Текст книги "Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)"

Автор книги: Валерия Ангелос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 82 страниц)

Why so serious? (Ты чего такая серьёзная?)

Let’s put a smile on that face. (Давай-ка мы тебе нарисуем улыбку.)

Привет, Джокер.

Иногда кажется, что я больше не выдержу, согнусь пополам, взвою от боли, окончательно сломаюсь. Иногда нечем дышать. Задыхаюсь. Теряюсь, погрязнув в омерзительном болоте страхов и сомнений. Понимаю, здесь не театр и не кино, нельзя подняться и покинуть зал, забыть о чудовищных образах, воплощённых на сцене.

Становится по-настоящему жутко.

Но это быстро проходит.

Пускай внутри полыхают предупреждающие сигналы.

Wrong. Wrong. Wrong. (Неправильно.)

Пускай загораются сообщения о сбоях системы.

Error. Еrror. Error. (Ошибка.)

Меня не остановить и не изменить, не направить по верному пути. Радостно окунаюсь в раскалённую лаву.

Разум?

Not found. (Не найден.)

– Твоя вина, – отвечаю сухо, выдержав эффектную паузу, продолжаю шустрее: – Мы ничего не обсуждаем, не говорим о банальных мелочах. Типа как день прошёл, чем займёмся на выходных. Мы не делимся сокровенным. Нас объединяет только постель. Никаких общих хобби нет.

Нервно барабаню пальцами по комоду.

– Хотя чего распинаюсь? – фыркаю. – Давно всё знаешь. Положение плачевное. Нужно искать точки соприкосновения, беседовать о чувствах, о переживаниях и надеждах. О планах на будущее. О событиях из прошлого. О грязных тайнах и пугающих секретах.

Фон Вейганд широко ухмыляется. Не разменивается на вербальную реакцию. Не желает тратить драгоценные слова попусту.

Тяжёлый случай.

От прожжённого шулера откровенности не добьёшься.

Однако я не сдаюсь.

Плох тот ученик, который не попробует отыметь собственного учителя. В произвольном смысле. Не обязательно буквально.

– Хамство, – роняю с милой улыбкой, прибавляю не менее сладко: – Вопиющая наглость. Понятия не имею, как включить твой мобильный. Пароль к ноутбуку тоже фиг подберёшь. Это необходимо исправить.

Противник безмолвен. Заговорщически подмигивает, а потом отворачивается, несколько мгновений изучает комнату. Подходит к креслу, перекладывает инструменты для курения на диван, пиджак не трогает. Уверенно берётся за перестановку гарнитура.

– Осторожно, – срывается с моих губ предупреждение.

Эта деревянная хр*нотень наверняка очень тяжёлая. Тяжелее меня, тяжелее Катюши. Кто такую мебель строгает.

Блин, разочарование.

По ходу креслице пластиковое. Весит не больше пушинки.

Или фон Вейганд силач? Поднимает не рывком. Наоборот, с лёгкостью.

Поостерегся бы. Ещё спину сорвёт. Радикулит, ревматизм, межпозвоночная грыжа. Не молодеет же. Я за ним больным ухаживать не стану. Мазями растирать не буду.

Чёрт.

Его спина.

Только сейчас замечаю бордовые полосы на коже. Царапины от ногтей и не только. Кое-где виднеется запёкшаяся кровь.

Не сразу понимаю, что сама оставила выразительные метки. Сама запечатлела клеймо. Каблуками.

Запоздалое осознание накрывает огненной волной.

Крепко стискиваю комод, отчаянно впиваюсь в гладкую поверхность, очень стараюсь не распластаться на полу.

– Давай поговорим, – мягко предлагает фон Вейганд, располагается на диване, указывает на кресло. – Присаживайся.

Тет-а-тет.

Друг напротив друга.

Идеальная экранизация мечты.

Всё как я хотела.

Вроде бы.

– Тебе дурно? – хриплый голос пронизан тревогой. – Тошнит?

Пожимаю плечами, отрицательно качаю головой. Делаю несколько неровных шагов вперёд. Безвольно опускаюсь на мягкое сидение.

– Нормально, – пытаюсь убедить и его, и себя.

Откидываюсь назад, чуть выгибаюсь. Обнажённая кожа вплотную соприкасается с тканью пиджака. Даже не пробую избежать искушения. Впитываю аромат и ощущения. Осязаю. Безотчётно. На ощупь.

– Сомневаюсь, – разглядывает пристально, будто сканирует.

– Произвожу впечатление больного человека? – по-идиотски хихикаю, расплываюсь в дебильной улыбке. – Ну, это не новость. Понятно, что я чокнутая. Вменяемая с тобой не уживётся. Хр*ново выгляжу? Тоже ничего удивительного. Мертвенная бледность плюс фирменный панда-стайл. Вполне естественный вид, не находишь? Лихорадочный блеск в глазах дополняет образ. Или смущают морщины? Конечно, старею, уже разменяла третий десяток, дни стремятся к закату, теперь не забалуешь. Поздно колоть ботокс, надо сразу круговую подтяжку.

– Ты не притронулась к еде, – безжалостно обрывает лебединую песнь.

Хм, действительно.

– Не успела, – виновато развожу руками.

– Салат «Цезарь». Лаваш с сыром, чесноком и зеленью. Куриные крылья в соусе «Дор-блю». Креветки «Унаги». Стейк из лосося. Овощи на гриле. Вишнёвый штрудель. Эклеры. Макаруны.

– Ну, я просто не обратила внимания, – небрежно отмахиваюсь. – Зачем сразу подозревать в тяжком недуге? Расслабься, зверушка здорова. Не дождёшься.

– Эклеры, – произносит с нажимом.

Твоя правда.

Срочно звони в «неотложку».

Чёрт, эклеры не продинамлю даже на смертном одре.

Лучше вызывай экзорциста.

Так надёжнее.

– Мне нравятся вкусняшки, – признаюсь чистосердечно. – Но совсем необязательно набрасываться на них и…

И тут происходит очередное озарение.

Все эти блюда регулярно заказываю в местных ресторанах.

Откуда?!

Вот откуда столько знает?

Вопрос риторический.

– Я навёл справки, – милостиво поясняет фон Вейганд.

Предвкушает очередную порцию претензий, скандал и бойкот, бурную истерику. С явным торжеством следит за сменой эмоций на моём лице.

Дорога от офигения до ярости занимает несколько ничтожных секунд.

Однако на сей раз оперативно сбрасываю обороты. Пора перестать удивляться. Настало время удивлять самой.

Никаких упрёков. Никаких претензий. Ни тени возмущения.

Обломись, малыш.

– Как ты относишься к тортам? – интересуюсь ровно, будто спрашиваю о гольфе.

Тяжёлая артиллерия обождёт.

На данном этапе необходимо ошарашить противника, вырвать у него из рук колоду краплёных карт, перетасовать и разбросать по комнате. Нужно сбить негодяя с толку, стукнуть пыльным мешком из-за угла. Со всей дури. Не жалея сил. Подключив буйную фантазию.

В конце концов, победу даруют за мастерство.

Кулаками помахать успею. Без проблем сумею заорать.

Надо действовать тоньше. Аки хирург. Скальпелем.

– Неоднозначно, – в тон мне произносит фон Вейганд, скупо прибавляет: – Довольно таки прохладно.

Не отчаиваюсь.

Открываю бутылку минеральной воды. Пью. Беру тайм-аут на раздумья, рассчитываю новый ход. Украдкой поглядываю на десерт, замышляю недоброе.

Хватит, притормози.

Впрочем, почему не рискнуть?

Неизвестно какие извращения таятся в бритой башке. Хотя известно. Частично. По фрагментам. Кнуты, цепи, плети, прочая банальщина. Копнём глубже. Не ведая страха. Приготовимся к леденящим душу откровениям.

– А ты хотел бы, – осекаюсь, выжимаю максимум соблазнительности из привычной дурацкой улыбки, посылаю к чёрту внезапно пробудившееся смущение и продолжаю партию: – Хотел бы обмазать меня взбитыми сливками? Мёдом? Джемом? Мороженым? Заварным кремом?

Ублюдок молчит.

В чёрных глазах отплясывают бесенята. Рот кривится в зловещей ухмылке.

– Хотел бы обмазать и слизать всё это с нежной кожи? – заявляю невинно, провожу языком по губам для закрепления эффекта.

Мучительно тянет сбежать, немедленно скрыться подальше отсюда, забаррикадироваться в ванной или вырваться на улицу, на мороз.

Тянет отвернуться, зажмуриться, сгорбиться и стать незаметной.

Но я обязана довести провокацию до логического финала. Отступать – слишком большая роскошь. Не могу показать слабость.

Фон Вейганд слегка наклоняется вперёд. Не позволяет разорвать контакт, проникает внутрь, не прикасаясь.

Вечная ночь. Без края и без конца. Ложиться на меня. Накрывает тёмным бархатом. Смягчает удар стального клинка. Прямо туда. Под рёбра.

– Проклятая диета, – оглушающий шёпот и звериный оскал. – Вынужден отказаться.

Дрожь зарождается в груди, движется по всему телу. Неумолимо. Против воли. Слёзы душат. Отчаянно рвутся наружу.

Не спасут ни эклеры, ни макаруны. Ни даже вишнёвый штрудель.

Яд сомнения пропитывает плоть, застывает в жилах густой смолой. Вязкие капли стекают вниз. По кончикам ресниц.

Отключаюсь. Стараюсь не думать. Перевести стрелки. Отгородится от реальности, закрыть собственное сознание.

Что чувствовала Мария-Антуанетта?

Когда опускалась на колени перед гильотиной.

В белой пикейной рубашке, с чёрной лентой на запястьях, с муслиновым платком на плечах и в лиловых туфлях. Лишённая всего, доведённая до предела. Униженная, но не сломленная. По-прежнему королева.

Что хуже – смерть или ожидание смерти?

В одном углу ринга – колючая вспышка боли. Ослепляющая, обжигающая. В другом – ад без границ. Безвизовый режим в чертогах Сатаны.

Чего изволите – правду или ложь?

Добро пожаловать, на эшафот.

Проходите, не стесняйтесь.

Горизонтальная скамья к вашим услугам. Прилягте, отдохните. Навсегда. Две доски с выемкой. Не волнуйтесь, шея не успеет онеметь. Не дёргайтесь, позвольте закрепить на славу.

Аттракцион работает безотказно, толпа содрогается в экстазе.

Косой нож замирает наверху. Доля секунды – отпускаем защёлку, нажимаем рычаг. Орудие смерти в свободном полёте.

Поздравляю.

Вы самое слабое звено.

Прощайте.

Эти французы сумасшедшие.

Активно создавали серьги и браслеты, печати для конвертов, прочие изысканные сувениры в виде гильотины.

В ресторанах подавали блюдо марципановых куколок, которые карикатурно копировали известных политических лидеров смутного времени. Каждому посетителю полагалось по мини-гильотине. Из красного дерева.

Выбирай жертву, казни в своё удовольствие. Вместо настоящей крови вытекает сладкий алый соус. Макай в него игрушечный трупик. Кушай, не обляпайся. Голову сохрани на память о чудесном обеде.

Прелестно ведь.

Дух свободы, демократии, перемен.

Жаль, вдохновенные революционеры частенько забывают о судьбе Робеспьера.

Ладно, покончим с долгими отступлениями.

Истина как она есть.

Я боюсь.

Дико. Безумно. До чёртиков.

Не готова к мятежу. Не знаю, хочу ли докопаться до правды. Но и во лжи не сумею жить. Комфортное неведение исключаю автоматом.

Вполне допускаю, некоторые вещи просто не должны случаться.

Второй сезон «Физрука». Русский рэп. Глобальное потепление.

Однако они происходят. Снова и снова. С завидной регулярностью.

Хотя не страшно.

Ну, не так страшно как мои стихи, которыми в местах не столь отдалённых пытают Гитлера.

Шучу.

Даже для него это слишком суровое наказание.

– Надоели буржуйские штучки, – совершаю выразительный жест рукой, тонко намекаю на утончённые яства, коими уставлен стол. – Сейчас бы пельмешки с мяском да брусничный морс.

Фон Вейганд посмеивается.

– Заказывай, – следует подарок с барского плеча. – Исполню.

Глава 15.3

Слишком скучно. Никакого сопротивления. Подобная капитуляция рубит спортивный интерес на корню.

– Позже, – говорю, насупившись.

Придётся поменять тактику. Нельзя допускать тягостного однообразия.

– Давай начистоту, откровенно, без утайки, – мастерски усыпляю бдительность, гениально подсекаю: – Твоё любимое блюдо?

Начнём с примитива, пускай расслабится. Чем безобиднее стартовый вопрос, тем сильнее брешь в дальнейшей обороне. Для затравки спрашиваем всякую чепуху, а потом пускаем в ход серьёзные темы.

Но соперник не дремлет, готовит очередную подставу. Выбивает дыхание из лёгких одним коротким:

– Ты.

Замираю, не способна шелохнуться.

– Что? – выдавливаю чуть слышно.

– Ты, – охотно повторяет, улыбается.

– П-прости? – с трудом ворочаю языком.

– Ты, Лора, – подтверждает снова. – Ты моё любимое блюдо.

Таким тоном детям втолковывают азбуку.

– Хм, в этом смысле, – судорожно сглатываю, развиваю догадку: – Нравится издеваться, расставлять силки на живца, загонять в ловушку.

– В прямом смысле, – произносит без тени веселья, абсолютно серьёзно.

– Как? – упорно отказываюсь понимать.

– Очень вкусная, – нарочито растягивает слова. – Лучше любого десерта.

– Я не… я…

В горле противно скребёт, губы едва шевелятся. Моментально теряю дар речи. Позорно замолкаю.

– Очень красивая, – продолжает спокойно, вкрадчиво прибавляет: – Там.

Вжимаюсь в кресло. Лихорадочно стараюсь придумать достойный ответ. Тщетно пытаюсь постебаться, поюморить в своей обычной манере. Напрасно пробую рассмеяться. Звук получается фальшивым и пугающим.

– Только там? – бросаю нервно.

Фон Вейганд остаётся убийственно невозмутимым.

– Везде, – замечает ровно. – Но там – особенно.

Тянусь за бутылкой.

Воды, а не текилы.

К сожалению.

– Каждая женщина выглядит по-разному, – произносит с расстановкой. – Не каждую хочется рассмотреть.

Хорошо, что не успела выпить.

Точно бы поперхнулась.

– Некоторые достаточно привлекательные, – рассуждает с видом философа. – А некоторые неприятные и даже отталкивающие.

Стоп, снято.

Моё терпение гибнет окончательно.

– Позволь поинтересоваться, – роняю вежливо, не дожидаясь разрешения, бросаюсь в атаку: – Это действительно о вагинах? Не метафора? Не подтекст? Не завуалированное признание? Реально о вагинах? Типа иногда встречаются милые и симпатичные, хотя существует полным-полно гадких и омерзительных?

Отлично.

Отсюда поподробнее.

– Какова статистика? – любопытствую яростно. – Предлагаю подбить данные. Сколько экземпляров оценил? Гребаный эстет. Сколько попробовал на вкус? Гурман хр*нов. Ну, хватит. Не томи. Похвастайся. Сколько их было?

Меня трясёт.

Зуб на зуб не попадает. Пальцы отбивают барабанную дробь.

Фон Вейганд нагло игнорирует истерику.

Кричу. Гневно возмущаюсь. Озвучиваю оскорбительную тираду. Болтаю без умолка. Колочу кулаками по столу. Сбрасываю «Цезарь» на пол. Отправляю следом несколько других тарелок. Поливаю замысловатый коллаж минеральной водой.

Реакции ноль.

Каменная статуя проявляет больше эмоций, чем он.

Хладнокровный ублюдок. Бессердечная скотина. Сволочь беспринципная. Гад проклятый. Бездушный урод.

– Всё? – спрашивает, наконец.

Сил орать не остаётся. Бить посуду лень.

Концерт достигает логического финала. Творческий запал гаснет. Вольная импровизация завершается.

Молчу.

– Почему так сложно поверить? – искренне недоумевает.

Фыркаю. Пожимаю плечами.

Кто бы говорил.

– Ты у меня одна, – мигом обезоруживает.

Внимательно наблюдаю за его движениями.

Как он достаёт сигару из стального коробка.

Осторожно обрезает ножницами, старается не повредить табачный лист. Резко щёлкает зажигалкой. Неторопливо разогревает гаванский деликатес огнём. Медленно раскрывает неповторимый аромат. Обнажает уникальность.

Минует целая вечность, прежде чем фон Вейганд делает первую затяжку. Не спешит, наслаждается. Упивается процессом, смакует.

От этого зрелища уже хочется кончить.

– Тогда откуда, – закашливаюсь, прочищаю горло, сбивчиво бормочу: – Откуда боль?

Он молчит.

Выдыхает дым. Едва разомкнув губы. Без суеты. Чуть откидывается назад, позволяет серому облаку взмыть к потолку, окутать реальность призрачным туманом.

Тишина убивает.

Каждая прошедшая секунда отбивается внутри. На дне истерзанной души. Ударом маятника. Разрядом молнии.

Интересно, кто-нибудь услышит мой безмолвный вопль.

Лишь только рассеивается пелена, оказываюсь в капкане. Припечатанная горящим взглядом, будто могильной плитой.

Что же, рискнём.

– Думаешь, отделался условно-досрочным выносом мозга? – презрительно фыркаю. – Нет, как бы не так. Не на ту напал.

Тренируй мышцы.

Практикуйся.

Повышай квалификацию, сочиняй диссертацию. Там похудей, здесь нарасти. Вычеркни, перепиши, добавь, поправь, поменяй местами. Посоли, поперчи, прожарь получше. Дай сахарку. Ещё. Больше.

А на Гоа слетать не хочешь? С радостью билет подгоню. Ну, или на ху… на хутор? За бабочками. Сачок прилагается бесплатно.

Буду бороться за независимость. Нельзя идти на поводу у мужиков. Надо отстаивать свои права.

Долой грязные сексуальные утехи. Долой низменные плотские удовольствия.

Я бревно и горжусь этим.

Но пока обсудим иные темы.

– Думаешь, искупил вину сопливым признанием? – угрожающе сдвигаю брови и начинаю вдохновенно стенать: – Ты у меня одна. Словно в ночи луна. Словно в степи сосна. Словно в году весна.

Разумеется, трудно назвать пением столь жестокое издевательство над вполне достойной композицией.

Прекрасно понимаю, мои вокальные данные можно использовать как оружие массового поражения.

Чего добру пропадать. Не скуплюсь, не жалею. Щедро делюсь талантом с благодарной публикой.

– Прояви оригинальность, – отпускаю короткую ремарку и приступаю к насилию над очередной ни в чём неповинной песней: – Зацелована, околдована. С ветром в поле когда-то обвенчана. Вся ты словно в оковы закована. Драгоценная моя женщина!

Текст помню плохо.

Фон Вейганду повезло. Но не надолго.

Завершаю пытку эффектным:

– Я склонюсь над твоими коленями. Обниму их с неистовой силою.

И смело обращаюсь к национальному колориту.

Пора внести разнообразие в сольный концерт. «Кобзарь» выручит в любой ситуации. Поэзия никогда не помешает.

– Поглянув я на ягнята – Не мої ягнята! Обернувся я на хати – Нема в мене хати! Не дав мені Бог нічого!.. І хлинули сльози… (Посмотрел я на ягнят – не мои ягнята! Обернулся на хаты – нет у меня хаты! Не дал мне Бог ничего!.. И хлынули слёзы…)

Однако декламирую на порядок безобиднее. Придётся подключить скрытые резервы.

Набираю побольше кислорода в лёгкие и обрушиваю на врага колыбельную.

Французскую.

Не зря же двадцать лет назад в садике её разучивали.

– Frère Jacques, Frère Jacques, Dormez-vous? Dormez-vous? Sonnez les matines! Sonnez les matines! Ding, dang, dong. Ding, dang, dong. (Братец Якоб, братец Якоб, Спишь ещё? Спишь ещё? Слышишь колокольный звон? Слышишь колокольный звон? Динь-дан-дон, динь-дан-дон.)

Не стоило вытаскивать кляп. Некоторым людям изначально предначертана смирительная рубашка и комната с мягкими стенами.

Считаю до десяти.

Сжимаю и разжимаю кулаки.

– Выбираешь игнор, – бросаю с горечью.

Вдыхаю и выдыхаю.

Не помогает.

– Молчишь, – хмыкаю. – Ничего не скажешь?

Он снова делает затяжку.

И выпускает дым. И пронизывает взглядом насквозь. Вспарывает и обнажает. До костей. До утробной сути.

Он не просто курит. Уничтожает. Выпивает досуха. Меня. Сигару. Мир вокруг.

– Зачем? – ухмыляется, мигом гасит боевой запал: – Ты сама отлично справляешься.

Ладно.

Угомонил, пристыдил, поставил на место.

Прекращаю изгаляться, перехожу в режим тотальной серьёзности.

– Нам нужно многое пересмотреть, – сурово поджимаю губы. – Отношения должны стать глубже.

Примеряю маску вселенской скорби.

– Хотя куда уже глубже, – продолжаю мрачно, вкрадчиво прибавляю: – После анала.

Damn. (Проклятье.)

Всё-таки я и серьёзность диаметрально противоположные понятия.

– Понимаешь, для большинства это предел, после которого остаётся мало легального и не слишком омерзительного, – заявляю нарочито печальным тоном. – Копнёшь дальше – не успеешь оглянуться, как станешь свингером.

Явно перебираю, играю с огнём.

Впрочем, плевать.

Истерика не признаёт полумер.

– У тебя проблема с доверием, – небрежно роняет фон Вейганд.

Обалдеть.

Не скрою, хотелось бы выразиться иначе, в своей обычной манере. Однако боюсь, цензура столько мата не запикает. Сломается на полдороге и навсегда выйдет из строя.

– Постой, – жестом требую тайм-аута, а после выразительно загибаю пальцы: – Взлом ноутбука – раз. Не пытайся косить под романтика. Горящие сердца и заснеженные беседки определённо не твой профиль. Сбор досье – два. Не отрицай очевидные факты, не надейся отмазаться. Камеры повсюду – три. Всевидящее око, блин. История с Анной. Неудачный подкуп Маши. Даже не собираюсь гадать, насколько велики масштабы поражения. Не хочу расстраиваться.

– Правильно, – кивает, доверительно сообщает: – Лучше не вдаваться в подробности.

Наглость этого ублюдка безгранична.

– Допрос под ударами кнута в затхлых подземельях родового особняка проводишь ты, а проблема с доверием у меня? – уточняю с показной вежливостью, выдерживаю паузу и срываюсь с цепи: – Еб*ть. Реально?!

Хамите, парниша.

– Сколько их было? – спрашиваю с вызовом, скупо поясняю: – Баб. Крутых и классных, всячески натренированных баб.

– Не считал, – ухмыляется шире, нахально скалит зубы.

– Приблизительно, – допускаю погрешность.

– Не помню, – отмахивается.

– Из тех, которые запомнились, – не отступаю ни на йоту.

– В зеркале справа отражается.

Машинально поворачиваюсь, сталкиваюсь с бесплотной тенью.

Глаза обречённого на смерть. Ядовитое безумие пополам с дикой усталостью. Бледная кожа выглядит пергаментной. Раскрошится, едва коснёшься. Волосы всклокочены. Ни единого намёка на причёску. Натуральное гнездо.

Редкостная красавица, не в каждом столетии рождается.

– Типа повелась на дешёвый развод? – интересуюсь, скривившись, а потом оборачиваюсь, испепеляю противника осуждающим взглядом. – Старый трюк. Унылая туфта. Заезженная пластинка.

Зажал креатив, не подготовился.

– Типа кто-нибудь в этом мире значит больше тебя? – насмешливо передразнивает он, медлит и хрипло, почти рыком заключает: – Прах. Пепел. Пыль у подножия трона.

Горло перехватывает спазм.

– Я-я? – запинаюсь. – Я пыль?

Его смех обжигает будто плеть.

Вздрагиваю. Чудом удаётся не зажмуриться. Болезненная вибрация движется вдоль позвоночника.

– Ты дура, – бросает фон Вейганд, наконец, успокоившись, опять затягивается сигарой, с наслаждением выпускает дым в сторону: – Моя любимая и единственная дура.

Ну, другое дело.

Так бы сразу.

Мило, свежо, неизбито.

Вот теперь расслаблюсь. Разжирею, забью на депиляцию, перестану выщипывать брови. Короче, заживу по-человечески. Вольно и свободно.

Ох, чёрт. Не выйдет. Я же ещё не замужем.

– Нужно порядок навести, – указываю на колоритный натюрморт возле стола.

Разбитая посуда. Вода. Еда.

Шедевр. Отправим в музей искусств. Шик и модерн.

– Бардак раздражает, – изображаю чистюлю. – Вызывай слуг.

– Позже, – ловко отклоняет предложение фон Вейганд.

– Почему не сейчас? – искренне недоумеваю. – Мне неприятно торчать в грязи. Пускай приберут.

– Приберут, когда мы закончим, – заявляет, слегка прищурившись.

Напрягаюсь, чую неладное, замираю в ожидании жуткого наказания. Тщетно пытаюсь обуздать ураган хаотичных мыслей.

– Закончим – что? – спрашиваю нервно.

Сигара погибает в длинных пальцах вместе с остатками моего самообладания. Тлеет, медленно лишается сознания.

– Разговор, – холодно произносит он.

Расплываюсь в идиотской улыбке, глупо хихикаю.

– Ну, знаешь, с этим как-то не очень клеится.

– Могло быть хуже, – парирует иронично.

– Конечно, – охотно соглашаюсь. – Ты мог прострелить мне ногу. Или переехать меня асфальтоукладочным катком.

– Наметился прогресс, – замечает невозмутимо. – Постепенно развиваемся, сближаемся, выходим на новый уровень.

Открываю и закрываю рот. Ни дать, ни взять – рыба, выброшенная на лёд. Напрасно пробую побороть лихорадочную дрожь. По телу скользит трескучий мороз, пронзает навылет. Стальными иглами.

Господи.

Боже мой.

Только не это.

Пожалуйста, умоляю.

– Что ты сделал с Леонидом?

Прямо и чётко.

Без обиняков.

– Даже пальцем не тронул, – отвечает ровно.

А в голосе сквозит недоброе.

– Супер, – выдавливаю с трудом. – Тогда твои люди.

Крепче сжимаю кулаки, вонзаю ногти в ладони. Отчаянно стараюсь протрезветь от внезапно накатившего ужаса.

– Избили? Убили? Разложили по разным пакетам? – судорожно выдвигаю версии.

Задыхаюсь, охваченная приступом панической атаки.

– П-признавайся, – требую сбивчиво.

Очередное облако дыма скрывает горящий взор фон Вейганда. За несколько секунд успеваю поджариться на огромном раскалённом вертеле. До степени medium raw.

Аппетитный. Тёплый. Сочный.

Бифштекс с кровью.

Не томи, не медли.

Вгрызайся.

– Ему не причинили никакого вреда, – остужает буйную фантазию.

– Сомневаюсь, – не намерена сдаваться.

– Он чудесно проводит время. Нет повода для беспокойства, – продолжает мягко. – Свежий воздух, неспешная прогулка, приятная беседа.

Фрагменты паззла складываются в цельную картину.

– Его связали, затолкали в авто, вывезли в посадку, вручили лопату, заставили копать собственную могилу? – моментально озвучиваю догадку.

– Фу, – брезгливо морщится. – Как вульгарно.

– Давай вариант поизящнее, – пожимаю плечами. – Не притворяйся, будто ничего не произошло. Всё равно получается фальшиво.

Настаиваю на честности, лихо разоблачаю подвох.

– Ты гр*баный маньяк, – освежаю память. – Псих и садист без тормозов.

Однако упёртый гад не желает прекращать комедию.

– Да что за мнение обо мне сложилось? – восклицает с праведным возмущением.

Входит в роль.

– Неужели произвожу пугающее впечатление? – вопрошает поражённо.

Играет хорошего парня.

– Подозрительно, – бросаю сухо. – Никаких штрафных санкций за телефон. Стоическое спокойствие, ни капли раздражения. Сплошная нежность, заботливость и адекватность. Даже дебильную клоунаду вытерпел.

Непроницаемое выражение лица. До потаённой сути не доберёшься, не коснёшься истинных эмоций.

– Люди поступают так в трёх случаях, – сглатываю вязкую горечь. – Когда находятся на пороге смерти и молят об искуплении грехов. Когда совершили нечто ужасное и хотят загладить вину. Когда только собираются совершить нечто ужасное и надеются добыть прощение авансом.

На самом деле, шансов угадать мало.

– Существуют разные нюансы, – лаконично произносит фон Вейганд.

И какой из них твой?

– Жажду деталей, – заявляю с нажимом.

– Будут, – криво улыбается, зловеще прибавляет: – С доставкой на дом.

Немею изнутри.

Не нахожу сил отреагировать.

– Я обещал откровенность, всегда держу слово, – посмеивается. – Что на счёт бизнеса?

Последней фразе не удаётся добраться до мозга. В одно ухо влетает, в другое вылетает. Центральный процессор вне зоны доступа.

– Сайт знакомств оправдывает вложения? Приносит прибыль?

Слабые проблески интеллекта гаснут под гнётом суровой реальности.

– Проект благополучно развивается?

Разум повержен.

– Клиенты вкладывают деньги?

Прострация торжествует.

– Какие показатели?

С тем же успехом можно спросить меня о росте ВВП Папуа-Новой Гвинеи.

– Похвастай результатами.

Неясное мычание слабо напоминает ответ.

– Не стесняйся, – подбадривает. – Поделись достижениями.

Вообще, зря переживаю.

Пошёл этот Леонид. Пускай кормит червей. Или валяется в больнице с множественными переломами. Сам виноват. Зачем на чужое позарился.

Займёмся насущными вопросами.

– Ну, я натура скромная, – выдаю чистосердечно. – Всё продвигается строго по плану. Доход нормальный. Базу нарабатываем.

– Цифры утверждают обратное, – обескураживает.

Возвращает в прошлое. На выпускной экзамен по алгебре.

– Цифры? – тщетно стараюсь активизировать извилины.

Куда пропали шпаргалки. Подскажите. Помогите списать.

– Отчётные данные, – поясняет елейно.

– Отличные там данные, – покрываюсь испариной. – Зашибись, лучше не бывает.

– Согласен, – радостно улыбается, мечтательно протягивает: – Считаю дни до своего выигрыша.

– В смысле? – туго соображаю.

– Ты ведь не забыла о нашем пари, – снова обдаёт облаком дыма. – Намечается достойный приз.

Горящие глаза обещают удовольствие на грани агонии.

Однажды отворив бездну, ты никогда не сумеешь её закрыть. Голод станет невыносимым. Будет терзать, а потом поглотит целиком и полностью.

Некоторые вещи уже не изменить.

– Соблазнительный приз, – пылающая чернота его взгляда притягивает, будто магнитом, отнимает право выбора. – Дрожащий. Покорный. Напуганный до полусмерти.

Каждое слово возбуждает, проносится по телу тягучей пульсацией.

– Надо продлить срок, – закусываю губу, выжидаю пару секунд и начинаю трещать без умолка: – Стресс подкосил меня, лишил вдохновения, повлиял на трудоспособность. Всякие скандалы, интриги, расследования. Тайны и секреты. Дианы, отвечающие на звонки.

Красочно описываю злоключения, перехожу к обвинениям.

– Ты уничтожил творческую искру. Отобрал крылья, помешал воспарить к небесам.

Вдоволь ною, после давлю на жалость.

– Я выгляжу как жертва группового изнасилования. Такие синяки тональным кремом не замазать и под свадебным платьем не спрятать. Не в скафандре же выходить замуж.

Собираю волосы в пучок, демонстрирую живописные пятна на шее.

– И это только начало, – бросаю многозначительно, печально вздыхаю: – Придётся отложить церемонию.

Намереваюсь толкнуть пафосную речь, но фон Вейганд оказывается ловчее.

– Нет, – обрывает коротко, подвигает пепельницу ближе. – Свадьбу не отложим.

Офигительная новость.

Матч состоится при любой погоде.

Даже будь я под капельницей и в гипсе, загса не избежать. Хоть в коме, хоть под кайфом. Хоть мёртвая. Не важно. Никто не отменит праздник.

– Время есть, – замечает спокойно. – Всё заживёт.

– А остальное? – не оставляю надежды сторговаться. – Накинь ещё пару недель до финала. Возмести моральный ущерб. Поощри спонтанным бонусом.

Он затягивается, подносит сигару к серебристому блюдцу. Отгоревшая часть осыпается вниз. Без какого-либо воздействия. Самостоятельно.

– Хорошо, – выпускает дым на волю.

– Так легко? – спрашиваю изумлённо. – Взял и уступил?

Не нужно стряхивать пепел силой.

Сигара погаснет. Или разгорится неровно. Вкус испортится. Станет слишком резким. Утратит первозданную прелесть. Потеряет былое очарование.

– А чего ты ожидала? – интересуется иронично. – Думала, заставлю плясать на битом стекле?

Мой взор прикован к обнажённому огню.

Тлеющий. Мерцающий. Алый. Оранжевый.

Цвет одержимости.

– Спасибо, – произношу чуть слышно.

– Не благодари, – усмехается. – Очередная отсрочка не спасёт положение.

– Посмотрим, – отворачиваюсь.

Наверное, это не слишком нормально.

То, что чувствую. То, чего отчаянно желаю.

Я совсем не против, если он потушит о меня сигару. Если пустит кровь, полоснув лезвием от запястья до сгиба локтя. Если сдерёт кожу живьём.

– Нечего смотреть, – резко заявляет фон Вейганд, вынуждая вздрогнуть. – Не каждому дарован талант управлять. Бизнес – не твоя стезя.

– Разберусь, – отмахиваюсь. – Не волнуйся.

– Вряд ли, – хмыкает. – Допускаешь ошибку за ошибкой.

– Конкретизируй, – бросаю хмуро.

– Анна.

Издевается скотина.

– Хватит, – цежу сквозь зубы. – Я всего лишь отдала ей долг. Прекращай глумиться. Уже не обидно. Просто надоело.

Пора сменить пластинку.

– Никому нельзя доверять, – заключает невозмутимо, вкрадчиво уточняет: – Кроме меня.

Тушите свет, ибо грядёт бойня.

– Счастливое исключение, – не скрываю сарказма. – Всегда честен, не подставляешь и не обманываешь, действуешь в рамках закона.

– Вот именно, – опять затягивается.

Поразительная наглость.

– Маша успешно прошла проверку, не повелась на искушения, не предала, – потираю гудящие виски. – Настоящая дружба не продаётся, не покупается и…

– И в природе не существует, – завершает нарочито трагично.

Уголки его губ подрагивают, в тёмных глазах резвятся черти.

Все улики указывают на жестокое преступление.

– Что ты натворил? – практически беззвучно, надсадным шёпотом: – Похитил её семью? Угрожал? Пытал? Шантажировал?

– Ну и воображение, – присвистывает.

– Говори, – требую тихо, но отчётливо.

Застываю в миллиметре от сердечного приступа.