасается преступить последнюю черту и совершить непоправимое, уничтожить самое дорогое. Но даже дикий зверь охраняет детенышей, плоть от плоти своей никогда не даст в обиду.
Кто же тогда…
For whom my heart longs? (Кого жаждет мое сердце?)
***
Разумеется, не стоило предвкушать, что фон Вейганд упадет на колени, обольется слезами счастья и, выплясывая вокруг танец с бубнами, хрипло затянет лиричное “oh, my Love, my Darling” (о, моя любовь, моя дорогая).
Зато помечтать можно.
Впрочем, и без лишних мечтаний моя жизнь смахивает на мексиканский сериал.
Бесконечные скандалы, интриги, расследования. Испытания и проверки на прочность, преступления и наказания, переплеты один хлеще другого. Веселая семейка в виде дедули-нациста и милой бабушки с неоднозначным прошлым. Стервозная жена, не упускающая возможности подгадить. Сутенер-зануда, преследующий по пятам.
Копнем в массовку глубже? С превеликим удовольствием.
Разрешите представить колоритных персонажей – местная сумасшедшая (леди Блэквелл), опасный псих, косящий под клоуна (Дитц), и не менее опасный псих с явными задатками успешного маньяка (Мортон), его ангелоподобный сынок-бабник (Гай), страдающий тягой к эксгибиционизму.
Прибавим убийства, пропавших девушек, проклятые портреты и тайную организацию, распустившую сети по всему миру.
Такими темпами вытянем на крутой голливудский блокбастер.
Ну, а че, замутим sex, drugs & rock 'n roll (секс, наркотики, рок-н-ролл)… хм, то есть секс, стрельбу, чьи-нибудь отрубленные конечности, кровь фонтаном, обязательно крупным планом и в 3D.
Хотя нет, унылый отстой получается.
Какой нафиг крутой голливудский блокбастер без Джейсона Стэтхэма? Критикам на смех.
Раз сериал, так тому и быть. Всегда планировала слетать в Мексику.
Соглашусь, мне следовало нервничать и метаться в поисках оптимального выхода, а не предаваться праздным рассуждениям и украдкой хихикать, будто в карманах вместо смятых купюр притаился портативный БТР, комплект мачете или набор юного киллера.
Однако волнение плохо сказывается на психике.
Особенно на моей истерзанной психике, которую давно показано пролечить в учреждении с широким ассортиментом веселящих лекарств и мягкими стенами.
Поэтому дорогу на эшафот, тьфу, в больницу я старалась подсластить, как могла. Иначе бы точно не выдержала и сорвалась. Попыталась бы оглушить охранников, выдавить стекло и рыбкой шлепнуться из окна на проезжую часть, под гостеприимные колеса других авто.
Если сейчас посчитали подобный план паршивым, то это я вам просто ничего не пояснила касательно альтернатив. Мозг трудился на износ, исправно разрабатывал потенциально непригодные идеи, чтобы через долю секунды разнести их в пух и прах.
Меньше трепыханий, больше дела. Ориентация на результат.
«И тебе совсем не интересно, почему фон Вейганд разъярен из-за беременности, почему настолько против ребенка, что боится остаться наедине, даже сел в другое авто, заранее избегая очередной порции расспросов», – невинно произносит внутренний голос.
– Заткнись, – советую беззлобно.
«Что изуродовало его? Что превратило в чудовище?» – не унимается, копает дальше.
– Такое нельзя угадать, – признаю с нескрываемым сожалением.
– Are you all right? (Вы в порядке?) – робко спрашивает охранник.
Неужели испугался сбивчивого бормотания под нос?
– More than ever, (Больше, чем когда-либо,) – лгу, не краснея.
Мотор глохнет, ведь мы аккуратно тормозим, потихоньку выгружаемся из уютного салона.
Шоу начинается.
Обидно сознавать, что придется бежать, что нельзя нормально поговорить, достучаться до здравого смысла. Что безопаснее искать приют в лабиринтах чужого города, чем остаться рядом с тем, без кого трудно дышать.
Ничего, справлюсь.
Кошка падает на четыре лапы, отряхивается и шагает дальше.
Тоже сумею. Во всяком случае, попробую.
***
Больница оправдала самые смелые ожидания. Многоэтажное здание с налетом старины, в таком легко потеряться, заплутать среди витиеватых коридоров и быстро замести следы. Нет ограждений и строгой системы пропускного контроля – беги в любом направлении. Уютный ресепшн, стеклянные столики, кожаные диваны, информационные стенды.
Столпотворение вокруг невероятно воодушевляет. Народу полным-полно, к счастью, не частный дом и не подпольный кабинет.
Однако ступор не позволяет перейти к активным действиям. Зависаю в спящем режиме.
Но я была бы не я, если бы не постаралась разговорить фон Вейганда в романтической обстановке. Только представьте – лифт мягко взмывает в небо, охранники интимно прижимаются к нам со всех допустимых фронтов… самое время выяснить отношения.
– Ничего не хочешь объяснить? – тупо, тем не менее, в качестве прелюдии сойдет.
Тишина.
– Окей, глупо надеяться на нормальную человеческую реакцию, потому что твоя реакция практически никогда не бывает ни нормальной, ни человеческой, – суицидальный переход.
Нет ответа.
– Стесняешься при них сказать? – обвожу скопище амбалов выразительным взглядом. – Они же ни бум-бум по-русски.
Уничижительное молчание. Даже бровью не повел, косит под глухонемого.
– Значит, не заслуживаю крохотного объяснения, не обязательно в деталях, пусть намеком или в обычной уклончивой манере, – цепко впиваюсь пальцами в его руку, нарушаю негласный пакт о ненападении.
Вздрагивает, словно от ядовитого укуса, изменяется в лице, хмурится и мрачнеет пуще прежнего, удостаивает отрывистым приказом:
– Прекрати.
Но не отстраняется, стоически терпит прикосновение.
– После двенадцатой недели аборт не делают, – четко выговариваю каждое слово, намеренно ступаю на зыбкую почву.
Фон Вейганд склоняется надо мной, застывает в опасной близости, вынуждая трепетать. Позволяет издевательской ухмылке тронуть полные губы и медленно, упиваясь произведенным эффектом, цедит сквозь зубы:
– Делают, когда есть медицинские показания.
Подтверждает худшие догадки.
– Не посмеешь, – разрываю контакт.
Однако он перехватывает мою ладонь, стискивает до хруста костей, вырывая из горла протяжный стон боли.
– Посмотрим, – обжигает шею горячим шепотом.
Створки лифта плавно разъезжаются, охранники просачиваются наружу, будто по команде, заслоняют нас от любопытных глаз.
– Ты собираешься убить собственного ребенка, – озвучиваю вслух то, о чем боялась думать.
– Я собираюсь узнать мнение врача, – резко бросает фон Вейганд.
Вокруг пляшут черные точки, тело немеет, содрогается от зашкаливающего напряжения. Еще немного и отключусь от непрерывного кошмара.
«Бежать, бежать, бежать», – пульсирует мантра во взмокших висках.
– Я не рискну твоим здоровьем. Никакого аборта не будет. Если не найдут объективных причин, тебе придется рожать, но брать под опеку это…
Он хочет продолжить, но резко замолкает, заметив мое полуобморочное состояние.
– Пойдем, – ослабляет звериную хватку, подталкивает вперед практически нежно, поддерживает за плечи.
Теряю фокус, не способна оценить положение трезво. Люди расплываются бесцветными пятнами, безликой толпой движутся мимо. Действую на автомате, покорно шествую на заклание.
Просто прелесть.
Рожай на здоровье, сколько душе угодно, только ребенок ему без надобности.
Соберись, тряпка.
Выяви спасительную лазейку. Позже условия содержания ужесточат. Сейчас реальный шанс выбраться, сомневаюсь, что представится иная возможность.
Теория всегда легче практики. Мне удается абстрагироваться только лежа на кушетке, непосредственно перед судьбоносным осмотром.
Амбалы остаются за дверью палаты. Медсестра озвучивает стандартный список вопросов, ведет запись, отмечая галочки в соответствующих бланках, потом появляется врач.
Заорать? Потребовать политического убежища?
Бесполезно.
Все заранее оговорено, никто не поможет. Либо действительно не примут всерьез, либо не захотят принять. Деньги решают все. Меня легко нарежут на лоскуты или расфасуют по стерильным пробиркам прямо в этой идеальной обстановке. Ждать помощи неоткуда, надо полагаться исключительно на себя и природную смекалку.
Приступаем к процедуре УЗИ.
Между тем кипучий мыслительный процесс несколько расслабляет, заставляет обратить внимание на факты, выстроить логическую цепь из вероятных решений.
Вариант один (киношный): отпроситься в туалет на первом этаже, жалобно ныть до последнего, угрожать порчей кожаного сидения в дорогом авто. Охрана вряд ли попрется в дамскую комнату, а я развернусь на полную катушку – по старинке выбью стекло, вылезу через окно и поминай как звали.
Но если охрана таки попрет следом?
Отметаем.
Вариант два (киношно-экстремальный): убежать. В буквальном смысле стартануть с места в карьер, расталкивая локтями незадачливых прохожих, завывая благим матом.
Обречен на провал, если ты не спринтер и не герой боевика.
Еще попытки?
Вариант три (с уклоном в шантаж): схватить скальпель (или любую другую острую штуковину), приставить к яремной вене (своей собственной/врача/медсестры), банально вымогать вертолет и миллион долларов.
Жаль отбрасывать столь оригинальную затею, но подходящее оружие не попадает в поле зрения.
Захватить в заложники аппарат УЗИ?
Вариант четыре (далекий от эстетичности): имитировать припадок. Предварительно раздобыть мыло, чтобы пускать натуральную пену изо рта, отрепетировать судороги, описаться, наконец…
– Have you taken birth control pills? (Принимали противозачаточные таблетки?) – отвлекает врач от важных размышлений.
– No. (Нет.)
Иначе каким чудом попала к вам на прием?
– Аny other medications? (Какие-нибудь другие лекарственные препараты?) – не прекращает любопытствовать.
– Like what? (Например?) – туго въезжаю в суть.
– Anti-depressants, anti-psychotics, corticosteroids, (Анти-депрессанты, нейролептики, кортикостероиды,) – подробно оглашает подозрительный список.
– No, I don’t take anything, (Нет, ничего не принимаю,) – говорю машинально, перевожу затуманенный сомнением взор на фон Вейганда и уточняю: – Right? (Верно?)
Вполне способен подмешать в мою еду тяжелые наркотики. Афродизиаком баловался.
– Right, (Верно,) – подтверждает он, подходит ближе и пристально разглядывает экран УЗИ, повернутый ко мне беспристрастным задом.
– Excessive weight loss or weight gain? (Чрезмерная потеря или набор веса?) – интересуется медик.
– Well, I have lost about five or six kilos some time ago and then I gained three or four kilos during the last months, (Ну, я потеряла около пяти-шести килограмм некоторое время назад, и потом набрала три-четыре кило за последние месяцы,) – отвечаю медленно, чувствую, как потихоньку сдают нервы, и не выдерживаю: – Why do you ask these questions? (Почему задаете эти вопросы?) Is anything wrong with the baby? (Что-нибудь не так с ребенком?)
Смотрю то на вновь удивленное лицо фон Вейганда, то на излишне добродушную физиономию врача.
– There is no baby, (Ребенка нет,) – следует заключение.
Холодно и пусто.
Это у меня внутри?
Видимо, показалось, просто послышалось, рядовая галлюцинация.
– You are not pregnant, (Вы не беременны,) – проясняют доступно.
Экран аппарата поворачивают и милостиво предлагают:
– You can see. (Посмотрите.)
Без докторского диплома не разобраться. Сплошная серая подрагивающая масса и помехи. Тщетно пытаюсь отыскать дитя.
– But it is impossible, (Но это невозможно,) – произносит фон Вейганд, так же отчаявшись обнаружить главную улику. – Her period is delayed. (У нее задержка.)
Замолкает ненадолго и выдает абсолютно идиотское замечание:
– Ты солгала?
Издевается, определенно.
Судит по себе, чертов кретин.
Ненавижу.
– Серьезно так считаешь?! – вспышка гнева буквально подбрасывает вверх, вынуждает стиснуть зубы, сдерживая рвущийся наружу вопль раненого животного.
Осознание накатывает тягучей волной, пропитывает плоть болезненной, парализующей пульсацией.
Нереально, не верю, отказываюсь понимать.
Как? Почему?
Вжимаюсь в кушетку, закрываю глаза, теперь свет выглядит чересчур ярким, ослепляет, вызывает мигрень.
– There are many reasons for a late period, (Существует много причин для задержки,) – мягко продолжает врач. – We should make a blood test to check the level of hormones. (Необходимо сделать анализ крови, проверить уровень гормонов.)
– What reasons exactly? (Какие конкретно причины?) – спрашивает фон Вейганд.
До меня доносятся лишь отрывки предложений.
…резкое изменение веса, интенсивные физические нагрузки, нарушение деятельности щитовидной железы…
…психические и неврологические заболевания, заболевания сердечно-сосудистой системы, травмы…
…прием контрацептивов или других лекарственных препаратов, вызывающих побочные эффекты…
…приводит к отсутствию овуляции и задержке месячных…
…не всегда удается выяснить основную причину…
– She doesn’t have any of all that, (Но у нее нет ничего этого,) – утверждает фон Вейганд, будто самолично исключил вышеупомянутые пункты.
– It may be stress, (Возможен стресс,) – выдвигает теорию доктор.
И прилагает весомые аргументы.
О гипоталамусе, пролактине, регуляции менструального цикла.
Длительные эмоциональные перегрузки не проходят даром, ведут к последствиям разной степени тяжести, неминуемо сказываются на здоровье. Наезды бандитов, бойфренд с наклонностями прирожденного садиста, мимикрия под условия террариума… все это не вносит особой гармонии в распорядок дня.
Врач выдерживает небольшую паузу и добавляет, что велика вероятность развития ложной беременности. Патологического состояния, при котором возникают вполне настоящие симптомы: токсикоз, тяга к странным вкусовым сочетаниям, увеличение груди и живота, даже мнимое шевеление плода.
Трехочковый, попали по всем статьям.
Если раньше фон Вейганд только подозревал, что у меня проблемы с мозгами, то теперь получил вещественные доказательства. Много и сразу, практически не отходя от кассы.
– It will come back to normal, (Все придет в норму,) – ласково убеждает медик.
Нечто такое уже обещал мой воображаемый психиатр.
– We need the results of a blood test to be sure. (Необходимы результаты анализа крови, чтобы убедиться.) Though as far as I can see, your period will resume very soon. (Хотя насколько вижу, ваш менструальный цикл очень скоро возобновится.)
Пожалуй, опущу экскурс в анатомию. Чего-то там назрело, перезрело, лопнуло и сдохло, поэтому скоро благополучно вытечет, а большего для счастья и не требуется.
– So I am not pregnant? (Значит, я не беременна?) – робко подаю голос, закашлявшись после долгого молчания, замечаю гадкую сухость во рту.
С аппаратом УЗИ не поспоришь. Матка в девственном порядке, никакого эмбрионального развития на горизонте.
Врач тактично удаляется, увлекая за собой медсестру.
– А я не понимал, как это произошло, – со смешком говорит фон Вейганд. – Когда ты успела, и если не с этим Стасом, то с кем? Ты же постоянно под наблюдением.
Обнимает меня, целует в макушку, скользит пальцами по волосам.
– Никакой измены, – будто пощечина, режет по живому, лезвием проникает под кожу, прорисовывает уродливый узор.
Какие измены? Какой Стас? Хорошо, что не связал с Гаем Мортоном! Вдруг негодяй обрюхатил поцелуем в поясницу.
Значит, изначально сомневался в отцовстве. Более того, не допускал ни единого шанса.
– Почему ты не веришь, что это может быть твой ребенок? – бросаю устало, недовольно отстраняюсь, стараясь освободиться от ненавистных и одновременно желанных объятий.
На его губах играет улыбка, но в глубине темных глаз таится грусть, печальной поволокой окутывает взгляд испепеляющий дотла.
– Наверное, потому что у меня не может быть детей, – просто признается фон Вейганд.
– Как?! – восклицаю ошарашенно. – Не может быть, потому что не хочешь или…
– Бесплодие, – ровно произносит он. – Хочу, но ничего не получится.
Нервно сглатываю, тщетно пробую разложить взбесившиеся мысли по полкам.
– Стоп, сейчас все лечат, – бормочу сбивчиво. – С твоими деньгами вылечат даже такое, что еще не лечат.
– Собралась изучить мою медкарту? – заявляет с искренним весельем.
Утвердительно киваю.
– Видишь ли, Лора, есть вещи, которые нельзя купить, – осторожно, едва касаясь, проводит тыльной стороной ладони по моей щеке. – На самом деле, их довольно много.
Глава 9.2
Рокировка неизбежна. Охрана пакуется в одно авто, мы в другое, садимся назад, отдаем бразды правления водителю. Отправляемся в путешествие по завораживающим дорогам ночного Лондона.
– И когда ты планировал сообщить? – интересуюсь нарочито невинно.
Давай, оправдывайся, ссылайся на неотложные заботы, падения курса фунтов стерлингов, глобальное потепление, вымирание амурских тигров…
– Никогда, – беззаботно разбивает мечты фон Вейганд.
Вот гад.
– Надеюсь, шутишь, – подсказываю правильный ответ.
– Отнюдь, – звучит правдиво.
Нарывается на неприятности.
– Значит, считал, что раз у тебя точно не будет детей, можно совсем не предохраняться и спокойно молчать дальше. Постоянно молчать, не отвлекаться на глупые мелочи вроде угрызений совести, – начинаю закипать. – Я должна делиться эротическими фантазиями, опытом первой мастурбации, сознаваться в грехах… Меня исследуют под микроскопом, а ты обладаешь неприкосновенностью. Бах! Внук миллиардера. Бах! Знакомься, жена. Бах! Добро пожаловать в камеру пыток…
– Тише, – вкрадчиво советует он, властно притягивает ближе, дразнящим шепотом ласкает мои дрожащие губы: – Не забывайся.
Ему дозволено все.
Мне – ничего.
Тюрьма остается тюрьмой, пусть стены инкрустированы золотом, по периметру красуется дорогая мебель, а гениальные новинки технического прогресса поражают воображение. Неверный шаг, малейшая оплошность приравнивается к незамедлительной экзекуции. График четко расписан, обжалованию не подлежит.
Фон Вейганду плевать.
Плевать на мои слова и признания, плевать на поступки. На результаты собственных изощренных экспериментов – тоже плевать.
О каких чувствах идет речь, если элементарного доверия между нами не существует?..
Тихонько всхлипываю. Слезы расцветают на трепещущих ресницах, грудь сдавливает стальной обруч. Хочется взвыть от безысходности, отключиться, раствориться бесследно, исчезнуть навсегда.
Совсем недавно внутри теплилась жизнь, безраздельно моя частичка любимого мужчины.
Теперь – пусто.
Ребенка нет, нашего ребенка нет и… не было. Попросту не могло быть.
Зачем открывать правду, когда плевать?
Зачем выворачивать душу наизнанку, тратить драгоценные минуты на бесполезные беседы и объяснения?
Церемониться со шлюхой? Даже самый классный трах – не синоним близости.
Затылок наливается свинцом, в ушах шумит, опять становится трудно дышать и тошнота подкатывает к горлу.
